Текст книги "Греция. Лето на острове Патмос"

Автор книги: Том Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Комненус (окончание)

Вскоре после того, как мы перебрались в новый дом, удача постепенно начала отворачиваться от меня. Возможно, причиной тому стала посмертная месть петуха или, что более вероятно, пожилая женщина, неожиданно появившаяся у калитки в тот самый день, когда мы наконец переехали. Это случилось ясным октябрьским утром, примерно через восемнадцать месяцев после того, как строители поклялись, что наш дом вот-вот будет готов.

Ей было лет шестьдесят-семьдесят. Она носила черную широкополую тюлевую шляпу, элегантный черный костюм, который вполне мог оказаться и фирмы «Шанель», две ниточки жемчуга на шее и кучу драгоценностей на руках. Ее лицо было слегка присыпано пудрой, слезящиеся голубые глаза подведены карандашом, а на губах красовался толстый слой красной помады. Однако в ее осанке, в каждом ее жесте чувствовалось невероятное достоинство, свидетельствовавшее о том, что юность она провела в лучших салонах и пансионах благородных девиц.

Ее сопровождал донельзя смущенный Еврипид, подвезший ее до пляжа на такси. Не вызывало никаких сомнений и то, что ему пришлось проводить ее до нашего дома по руслу высохшей реки и всю дорогу выслушивать длинный список причиненных этой даме обид, за которые она вскоре собиралась призвать нас к ответу. Я ни разу не помню, чтобы Еврипид прежде снимал с себя панаму. Сейчас он стянул ее с головы, обнажив блестящую лысину в обрамлении седеющих волос, и с почтительным видом комкал в руках.

Я увидел ее с кухни и поспешил на тропинку, ведущую к воротам, чтобы встретить гостей. Я поздоровался по-гречески. Дама ответила на французском. Говорила она правильно, но с сильным акцентом.

– Я мадам Буссе, – заявила дама. – Вы находитесь на моей собственности.

– Прошу прощения? – переспросил я, оглядываясь в поисках поддержки. Помощи ждать было неоткуда. Даниэлла с Сарой были в домике на холме и собирали вещи.

– Вы находитесь на моей собственности! – повторила дама и глянула мне за спину на дом.

Вдруг до меня дошло, кто стоит передо мной. Дальняя родственница семейства Комненус, седьмая вода на киселе, которая унаследовала часть прав на дом, после того как умер один из проживавших в Египте двоюродных братьев, находившихся с семейством в более тесном родстве. Она была единственной из тридцати пяти наследников, отказавшейся подписать документы на передачу собственности Мелье. Наши адвокаты заверили нас, что эта дама практически ничем нам не угрожает, и мы забыли о ее существовании.

По всей видимости, отделаться от нее будет не так-то просто. Совсем как от петуха.

С другой стороны, она относилась к той категории людей, которые изначально настроены на скандал. Почтительное отношение к ним полностью их обезоруживает.

– Ах да, – произнес я, отходя от первого потрясения, – так вы мадам Буссе! Как же я рад наконец-то с вами познакомиться. Не желаете ли вы зайти на чашечку кофе?

Ее глаза на мгновение озадаченно распахнулись.

– Нет! – Решительной походкой она обогнула меня и направилась вдоль террасы.

Мы с Еврипидом, словно два лакея, неотступно следовали за ней. Еврипид чуть слышно бубнил, извиняясь передо мной:

–  Тома, клянусь, я не знал, кто она такая!

Мадам Буссе замерла на мгновение на террасе, кинув взгляд через поля в сторону моря, поблескивавшего в лучах утреннего солнца где-то в трехстах метрах от нас. Затем она направилась в сад к колодцу, обсаженному пихтами. Там она снова остановилась и огляделась.

– Когда-то я сюда приходила маленькой девочкой, – промолвила она, когда я подошел.

Я молчал, ожидая продолжения, но больше она так ничего и не произнесла.

