Текст книги "Греция. Лето на острове Патмос"

Автор книги: Том Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Дикое побережье

– И где вы собираетесь праздновать? – спросил Теологос, когда я сказал, что мне надо будет отлучиться.

– На Агрио яли, – ответил я.

–  Агрио яли?! – В изумлении Теологос повернулся к Мемису: – А почему там?

– И Лили мохт ели, – ответил он. – Так хочет Лили.

– Это далеко, – пристально посмотрел на него Теологос.

– Да, – ответил Мемис.

– К тому же будет ночь, темно…

– Что тут поделаешь? – пожал плечами Мемис, взял ведро помидоров и понес их чистить.

Теологос, казалось, был доволен моим решением. Они с Деметрой прекрасно понимали, что перерыв в работе пойдет мне на пользу, и настояли на том, чтобы я ушел пораньше. Деметра клятвенно пообещала, что приготовит утром мусакув точности по моему рецепту, поэтому мне нет никакого смысла приходить в несусветную рань. Многие туристы в конце месяца уезжали, а новые еще не успели приехать, поэтому в тот вечер в «Прекрасной Елене» посетителей было негусто. Резкого наплыва не ожидалось и на следующий день. Даниэлла с детьми по заведенной привычке отправились домой рано.

– Спи завтра допоздна, – сказала она, – а мы с Сарой и Мэттом уйдем утром. – Она повернулась к ним: – Вы будете вести себя тихо, чтобы не разбудить папу?

– Да. – Сара с самым что ни на есть серьезным видом деловито тряхнула косичками и повернулась к брату: – Скажи: «Да, Том!»

– Нет, – улыбнулся Мэтт.

Когда мы с Мемисом отошли от берега на ялике, который он позаимствовал у приятеля из долины, стояла тишь, а над нашими головами в небесах висел молодой месяц. На ялике стоял мотор в сорок лошадиных сил, и вскоре мы уже неслись по морю вдоль лунной дорожки.

Я хотел расспросить Мемиса о привидениях, но мотор ревел слишком громко. Кроме того, Мемис явно был не настроен на разговоры. Он сидел, устремив неподвижный взгляд на море, и был мрачен, пожалуй впервые за все недолгие годы своей жизни.

Лили, Магнус и Анна уже добрались до пляжа и успели развести костры, пламя которых мерцало в отдалении.

В море, как только Мемис спустил лодку на воду и мне в лицо полетели брызги, всю одолевавшую меня усталость словно рукой сняло. Всякий раз, когда выходишь в море, особенно ночью, тебя почему-то не оставляет ощущение, что впереди ждут незабываемые приключения, а окружающая тебя тьма таит в себе неизвестность.

Лили мы разглядели гораздо раньше, чем всех остальных. Она, закутанная в белую тонкую, полупрозрачную материю из хлопка, которая, несмотря на видимое отсутствие ветра, развивалась вокруг нее, напоминая клубы дыма. Когда лодка, заскользив, остановилась у пляжа, мы разглядели, что под этими одеждами, то искусительно открывавшими ее тело, то снова скрывавшими его, у Лили ничего не было.

–  Ф антазма? – подтрунивая, спросил я у Мемиса. – Привидение?

– Нет, – ответил Мемис, покачав головой. – М агисса. Волшебница.

Он не улыбался.

Лили поплыла к берегу навстречу нам, протянув руки навстречу Мемису. Заключив юношу в объятия, она словно окутала его сероватой дымкой.

За спиной Лили угли костра отбрасывали отсвет на румяную тушу козы, жарившейся на костре. Ее красновато-коричневая кожа поблескивала, сочась соком. Туша была насажена на вертел, который поворачивал присевший на корточки Магнус. У костра сидела Анна в светло-оранжевой хлопковой футболке, в вырезе которой виднелись загорелые груди. Анна водила по жарившейся туше веточкой тимьяна, смоченной в оливковом масле и лимонном соке.

