Текст книги "Приключения Перигрина Пикля"

Автор книги: Тобайас Джордж Смоллет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 67 страниц)

Тем временем Перигрин неустанно посещал вельможу; он не пропускал ни одного утреннего приема, не щадил сил и изощрял свой ум, стараясь разведать о свободных должностях, и ежедневно просил содействия у своего патрона, который, казалось, искренно защищал его интересы; однако он всегда опаздывал со своими просьбами, или же должность, которой он добивался, находилась вне ведения министра.

Хотя эти сообщения сопровождались самыми горячими уверениями в дружбе и сочувствии, тем не менее молодой джентльмен был глубоко обижен, так как видел в них увертку двуличного придворного, и громко жаловался его лордству, заявляя в то же время о своем намерении продать закладную за наличные деньги и истратить их до последнего фартинга на то, чтобы расстроить планы министра на первых же выборах, которые тот будет проводить. В таких случаях его лордство всегда находил нужный ответ. Теперь он уже не пытался успокоить его уверениями в благосклонности министра, заметив, что это лекарство вследствие частого употребления перестало действовать на нашего героя, чьи угрозы он начал отражать такими доводами: у министра кошелек тяжелее, чем у мистера Пикля; стало быть, юноша неизбежно потерпит поражение, если вздумает вступить с ним в борьбу; в таком случае он лишится всех средств к существованию и потеряет всякую надежду на обеспечение.

Справедливости этого замечания наш молодой джентльмен не мог не признать, хотя оно отнюдь не оправдывало поведения министра. В сущности Пикль начал сомневаться даже в искренности своего патрона, который, казалось ему, забавляется его нетерпением и придумывает неудачные отговорки, не желая устроить для него еще одну аудиенцию у министра. К тому же его лордство стал менее доступен, чем раньше; и Перигрину пришлось настойчиво требовать денег у управителя, прежде чем тот вручил ему, наконец, проценты за последнюю четверть года.

Встревоженный такими размышлениями, он пошел посоветоваться с другим пэром, которому помог в истории с его сыном, и к великому своему огорчению услыхал, что тот, кому он так долго доверял, стяжал плохую славу. Сей новый советчик, который, будучи придворным, являлся соперником первого, дал понять нашему герою, что он полагается на человека ненадежного; что у его патрона состояние расстроено, а влияние его незначительно, и ограничивается оно только улыбками и нашептыванием; что он лично гордился бы возможностью ходатайствовать за мистера Пикля перед министром.

– Но раз вы поручили себя покровительству другого пэра, – сказал он, – чьи интересы сталкиваются с моими, я не могу теперь заботиться о вас, не навлекая на себя обвинения, будто я обольщаю приверженцев этого лорда, а такие упреки я меньше всего желал бы слышать. Однако я всегда готов помочь вам советом, и – вот вам доказательство: сейчас я рекомендую настаивать на свидании с самим сэром Стэди Стируэлом, дабы вы могли лично заявить ему о своих претензиях, не рискуя быть ложно истолкованным; и постарайтесь добиться от него какого-нибудь определенного обещания, которое он уже не может взять назад без ущерба для своей репутации; ибо неопределенное заверение в благосклонности является неизменной броней, носимой всеми министрами для защиты против домогательства тех, кому они не намерены покровительствовать и не хотят отказывать.

Так как этот совет совпадал с его собственными домыслами, наш герой при первом удобном случае потребовал аудиенции и заявил напрямик своему патрону, что, если ему не окажут этой милости, он будет почитать влияние его лордства весьма незначительным, а свои надежды несбыточными; в таком случае он намерен продать закладную и жить независимо на ежегодную ренту.

Глава XCII

Он удостаивается второй аудиенции у министра, в чьей искренности убеждается. – Его гордость и честолюбие вновь оживают и вновь его ждет разочарование

Если бы деньги молодого джентльмена находились в других руках, быть может пэр прилагал бы очень мало усилий, чтобы удовлетворить его требования или предотвратить его месть; но он знал, что продажа закладной неизбежно повлечет за собой дознание, которого он желал избежать. Поэтому он воспользовался всеми своими связями, чтобы добиться желанной аудиенции. Получив ее, Перигрин с великим воодушевлением и пылкостью распространился об ущербе, нанесенном его состоянию в деле с боро, от которого он выставил свою кандидатуру; он упомянул о разочаровании, постигшем его на других выборах, напомнил о тех посулах, какими его тешили, и в заключение пожелал узнать, на что может он рассчитывать от его щедрот.

