Текст книги "Греция. Лето на острове Патмос"

Автор книги: Том Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Июль

Несмотря на жару и в отличие от пресыщенного августа, в июле все еще чувствуется свежесть ожидания, ощущение того, что тебе еще все под силу. Люди начинают меняться, скидывают одежду и натираются маслами и средствами для загара, а воздух, мешаясь с ароматом духов и одеколона, дышит предвкушением чего-то хорошего.

Вечером того же дня, когда я посетил начальника полиции, мы в первый раз за много недель позанимались с Даниэллой сексом. Я обвел вокруг пальцев недруга, пытавшегося от меня избавиться, обыграл греков на их же собственном поле, что было сравнимо с победой над долгой, затянувшейся болезнью. Во мне снова проснулся интерес к жизни, которая теперь казалась мне сладкой и радостной, словно вернулись годы моей юности. Секс с Даниэллой, казалось, возвращал нас в забытое прошлое, наполненное чувственностью и страстью. По крайней мере в ту ночь мы словно в самом деле вернулись на прежний Патмос, в то время, когда мы были моложе, а лето пьянило, кружа нам головы.

С новыми силами я ушел в работу в таверне. Мы мчались на всех парусах к пятому августа, празднику Преображения Господня, к тому самому вечеру, который должен был окупить все наши вложения и принести кучу чистого золота. Не думайте, что я напрасно принимал слова знакомых на веру. Я восемь лет провел на Патмосе и своими глазами видел, как с восьми вечера народ начинал ломиться в «Прекрасную Елену» и гулял там, швыряя деньги направо и налево, до четырех-пяти утра. Нет никаких сомнений, что нас ждал джек-пот. Один-единственный вечер должен был окупить все наши затраты.

Тем временем деньги продолжали уплывать в таком количестве и с такой невероятной скоростью, что уследить за ними мог лишь тот, кто согласился бы сидеть дни и ночи напролет за кассой.

Такой роскоши мы себе позволить не могли. У нас не было ни кассы, ни специальных блокнотов с копирками, чтобы оставлять себе копии счетов за заказы. Даже если бы мы и завели себе копирки, на разбор счетов и написанных от руки квитанций уходило бы слишком много времени. В конце рабочего дня, около двух-трех часов ночи, вас одолевает лишь одно желание – побыстрее улечься в постель, а заниматься подсчетами, пусть даже столь элементарными, как сложение и вычитание, можно на следующий день, встав в восемь утра, однако это оказалось столь же мучительным, как и в школьные годы.

Во время обедов и ужинов я старался рассчитывать посетителей сам, но когда у нас случался особо сильный наплыв посетителей, я перепоручал это Савасу и Ламбросу. Мы брали сдачу из картонной коробки в ящике за прилавком и туда же швыряли полученные от посетителей деньги, после чего спешили к следующим клиентам. Короче говоря, учет текущих расходов и доходов мы не вели, за одним исключением – по устоявшейся в таверне традиции мы иногда обслуживали проверенных клиентов в кредит. Отпущенные в кредит блюда мы записывали в книгу. Общая сумма их долгов доходила до десятков тысяч драхм – я и сам нередко в прошлые годы обедал в кредит. Полный расчет осуществлялся, если вообще такое происходило, только в конце сезона. Таким образом, точно сказать, сколько мы тратим, а сколько зарабатываем, не представлялось возможным.

Теологос продолжал копить запасы к празднику. Внутри таверны громоздились составленные один на один ящики с пивом, вином и прохладительными напитками, поднимаясь на высоту человеческого роста и превращая внутренние помещения в настоящий лабиринт, так что новичкам отыскать дорогу до туалета было очень непросто.

В самые напряженные дни нам пыталась помогать Даниэлла. Она резала лук, чистила чеснок, готовила салаты, но долго бок о бок мы работать не могли: кому-то надо было следить за детьми. Кто знал, что только может с ними случиться там, снаружи, среди самых разных опасностей, которые таили в себе море, долина, пляж, рычащие мотоциклы, машины, скорпионы, змеи, ослы и мулы. Дети могли пойти купаться и утонуть. Воображение рисовало нам самые разнообразные несчастья.