Еще на пляже присутствовали Йенс, Гуннар и Карл – они вместе приехали неделю назад, как раз на день рождения Лили. Гуннар и Карл были изможденные и небритые. Из-за работы, связанной со съемками и редактированием, они не успели загореть, и их кожа оставалась белой, как у рыб в области брюха. Йенса покрывал бронзовый загар. Все это время он провел под открытым небом – строил в Осло корабль, на котором в один прекрасный день собирался отчалить, взяв курс на Грецию. Йенс раскраснелся после первой порции рецины, которую уже успел выпить. Вместе с ним на праздник прибыла его девушка – темноволосая веселая Лисбет, владевшая лавочкой в Осло и, по словам Магнуса, вот уже десять лет терпеливо ожидавшая предложения.

Возле огня, баюкая гитару, на камне сидел Кристос, хозяин туристического бюро в Скале, а у его ног, прислонившись головой к его бедру, устроилась миниатюрная блондинка из Австралии по имени Пенни.

Там, где кончался пляж, посреди заросшего поля, окаймленного исчезающими во тьме холмами, белел полуразрушенный, заброшенный всеми дом, покрытый сетью трещин.

Как правило, из Мемиса била ключом энергия, которая питала всех окружающих, но сегодня паренек был явно не в себе. Возможно, из-за Лили. Он был слишком молод, чтобы знать, как общаться с женщинами такого возраста и склада характера. Да и о запросах ее забывать нельзя. В начале июля казалось, что ничего невозможного нет, Теперь начинали становиться очевидными ранее незамеченные сложности.

Мы разделали тушу, наполнили тарелки самыми разными норвежскими салатами, которые Лили с Анной приготовили из картошки, фасоли, свеклы и макарон, после чего все собрались у огня. Некоторое время слышался лишь звук работающих челюстей, вздохи и стоны удовольствия. Мы подняли несколько тостов за Лили, выпив по-скандинавски: опрокинув в себя водку аквавит, которую ради такого случая привезли Гуннар с Карлом, и запив все это пивом. Потом Кристос взял в руки гитару и спел пару жалобных греческих песен о юных девушках, чахнущих по своим мужьям и возлюбленным, ушедшим воевать на Балканы, и молодых парнях, проклинающих безответную любовь и горечь моря.

Наконец мое терпение подошло к концу.

– Мемис, – сказал я, – расскажи нам о привидениях.

– Точно! – воскликнула Лили. – Именно поэтому я хотела отпраздновать свой день рождения именно здесь.

Он сболтнул, что тут могут водиться призраки, но толком о них ничего не рассказал. А еще он слегка побаивался сюда ехать. – Она повернулась к нему: – Что скажешь, неправда?

Мемис посмотрел на нее совершенно невинным взглядом огромных синих глаз. Его русые неухоженные локоны поблескивали в свете костра. Равнодушно, как и полагается мужчине, он пожал плечами.

Кристос посмотрел на него сурово, совсем как Теологос, когда я сказал, что мы отправляемся на Агриояли.

–  Фантазмата? – спросил он. – Призраки?

–  Кс ерис, – ответил Мемис. – Сам знаешь.

– Нет, – отозвался Кристос, переходя на английский язык, – не знаю.

Теперь уже все смотрели на Мемиса. Он помялся, посмотрел на Кристоса, потом на меня.

– Мемис, ну давай! Пожалуйста! – умоляюще произнесла Лили. Она повернулась к Кристосу: – У меня все-таки день рождения. Я обожаю рассказы о привидениях.

–  Тома, – обратился ко мне Мемис, – ты переведешь?

Я кивнул.

Он хлебнул рецины и посмотрел в таящийся за костром сумрак. В глазах Мемиса появилось слегка игривое выражение. Он явно наслаждался тем, что все внимание присутствовавших теперь было приковано к нему. Подавшись вперед, посмотрев по очереди на каждого из нас, он зашептал:

–  Э нас итан Ерманик ос аксиоматик ос…

– Один был немецким офицером… фашистом, – переводил я. – Его называли Капитаниос Тромер ос, Капитан Ужас, из-за чудовищных злодеяний, которые он совершал на Патмосе. И у него был молодой человек, юный грек…

–  Элла, Меми! – промолвил Кристос. – Ладно тебе!

– Это правда, – мотнул головой Мемис.