Министр, терпеливо выслушав его до конца, отвечал весьма приветливо, что он получил прекрасные отзывы о его заслугах и преданности и весьма расположен воздать ему должное; но вплоть до последнего времени он не ведал о природе его чаяний, равно как и не властен был создавать должности для тех, кому склонен был услужить; впрочем, если мистер Пикль придумает какое-нибудь средство, с помощью которого можно проявить дружеское к нему расположение, он, министр, не замедлит этим средством воспользоваться.

Услыхав такие слова, Перигрин назвал несколько должностей, которые, как было ему известно, оставались свободными. Но министр снова прибег к старой уловке: одна из этих должностей не была ему подведомственна, вторая обещана третьему сыну некоего графа еще при жизни лица, это место занимавшего, третья связана с выплатой пенсии, поглощавшей добрую половину дохода. Короче, в ответ на все предложения Перигрина выдвигались непреодолимые препятствия, хотя он прекрасно понимал, что это всего-навсего благовидные отговорки, имеющие целью смягчить унизительный отказ. Возмущенный такой неискренностью и неблагодарностью, он сказал:

– Я легко могу предвидеть, что в подобных затруднениях недостатка не будет всякий раз, когда мне придется о чем-нибудь просить; поэтому я избавлю себя от труда обращаться с новыми просьбами.

С этими словами он круто повернулся и вышел, пылая злобой и жаждой мести. Но его патрон, не считая нужным доводить его до крайности, убедил министра предпринять что-нибудь для умиротворения юноши; и в тот же вечер наш герой получил извещение, что его лордство желает видеть его немедленно.

Тогда Пикль отправился в дом лорда и предстал перед ним с весьма мрачным видом, который свидетельствовал о том, что раздражение его слишком велико, чтобы он мог выслушивать упреки. Посему проницательный пэр не стал журить его за его поведение во время аудиенции, а только сообщил, что министр, в благодарность за его услуги, посылает ему банкнот в триста фунтов и обещает платить эту сумму ежегодно, покуда дела его не будут устроены. Это известие немного успокоило юношу, соизволившего принять подарок, а на утреннем приеме он выразил благодарность министру, который удостоил его самой благосклонной улыбки, окончательно рассеявшей его неудовольствие; ибо, не имея возможности угадать подлинную причину этой временной поблажки, он принял такое снисхождение за неоспоримое доказательство искренности сэра Стэди и твердо поверил, что при первом же удобном случае тот предоставит ему какое-нибудь место, только бы не платить пенсию из собственного кармана. Вероятно, предположения оправдались бы, если бы непредвиденная случайность не опрокинула корабль его упований при дворе.

Тем временем мимолетная улыбка фортуны воскресила горделивые и честолюбивые замыслы, какие он лелеял в прошлом. Снова он высоко поднял голову, доброе расположение духа вернулось к нему, и лицо прояснилось. Мало того, его начали почитать восходящим светилом приверженцы министра, которые заметили те особые знаки внимания, какие были ему оказаны на утреннем приеме; и по этой причине кое-кто из них стал перед ним заискивать. Теперь он уже не сторонился прежних друзей, с которыми промотал значительную часть своего состояния; со свойственной ему непринужденностью и фамильярностью он встречался с ними в общественных местах и, воодушевленный своими надеждами, участвовал даже иной раз в кутежах. Вместе с Кэдуоледером он вновь принялся за свои каверзы и совершил ряд подвигов, служивших к посрамлению тех, кто навлек на себя их неудовольствие.

Но вскоре эти забавы были прерваны происшествием роковым и неожиданным. Его знатного покровителя хватил апоплексический удар, от которого его спасли врачи, чтобы затем отправить на тот свет по всем правилам: через два месяца после их визита милорда постигла участь всех смертных. Перигрин был весьма опечален этим событием, так как не только питал дружеские чувства к покойному, которому считал себя многим обязанным, но и опасался, что его собственным интересам жестоко повредит смерть этого пэра, являвшегося, по его предположениям, главным их защитником. Поэтому он облачился в траур из уважения к памяти усопшего друга и предался искренней скорби и печали, хотя в действительности у него были более серьезные причины для огорчения, чем полагал он в ту пору.