Я спросил, не принести ли ей стул.

Она повернулась ко мне. Взгляд ее чуть смягчился.

– Да, – ответила она, – спасибо.

Наконец она согласилась выпить чашечку кофе, но при этом наотрез отказалась зайти в дом. По ее словам, он принадлежал мне, а вот колодец в окружении пихт – ей.

Вскоре пришла Даниэлла, разглядевшая с террасы домика на холме странную фигурку в черном, сидящую у нас в садике на стуле и потягивающую кофе.

Мадам Буссе, погрузившись в размышления, провела у нас в садике за чашечкой кофе около часа. Все это время мы наблюдали за ней из дома, а Еврипид стоял у нее за спиной, словно слуга, которым, как дама полагала, он и являлся.

Когда я принес ей еще кофе и подвел Даниэллу с Сарой познакомиться, мадам кое-что поведала о своей жизни. Она выросла в Египте и в семнадцать лет вышла замуж за одного из проживавших там греков. Ее муж, потеряв все после революции Насера, заболел раком и умер, и вот теперь она жила на Родосе в крошечной квартирке наедине с парой безделушек и воспоминаниями – ничего больше забрать из Египта ей не позволили.

Она лелеяла воспоминания о том, как однажды летом давным-давно, когда была еще маленькой девочкой, приезжала сюда в этот домик. По словам мадам Буссе, она была одета в белое платьице, а на голове у нее была шляпка с розовой лентой.

Нам представлялось абсолютно ясным без всяких лишних слов, что она никогда не откажется от этой ниточки, связывающей ее с детством и византийским наследием, от этой полянки возле колодца под сенью пихт…

Вдруг она резко встала и объявила, что уходит. Она поблагодарила меня за кофе; повернувшись к Даниэлле, произнесла по-французски: «Я очарована», погладила по голове годовалую Сару, вцепившуюся мне в брючину, и подняла на меня глаза.

– Я поговорю со своими адвокатами, – заявила мадам Буссе.

С надменным видом она направилась по тропинке к калитке. За ней следовал Еврипид.

На протяжении долгих месяцев мы ждали от нее вестей, но она так и не дала о себе знать. Остается только предположить, что череда неприятных событий, последовавших после ее исчезновения, явилась результатом вольного или невольного сглаза, како махти, который она навела на нас своей завистью. Глаза для порчи у нее были самые подходящие – голубые.

Все началось с того, что я вложил деньги в греческий сухогруз. Успехи на фондовом рынке вскружили мне голову, и я, решив, что в принципе не могу допускать ошибок, спросил Мелью, не позволит ли мне ее брат, владевший несколькими кораблями, инвестировать в его бизнес десять тысяч долларов. Брат, истинный джентльмен, проживавший в Лондоне, согласился взять мои гроши. Через несколько недель бизнес с грузовыми перевозками резко пошел под гору, а через два года брат Мельи, вернув мне окружными путями половину вложенной суммы, вынужден был объявить остальным дольщикам о банкротстве.

Тем временем я снова купил на все оставшиеся деньги акций, но рынки, вместо того чтобы расти, падали. Нам удалось купить дом у семейства Комненусза семь тысяч долларов. Ремонт – новые окна, крыша, водопровод, электричество – обошелся нам еще в три тысячи. После расходов, связанных с рождением Сары, у нас оставалось около десяти тысяч. Однако, сами понимаете, это была уже не та сумма, с которой чувствуешь себя уверенно.

С другой стороны, теперь, когда мы переехали в новый дом и жили в роскоши, нас уже мало что волновало. Нас окружал настоящий райский сад, в котором росли груши, миндаль, виноград, инжир, орегано, розмарин и тимьян, не говоря уже о самых разных овощах, которые выращивал живший по соседству крестьянин.

