Текст книги "Приключения Перигрина Пикля"

Автор книги: Тобайас Джордж Смоллет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 67 страниц)

Глава XXIV

Он вступает в драку на ассамблее и ссорится со своим гувернером

На ассамблее было не менее трех богатых джентльменов, которые состязались с нашим влюбленным в его страсти к Эмилии и несколько раз добивались чести танцевать с ней. Она отказала каждому из них под предлогом легкого недомогания, которое, полагала она, помешает ей быть на балу, и просила, чтобы они обеспечили себя другими дамами. Вынужденные принять ее отказ, они последовали ее совету; и, связав себя приглашением, лишившим их возможности отступить, они с грустью увидели ее свободной.

По очереди они заискивали перед ней и выражали свое удивление и огорчение по поводу того, что она присутствует на ассамблее без кавалера, отклонив предварительно их приглашение; но она сказала им, что простуда ее прошла с той поры, как она имела удовольствие их видеть, и что она надеется на случай, который доставит ей кавалера. Как только она произнесла эти слова, обращаясь к последнему из трех, Перигрин подошел, как человек, совершенно ей незнакомый, поклонился с большой почтительностью, сказал ей, что, насколько ему известно, она не приглашена и он считал бы высокой честью быть в этот вечер ее кавалером; и ему посчастливилось преуспеть в просьбе.

Так как они были самой красивой и самой безупречной парой в зале, то не преминули сделаться предметом внимания и восхищения зрителей, что воспламенило ревность его трех соперников, немедленно составивших заговор против этого франтоватого незнакомца, которого, как соперника, они решили оскорбить публично. Следуя плану, придуманному для этой цели, один из них тотчас по окончании первого контрданса занял со своей дамой место Перигрина и его возлюбленной вопреки правилам бала. Наш влюбленный, объясняя его поведение небрежностью, уведомил джентльмена о его ошибке и вежливо предложил исправить промах. Тот заявил ему повелительным тоном, что не нуждается в его совете и попросил не соваться в чужие дела. Перигрин отвечал с некоторою горячностью и настаивал на своем праве; завязался спор, раздались резкие выражения, в результате чего наш необузданный юноша, услыхав оскорбительнее слово «негодяй», сорвал со своего противника парик и швырнул ему в лицо. Леди тотчас подняли визг, джентльмены вмешались в ссору; Эмилия затрепетала и была отведена на свое место ее юным поклонником, который просил прощения за причиненное ей беспокойство и оправдывал свой поступок тем, что вынужден был ответить на брошенный ему вызов.

Хотя она не могла не признать справедливости его доводов, однако была озабочена опасным положением, в какое он попал, и, в крайнем испуге и смятении, настаивала на том, чтобы немедленно уйти домой. Он не мог противиться ее требованиям; ее кузина решила сопровождать ее, и он проводил их до дому, где пожелал им спокойной ночи, заявив предварительно, с целью рассеять их опасения, что не будет предпринимать никаких шагов к продолжению ссоры в том случае, если его противник удовлетворен. Тем временем в бальном зале поднялся шум и суматоха. Человек, считавший себя оскорбленным, видя, что Перигрин ушел, боролся со своими товарищами, чтобы пуститься в погоню и расправиться с нашим героем, которого он осыпал ругательствами и вызывал на поединок.

Распорядитель бала посовещался с приглашенными, и было решено большинством голосов, что обоим джентльменам, нарушившим порядок, будет предложено удалиться. Когда это постановление объявили одному из участников ссоры, он стал возражать, но его убедили подчиниться оба его приятеля, которые проводили его до двери на улицу, где он был встречен Перигрином, возвращавшимся на ассамблею.