– Откуда ты знаешь? – спросил его по-гречески Кристос. – Тебя тогда еще на свете не было.

– Все это знают, – тоже по-гречески отозвался Мемис.

– Кто?

– Куча народу… ливадиоти… Они помнят!

– Что они говорят? – схватила меня за руку Лили.

– Многие истории. – Кристос поднялся и обратился ко всем нам по-английски: – Вы знаете, какие люди есть. Они все делают лучше или хуже, чем на самом деле. Ничего не есть правда. Даже в исторических книжках! Правда, Тома? – Он помог Пенни встать. – Нам надо ехать. Утром у меня много клиентов. – Он огляделся: – Кого-нибудь подвезти?

Желающих, естественно, не нашлось.

Как только Кристос и Пенни отбыли в Скалу на маленькой лодочке с кабиной, Лили повернулась к нам.

– Что с ним такое? – спросила она.

Мемис пожал плечами. Я знал, что именно столь сильно обеспокоило Кристоса. Мемис рассказывал одну из многочисленных историй, не предназначенных для ушей посторонних. Эти истории принадлежали лишь Патмосу. Они были семейными преданиями. Этого рассказа не слышал даже я.

– Ну и что было дальше? – спросила Анна, улыбнувшись мне и подавшись к Мемису. – Рассказывай.

– Да! – присоединились к ней остальные норвежцы.

Магнус, Йенс, Лизбет, Гуннар и Карл еще ближе подсели к огню. На их пальцах и губах поблескивал сок от только что съеденного мяса.

Мемис выпятил грудь. Поблескивая глазами, он продолжил:

–  Э тси…

– А его молодой человек, этот юный грек… он был с Патмоса? – спросил Магнус.

– Я… я не знаю, – замялся Мемис. Собравшись с мыслями, он продолжил: – Ал а…

– Однако, – переводил я, – он оказался доносчиком, стукачом у фашистов, и греческое подполье отдало приказ похитить обоих и доставить на Аркой, – я махнул рукой в сторону моря, – это маленький остров, вон там. У Аркоя похищенных должна была забрать британская подводная лодка.

Мемис подался вперед.

– Короче, отряд жителей Патмоса, – прошептал он, – подослал к капитаниосуТромеросу одного парнишку лет четырнадцати-пятнадцати, к которому этот фашист тоже проявлял интерес и, возможно, уже даже принуждал к сексу – не знаю. Этот второй парнишка должен был договориться о встрече с капитаном и его дружком за Скалой, на пляже. Когда они пришли на место встречи, их уже ждали люди из подполья. Они схватили их, связали, бросили в шлюпку и привезли сюда. Здесь им предстояло ждать лодку, которая должна была отплыть с ними на Аркой. Дело было летом, в июле, ночью, примерно такой же, как сейчас… – Он обвел глазами тьму, окружавшую медленно умирающий костер.

– И что было дальше? – надтреснутым голосом спросил Карл.

– Любовник фашиста, – продолжил Мемис, – твердил, что он ни в чем не виноват, что он ненавидит капитана, который принудил его к сожительству с ним. Однако все знали, что он был доносчиком. А тот второй парнишка все смотрел на них, и глаза его, как уголья, горели ненавистью. Люди из подполья отвели капитана и его любовника в тот дом, – Мемис ткнул пальцем в едва различимое в темноте заброшенное здание, сереющее в поле, словно призрак, – там им предстояло ждать лодку. Но тут один из членов отряд не выдержал. А может, он был и не один. Капитан и любовник были совершенно беспомощны. Их слишком сильно ненавидели. Одним словом, кто-то схватил пистолет и застрелил фашиста. После этого, естественно… – Мемис, замолчав, обвел взглядом наши завороженные лица, – пришлось пристрелить и любовника. Того самого грека-доносчика, – он махнул рукой в сторону поля, – их тела погребли где-то там. Представители греческого сопротивления были в ярости. Как и немцы. Тела так никогда и не нашли. Немцы отомстили. Расстреляли кое-кого из жителей острова. А люди, входившие в отряд, похитивший капитаниосаТромероса, и мечтавшие стать героями, даже не могли никому рассказать о том, что сделали. Но об этом и так все знали…

Мемис уставился на огонь, и ненадолго воцарилось молчание. Ветер полностью стих, и стояла полнейшая тишина. Казалось, умолкли даже цикады.