Вам никогда не объяснить, в чем вся прелесть наслаждения, когда лакомишься собственными, только что сорванными помидорами и молодым, нежным картофелем, который готов буквально через несколько минут после того, как его выкопал. Это надо пережить самому. Мало кто изведал, как я, то пьянящее чувство, которое переполняет тебя, когда ты делаешь собственное вино и давишь виноград из собственного сада голыми ногами, топчась в бетонной лохани по колено высотой.

Нам и в голову не приходила мысль о том, что когда-нибудь мы этого лишимся.

А потом наступил момент, когда мы еле наскребли денег, чтобы вернуться в Ретимно, момент, когда к нам пришло осознание того, что идиллия подошла к концу.

И вот мы снова вернулись на лето в старый домик на холме, совсем как мадам Буссе погрузившись в мир призрачных воспоминаний, а домик семейства Комненусвыглядел столь же заброшенным, как и вначале, в тот первый раз, когда я впервые его увидел, – окна закрыты ставнями, а двери заперты. Новые владельцы из Голландии пока так и не решили, есть ли у них время и желание съездить на Патмос в этом году.

Неужели мы лишились нашего домика из-за зависти мадам Буссе? Нам это было не дано узнать, равно как и о том, кто стал ответственным за неприятности, с которыми я вскоре столкнулся в «Прекрасной Елене».

Тох како махти

В какой-то момент мне казалось, что сбываются самые невероятные мои мечты.

Выяснилось, что одна женщина, регулярно столовавшаяся у нас в таверне всю последнюю неделю июня, работает в афинской газете, выходящей на английском языке. В начале июля она опубликовала там статью с фотографиями о Патмосе, не забыв и про таверну «Прекрасная Елена», дав нам самый благоприятный отзыв. Кроме того, в своей статье она поведала и об американце, который этой таверной управляет.

В связи с этим помимо обычного наплыва туристов, являвшегося рядовым делом с наступлением сезона, к нам стали приходить еще и люди, узнавшие о нашем существовании из статьи.

Я был в восторге. Я даже стал подумывать о том, чтобы выкупить наш домик назад. С другой стороны, мои друзья-греки, истово верящие в сглаз, порожденный силой зависти, лишь кидали мельком взгляд на статью с фотографиями и тут же переводили разговор на другую тему. Я улыбался, довольный тем, что не верю в столь вздорные и нелепые предрассудки.

В конце первой недели июля за мной пожаловала полиция.

Дело было в воскресенье, стояло время обеда, и у нас было битком посетителей. Я, как всегда, у всех на виду накрывал столик у дороги. Вдруг аккурат рядом с ним остановилась полицейская машина.

–  Я су! – величественно поприветствовал я приехавших, держа в обеих руках по тарелке.

Полицейские открыли дверцы и вышли из машины. Солнечные очки на их лицах мрачно поблескивали на ярком солнце. Несмотря на жару, они были одеты по всей форме, в пиджаках и с галстуками. Для полноты образа не хватало разве что пистолетов в кожаных кобурах.

На подавляющем большинстве греческих островов полицейские очень дружелюбны и становятся столь неразрывной частью местного общества, что их постоянно переводят с одного острова на другой из опасения, что служители закона в силу дружеских или, мягко скажем, каких-либо других связей более финансово-деликатного свойства утратят такое важное для них качество, как объективность. В появлении полиции здесь, как и в любом другом ресторане, не было ничего необычного – есть же им где-то надо. Однако за все лето они еще ни разу не были в «Прекрасной Елене», да и не похоже было по их внешнему виду, что они приехали отобедать.

Воспоминания о том, что произошло после, сродни тем, что остаются после автомобильной катастрофы. События протекают перед твоим мысленным взором словно в замедленной съемке. Прокручивая потом их в сознании, ты словно можешь поставить их на паузу, чтобы обдумать легкую иронию, заключающуюся в них, и погадать об альтернативных вариантах развития.

– Это вы, господин Стоун? – спросил по-гречески один гладковыбритый полицейский с пухлыми щеками.