Я помню свою растерянность, когда порой Сара и Мэтт подходили ко мне в самый разгар обеда или ужина и спрашивали о чем-то, Они казались мне маленькими чужаками, которые вели себя так, словно имели особое право на мое внимание, будто бы я был их отцом. Бывали случаи, когда я глядел на них и видел, как они бок о бок сидят за столиком – Сара потряхивает косичками, Мэтт, выпучив глаза, жует соску. Я замечал, с какой гордостью они смотрят на папу, обслуживающего посетителей, причем делающего это так ловко, что клиентам, сидящим за десятью, а то и пятнадцатью разными столиками, кажется, будто все свое внимание я уделяю лишь им одним.

В таверне стало появляться все больше наших друзей, с которыми мы свели знакомство в прошлые годы. Узнав о нашем возвращении, они приходили заглянуть в таверну, чтобы узнать, как в переносном, так и в буквальном смысле, что мы здесь готовим. Конечно же, встретить старых знакомых всегда приятно, но стоило только мне принять у них заказ, как в наших отношениях тут же неизбежно что-то менялось. Вскоре они уже требовательным тоном начинали спрашивать, почему так долго не несут заказ, когда подадут сыр и не могу ли я притащить им еще водички.

Время от времени к нам наведывались и полицейские, которые успели стать нам хорошими знакомыми. Несмотря на все мои попытки покормить их за счет заведения, они всякий раз настаивали на своем и расплачивались по счетам. Когда к нам заезжали служители закона, Теологос старался держаться от них подальше, видимо опасаясь, что если меня арестуют, то и его заодно привлекут как соучастника.

Магнус и Анна вернулись во второй неделе июля и поселились прямо в Ливади в большом доме, который сняла Лили, чтобы быть поближе к Мемису. Таким образом. Лили, Магнус и Анна стали нашими постоянными посетителями. Днем, если они приходили одни, к ним присоединялась Даниэлла. Магнус был одним из немногих иностранцев, к которым Даниэлла испытывала самую искреннюю симпатию. Она смеялась, когда он рассказывал ей грубоватые норвежские анекдоты. Время от времени я видел, как она тянется к нему и слегка дотрагивается до его руки в знак того, чтобы он дал ей прикурить. Давным-давно, в самое последнее лето, перед тем как она забеременела, у меня иногда закрадывались сомнения – вдруг между ними что-то было, пока я веселился на вечеринке в Хоре с Мельей. Анна тоже заметила эти знаки внимания и всякий раз, когда я выкраивал минутку и присаживался за столик, во всем меня поддерживала. От меня не укрылось еще одно совпадение – Анне было столько же лет, сколько и Даниэлле в тот момент, когда мы с ней познакомились, и она точно так же, как и Даниэлла, училась на юридическом факультете. Носик и щеки Анны покрывали веснушки, а глаза, смотревшие на окружающих с удивительной искренностью и чистотой, были потрясающего василькового цвета, наполненного весенней свежестью и надеждой.

Для меня оставалось загадкой – каким образом Мемису удавалось поддерживать отношения с Лили и при этом каждый день выходить на работу. Он до ночи оставался в таверне и помогал нам с уборкой и при этом каждое утро перед завтраком неизменно находился на своем посту. При всем при этом он не выказывал никаких признаков усталости.

То же самое можно было сказать и про Теологоса. У нас с Деметрой, Ламбросом и Савасом кожа оставалась серовато-белой, как непропеченное тесто, о загаре вообще не шло речи, а под красными от недосыпа глазами стали проступать темные круги. В отличие от нас, Теологос, лоснившийся как откормленный тюлень, выглядел гораздо лучше, чем за все предыдущие годы. Пока Теологос катал туристов вокруг острова на своей рыбацкой лодке, он успел хорошо загореть, а его каштановые волосы и усы отливали золотом от солнца и просоленного воздуха.