Когда настал день платежа, он обратился к управителю наследника его лордства, чтобы получить по обыкновению проценты; и читатель должен признать, что у Пикля были некоторые основания удивиться, когда управитель заявил, что он не имеет никаких прав ни на основной капитал, ни на проценты. Правду сказать, управитель говорил очень вежливо, а также и разумно.

– Один ваш вид, сэр, – сказал он Пиклю, – снимает с вас всякое подозрение в умышленном обмане; но закладная на эти земли, о которой вы упоминаете, была выдана другому лицу за много лет до того, как вы, по вашим словам, дали взаймы эту сумму; и как раз сегодня утром я уплатил проценты за четверть года, о чем свидетельствует эта расписка, которую вы благоволите прочесть.

Перигрин был столь ошеломлен этим сообщением, лишавшим его всего имущества, что не мог выговорить ни слова, – это обстоятельство отнюдь не повысило его во мнении управителя, который начал всерьез сомневаться в его честности, ибо среди разобранных им бумаг покойного не оказалось ни одной пометки, расписки или упоминания об этой закладной. После долгого молчания, вызванного потрясением, Перигрин опомнился и заявил, что либо управитель жестоко заблуждается, либо предшественник нынешнего лорда был отъявленным негодяем.

– Но разрешите вам сказать, мистер как вас там зовут, – заключил он, – что ваше ни на чем не основанное заявление отнюдь не принудит меня безропотно примириться с потерей десяти тысяч фунтов.

Произнеся эти слова, он удалился столь ошеломленный таким недоразумением, что вряд ли сознавал, на ногах он стоит или на голове; по дороге он свернул в парк и бродил там, произнося монолог в похвалу покойного друга, состоящий из ряда проклятий, обратившихся на его же голову; когда же бешенство постепенно уступило место раздумью, он стал серьезно и горестно размышлять о своем несчастье и решил, не теряя времени, посоветоваться с адвокатами. Но прежде всего он намерен был обратиться к наследнику, который, выслушав правдивый рассказ об этом деле, быть может согласится отдать ему должное.

Приняв такое решение, он на следующее же утро положил в карман свои бумаги и отправился в портшезе к дому молодого аристократа, куда был допущен благодаря своей наружности и небольшой сумме, врученной привратнику. Он объяснил ему все происшедшее, подкрепив свои слова документами, которые предъявил, и заметив, что имя покойного будет обесчещено, если он принужден будет искать справедливости в суде.

Душеприказчик, будучи человеком благовоспитанным, выразил искреннейшее сочувствие его потере, хотя, казалось, был не очень удивлен услышанным и высказал пожелание, – раз уж мошенничество было совершено, – чтобы убытки пали на первого владельца закладной, который, по его словам, был вороватым ростовщиком, нажившим состояние на несчастье ближних. В ответ на доводы нашего героя он заявил, что не считает себя обязанным заботиться о репутации своего предшественника, который обошелся с ним жестоко и несправедливо, не только лишив его помощи и поддержки, но и причинив ущерб наследственному имуществу, насколько это было в его власти; поэтому не следует ожидать, чтобы он уплатил десять тысяч, за которые не получил никакого возмещения. Несмотря на свою досаду, Перигрин не мог не признать, что отказ не лишен основания. Излив негодование в злобных ругательствах по адресу умершего, он распрощался с любезным наследником и немедленно обратился за советом к адвокату, который заявил, что у него есть все основания выиграть тяжбу, после чего и был приглашен вести это дело.

Все эти шаги были предприняты в первый момент напряжения душевных сил, когда разнообразные страсти, пробужденные бедствием, привели его в такое смятение, что он принимал за душевное равновесие то, что являлось в сущности помрачением сознания; и прошло два дня, прежде чем он понял размеры постигшего его несчастья. Вот тогда-то он подверг самого себя тягостному допросу; каждый исследованный пункт причинял ему новые муки, и в конце концов он пришел к открытию, что от богатства его ничего не осталось и он обречен жить в тягостной зависимости от других. Уныние его было так глубоко, что одна эта мысль могла толкнуть его на какой-нибудь отчаянный путь, если бы противовесом ей не являлись успокоительные речи адвокатов и уверения министров, которые служили для него единственным оплотом против нищеты – жалким оплотом, как убеждаются обычно люди.