Едва увидев своего соперника, сей желчный джентльмен, который был деревенским сквайром, начал с угрожающим видом размахивать дубинкой, тогда как наш отважный юноша, отставив одну ногу, положил руку на эфес шпаги, которую вытащил наполовину из ножен. Эта поза и вид клинка, сверкнувшего при лунном свете в лицо противнику, охладили в некоторой мере его пыл, и сквайр потребовал, чтобы Перигрин отложил в сторону шпагу и сразился с ним его же оружием. Перигрин, искусно владевший дубинкой, принял предложение, затем, поменявшись оружием с Пайпсом, стоявшим за его спиной, встал в оборонительную позицию и принял выпад зачинщика, который ударил наобум, не проявив ни ловкости, ни осмотрительности. Пикль мог выбить у него дубинку при первом же ударе, но так как честь обязывала его в таком случае дать немедленно пощаду, он решил наказать своего врага, не пытаясь его обезоружить, пока тот не будет вполне удовлетворен мщением, им задуманным. С этой целью он ответил на выпад и начал колотить по голове сквайра с таким шумом, что тот, кто слышал, но не видел происходящего, принял бы этот шум за стук трещотки в руке проворного скомороха, подвизающегося в одном из балаганов на Варфоломеевской ярмарке. Такое угощение предназначалось не только для головы сквайра; его плечи, руки, бедра, лодыжки и ребра были осыпаны ударами с удивительной быстротой, в то время как Том Пайпс трубил в кулак наступление. Перигрин, устав от упражнения, которое едва не довело его неприятеля до потери сознания, нанес, наконец, решительный удар, в результате коего оружие выпало из рук сквайра, и он признал превосходство нашего героя. Удовлетворенный этим заявлением, победитель поднялся по лестнице в таком возбуждении и с такой дерзкой миной, что никто не посмел сообщить ему о решении, вынесенном в его отсутствие. Там он развлекался некоторое время, наблюдая контрдансы, после чего удалился к себе домой, где упивался всю ночь размышлениями о своем успехе.

На следующее утро он пошел навестить свою даму; а джентльмен, в чьем доме она жила, получив сведения о его семействе и состоянии, принял его с большой учтивостью как знакомого своего кузена Гантлита и пригласил его в тот же день к обеду.

Эмилия, узнав о результатах его авантюры, которая вызвала толки в городе, была чрезвычайно довольна, хотя и лишилась благодаря этому богатого поклонника. Сквайр, побеседовав с адвокатом о характере размолвки в надежде привлечь Перигрина к суду за нападение, не встретил должной поддержки для того, чтобы обратиться к правосудию. Посему он решил спрятать в карман обиду и оскорбление, ему нанесенные, и прекратить свое ухаживание за той, которая была повинна и в том и в другом.

Наш влюбленный, узнав от своей владычицы, что она намерена остаться еще на две недели в Виндзоре, решил наслаждаться все это время ее обществом, а затем проводить ее в дом ее матери, которую он жаждал увидеть. Следуя этому плану, он ежедневно придумывал какое-нибудь новое развлечение для леди, к которым получил к тому времени свободный доступ, и до такой степени запутался в сетях любви, что казался совершенно завороженным чарами Эмилии, которые действительно были теперь почти неотразимы. В то время как он столь опрометчиво блуждал по цветущим тропам наслаждения, его гувернер в Оксфорде, встревоженный необычайно длительным его отсутствием, отправился к молодым джентльменам, участвовавшим в экскурсии Перигрина, и настойчиво умолял их сказать ему, что им известно о его воспитаннике. Тогда они рассказали о встрече в замке, имевшей место между Перигрином и мисс Эмили, и упомянули о фактах, убедивших его в том, что питомец весьма опасно увлечен.

Не имея никакой власти над Перигрином, мистер Джолтер не смел даже идти наперекор его воле; посему, вместо того чтобы написать коммодору, он немедленно нанял лошадь и в тот же вечер прибыл в Виндзор, где чрезвычайно удивил заблудшую овцу своим неожиданным появлением.

Гувернер хотел вести с ним серьезный разговор, и они заперлись в комнате, после чего Джолтер с большой торжественностью оповестил о причине своего приезда, каковой являлась забота о благополучии его питомца, и взялся доказать с помощью математики, что эта интрига, в случае дальнейшего ее развития, приведет молодого джентльмена к гибели и позору. Это странное заявление возбудило любопытство Перигрина, который обещал сосредоточить все свое внимание и попросил его приступить к делу без лишних предисловий.