– Патмиоти поговаривают, что призраки капитана и его любовника приходят сюда, на Агрио яли, в надежде, что кто-нибудь отыщет их тела. Что особенно часто они появляются здесь летними ночами. Такими, как эта. – Он огляделся и едва слышно прошептал: – Как правило, их здесь видят тридцать первого июля…

Лили взвизгнула и заключила Мемиса в объятия.

– Круто, правда?! – воскликнула она. Мы все рассмеялись. – Пошли! – Она вскочила и потянула Мемиса за руку в сторону скал у выступающего в сторону моря мыса.

– Меми, погоди! – закричал Магнус.

– У меня день рождения! – смеясь, воскликнула в ответ Лили и растворилась в темноте.

Магнус окинул нас взглядом и задал вопросы, которые и без того у всех нас вертелись на языке.

– Как думаете, они еще живы? Те самые члены отряда, жители Патмоса? Тот второй паренек?

– Вполне может быть, – кивнул я.

– Господи боже, – промолвил Карл.

Мы долго сидели, вглядываясь в огонь, пытаясь привыкнуть к новому образу Патмоса, о котором прежде не имели ни малейшего представления, Патмосу, совсем не похожему на изображения, встречающиеся на открытках, далекому от чудотворных икон, чудовищ-людоедов и даже Кинопса, заключенного под водами порта.

Раздался вопль, от которого у меня встали дыбом волосы. Мы резко обернулись. Из-за скал, в самом конце пляжа, появился совершенно голый Мемис, который нес на руках к воде полностью обнаженную, кричащую, вырывающуюся Лили. В волнах прибоя он споткнулся, и парочка, хохоча, рухнула в воду.

Покачиваясь, поднялся пьяный Гуннар.

– Надо ехать, – буркнул он. Карл тут же согласился. Йенс и Лизбет кивнули.

Праздник подошел к концу.

На обратной дороге до Ливади Лили сияла от удовольствия. Мемис, опьяневший от аквавита и вина, тоже улыбался, но при этом с каким-то маниакальным упорством правил лодкой так, чтобы нас почаще окатывало брызгами.

На пляже я узнал, в чем причина его поведения. Пока Мемис возился с лодкой, Лили подозвала нас с Магнусом и Анной поближе (Йенс с остальными поплыли на другой лодке в Скалу) и радостно прошептала:

– Он едет со мной в Осло! Я пристрою его на съемки в каком-нибудь фильме!

Пока Анна обнималась с ней, мы с Магнусом со скепсисом переглянулись. Мы немало времени провели в Греции и неисчислимое количество раз слышали такие речи от очарованных греками женщин.

Потом мы отправились к морю, чтобы помочь Мемису дотащить оставшиеся после празднования вещи – жаровню, одноразовые тарелки, пустые бутылки и прочее – до окутанной тьмой, погрузившейся в тишину таверны. Весь скарб мы сложили под столом.

Когда мы шли по пляжу, увязая в песке, Магнус повернулся к Мемису и спросил:

– Это ведь был тот самый паренек?

– Какой паренек? – не понял Мемис.

– Который застрелил немецкого офицера.

Мемис пожал плечами.

– Кто он? – не отставал Магнус. – Должно быть, он до сих пор живет на острове. Да и остальные тоже. Я угадал?

– Кто знает? – остановился Мемис. – Я лишь слышал эту историю. Имен мне не называли. Их никогда не произносят. – Он посмотрел на меня. – Этого никто не хочет.

Магнус ему не поверил, но от дальнейших расспросов отказался. Они все пожелали мне спокойной ночи, и компания двинулась по дороге к дому Лили.

Когда я уже двинулся было по тропинке в сторону своего домика на холме, меня нагнал Мемис.

– Аквавит забыли! – крикнул он.