Человек по природе своей покладист и, если есть у него хоть слабая надежда, удивительно умеет приспособляться к превратностям судьбы, в особенности если наделен живым и пылким воображением. Так было и с нашим искателем приключений; вместо того чтобы предаваться меланхолическим размышлениям, которые внушала ему его потеря, он обратился к обольстительной и обманчивой надежде, тешась несбыточной мечтой о будущем величии и стараясь окутать прошлое покрывалом забвения.

После недолгих колебаний он решил осведомить Крэбтри о своем несчастье, чтобы поскорее пройти через мучительное испытание и не выслушивать бесконечных саркастических намеков и недоверчивых замечаний, которые были для него невыносимы. Поэтому он при первом удобном случае сообщил ему, что совершенно разорился по вине своего коварного патрона и попросил, чтобы Крэбтри не увеличивал его печали циническими словами, которые приятны людям, склонным к мизантропии. Крэбтри выслушал это признание с изумлением, не отразившимся, однако, у него на физиономии, и, помолчав, сказал, что наш герой не услышит больше от него ни одного замечания об этом событии, которое он давно предвидел и ждал со дня на день; и с иронической усмешкой посоветовал ему утешиться обещанием министра, который, несомненно, уплатит долги своего умершего закадычного друга.

Глава ХСIII

Перигрин отдает себя на суд общества и принят членом Общества сочинителей

После этого горького объяснения наш молодой джентльмен начал придумывать средство, чтобы пополнить сумму годового дохода, столь значительно уменьшившегося, и решил использовать в той или иной форме те таланты, какими наделили его природа и образование. В пору своего преуспеяния он слыхал о разных сочинителях, которые, не притязая на дарование или известность в области изящной литературы, получали большие деньги, исполняя для книгопродавцев работу, не имеющую никакого отношения к славе. Так, например, один из них занимался всевозможными переводами, по столько-то за лист, и даже держал на жаловании пять-шесть писцов, вечно трудившихся, подобно клеркам в конторе; благодаря этому он имел возможность жить в довольстве, наслаждаясь обществом друзей и бутылкой вина, не гоняясь за славой и домогаясь только репутации честного человека и доброго соседа. Другой изобретал разнообразные планы для новых лексиконов, составляемых поденными работниками под его наблюдением; специальностью третьего была история, а также рассказы о путешествиях, собранные или сокращенные такого же рода помощниками.

Мистер Пикль, занявшись сравнениями, воздал должное своим способностям, нимало не сомневаясь в том, что может превзойти любого из этих предпринимателей во всех отраслях их промысла, если придется ему когда-нибудь проделать такой опыт; но честолюбие побуждало его сопрячь выгоду со славой и создать произведение, которое заставит публику прославить его имя и в то же время упрочит его положение среди издателей. С этою целью он стал поклонником музы; и памятуя о том, сколь мало внимания уделяет наш век тем поэтическим произведениям, которые лишены сатиры или непристойностей, он занялся подражанием Ювеналу и жестоко отхлестал по заслугам ряд видных особ. Хотя имя его не было напечатано на заглавном листе, однако он позаботился о том, чтобы все угадали истинного автора, каковой не совсем обманулся в своих ожиданиях, ибо издание было тотчас распродано и об этом произведении беседовали на всех изысканных ассамблеях.

Столь удачное выступление не только вызвало заискивание книгопродавцев, которые добивались знакомства с ним, но и возбудило внимание компании сочинителей, именовавшей себя «Обществом» и пославшей к нему депутата с предложением стать членом Общества, избранным единогласно. Намеченный для этой цели депутат, сам будучи бардом, вкусившим от щедрот нашего героя, с величайшим красноречием убеждал его пойти навстречу их братству, описание коего разожгло любопытство Пикля, который отпустил посланца, поблагодарив за великую честь, оказанную ему Обществом, и пообещав и впредь заслуживать такие похвалы.