Гувернер, ободренный этой видимой искренностью, выразил свое удовольствие, найдя его столь покладистым, и сообщил ему, что будет опираться на геометрические принципы. Затем, трижды откашлявшись, он заметил, что любое математическое исследование можно вести лишь на основании некоторых data или уступки истинам, которые очевидны; а посему он должен просить его о признании нескольких аксиом, каковые, в чем он уверен, у мистера Пикля не будет причины оспаривать.

– Итак, прежде всего, – сказал он, – вы, надеюсь, согласитесь, что молодость и осмотрительность, по отношению одна к другой, подобны двум параллельным линиям, которые, даже будучи продолжены до бесконечности, остаются равноотстоящими и никогда не совпадут. А затем вы должны признать, что страсть влияет на человеческий разум в пропорции, составленной из остроты чувства и природной пылкости; и, в-третьих, вы не будете отрицать, что угол раскаяния равен углу падения. Теперь, когда эти postulata признаны, – добавил он, беря перо, чернила и бумагу и чертя параллелограм, – пусть молодость будет представлена прямой линией АВ, а осмотрительность – другой прямой линией СО, параллельной первой. Построим параллелограм АВСО, и пусть точка пересечения В представляет гибель. Пусть страсти, представленной буквой С, дан толчок в направлении СА. В то же время пусть другой толчок будет сообщен ей в направлении СО; она будет двигаться по диагонали СВ и пройдет ее в такой же срок, в какой прошла бы сторону СА в первом случае или сторону СО – во втором. Для того чтобы понять этот вывод, мы должны признать следующий очевидный принцип: когда на тело действует сила параллельно данной прямой линии, эта сила или толчок не в состоянии заставить тело приблизиться к этой линии или отступить от нее, но оно движется только по линии, параллельной прямой линии, как это вытекает из второго закона движения; посему СА, являясь параллельной 0В…

Ученик, слушавший его до сей поры, не мог сдерживаться долее, но прервал доказательство громким смехом и сказал, что postulata мистера Джолтера напомнили ему об одном ученом и остроумном джентльмене, который взялся опровергнуть существование зла и не потребовал никакого иного data для обоснования своих доказательств, кроме признания, что «все существующее прекрасно».

– Итак, – сказал Перигрин повелительным тоном, – можете не трудиться, изощряя свою изобретательность, ибо в конце концов я совершенно уверен в том, что у меня не хватит ума понять доказательства вашей леммы и, следовательно, я принужден буду не согласиться с вашим выводом.

Мистер Джолтер был сбит с толку этим заявлением и обижен непочтительностью Перигрина; он не мог не выразить своего неудовольствия, сказав ему напрямик, что он слишком дерзок и упрям, чтобы можно было его исправить доводами рассудка и снисходительными мерами; что он (наставник) вынужден, во исполнение своей обязанности и долга совести, уведомить коммодора о безрассудстве своего воспитанника; что если законы этого королевства имеют силу, то будет обращено внимание на чародейку, его совратившую; и заметил, в виде противоположения, что, случись такая нелепая интрига во Франции, женщина была бы уже два года назад заключена в монастырь.

Глаза нашего героя сверкнули негодованием, когда он услыхал о таком неуважительном отношении к своей возлюбленной. Он едва мог удержаться от нанесения побоев оскорбителю, которого он в гневе своем назвал наглым педантом, лишенным и деликатности и ума, и предостерег его на будущее время от столь дерзкого вмешательства в его дела под страхом навлечь на себя более суровую кару.

Мистер Джолтер, который был весьма высокого мнения о том уважении, коего почитал себя достойным благодаря своей репутации и познаниям, перенес не без досады отсутствие влияния и власти над своим учеником, против которого у него был зуб еще со времени эпизода с подкрашенным глазом, а потому в данном случае его разумная снисходительность отступила перед накопившимися поводами к раздражению. Он с презрением сложил бы с себя свои обязанности, если бы не побуждало его к стойкости желание хорошо пожить, осуществление которого зависело от Траньона, или если бы он знал, как устроиться в настоящее время с большей для себя выгодой.

Глава XXV

Он получает письмо от своей тетки, порывает с коммодором, и оскорбляет лейтенанта, который тем не менее берется защищать его интересы

В большом негодовании он расстался со своим учеником и в тот же вечер отправил письмо миссис Траньон, которое было продиктовано первой вспышкой злобы и, разумеется, наполнено суровым порицанием проступков его ученика.