Мемис дал знак обождать его. Отыскав бутылку под грудой хлама, он отвел меня в сторону подальше от таверны, видимо опасаясь, что кто-нибудь бодрствующий внутри нее может услышать наш разговор.

–  Тома, – прошептал он. В глазах Мемиса отражался свет дорожного фонаря, поблескивали русые волосы. – Знаешь, говорят, что тем парнишкой был Теологос! Что это он застрелил капитана!

Прежде чем я успел что-нибудь сказать в ответ, Мемис убежал во тьму, размахивая бутылкой аквавита.

Апокалипсис

Несмотря на всю подготовку, канун дня Преображения Господня наступил неожиданно, обрушившись на нас подобно цунами. На протяжении четырех дней мы только и делали, что занимались подготовкой к празднику.

Теологос с владельцами кафе из Верхней Ливади по утрам отправлялись в Скалу, где скупали у крестьян и продавцов овощей последние оставшиеся на острове запасы картошки, огурцов, помидоров и лука. Тем временем мясники тоже работали не покладая рук. Они забивали коз и резали кур, за которых было уплачено еще несколько недель назад, складывали мясо в грузовики и везли его в долину. Теологос и сам держал парочку коз на маленьком участке за таверной. Он забил их за день до намечавшегося пира прямо на пляже, пока посетители обедали. Сняв с коз шкуры, он погрузил туши на тачку и привез их прямо к нам. Руки и брюки Теологоса были залиты кровью.

За много лет, проведенных в Ливади, я ни разу не пропускал шумных гуляний в канун Преображения и прекрасно знал, что пара кафешек в Верхней Ливади не шла ни в какое сравнение с «Прекрасной Еленой». Обе кафешки представляли собой однокомнатные, сложенные из камня домишки, примостившиеся на краю маленькой площади у церкви. Внутри каждой из кафешек помещалось максимум четыре крошечных столика, и еще от шести до десяти столиков стояли снаружи, на площади. По обоюдному согласию владельцы кафешек украсили площадь разноцветными фонариками и установили дряхлые динамики, из которых звучала музыка. Сами музыкальные записи ставили в кафе, принадлежавшем Ал е косу – зятю Стелиоса и Варвары, где-то с восьми до полуночи в обоих кафе будет полно веселящихся людей, но на пляж отправится праздновать как минимум в два раза больше народа, а когда заведения на площади перед церковью закроются, большая часть их посетителей, да и сами владельцы, от-правятся в «Прекрасную Елену». Наша таверна будет работать до последнего клиента, а еще мы могли похвастаться живой музыкой.

После пятнадцати лет работы Теологос разработал свою систему. Я не собирался ничего в ней менять и с удовольствием согласился на роль винтика в этом пусть и сработанном на скорую руку, но все же действенном механизме. По крайней мере, на этот вечер «Прекрасная Елена» снова полностью переходила в его распоряжение.

Оркестр, состоящий из электронной бузуки [11]11
  Струнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть], лютни, багламы(разновидность маленькой бузуки) и греческой цитры, называющейся санд ури, который должен был прибыть с соседнего острова Калимнос, Теологос нашел по знакомству через двоюродного брата. Оркестр удалось нанять за сущие гроши – Теологос пообещал много чаевых, сказав, что гуляки не станут скупиться, раз за разом заказывая свои любимые песни и танцы, и в знак благодарности обрушат на музыкантов и танцплощадку дождь из денежных купюр.

Для большей скорости обслуживания клиентов было решено оставить в меню только два горячих блюда – козлятину, тушенную с луком и помидорами в красном вине, и марид аки– жареную молодую сельдь размером с палец (сейчас как раз начался сезон, и ее в избытке поставляли наши постоянные клиенты-рыболовы). На гарнир мы собирались подавать картофель фри, а также салат из помидоров, огурцов и лука (сыра фета на острове было уже не сыскать). Заедать все это предполагалось хлебом. Помимо всего прочего у нас имелись огромные запасы пива, вина и прохладительных напитков, которые Теологос пополнял на протяжении последних шести недель. Напитки, которые мы продавали с наценкой в восемьдесят процентов, обещали стать настоящей золотой жилой.