– Да.

– Вы здесь работаете?

– Н-у-у-у… – тарелки в моих руках на мгновение стали невероятно тяжелыми, – …да.

– У вас есть разрешение на работу? – спросил второй полицейский с усами и шрамами от угрей.

– У меня… да, только на работу на учебных курсах… в Ретимно… – услужливо ответил я.

Оба полицейских уставились на меня.

Подошедший Теологос поинтересовался, что происходит. Он быстро заговорил о чем-то с полицейскими по-гречески. Кое-что мне удалось ухватить.

– Он мне просто помогает, – настаивал на своем Теологос. – Только сегодня. У нас много посетителей.

– Ему надо остановиться, – сказал усатый.

– Я ему уже не первый год помогаю, – возразил я. – Каждое лето.

– Вам надо остановиться, – повторил усатый.

– Можно я только закончу с этим заказом? – Я умоляюще выставил вперед тарелки.

– Нет. Вам надо остановиться. Немедленно.

– Но…

Теологос забрал у меня тарелки.

– Придете к начальнику полиции в Скала завтра к девяти утра, – сказал второй полицейский. – При себе иметь паспорт и вид на жительство. И разрешение на работу, выданное в Ретимно.

Как только они уехали, я сразу же отправился внутрь таверны, подальше от глаз тех, кто стал свидетелем картины моего унижения. Чуть позже ко мне за столик присели Теологос и Даниэлла с детьми – они только что пришли с пляжа. А потом, когда время обеда подошло к концу, к сочувствующим присоединились мальчики, Деметра и некоторые из друзей, проживавших в Ливади, Скале и Хоре.

Версии причин случившегося строили самые разные. Я думал, что полиция нагрянула из-за статьи. Другие выдвигали предположение, что на меня донес владелец ресторана в Скале. Даниэлла с этим согласилась.

– Некоторым не нравится, что у них в конкурентах появился иностранец, – сказала она.

– Но у меня в Скале нет врагов! – возразил я. – Мы же много лет дружим!

Даниэлла пожала плечами и многозначительно улыбнулась. Так умеют улыбаться только французы.

– Это не враги, – произнес чей-то низкий голос, – это чертов сглаз.

Я повернулся и увидел Лили из Норвегии. Набросив на огненные локоны махровый капюшон, она внимательно смотрела на меня из-под солнечных очков от Армани в золотой оправе. Рядом с ней стоял Мемис. Обычная веселая улыбка на его лице сменилась обеспокоенным выражением.

– Да ладно тебе, Лили, – сказал я.

– Сглаз? – испуганно спросила Сара и посмотрела на Саваса и Ламброса. – Тох како махти?!

–  Ко-махти! – воскликнул Мэтт, для которого сестра была безусловным авторитетом.

Савас и Ламброс с мрачным видом кивнули.

– Лили права, – произнес грубый прокуренный женский голос.

Голос принадлежал Алики, нашей давней подруге, которая владела лавочкой в Хоре. С пышущей здоровьем, загорелой пятидесятилетней уроженкой Патмоса мы подружились еще в наше первое лето. Она регулярно приезжала в Ливади со своим мужем Андреасом – архитектором из Афин. После его скоропостижной кончины в результате сердечного приступа Алики вернулась в отчий дом и открыла магазинчик, торговавший высококачественными сувенирами и товарами народного промысла. Поскольку именно она и познакомила нас с Даниэллой, я всегда с большим уважением относился к ее мнению.

Однако, прежде чем она успела продолжить, Теологос опустил мне руку на плечо и поднялся:

– Мне надо работать.

– А что же нам делать? – спросил я, подняв на него взгляд и наблюдая, как он нависает надо мной с полотенцем, привычно переброшенным через плечо.

– Посмотрим, что завтра утром скажет начальник полиции, – пожал плечами он.

– Ты можешь с ним поговорить?