Позднее тот же самый вестник познакомил его с церемониями Общества и, выслушав его, Перигрин сочинил оду, которую надлежало прочесть публично в вечер официального вступления в число членов. Он узнал, что это учреждение является попросту содружеством сочинителей, объединившихся по взаимному соглашению, во имя общих интересов и развлечения и враждовавших с другим такого же рода союзом, куда входили их заклятые враги и хулители. Стало быть, не чудо, что они старались укрепиться с помощью такого ценного приобретения, каким должен был оказаться наш герой. Общество состояло только из сочинителей, а последние занимали все ступени известности, начиная от слагателя песни, положенной на музыку, и кончая драматическим бардом, который появлялся на котурнах на сцене; мало того, один из членов Общества закончил эпическую поэму в восьми частях и в настоящее время хлопотал о подписке на издание.

Нелепо было бы предполагать, что такое сборище сынов Аполлона может проводить целые вечера спокойно и благопристойно, если его не обуздывает лицо, пользующееся авторитетом; и так как это затруднение было предусмотрено, они избрали председателя, облеченного властью зажимать рот членам, вздумавшим нарушить согласие или субординацию. Мудрец, занимавший в ту пору пост председателя, был пожилым человеком, чья физиономия живо отражала ту злобную досаду, какая появляется после многократных освистываний. Ему чрезвычайно не посчастливилось с его театральными произведениями, и был он к тому времени «освистан без всякой надежды на искупление» (по словам одного нечестивого остроумца, который принимал участие в провале его последней пьесы). Однако он все еще медлил у подножья Парнаса, переводя кое-кого из классиков и пописывая всякую всячину; и благодаря несокрушимой уверенности, высокомерной дерзости, бесстрашным злобным речам и некоторому знанию жизни он ухитрился приобрести и сохранить репутацию человека, обладающего знаниями и остроумием во мнении тех, кто не имел ни того, ни другого. И эту точку зрения разделяли даже несколько членов Общества, хотя большинство тех, кто способствовал его избранию, состояло из лиц, страшившихся его злобы, уважавших его опытность и преклонный возраст или ненавидевших его соперника, эпического поэта.

Основною целью этого Общества, как я уже упоминал, было оказание помощи друг другу и распространение произведений, которые они, пользуясь всем своим искусством и влиянием, дружно рекомендовали читателю не только в частной беседе, но и в случайных эпиграммах, критических заметках и объявлениях, помещаемых в газетах. В этой науке, грубо именуемой «пусканьем пыли в глаза», они достигли такой тонкости, что сочинитель очень часто писал ругательный отзыв о своей собственной пьесе, чтобы разжечь любопытство горожан, которые ее не видели. Несмотря на такое единодушие, царившее в Обществе, между двумя упомянутыми мною соперниками давно уже разгоралась вражда из-за первенства, на которое притязали оба, хотя большинством голосов оно было присуждено нынешнему председателю. Впрочем, неприязнь никогда не проявлялась в форме оскорбительной или вызывающей, но на каждом собрании давала о себе знать в попытках превзойти друг друга в остроумных изречениях и колких репликах; итак, изысканное кушанье, составленное из такого рода острот, подавалось каждый вечер для увеселения и поучения младших членов, которые в таком случае неизменно делились на партии, объявляя себя сторонниками одного из соперников и поощряя своего избранника взглядами, жестами или аплодисментами, в зависимости от хода состязания.

Это почтенное Общество собиралось в лучшей комнате трактира, где подавалось вино, пунш или пиво, причем сообразовались со средствами или наклонностями присутствующих, из коих каждый платил сам за себя; и здесь наш герой был введен в круг двадцати незнакомцев, которые по виду своему и обмундированию являли весьма живописное разнообразие. Он был принят торжественно и посажен по правую руку председателя, который, потребовав тишины, прочел вслух его вступительную оду, заслужившую всеобщее одобрение. Затем ему предложили принести обычную клятву, которая обязывала его заботиться о чести и выгоде Общества, поскольку это от него зависит, при всех жизненных обстоятельствах; а когда клятва была дана, его чело увенчали лавровым венком, сохранявшимся свято для обряда посвящения.

Когда эта церемония была подобающим образом закончена, новый член осмотрелся вокруг и с еще большим вниманием обозрел своих собратьев; здесь он заметил странное собрание париков такого цвета, таких фасонов и размеров, каких никогда еще не видывал. Лица, сидевшие ближе всех к председателю, отличались внушительными париками, представлявшими удивительное разнообразие: у одних на макушке поднимался крепостной вал; у других вздымались две горы – Геликон и Парнас, а у третьих локоны завивались, как рога Юпитера Аммона. По соседству с ними находились парики, которые только условно можно было назвать париками, ибо к собственным волосам их обладателей, взбитым кое-как, был привязан жиденький хвостик; а дальше виднелись копны волос, не поддающиеся никакому описанию.