В течение утра и всего дня, пока Деметра готовила, а бедный Мемис до седьмого пота чистил и резал гору картофеля, отправляя его затем в наполненные водой ведра, Теологос с сыновьями оттащил на пляж кучу длинных досок, разместив их на бочках из-под оливок и на шлакобетонных блоках, соорудив таким образом импровизированные скамейки и столы, протянувшиеся от дороги до самой кромки моря. На них могло уместиться в два-три раза больше человек, чем в кафешках Верхней Ливади. Пока они всем этим занимались, я оставался на своем посту, обслуживал клиентов и готовил, пуская в дело то немногое из продуктов, что у нас еще осталось.

Где находились в это время Даниэлла с Сарой и Мэттом, я, пожалуй, и не вспомню. На фоне всех дел, которыми мне предстояло заняться, местонахождение моей семьи казалось мне малозначительным. Образы жены и детей словно выцвели, истерлись, словно улыбающиеся, немного озадаченные лица на фотографии, сделанной когда-то давно и выгоревшей на солнце. Ничего, у меня еще будет на них время. Когда я буду купаться в деньгах…

В четыре часа мы перестали обслуживать клиентов и бросили все силы на последние приготовления к вечеру. Мы устроили в обеденном зале генеральную уборку, а кухонные столы и застекленные шкафы расставили так, чтобы они образовывали некое подобие буфетной стойки. Предполагалось, что посетители будут вставать к ней в очередь, выбирать себе блюдо, после чего самостоятельно относить свои тарелки за столики.

– Деметра с Мемисом останутся на кухне. Они будут готовить и резать салаты, – приказал Теологос. – Савас и Ламброс будут подносить еду, а ты, Тома, отвечаешь за напитки. Я сяду там, в конце очереди. – Он ткнул пальцем на маленький столик возле двери. На нем стояла коробка из-под сигар, которой предстояло сыграть роль кассового аппарата. – Буду выписывать счета и собирать деньги. Курайо, Тома! Мужайся! Сегодняшняя ночь – наша! – С этими словами он хлопнул меня по спине.

В семь часов вечера пришли музыканты. Они расположились на маленькой сцене в обеденном зальчике рядом с буфетной стойкой и поспешили на кухню что-нибудь перехватить, перед тем как начнется наплыв гостей.

Через полчаса пошли первые посетители – это были семьи с детьми, среди которых, насколько я понимаю, были и мои. К половине девятого полностью стемнело, и бесконечным потоком полились посетители.

Поначалу все проистекало в бодрой веселой атмосфере – заказы быстро приносили, порции накладывали с горкой – их размеры вполне соответствовали той непомерной цене, которую с посетителей сдирал Теологос, а на улице за столиками всем хватало места.

Потом, как только музыканты разобрались по местам и качали играть, обстановка быстро начала меняться. В Греции считается, что чем громче музыка играет, тем оно лучше. Именно поэтому никто не сравнится с греками в страсти к огромным, чудовищным музыкальным автоматам, которые врубают на полную мощность даже в самых крошечных забегаловках. Не надо обладать богатым воображением, чтобы представить, какой концерт закатили музыканты, когда им дали волю. Казалось, им было мало, что их слышали все обитатели острова. Создавалось впечатление, будто они хотят, чтобы их музыка доносилась до всех пределов восточной части Эгейского моря. А теперь представьте, каково было тем, кто находился и работал в замкнутом помещении рядом с оркестром, в непосредственной близости от сцены и микрофонов.

Когда музыканты играли, а надо сказать, что, как только посыпались первые купюры, они практически не замолкали, в процессе общения с клиентами приходилось кричать на пределе возможности голосовых связок – иначе вас никто бы просто не услышал. Таким образом, посетители орали на нас, мы на посетителей, и волей-неволей в наших воплях вскоре начали проявляться нотки истерии и ярости.

Помимо всего прочего, чем дольше я стоял за стойкой, тем сильнее у меня начинали ныть ноги. Однако никакого другого выхода у меня не предвиделось. Холодильник, из которого я доставал напитки и который являлся частью нашей буфетной стойки, был мне по плечо, поэтому, если бы я сел, меня было бы не видно.