Он снова пожал плечами и сделал это совершенно по-особенному. Подобным жестом греки показывают, что не хотят связываться с тем, что им не под силу, – голова чуть наклонена набок, плечи слегка приподняты, а руки беспомощно повернуты ладонями вверх.

– Что я могу сделать? – спросил он.

–  Ти та к анумэ, Тома? – произнесла Деметра. – Что тут поделаешь? Эсти инэй и зо– и!Такова жизнь!

–  Нэ, – в тон ей промолвил Мемис. – М оно о Т еос кс ери!

Савас и Ламброс коснулись моего плеча и отправились вслед за отцом. Обратно на моюкухню.

– Что сказал Мемис? – спросила Лили, опускаясь на стул, на котором только что сидел Теологос. Она уже пять лет подряд проводила лето на острове, но роман с греком у нее случился впервые, и поэтому лишь сейчас заинтересовалась изучением языка. Каждый день она обращалась ко мне за помощью, чтобы я объяснил, как сказать по-гречески ту или иную фразу, которую не сыщешь ни в одном разговорнике. Ну, например: «Мне нравится, что у тебя на груди совершенно не растут волосы».

– «Один Бог знает», – отозвался я.

– Бог, – вздохнула она. – Полезное замечание.

– Если это сглаз, – произнесла Алики, – кое-что можно сделать. Ты можешь его снять.

Я поднял на нее взгляд.

– В Хоре живет одна женщина, – продолжила Алики, – которая может провести обряд… как это по-вашему… экзорцизма?

Я посмотрел на Даниэллу, которая из последних сил сдерживала улыбку.

– Не думаю, что у тебя есть враги, – развивала мысль Алики, – по крайней мере серьезные, хотя, может, кто-нибудь в Афинах…

– А как насчет Мельи? – спросила Даниэлла.

– Мельи? – Алики изумленно на нее посмотрела. – При чем здесь Мелья? Она же ваша подруга?

– У нас были кое-какие… разногласия, – пояснил я, – однако не думаю, что она пошла в полицию и…

Даниэлла насмешливо фыркнула.

– Я отведу Мэтта на пляж, – встала Сара. Всего шесть лет, но как тактично и изящно она себя ведет! Она протянула братику руку: – Е лла, пошли. Viens avec moi [10]10
  Пошли со мной (фр.).


[Закрыть], —произнесла она на дикой каше из языков, на которой они общались.

– Про Мелью я ничего не знаю, – промолвила Алики, после того как дети ушли, – это твое дело. Но если тебя сглазили, я могу позвонить той женщине и договориться о встрече прямо сегодня вечером. До того, как ты пойдешь в полицию завтра утром.

– А почему бы и нет? – кивнула Лили. – Я бы тебя отвезла туда и обратно.

– Ты со мной? – Я посмотрел на Даниэллу.

– Нет. На кого я оставлю детей?

Неожиданно я вспомнил, как сегодня утром мельком увидел Мелью в джипе ее сына. Она была в темных очках и даже не посмотрела в сторону таверны, но я хорошо разглядел натянутую улыбку на ее лице и еще подумал о том, как же ей не хочется мириться. Теперь я начал склоняться к тому, что, быть может, она наслаждалась предвкушением, зная, что вскоре случится.

– Ладно, – ответил я Алики, – почему бы нет?

Женщина, о которой шла речь, жила в Хоре в тупике, образованном гранитными монастырскими стенами и скалами.

Она встретила нас у толстой деревянной двери, которая вела прямо на кухню. Алики представила нас друг другу, после чего отправилась вместе с Лили ждать меня в кафе неподалеку. Женщину звали София.