Их одеяние вполне соответствовало убранству голов: костюмы тех, кто занимал почетные места, были пристойными и чистыми, а у лиц второй категории – потертыми и не первой свежести; что же касается дальнего конца комнаты, то там Перигрин подметил всевозможные уловки скрыть дыры на штанах и грязное белье. Мало того, он мог определить по их физиономиям, в каких видах поэзии они упражнялись под покровительством музы. Он видел Трагедию, обращавшую на себя внимание суровым величием осанки, Сатиру, хмуро притаившуюся в гримасе зависти и недовольства, Элегию, выражавшую свою тоску в похоронной гримасе, Пастораль, дремавшую с томной миной, Оду, отличавшуюся безумным взором, и Эпиграмму, прищурившуюся с дерзкой насмешкой. Быть может, наш герой переоценивал свою проницательность, когда утверждал, что ясно видит, каково положение каждого из них, и берется угадать их доходы с точностью до трехфартингов.

Собравшиеся, не заводя общего разговора, разбились на группы; эпический поэт привлек внимание маленького кружка, но председатель вмешался, крикнув: «Никаких тайных совещаний, никаких заговоров, джентльмены!» Его соперник, почитая своею обязанностью не пропускать мимо ушей этого выговора, ответил:

– У нас нет никаких секретов. Имеющий уши да слышит. Это было сказано для предупреждения присутствующих, чьи взоры тотчас загорелись в ожидании привычного кушанья; но председатель, по-видимому, уклонился от состязания, ибо, вместо того чтобы принять боевую осанку, он спокойно ответил, что видел, как мистер Метафора украдкой подмигнул одному из своих сообщников и шепнул ему что-то, вследствие чего он, председатель, и заключил, что речь идет о каких-то тайнах.

Эпический поэт, полагая, что противник оробел, решил воспользоваться его замешательством, чтобы упрочить свою репутацию в присутствии гостя; с этой целью он спросил с торжествующим видом, неужели каждый, у кого подергивается веко, должен быть заподозрен в заговоре? Председатель, угадавший его намерение и уязвленный его дерзостью, сказал:

– Разумеется, можно предположить, что тот, у кого слабая голова, страдает и слабостью век.

Этот острый ответ вызвал торжествующий смех у приверженцев председателя, и один из них заметил, что соперник получил здоровый удар по макушке.

– О да, – ответствовал бард, – в этом отношении председатель имеет преимущество передо мною. Будь на моей голове прикрытие из рогов, я не так сильно почувствовал бы удар.

Эта отповедь, бросавшая тень на жену председателя, заставила просиять друзей зачинщика, чьи физиономии начали было слегка омрачаться, и произвела как раз обратное впечатление на партию противника, покуда ее вождь, призвав на помощь все умственные свои силы, не ответил на сей салют замечанием, что нет надобности в прикрытии, если то, что под ним находится, не стоит защиты.

Этот ответный удар, направленный против супруги мистера Метафоры, которая отнюдь не отличалась красотою, не преминул воздействовать на слушателей; что же касается самого барда, то он был явно смущен намеком, на который, однако, ответил, не колеблясь:

– Ей-богу, я думаю, что если то, что вы защищаете, лишится прикрытия, вряд ли кому захочется пойти на приступ!

– Да, если их батареи так же беспомощны, как залпы вашего остроумия, – сказал председатель.

– Что до этого, – вскричал бард, – им не понадобилось бы пробивать брешь! Они нашли бы, что бастион la pucelle[75]75
  Девственница (франц.).


[Закрыть] разбит вдребезги, хи-хи!

– Но вам-то не по силам было бы заполнить la fosse[76]76
  Яма (франц.).


[Закрыть], – заметил председатель.

– Да, признаюсь, это невозможно! – ответил бард. – Там я нашел бы hiatus maxime deflendus!

Председатель, возмущенный этими словами, произнесенными в присутствии нового члена, возопил, пылая негодованием:

– Если бы отряд саперов принялся за вашу голову, они нашли бы в ней достаточно мусора, чтобы засорить все сточные трубы в городе!