Всякий раз, как только подворачивалась такая возможность, он заходил с лодкой, битком набитой туристами, в Ливади. Когда она показывалась из-за мыса, стразу бросалась в глаза фигура Теологоса, величественно стоявшего за штурвалом в панаме, сдвинутой на затылок, и устремившего взгляд из-за темных очков к пункту своего конечного назначения. В такие моменты Савас и Ламброс кидались к пляжу, чтобы помочь сойти пассажирам, а Теологос тем временем уверенно вел лодку через заливчик. Она скользила по воде все медленнее и медленнее и наконец замирала аккурат возле пирса.

Нередко Теологос привозил свыше двадцати человек. Пассажиров он набирал в Скале, и все путешествие они сидели во внутреннем помещении лодки или же стояли на палубе, вцепившись в перила. Как правило, нашими гостями оказывались греки средних лет и среднего достатка, приехавшие с самых разных островов. В «Прекрасной Елене» Теологос рассаживал пассажиров за столиками, которые мы специально расставляли для них заранее, а потом, вместо того чтобы нам помочь, садился за крайний из них и принимался отдавать распоряжения, видимо воображая себя за капитанским столиком на лайнере, совершающем трансокеанский круиз.

По вечерам он иногда помогал нам обслуживать клиентов, однако надолго его не хватало. Вскоре он уже сидел в уголке со своими закадычными дружками, тогда как я, выбиваясь из последних сил, старался угодить иностранным гостям нашей таверны. Посреди ночи, когда я, пошатываясь от усталости, направлялся обратно к семье в домик на холме, а мальчики погружались в сон в задней комнате, Теологос. все еще полный сил, развлекался с Деметрой. Мне об этом рассказал Магнус, поклявшийся, что накануне ночью, когда возвращался с вечеринки и проходил мимо таверны, в которой был погашен свет, он видел, как Теологос занимается с Деметрой любовью под столом в укромном уголке террасы. Такое впечатление, что подождать до дома, находившегося всего метрах в восьмистах от таверны, они были не в состоянии.

Я, в свою очередь, теперь спал в одиночестве. Напомню, что мне уже шел сорок третий год, и к концу июля организм, не в силах выдержать постоянного напряжения, начал сдавать. Когда я возвращался в три-четыре часа утра домой, об объятиях, не говоря уже о сексе, не могло идти и речи. Подчас у меня не оставалось сил даже на то, чтобы ополоснуться перед сном. Я просто срывал с себя одежду (если меня на это хватало) и падал как подрубленное дерево рядом с бедняжкой Даниэллой, которая вплоть до восхода меня колошматила и тормошила, чтобы я наконец перестал храпеть, а храпел я ужасно. Я знал, как ей приходится тяжело, храпом я пошел в отца. Я отлично помню, как мачеха все чаще и чаще прогоняла его спать в комнату, расположенную аккурат над моей, и как от его чудовищного храпа ходуном ходили стены. Я глаз не мог сомкнуть.

Мы с Даниэллой договорились, что я поменяюсь комнатой с детьми – Сара с Мэттом переберутся к маме, а я пока посплю в детской. Само собой, тоненькая дверка со стеклом представляла собой не слишком хорошую защиту от моего громогласного рыка, перемежающегося жуткими паузами, однако теперь Даниэлла могла отдохнуть от бесчувственного тела, которое каждую ночь рушилось к ней в постель, источая резкие запахи пота, алкоголя и блюд греческой кухни.

До сих пор удивляюсь, как ей удалось пережить это время, и всякий раз при мысли об этом переполняюсь чувством признательности к ней.

