Текст книги "Песни"

Автор книги: Тимур Шаов

Идея всеобщего братства

 
Юный месяц блестит, как хрусталь.
Надо мною витает печаль.
Как вдолбить мне соседям идею всеобщего братства?
Ля-ля-ля-ля-ля.
Им плевать на ученье моё,
Им важней, где развесить бельё.
Занята моя паства
Захватом чужого пространства.
 

 
Может, хватит орать и ругаться?
Может, сесть, забухать и обняться?
Всем сестрам – по серьгам,
Всем быкам – по рогам,
Все должны сей же час побрататься:
 

 
Правый с левым,
Черный с белым,
Умный с глупым,
Доктор с трупом,
Суд с бандитом,
Гой с семитом,
Водка с квасом,
Лужков с Чубайсом —
Братство!
 

 
Вот стоят неземной красоты
Наши меньшие братья – менты.
Как завижу фуражки, тотчас становлюсь мизантропом.
Будут бить меня по голове,
Если я не прописан в Москве,
И станцуют на мне в два прихлопа, четыре притопа.
 

 
Но я иду к ним, любовью объятый,
А на лбу проступают стигматы.
И, дубиной сражён,
Я паду на газон,
К сапогам мной любимого брата.
 

 
Но встанут братья:
Тёща с зятем,
Скромный с хамом,
«Спартак» с «Динамо»,
Китай с Тайванем,
Хачик с Ваней,
Бомж с богатым,
МХАТ со МХАТом —
Братья!
 

 
Вот идёт человек молодой.
Он хороший, но только бухой.
Скажет: «Дай закурить, землячок», и отнимет всю пачку.
(Ля-ля-ля-ля-ля)
У него из дерьма голова.
Нету братьев – сплошная братва.
Раз идея мертва, стану класть сигарету в заначку.
 

 
Не нужны мне чины и богатства.
Дайте братства мне, сволочи, братства!
Может, всё же сядем рядком,
Да поговорим хоть ладком
За пивком? Надо чаще встречаться!
 

 
I am a dreamer,
but I am not the only one.
 

 
Я говорю:
«Liberte, egalite, fraternite».
А мне говорят:
«Варьете, декольте, карате.
Робеспьер, говорят, начал с братства, пришёл к гильотине».
Ля-ля-ля-ля-ля.
Я поплачу над быстрой рекой.
Что же я неспокойный такой?
Ну на кой им, на кой
Голос мой, вопиющий в пустыне?
 

 
Под окном огорожена грядка,
Отчуждающий символ упадка.
Но я иду по гряде
Аки Бог по воде,
И кричит мне соседская бабка:
 

 
«Камо грядеши?
Куды глядеши?
Видать, нажрамши
И не проспамши».
Но людям – братство,
Гадам – гадство,
Бабкам – грядки,
Бардам – бабки!
Dixi!
 

Из Америки с любовью

 
Что сказать тебе родная, об Америке далёкой?
Велика, богата нефтью и зерном.
Много банков, климат тёплый! Дети зреют раньше срока.
Населенье – программисты в основном.
Все живут тут, как в деревне, околачивают груши.
Ходят в гости, жарят мясо во дворе.
Популярны здесь Мадонна, баскетбол и слово «булшит».
Не нашёл я это слово в словаре.
 

 
Улыбаются все люди, день и ночь, зимой и летом,
Я так понял, что с деньгами хорошо.
Здесь не верят в чёрных кошек, но очень скверная примета,
Если скунс тебе дорогу перешёл.
Все тут братья – чёрный, белый. Все – как родственные души.
Мне сказали: «Только в Гарлем не ходи!»
Я спросил: «А дружба наций?» Мне сказали: «Это булшит!
Дружба дружбой, но дистанцию блюди!»
 

 
Всё тут тихо, мирно, скромно, пьют немного,
Правда, в бизнесе недюжинная прыть.
Пишут на деньгах: «Мы верим в Бога».
Прям на долларах. Ну, чтобы не забыть.
 

 
Нет брутальности родимой, соли крупного помола…
Где разруха, где скандалы, где Чубайс?
Здесь скандал – и тот без мата, мясо без холестерола.
Здесь бомжи – и те в костюмах. Парадайз!
Здесь богатым быть не страшно, не сошлют в тайгу, в болото
Даже с парой миллиардов за душой.
Если здесь бежит мужчина, то не потому, что его ловит кто-то
А потому, что для здоровья хорошо.
«Can I help You, Sir?» – «Of course!
Формулирую вопрос:
Вер из, дядя, винный лавка?
Выпить хочется бикоз!»
 