Вследствие этой жалобы Перигрин в скором времени получил послание от своей тетки, где та напоминала со всеми подробностями о благосклонности к нему коммодора, когда он был беспомощным и несчастным, покинутым и брошенным своими собственными родителями, упрекала его за дурное поведение и пренебрежение советами воспитателя и настаивала на разрыве всяких сношений с этой девушкой, его соблазнившей, если он дорожит любовью миссис Траньон и расположением ее супруга.

Представление нашего влюбленного о великодушии было крайне утонченным, а посему он возмутился неделикатными намеками миссис Траньон и испытал всю боль благородной души, обремененной благодарностью к человеку, которого она презирает. Отнюдь не собираясь подчиниться приказанию миссис Траньон или унизить себя покорным ответом на ее упреки, он в своем негодовании поднялся над всеми эгоистическими соображениями: он решил, если это только возможно, еще преданнее любить Эмилию, и хотя был у него соблазн наказать услужливость Джолтера, бросив ему ответное обвинение в его поведении и речах, он великодушно устоял перед этим дурным побуждением, ибо знал, что у его гувернера нет другой опоры, кроме доброго мнения коммодора. Однако он не мог молча перенести суровые попреки своей тетки, на которые ответил следующим письмом, адресованным ее супругу:

«Сэр, хотя у меня такой нрав, что я никогда не мог унизиться настолько, чтобы предложить, а у вас, я уверен, такой характер, что вы не удостоили бы принять ту грубую лесть, которой ждут только низкие люди и которую никто, кроме негодяев, не согласен расточать, – мысленно я всегда воздавал должное вашей щедрости и в своих стремлениях строго придерживался велений долга. Сознавая свое чистосердечие, я не могу не страдать жестоко от недоброго (не скажу – неблагородного) перечисления вашей супругой милостей, мне оказанных, а так как я считаю несомненным, что вы знали о ее письме и одобрили его, то я вынужден с вашего разрешения заверить вас, что, отнюдь не поколебленный угрозами и укоризной, я решил пойти на самую крайнюю бедность скорее, чем уступить столь позорному принуждению. Когда со мною будут обходиться более деликатно и почтительно, то и я буду вести себя, как подобает вашему, сэр, признательному

П. Пиклю».

Коммодор, не понимавший этого тонкого различия в поведении и страшившийся последствий любовной интриги Перигрина, против которой был странным образом вооружен, казался возмущенным дерзостью и упрямством своего приемного сына, в ответ на чье послание написал следующее письмо, которое было передано через Хэтчуея, получившего приказ доставить преступника в крепость:

«Послушай-ка, малыш, тебе незачем подплывать ко мне с твоими высокопарными речами. Ты только зря расходуешь свою амуницию. Твоя тетка сказала тебе сущую правду, ибо всегда, видишь ли, честнее и благороднее не прятаться за борт. Меня известили о том, как ты преследуешь раскрашенную галеру, которая завлечет тебя к губительным мелям, если ты не будешь держать вахту лучше и делать вычисления точнее, чем делал до сей поры, а я послал Джека Хэтчуея разведать, в каком направлении лежит земля, и предупредить тебя об опасности. Буде ты согласишься изменить курс и позволишь ему ввести себя в эту гавань, ты найдешь безопасную стоянку и дружеский прием, но если ты отказываешься изменить направление, можешь не ждать больше помощи от твоего, если ты хорошо себя ведешь,

Хаузера Траньона».

Перигрин был и уязвлен и расстроен, получив это письмо, обманувшее его ожидание, и решительным тоном заявил лейтенанту, который его доставил, что тот может ехать назад, когда ему вздумается, ибо он намерен следовать своим собственным желаниям и остаться еще некоторое время там, где сейчас находится.