Храпом мои беды не ограничились. Тревожным симптомом стало и неожиданное появление на икрах и внутренней стороне бедер варикозных вен. Кожа вокруг них приобретала отвратительный розовато-пурпурный оттенок. Все это сопровождалось выматывающими и все более усиливающимися болями в ногах, стихавшими, только когда я садился. Мудрая Алики настаивала на том, чтобы я почаще отдыхал и в эти моменты клал ноги на стол. «Ты к этому привыкнешь, – говорила она, – это часть платы за дело, которым ты занимаешься». Деметра и Теологос, узнав о моих несчастьях, вместо того чтобы прийти в ужас, лишь улыбнулись и показали собственные ноги. Они оказались в худшем состоянии, чем у меня. Ноги у Деметры из-за скопившейся под кожей крови были практически черными, а вены на ногах Теологоса напоминали узловатые и корявые ветви оливковых деревьев. Теологос и Деметра пожали плечами и с привычной обреченностью произнесли: « Ти на к анумэ, Тома? Что нам поделать?» Рядом стоял и улыбался молодой, крепкий, как юное деревце, полный сил Мемис. Из греков мне сочувствовали только Савас и Ламброс. Их лица выражали не меньшую печаль, чем у Сары и Мэтта, которые, окружив меня словно скорбящие на похоронах, смотрели, как я укладываю измученные ноги на столик в глухом уголке таверны.

Где-то глубоко внутри меня тоненький голосок нашептывал мне, что моя молодость прошла и я уже не тот, что прежде, и с этим пора смириться и успокоиться, пока еще не слишком поздно. Одна из посетительниц, американка греческого происхождения, заявившаяся к нам один раз пообедать и больше не появлявшаяся, высказывала схожие опасения. Впрочем, она, словно сивилла, знала обо мне куда больше, чем я сам. «Знаете, – совершенно неожиданно заявила она, – вам надо подумать о преподавании. На севере Греции есть частная школа, которой владеют американцы. Она бы вам идеально подошла. Вот номер телефона этой школы. Попросите, чтобы вас соединили с Джорджем Дрейпером. Это заместитель директора. Скажите, что вы от меня». Она написала свою фамилию, оплатила счет и ушла. Больше она к нам не приходила. Встреча с ней была весьма неожиданной, а женщина казалась столь уверенной в том, что наилучшим образом мне подходит, что я в один момент вообще думал выкинуть все случившееся из головы. Однако в Греции со временем усваиваешь, что обращаться подобным образом с подарками судьбы себе дороже, и я сохранил бумажку.

Тем временем «Прекрасная Елена» приобретала все большую известность, и мне все чаще казалось, что теперь ею владели не мы, а клиенты. С каждым днем она все сильнее напоминала набирающий скорость поезд – соскочить с него на полном ходу не представлялось возможным. Каждое утро, вне зависимости от степени усталости, не обращая внимания на ноющую боль в ногах, мне приходилось стаскивать себя с постели. В голове все плыло, тело еле слушалось, но у меня не оставалось другого выхода. Мне вновь и вновь приходилось выходить на бой с чудищем, которое я сам и породил. Каждым утром я возвращался к сизифову труду – я закатывал валун в гору (готовил обед и ужин), а в районе трех часов ночи этот валун, воплощавший в себе мои обязанности и дела, с грохотом катился обратно под откос. Там, у подножия горы, он ждал меня до следующего утра. К нему я являлся ни свет ни заря и снова, преодолевая сантиметр за сантиметром, принимался толкать его вперед, вверх по склону, и так весь день, а ночью он привычно рушился вниз…

С другой стороны, вне зависимости от степени усталости, всякий день повторялось одно и то же чудо – как только наступало время обеда и начинался наплыв туристов, я чувствовал мощный приток адреналина в кровь, помогавший мне не просто оставаться на ногах до конца рабочего дня, а бегать, оставаясь при этом услужливым и вежливым.