Я попытался напомнить себе, что несчастная Деметра находится в точно таком же положении. Я оглянулся на нее, ища сочувствия и надеясь, что увиденное придаст мне сил. Она стояла за плитой. Ее покрытое потом лицо было залито светом горящих газовых конфорок. Она, как всегда преисполненная энергии, металась между огромными сковородками, на которых готовились сельдь и картофель. На несколько коротких мгновений меня охватывал стыд. Чего я ною? Неужели я такой слабак? Однако потом я переводил взгляд на Теологоса, который вроде тоже жаловался на ноги. И что же я видел? Теологос, уютно устроившись за столиком, с удовлетворенным видом складывал деньги в ящичек из-под сигар или же опорожнял его в коробку из-под обуви, стоявшую за ним на стуле, и от этого зрелища боль, к коей добавлялось возмущение и чувство жалости к самому себе, становилась совсем невыносимой.

Каким-то чудом, не без помощи рецины – к бутылке с ней я приложился не раз и не два, – мне удалось выдержать самый пик наплыва посетителей, пусть даже воспоминаний об этом практически не осталось – лишь некая каша из звуков и лиц.

Через некоторое время, понятия не имею во сколько, ко мне подошла Даниэлла с детьми, чтобы пожелать спокойной ночи. Не помню, чтобы к нам заходили Лили, Магнус, Анна и прочие норвежцы. В памяти засели лишь крики, просьбы и бесконечная череда улыбающихся лиц, на которые снизу падал свет из застекленного холодильника, а сверху их окрашивали голубым, красным и зеленым разноцветные лампочки, развешанные Теологосом.

За дверями таверны набирал обороты праздник, чудесный разгульный вечер, главное событие каждого лета в Ливади, некогда имевшее столь большое значение для нас с Даниэллой. Сейчас я лишь мельком мог взглянуть на происходящее. С тем же успехом я мог находиться на вершине горы или в другой части острова. До нас доходили вести о творящейся снаружи вакханалии – кто-то танцевал на столах, кто-то потерял сознание, кто-то порезался разбитой бутылкой, однако все это было лишь эхом раздолья, едва проникавшим сквозь музыку и воображаемую оболочку, в которой я затворился, чтобы укрыться от неразберихи и забыть о непрекращающейся боли в ногах.

Запомнился мне еще один момент. Когда я обращаюсь к нему, у меня словно пелена с глаз спадает. Я о появлении Алекоса. Я был потрясен: раз он пришел, значит, время уже за полночь. Он бы ни за что не спустился к пляжу, не закрыв перед этим кафе на площади. Рядом с ним стоял владелец второго кафе Петрос. Оба выглядели довольными и чуть пьяными.

– Эх, Тома! – крикнул Алекос. – Здорово, правда?!

Много народу!

– Ага! – завопил я в ответ. Глянув на Теологоса, копавшегося в ящичке из-под сигар, чтобы дать сдачу, я снова устремил взгляд на наших конкурентов: – Сколько вы заработали?

– Много! – отозвался Петрос.

– Шестьдесят пять тысяч, – ответил Алекос.

– А я, – вставил Петрос, – шестьдесят.

–  Б ира, Тома! – крикнул Алекос. – Пива! Дай нам пива!

Где-то около четырех часов утра все неожиданно кончилось. Оркестр замолчал, музыканты быстро сложили вещи и исчезли, как, собственно, и все гуляющие. Осталось лишь несколько припозднившихся пьяных посетителей.

Я осторожно вышел из-за холодильника. Пол был усеян обрывками бумаги и объедками. Ноги скользили по пролитым напиткам.

Пока Теологос считал выручку, я, пошатываясь, вышел наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха и найти столик, на который смог бы положить ноги.

Картина царящего опустошения производила сильное впечатление. Повсюду на столах и на песке валялись козьи кости, как разбитые, так и целые бутылки и стаканы, во многих из которых покоились раскисшие окурки…

Весь этот мусор был залит падавшим из таверны светом.

К счастью, еще не начало светать. Вскоре, с наступлением зари, зрелище обещало стать еще более удручающим – перепаханное кладбище вчерашних радостей и наслаждений. Все это оставили убирать нам.