Хэтчуей старался его убедить с помощью доводов, какие подсказывали ему ум и дружеские чувства, относиться с большим уважением к старику, который стал к тому времени раздражительным от подагры, препятствовавшей его обычным развлечениям, и который мог в гневе своем предпринять какие-нибудь шаги к большому ущербу для молодого джентльмена, почитаемого им доселе родным сыном. Приводя различные соображения, Джек заметил, что, быть может, Перигрин забрался в трюм к Эмилии и не хочет теперь бросить ее на волю ветра; но в таком случае он, Хэтчуей, возьмет на себя заботу о судне и благополучной доставке груза, ибо питает уважение к молодой женщине, а стрелка его компаса направлена к супружеству; и так как, по всей вероятности, она не стала много хуже от изъяна, то он изловчится пройти с ней под ветром через жизнь на всех парусах.

Наш влюбленный был глух ко всем увещаниям и, поблагодарив его за это последнее доказательство его снисходительности, повторил свое решение не отступать от первоначального намерения. Хэтчуей, добившийся столь мало толку кроткими уговорами, принял более внушительную осанку и откровенно сказал ему, что не может и не хочет ехать домой без него; стало быть, пусть лучше он немедленно собирается в путь.

Перигрин не дал на это заявление никакого ответа, кроме презрительной улыбки, и встал, чтобы удалиться; тогда лейтенант вскочил и, поместившись у двери, объявил с угрожающими жестами, что не позволит ему бежать. Тот, взбешенный этой самонадеянной попыткой удержать его силой, подшиб деревянную ногу лейтенанту и в одну секунду положил его на спину; затем не спеша отправился в парк, чтобы предаться размышлениям, которые чередовались с весьма неприятными мыслями. Он не сделал и двухсот шагов, как услышал какое-то пыхтенье и топот за спиной и, оглянувшись, увидел лейтенанта, гнавшегося за ним с возмущенной и негодующей физиономией. Сей разгневанный моряк, оскорбленный полученным афронтом и забыв совершенно о прежней их дружбе, подошел быстро к своему старому приятелю и сказал:

– Послушайте, братец, вы – дерзкий мальчишка, и будь вы на море, я бы подвесил вас к боканцам за ослушание; но так как мы на суше, то нам следует стрелять друг в друга из пистолетов. Вот пара. Берите, какой угодно.

Перигрин, опомнившись, пожалел о том, что принужден был огорчить честного Джека, и искренно просил простить ему его проступок. Но эта уступка была неправильно истолкована лейтенантом, который отказывался от всякого удовлетворения, кроме того, какого вправе требовать офицер, и, присовокупив несколько неучтивых выражений, спросил, не боится ли Пери за свою шкуру. Юноша, рассерженный этим несправедливым замечанием, бросил злобный взгляд на обидчика, заявил, что слишком много внимания уделял его немощам, и предложил отправиться в парк, где он вскоре докажет ему ошибку, если тот считает, что снисходительность Перигрина вытекает из страха.

В это время их догнал Пайпс; услыхав шум падения лейтенанта и увидев, что тот захватил с собой свои пистолеты, он заподозрил ссору и последовал за ним с целью защитить своего хозяина. Перигрин, завидев его и догадавшись о его намерении, напустил на себя безмятежный вид и, притворяясь, будто забыл носовой платок в гостинице, приказал слуге отправиться туда и принести платок в парк, где он найдет их по возвращении. Это распоряжение было повторено дважды, но Том не отвечал и только покачивал головой; побуждаемый к повиновению всевозможными угрозами и проклятиями, он дал понять, что знает их намерения слишком хорошо, чтобы оставить их наедине.

– Что до вас, лейтенант Хэтчуей, – сказал он, – я был вашим товарищем по плаванию и знаю, что вы – моряк, этого достаточно; а что до хозяина, то я знаю, что он – наилучший человек, когда-либо прогуливавшийся от носа до кормы, а, стало быть, если вы имеете нечто сказать ему, то я, как говорится, к вашим услугам. Вот моя дубинка, а за ваши хлопушки я не дам и бечевки.