Тут раздался стон, вырвавшийся у поклонников эпического поэта, который, взяв с великим спокойствием понюшку табаку, сказал:'

– Когда человек говорит грубости, я вижу в этом неоспоримое доказательство его поражения.

– В таком случае вы сами являетесь стороной, потерпевшей поражение, ибо первый перешли к личным выпадам! – вскричал противник.

– Я взываю к тем, для кого разница очевидна, – ответствовал бард. – Джентльмены, рассудите нас!

Это обращение вызвало возгласы со всех сторон, и все Общество пришло в смятение. Каждый вступил в спор с соседом, обсуждая обстоятельства дела. Председатель тщетно пытался утвердить свою власть; шум становился все громче и громче; спорщики разгорячились; слова: «болван», «дурак» и «негодяй» носились в воздухе. Перигрин наслаждался суматохой и, вскочив на стол, бросил боевой клич, после чего в десяти местах немедленно завязалась битва, принявшая характер поединков. Огни погасли; сражающиеся колотили друг друга без разбора; проказник Пикль в темноте наносил удары наобум; а публика в нижнем этаже, испуганная шумом драки, грохотом падающих стульев и воплями тех, кто участвовал в битве, бросилась наверх, чтобы произвести разведку и, если можно, прекратить этот безобразный шум.

Как только комнату осветили, на поле битвы обнаружились странные группы стоящих и поверженных людей. Оба глаза мистера Метафоры были обведены синевато-багровыми кругами, а у председателя сочилась из носа кровь. Один из трагических авторов, на которого напали в темноте, схватил лежавший на столе нож для сыра и воспользовался им, как кинжалом, приставив к горлу противника; но, по милости божией, нож был недостаточно отточен, чтобы прорезать кожу, и только поцарапал ее в нескольких местах. Сатирик едва не откусил ухо лирическому барду. Рубашки и шейные платки были разорваны в клочья, а валявшиеся на полу парики имели столь жалкий вид, что при самом внимательном осмотре нельзя было угадать их владельцев, из коих многим пришлось воспользоваться носовым платком за неимением ночного колпака.

Но тут подоспели люди, положившие конец побоищу; иные из участвовавших в битве устали от драки, в которой на их долю не выпало ничего, кроме побоев; другие устрашились упреков хозяина трактира и его спутников, грозивших вызвать стражу; а очень немногие устыдились, будучи застигнуты в разгар позорной стычки. Но, хотя битва и закончилась, в тот вечер невозможно было восстановить благообразие и порядок в собрании, каковое и было распущено после того, как председатель смущенно принес извинение нашему герою за непристойный переполох, случившийся, по несчастью, в первый же вечер его вступления в Общество.

Перигрин и в самом деле размышлял о том, позволяет ли ему его репутация появиться снова в этом почтенном братстве; но, зная, что здесь есть несколько человек действительно одаренных, как бы ни было нелепо их поведение, и отличаясь тем веселым нравом, который всегда ищет, над чем бы посмеяться, как говорит Гораций о Филиппе: Risus undique quaerit[77]77
  Смех повсюду отыщет (лат.).


[Закрыть], – он решил посещать Общество, невзирая на это происшествие, случившееся в день его посвящения; к тому же его подстрекало желание узнать тайны театральной жизни, с которыми, полагал он, кое-кто из членов был хорошо знаком. Вдобавок незадолго до следующего собрания к нему явился его знакомый, рекомендовавший его в члены Общества, и заявил, что такого столкновения не бывало со дня основания содружества и вплоть до этого самого вечера, и обещал, что в будущем у него не будет оснований возмущаться их поведением.

Убежденный этими доводами и уверениями, Перигрин решил еще раз появиться на их собрании, и все вели себя весьма благопристойно; не было никаких споров и препирательств, и Общество занялось делами, подлежащими его ведению, а именно выслушивало жалобы отдельных лиц и помогало им спасительными советами. Первым, кто добивался удовлетворения, был некий крикливый шотландец; на странном диалекте он жаловался, что в начале сезона вручил свою комедию директору одного театра, который, продержав ее у себя полтора месяца, вернул автору, заявив, что она лишена всякого смысла и написана не по-английски.