Теперь в таверне и по вечерам было битком народу. Некоторые из посетителей приезжали в Ливади на лодках, некоторые ради ужина проходили пешком от порта целых восемь километров. Пару раз в заливе становилась на якорь яхта, пассажиры спускали на воду шлюпку и отправлялись на берег, чтобы поесть в оригинальном ресторанчике, которым, между прочим, управлял не кто-нибудь, а настоящий американец. При этом были в таверне и постоянные посетители, регулярно обедавшие и ужинавшие у нас. Некоторые из них, урча от удовольствия, с благодарностью говорили нам, что «обрели дом вдали от дома».

На дальнем краю пляжа открылась закусочная, но даже это событие не вызывало у нас беспокойства. Ею заведовал молодой житель Патмоса по имени Тео. (Как вы думаете, сокращение от какого имени? Правильно, от Теологоса.) Наш конкурент обосновался в саду, прилегавшем к домику его тетушки. Его заведение стало неплохой альтернативой «Прекрасной Елене» и помогло немного разгрузить нашу таверну. Тео бывал в других странах, готовил салаты, тосты, коктейли с крошечными бумажными зонтиками в стаканчиках, а кроме того, сдавал в аренду шезлонги с зонтами. На обед у него собиралось немало народу. До нас доходили слухи, что к нему наведывалась и Мелья с друзьями из Афин и Европы. Впрочем, какая разница? Стоял июль, и у нас не было отбоя от клиентов.

Быстро проносились последние июльские деньки, и мы на всех порах все ближе и ближе приближались к пятому августа – Преображению Господню. Мне врезалась в память картина: на дороге стоят растерянные Стелиос и Варвара и с изумлением взирают на орды посетителей, устремляющиеся в таверну и на пляж, туда, где мы в тени тамарисков расставили столики. Должно быть, дело происходило в воскресенье, поскольку супружеская пара была одета во все лучшее – в такой одежде они ходили в церковь. Варвара красовалась в только что выглаженном белом платье, украшенном выцветшим узором розовых и лиловых цветочков, а Стелиос щеголял в единственных имевшихся у него приличных серых брюках, потрескавшихся коричневых туфлях и белой рубашке без галстука, застегнутой на все пуговицы.

Я немедленно бросил все дела и поспешил к ним.

– Подождите, пожалуйста, буквально минуточку, – проговорил я, – вот-вот освободится место…

– Не надо, Тома, – махнул рукой Стелиос, – все в порядке. Мы просто зашли тебя навестить.

– Вы не хотите перекусить?! – вскричал я.

Варвара улыбнулась мне одними лишь помутневшими голубыми глазами.

– В другой раз, – произнесла она.

–  Тома! – Ламброс звал меня обратно, в сутолоку и суету таверны. – Счет!

– Погодите, – бросил я, повернувшись к Стелиосу и Варваре.

Я поспешил выписать счет. Когда я с этим покончил и кинулся обратно, чтобы провести Варвару и Стелиоса к освободившемуся столику, они уже исчезли.

– Слишком много народу, Тома, – виновато улыбнувшись, пояснили они мне дома.

На последний день июля выпадал день рождения Лили, и мы решили устроить ей праздник, но только не в «Прекрасной Елене», а на пляже возле северо-восточной оконечности острова. Этот пляж назывался Агрио яли, что значит Дикое побережье. Название объяснялось тем, что земли, прилегавшие к пляжу, практически не возделывались, да и само место находилось на значительном удалении от таких культурных центров, как Хора и монастырь Святого Иоанна. Пляж представлял собой изумительное обособленное местечко, к которому даже не было проложено дорог. Добраться до него можно было только на лодке. Путь из Ливади занимал около двадцати минут.

Празднование дня рождения должно было начаться после того, как основная масса посетителей «Прекрасной Елены» разошлась бы по домам, то есть около полуночи. На день рождения Лили пригласила меня с Даниэллой и еще нескольких друзей – как иностранцев, так и греков. Ни Деметру, ни Теологоса, ни мальчиков она не позвала. Лили хотела вырвать у них Мемиса и, по возможности, полностью заполучить его в собственное распоряжение.