Эту речь, – как известно, длиннейшую из всех, когда-либо произнесенных Пайпсом, – он закончил, взмахнув своей дубинкой, и столь решительно отказался их покинуть, что они убедились в невозможности привести дело в тот момент к смертоносному разрешению и прогуливались по парку в глубоком молчании; так как за это время негодование Хэтчуея остыло, он вдруг, делая шаг к примирению, протянул руку, которую горячо пожал Перигрин, после чего наступило примирение и последовало совещание о способах вывести юношу из затруднительного положения. Будь у него такой же нрав, как у большинства молодых людей, нетрудно было бы покончить с его затруднениями; но столь упорен был он в своей гордыне, что почитал долгом чести негодовать на полученные им письма и, вместо того чтобы подчиниться желанию коммодора, ждал от него извинения, без которого и слушать не хотел ни о каком соглашении.

– Будь я родным его сыном, – сказал он, – я бы перенес его упрек и добивался прощения; но, зная, что нахожусь на положении сироты, который зависит всецело от его милосердия, я чувствителен ко всему, что может быть истолковано как неуважение, и настаиваю, чтобы ко мне относились с величайшим вниманием. Теперь я обращусь к моему отцу, который обязан содержать меня благодаря узам природы, равно как и по законам страны, а если он откажется быть справедливым, у меня никогда не будет недостатка в работе, покуда есть нужда в людях для службы его величеству.

Лейтенант, встревоженный этим намеком, попросил, чтобы он не предпринимал никаких шагов до той поры, пока не получит от него известия, и в тот же вечер отправился в крепость, где доложил Траньону о неудаче своих переговоров, сказал ему, как глубоко оскорблен Перигрин письмом, сообщил о чувствах и решении молодого джентльмена и, наконец, заявил ему, что если он не считает нужным извиниться за оскорбление, то, по всей вероятности, никогда не увидит своего крестника.

Старый коммодор был совершенно подавлен этой новостью; он ждал от молодого человека смиренного повиновения и раскаяния, а вместо этого встретил самый возмущенный протест и даже очутился сам в положении обидчика, вынужденного загладить вину или отказаться от всяких сношений со своим любимцем. Эти дерзкие условия привели его сначала в крайнее бешенство, и он изрыгал проклятия с такой быстротой, что не успевал втягивать в себя воздух и едва не задохся от гнева. Он горько осуждал неблагодарность Перигрина, которого наделял многими ругательными эпитетами, и клялся, что его следует протащить под килем за самонадеянность; но когда он начал размышлять более хладнокровно о нраве молодого джентльмена, уже проявлявшемся много раз, и прислушался к советам Хэтчуея, которого всегда считал своего рода оракулом, негодование его утихло, и он решил вернуть Пери свое расположение; такой снисходительности немало способствовал рассказ Джека о бесстрашном поведении нашего героя на ассамблее, а также во время ссоры с ним в парке. Но тем не менее эта злополучная влюбленность рисовалась воображению коммодора, как некое пугало; ибо он считал непогрешимой истиной, что женщина есть вечный источник несчастья для мужчины. Правда, это остроумное и поучительное изречение он редко повторял со времени своей женитьбы, разве что в компании очень немногих близких друзей, чьей скрытности и сдержанности мог доверять. Видя, что сам Джек поставлен в тупик в истории с Эмилией, он посоветовался с миссис Траньон, которая была и удивлена и обижена, когда узнала, что ее письмо не произвело желаемого действия, и, приписав упрямство юноши неуместной снисходительности его дяди, прибегла к совету священника, который, по-прежнему не упуская из виду выгоды своего друга, порекомендовал им отправить молодого джентльмена в путешествие, в течение коего он, по всей вероятности, забудет забавы ранней юности. Это предложение показалось благоразумным и было немедленно одобрено; затем Траньон, удалившись в свой кабинет, сочинил после долгих усилий следующую записку, с которой Джек в тот же день отправился в Виндзор:

«Мой славный мальчик, если я нанес оскорбление в моем последнем письме, то я об этом, знаешь ли, сожалею; я думал, что так легче всего будет тебя образумить; но на будущее время тебе будет отпущен канат подлиннее. Когда у тебя найдется свободное время, я буду рад, если ты совершишь недолгое плавание и повидаешь свою тетку и того, кто остается твоим любящим крестным и покорным слугой

Хаузером Траньоном».

«P. S. Если тебе нужны деньги, можешь выписать чек на мое имя с уплатой по предъявлении».