Она была столь сильно похожа на Варвару, словно была ее сестрой. Может быть, они и вправду приходились друг другу дальними родственницами – на Патмосе все связаны друг с другом кровными узами. У Софии были такие же широкие скулы, блестящие, завязанные в узел седые волосы и голубые глаза с искорками. Однако, в отличие от Варвары, на ее лице практически не было морщин, да и щеки, как у Варвары, не были ввалившимися из-за отсутствующих зубов. София выглядела лет на шестьдесят, но с тем же успехом могло оказаться пятьдесят, просто она могла поседеть раньше времени.

Как и в большинстве домов Хоры, кухня Софии имела величественный вид и производила сильнейшее впечатление. Почти всю стену занимал огромный сводчатый очаг, а в углублении стояла сложенная из кирпичей печь в пояс высотой, на которой стояла небольшая плита на три конфорки, соединенная резиновым шлангом с видавшим видом газовым баллоном у стены. От пола до потолочных балок, прикрывая стены, вытянулись застекленные шкафы из кедрового дерева. У входа, так и не найдя себе места, сиротливо устроился маленький белый холодильник.

Часть одной из комнат занимал кусок скалы, к которой примыкал дом. Этот кусок, казалось, вырос здесь сам собой. Из точно такого же камня состоял потолок пещеры, в которой Иоанну были ниспосланы видения, – контурами скала напоминала мрачную серую клубящуюся грозовую тучу.

С другой стороны от входа под единственным окном с кружевными занавесками я увидел уголок, где в этом доме ели. На столике стоял серебряный поднос, на подносе стакан воды и крошечный пузырек масла. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было тиканье часов на стене возле очага.

По дороге до Хоры Алики рассказала мне с Лили, что вода и масло были освящены в монастыре, а потом переданы Софии одним из монахов. Официально церковь неодобрительно относилась к подобным обрядам снятия сглаза и порчи, но при этом закрывала глаза на то, что для них используется освященное масло и вода. Таким образом, если процедура приносила результаты, церковь спешила заявить, что чудо произошло исключительно благодаря ей.

Греки относились к подобным обрядам с большим уважением и трепетом, а история их происхождения уходила корнями в глубокое прошлое, Как правило, обладатели способности снять сглаз или порчу оказывались женщинами. К ним следовало обращаться, называя ос иа(«благословенная»), а не к ириа(«госпожа»).

– То есть они своего рода жрицы, – уточнил я у Алики.

– Да, – ответила она, – совершенно точно.

София велела мне сесть за стол. Она спросила меня, как я в последнее время себя чувствовал и что со мной случилось. Я рассказал. Она кивнула. Затем перекрестила мне голову и быстро что-то забормотала. Слова показались мне не более понятными, чем расписки, которые Теологос приносил мне с рынка. Чуть позже я узнал, что это была православная молитва.

Затем София попросила меня отхлебнуть святой воды. Я так и сделал. Потом она подняла стакан на уровень моих глаз, чтобы я ясно видел происходящее, и наклонила к нему пузырек освященного масла. В стакан упала капелька и сразу же пошла ко дну.

София сокрушенно покачала головой.

–  Т окхо? – спросил я с надеждой. – Он есть на мне?

Она кивнула, смочила палец в стакане и нарисовала мне на лбу крест. После этого старушка снова прочитала молитву, на этот раз куда более длинную. В какой-то момент она стала быстро осенять крестным знаменьем пространство между нами.

Наконец София протянула мне стакан и велела выпить.

– Глоток? – уточнил я, подумав о масле.

– До дна, – улыбнулась она.

Алики и Лили ждали меня в кафе, распивая маленький графинчик узо и закусывая жареным осьминогом.

– Ну как?

– Сказала заехать через неделю.

– Правильно, – кивнула Алики, – приедешь, и она снова капнет маслом в святую вод}'. Если масло останется на поверхности, значит, сглаз удалось снять.

– Масло никогда в воде не тонет, – промолвила Лили.

– Как сказать, – покачал головой я.

На обратном пути до Ливади Лили завела речь о Мемисе.

– Он такой чудесный! Такой милый! Такой прямолинейный! И никакой не мямля, в отличие от многих мужчин. Он не ходит вокруг да около. Если он тебя хочет, то – бах! И все.