Но сперва надо было поесть и узнать, сколько денег мы заработали. Деметра позвала меня внутрь. В обеденном зале она с мальчиками быстро накрыла на стол. Нам предстояло полакомиться не остатками, а вкуснейшей тушеной козлятиной, приготовленной из лучших кусков мяса, которые она отложила в начале вечера. На тарелках были разложены еще скворчащие маридаки, только что пожаренный картофель, а в салате виднелись кубики сыра фета, которого, по официальной версии, было не достать.

Явившийся Теологос сел во главе стола. В руках он зажал бумажку, на которой вел подсчеты. Мы все выжидающе на него уставились. Сияя от удовольствия, он посмотрел на нас в ответ.

– Сколько? – спросил я.

– Очень неплохо, – ответил он.

– Сколько?

Он выдержал театральную паузу.

– Сорок тысяч драхм! – С чувством полного удовлетворения он улыбнулся и принялся накладывать себе в тарелку тушеное мясо.

На секунду я потерял дар речи. Наконец вымолвил:

– Этого не может быть.

Теологос посмотрел на меня, широко распахнув глаза, и положил себе картошки.

– Почему? – невинно спросил он.

– Потому! – Я повысил голос, но все еще владел собой. – Потому что Алекос и Петрос сказали, что заработали по шестьдесят пять тысяч.

Внимательно поглядев на меня, Теологос улыбнулся.

–  Тома, – произнес он, – неужели ты думаешь, что они сказали тебе правду?

– А с чего им врать?

– С того, что они хотят лучше выглядеть в твоих глазах… Как это вы говорите? «Важными шишками»? – Он осторожно взял горячую сельдь и откусил ей голову. – Давай ешь, а потом я снова все пересчитаю. Можешь сам посмотреть.

К горлу подкатила дурнота.

– Давай пересчитаем прямо сейчас.

В комнате повисло гробовое молчание.

– Ладно. – Теологос встал, отодвинув стул.

Подойдя к столу, он открыл ящик для сигар и коробку из-под обуви. Они были под завязку набиты банкнотами – сотенными, пятисотенными и тысячными. Там же лежала и груда мелочи.

Никто не произнес ни слова. Деметра, мальчики и Мемис ели. Я не сдвинулся с места. Наверное, мне следовало подняться, подойти к Теологосу и встать над ним, не упуская из виду ни одной купюры, но я не мог себя заставить этого сделать. Может, это звучит и нелепо, но я хотел сохранить хотя бы подобие видимости того, что ему доверяю.

Закончив считать деньги, Теологос поднял на меня взгляд.

–  Тома, – произнес он, – ты прав. Здесь больше.

У меня екнуло сердце. Неужели честность возьмет верх и восторжествует?

– Сколько? – спросил я.

– Сорок четыре тысячи, – глядя мне прямо в глаза, ответил он.

У меня словно язык отнялся. Он мне врал, врал нагло, бесстыдно, при сыновьях. Деметре и Мемисе, врал мне, человеку, с которым дружил девять лет и который, возможно, являлся единственной живой душой на всем острове, верившей ему. От всего этого у меня перехватило дыхание.

Наконец мне удалось что-то из себя выдавить типа: «Да, это уже лучше» – или нечто вроде того. Все с облегчением, улыбнувшись, вернулись к трапезе. Я сидел за столом не в состоянии притронуться к еде. Я будто окаменел от осознания того, сколь слепо доверял Теологосу, сколь был смешон и наивен. Осколки величественных стеклянных замков, которые я строил, медленно тонули в болоте унижения.

В Греции в ходу один афоризм, история которого уходит еще в византийские времена. Его я услышал от одного грека в Нью-Йорке, которому поведал эту историю. Византийцы говорили, что в делах ты отвечаешь лишь за свой успех, а если у тебя есть компаньон, то он должен печься о своем успехе сам. А афоризм, который можно услышать и сейчас, звучит так: «Лучше, если тебя считают вором, чем дураком».

В ту ночь в «Прекрасной Елене» стало абсолютно ясно, кто из нас кто.