В последнее время отношения у них не складывались. Об этом я догадался по некоторым греческим фразам, которые Лили недавно попросила меня написать ей в блокноте. Одна из них была вопросом: «Почему ты опоздал?», а вторая – «Я имела в виду совсем другое».

Мемис отличался не только привлекательностью, но и любовью к свободе и потому искренне не понимал, с какой стати ему надо умерять свои аппетиты. Благодаря вьющимся золотистым волосам, голому торсу без всяких следов растительности и распутной ухмылке, он нередко становился объектом пристального внимания представительниц прекрасного пола, посещавших наше заведение, которые нередко приглашали его на вечернюю прогулку по пляжу, полям за таверной, а однажды даже в часовню у дороги. Там они предавались тому, что одна из героинь фильма «Грек Зорба» называла «маленьким бум-бумом».

Таким образом, Мемис являлся домой позже обычного. На праздновании дня рождения Лили собиралась либо положить конец их отношениям, либо дать им новое начало.

Даниэлла, разумеется, никуда не хотела ехать. За все наши годы, проведенные на острове, она ходила только на праздники, которые устраивали греки, причем, как правило, в дневное время, типа Пасхи. Она не испытывала никакого интереса к праздной болтовне с американцами и европейцами и точно так же, как Варвара и Стелиос, чувствовала себя неуютно в большой компании.

Я тоже не хотел никуда ехать. Я слишком устал. Ноги болели. Мне нужен был отдых. Празднование дня рождения представлялось мне пустой тратой времени. Но чертик, сидевший у меня на плече, все нашептывал и нашептывал: «Ты заслужил этот праздник. Да и вообще, тебе не кажется, что ты тоскуешь по былым временам?» Анна с Лили продолжали меня уговаривать. Особенно Анна. Как и Лили, в последнее время она часто оставалась одна – Магнусу полюбились рыбалки с друзьями-греками. Он исчезал ранним утром и возвращался только под вечер, груженный пахучим уловом. Чистить и готовить рыбу приходилось Анне. Дни она проводила в одиночестве на пляже и в таверне. Среди гама и шума, который поднимали старые приятели, познакомившиеся друг с другом в прошлые годы, девушка казалась несколько потерянной.

– Неужели Магнус и раньше столько пропадал на рыбалке? – спросила она меня, когда я как-то раз принес ей салат.

– Да, – кивнул я. – Не волнуйся, ты тут совершенно ни при чем. Магнус всегда такой. Рыбалка – это мужское дело.

– Тогда зачем он попросил меня поехать с ним на Патмос? – спросила Анна, устремив на меня взгляд огромных голубых глаз.

Я увидел, как по пляжу, по самой кромке моря, бродит Даниэлла, разглядывая волны прибоя, пенящиеся у ее ног. В отдалении играли дети.

– Ему не хотелось оставаться одному, – ответил я и улыбнулся Анне.

Мгновение спустя она рассмеялась.

Даниэлла тоже считала, что мне надо поехать к Лили на день рождения:

– Пусть Теологос для разнообразия сам встанет пораньше и займется на кухне делом, – сказала она. Впрочем, об этом не могло идти и речи. Во-первых, Теологос и так вставал рано. Во-вторых, ему надо было ехать за покупками в Скалу, а потом катать клиентов на лодке. В-третьих, я уже создал себе определенную репутацию повара и не хотел ставить ее под удар, доверив ему приготовление блюд. Руки у Теологоса были грубые, и натворить он мог все что угодно.

И все-таки я отважился поехать. Решающую роль тут сыграл Мемис, бросивший мне как-то раз:

–  Тома, ну как, ты едешь или нет? Может, мы увидим приведений!

– Каких привидений?

Он быстро огляделся но сторонам:

– Ты что, не знаешь? Про то, как здесь убили фашиста и… – Тут на кухню зашел Теологос, и Мемис перешел на шепот: – Я тебе потом расскажу. Когда туда приедем…