– Бах.

– Точно.

Когда мы выехали на прямой участок горной дороги, соединявший Хору и Скалу, Лили, отпустив руль, вставила сигарету в длинный белый мундштук и едва успела снова схватиться за баранку, чтобы вовремя повернуть.

– А еще он творческая личность, – продолжила она. – Делает коллажи, вырезает из плавника и все такое.

– Правда?

– Да, когда у него есть время. – Она осуждающе на меня посмотрела. – Знаешь, сегодня вечером ты мог бы отпустить его пораньше.

Я было собрался возразить, но тут до меня дошла вся бессмысленность нашего разговора.

– Лили, – произнес я, – я сейчас вообще ничего не могу.

На следующее утро я поднялся вверх по склону холма, на котором стоял наш дом, и сел на автобус, отходивший в полдевятого на Скалу. Я мог бы поступить проще – спуститься к пляжу и сесть на автобус там или же нанять рыбацкую лодку, однако после того, как накануне Теологос трусливо отказал мне в помощи, я не желал видеть ни его, ни «Прекрасную Елену». По крайней мере сейчас, по дороге в полицию.

Накануне вечером мы с Даниэллой обсудили варианты наших дальнейших действий при самом благоприятном и, наоборот, самом неприятном развитии событий. Наибольшее, на что мы надеялись, так это на то, что меня не депортируют из страны за нарушение закона. В этом случае мы немедленно вернемся в Ретимно, и я могу попробовать устроиться обратно на курсы или, в худшем случае, в ресторанчик «У Сократа». Тогда как полыхающая во мне ярость сменялась отчаянием, Даниэлла оставалась совершенно спокойной. С ее точки зрения, главная сложность заключалась в том, чтобы заставить Теологоса вернуть нам деньги.

Об этом я еще не думал. Честно говоря, мне вообще не хотелось об этом размышлять, и это была еще одна причина, в силу которой мне не хотелось проходить мимо таверны по дороге в город. Я, как и Теологос, терпеть не мог открытых стычек и выяснений отношений.

В автобусе я сосредоточился на том, что именно скажу начальнику полиции. Да все что угодно: хоть о любви к Патмосу и Греции, хоть о желании провести с детьми лето в Ливади, долине, с которой у них столько всего связано, хоть о своей страсти к греческой кулинарии; главное, не выболтать правду – в таверне я зарабатываю деньги.

Как и прежде, полицейский участок располагался прямо возле причала на втором этаже построенного итальянцами здания таможни. Автобусная остановка находилась прямо у главного входа, чему я был очень рад – я все еще не отошел после вчерашнего позора в таверне, и мне не хотелось ни с кем разговаривать.

Я быстренько проскользнул в здание и поднялся на второй этаж. Когда вошел в приемную, двое полицейских в светло-серых рубашках и отутюженных темно-серых брюках посмотрели на меня так, словно я был всего-навсего очередным безымянным туристом.

– Мы вас слушаем, – сказали они.

Я назвался и добавил, что меня желал видеть их начальник. Они велели сесть. Один исчез за дверью, а второй принялся копаться в пачке бумаг.

В углу гудел вентилятор. Шторы на окнах были задернуты, чтобы оградиться от яркого утреннего солнца, и приемная была залита тусклым желтоватым светом. С улицы доносился привычный шум, становившийся все громче и громче. Остров постепенно просыпался. Тарахтели проезжающие мимо мотоциклы, перекрикивались друг с другом прохожие – шла обычная жизнь, частью которой мне так захотелось вдруг стать.

Дверь открылась, из-за нее показался полицейский, который велел мне идти вместе с ним. Мы прошли по коридору и остановились у кабинета. Полицейский жестом показал, что мне надо зайти.

К моему огромному удивлению, начальник полиции оказался тем же, что и до нашего отъезда в Ретимно. Нельзя сказать, что мы были друзьями в полном смысле этого слова, однако нам случалось поболтать и сидеть вместе за столиком в ресторанах и кафе. Он был примерно одного возраста со мной, может, чуть моложе, с темными, аккуратно постриженными и уже начинающими седеть волосами. Вид у него был лощеный и сытый – складывалось такое впечатление, что подобный облик присущ греческим полицейским, по крайней мере старших званий, чуть ли не с самого рождения.

Как только помощник закрыл за собой дверь и мы остались наедине, начальник полиции расплылся в улыбке.

–  Ти канис, Тома? – спросил он. – Как дела? Как жена и дочка?

Я ему рассказал. И уже было собрался поведать о Мэтте, любви к Патмосу, Греции и греческой кулинарии, как мой собеседник сразу же перешел к делу:

–  Тома, без разрешения работать нельзя. Ты это знаешь.

– Знаю. Но есть куча иностранцев, которые помогают в ресторанчиках, магазинчиках, и никто им ничего не говорит, и я подумал…

– Кое-кто нажаловался.

– Вот как! – Я замолчал, ожидая, что начальник полиции назовет конкретные имена, но он лишь молча посмотрел на меня с сочувствием, будто бы и сам был возмущен степенью человеческой низости.

– Итак, что же нам делать? – спросил начальник.

Он воззрился на меня, словно ожидая, что я подскажу ему выход из создавшегося положения. Несколько позже мне пришла в голову мысль, что он намекал на взятку. Почему я об этом тогда не подумал? Мне часто задавали этот вопрос – за долгие годы я неоднократно оказывался в подобных ситуациях, но почему-то такой вариант не рассматривал. Думаю, в этом плане я схож с подавляющим большинством рядовых американцев. Все дело в правилах и нормах поведения, о которых я уже говорил и которые создают нам в реальном мире столько неудобств.

Итак, в ответ на его взгляд я просто уставился на начальника полиции.

В этот момент мне в голову неожиданно пришла идея столь простая и гениальная, что, казалось, она была ниспослана мне свыше.

– Можно я подам заявление на получение разрешения на работу? – спросил я.

Начальник полиции немного помолчал, а потом, пожав плечами, произнес:

– Да. Разумеется. Только тебе его все равно не дадут.

– Но по закону я могу работать, пока жду ответа?

Теперь он замолчал надолго.

– Да, – наконец изрек начальник полиции.

– И сколько придется ждать ответа?

На этот раз он чуть ли не улыбнулся:

– Из Афин? Три или четыре месяца.

– Это будет уже октябрь, – ухмыльнулся я.

Он подался вперед и нажал на кнопку интеркома:

– Коста! Принеси мне бланк заявления на получение разрешения на работу.

Он посмотрел на меня и позволил себе едва заметную улыбку. Что же до меня, то я едва сдерживался, чтобы не кинуться через стол и не заключить его в объятия.

Вернувшись домой и рассказав Даниэлле чудесные новости, я, ликуя, еще до обеда вышел на работу в таверну. Деметра, Мемис и мальчики разделяли мою радость. Озадаченный Теологос смотрел на меня, потеряв дар речи. В его глазах рушилась вся картина мира.

– Что ты такого сделал? – спросил он.

– Ничего, – ответил я. – Просто написал заявление на выдачу мне разрешения. Начальник полиции позволил мне работать, пока не придет ответ.

Не могу с уверенностью сказать, поверил он мне или нет. Подобный выход из положения казался ему слишком простым, слишком честным. Должно быть, я что-то скрывал. Может, я дал взятку? А может, у меня имелись связи в высшем свете?

Меня переполнял такой восторг, что мне было совершенно наплевать на подозрения Теологоса. Естественно, на следующей неделе я даже и не подумал ехать в Хору, чтобы узнать, удалось ли снять с меня сглаз.

Откуда у меня было на это время?