 
Я бы тоже утром бегал, если б с вечера не пили,
А как не выпить-то с культурными людьми?
Ты ж пойми, тут жил Стравинский (мы за это пили виски)
Жил Шаляпин (пили водку), ты ж пойми!
 

 
Вспоминал я там Россию, старый домик за оградой.
Меж берёз – дожди косые, тишина…
Так похоже на Канаду, жаль, что всё же не Канада.
Но, однако же, родная сторона!
 

 
И пора уже бы нашему народу
Вместо Ленина – в каждом городке
Поставить маленькую статую Свободы
С «Джонни Уокером» в протянутой руке!
 

 
Мы ж похожи с ними очень! Та же гордость, мессианство.
Тоже умники и тоже трепачи.
Если мы научим янки пьянке, а они нас пуританству,
Нас вообще родная мать не отличит.
 

 
Улетал с тяжёлым сердцем, было грустным расставанье,
Всё же я сентиментальный человек.
И, уже пройдя досмотр, обернувшись, на прощанье
Пограничнику сказал: «I’ll be back!»
 

 
Америка, Америка, простимся у плетня.
Страна встаёт со славою на встречу дня!
 

Иные времена

(переслушивая Галича)

 
Жили-жили – оба-на! Глядь – иные времена!
 

 
Мы тут слушали Бетховена давеча,
А как закончилась в бутылке «Посольская»,
Я поставил Александра Аркадьича,
И обуяла меня грусть философская.
 

 
«Устарел он, – говорят мне товарищи, —
Мы уж строй сменили к чёртовой матери,
Личность есть, а культа нет – потрясающе!
Трали-вали, торжество демократии!
Шуршат лимузины, искрится вино,
Жратвы в магазинах, как грязи полно!
Текут инвестиции, крепится власть,
И даже в провинции есть, что украсть!
Живём в шоколаде, а что алчем рубля,
Так не корысти ради, а радости для!
Триумф креатива – апгрейдинг умов!
А главное, пива сто двадцать сортов!
Перспективы – мать честна!»
Да, иные времена…
 

 
А какая-нибудь бабка Кузьминична
Небеса коптит в деревне заброшенной
Под какой-нибудь Интой или Кинешмой —
Расскажите ей про всё, про хорошее!
Это ей вы расскажите, ораторы,
Что свободу мы такую забацали:
Хочешь, деда выдвигай в губернаторы!
А хочешь, бизнес открывай с итальянцами!
 

 
А бабка всё плачет, что плохо живёт —
Какой неудачный попался народ!
Отсталая бабка привыкла к узде:
Ты ей о свободе, она – о еде.
Ты что же не петришь своей головой:
На всех не разделишь продукт валовой!
Зато в Центробанке накоплен резерв,
И скоро всем бабкам дадут по козе!
 

 
Глянь-ка, бабка, из окна —
Вишь? О! Иные времена.
 

 
Но те ж за городом заборы,
Те же строятся вожди.
Генералы, прокуроры,
Поп-кумиры да актёры —
Честный люд, нечестный люд —
Справно денежку куют.
Вроде жареным не пахнет,
Чёрный ворон не кружит,
Олигарх над златом чахнет,
У метро алкаш лежит.
Складно врёт номенклатура —
Счастье, мол, не за горой,
А страна сидит, как дура,
И кивает головой.
Кому бутик открыть, кому окоп отрыть…
А с Тверской страна не видна.
А кто плохо жил, будет плохо жить.
Это всё они – времена…
 

 
В избе тикают с отдышкою ходики.
И давление за двести, подняться бы…
Но Кузьминична корпит в огородике,
Рвёт амброзию артрозными пальцами.
Деду стопочку нальёт – пусть поправится,
Сыпанёт пшена в курятник с наседками,
Аллохол глотнёт – и в Церкву отправится,
Захромает бодро вслед за соседками.
 

 
Идут бабуленьки мелки, белоплаточны,
Идут гуськом благодарить Творца
За желтизну пасхального яйца,
За голубую неба непорочность,
За пенсион свой – маленький, но прочный,
Идут, крестясь от самого крыльца.
Мешает лишь один холецистит
Общаться с Богом. Ну, да Бог простит…
 

 
Значит, Галич устарел? Очень может быть.
Так что не нравится? Да всё, вроде, нравится…
Да, иные времена, но чем-то схожие…
А для Кузьминичны – так вовсе без разницы.
Виноваты сами – дедушки, бабушки —
Слишком рано родились, жили в сирости.
Но дали льготы на проезд? Вот и ладушки.
Трали-вали, торжество справедливости.
Босан, босан, босана —
Сейчас не время – времена…
 

Инь и Ян

 
Ты кричала, что я синь,
Ты кричала, что я пьянь.
У тебя начало «инь»,
У меня начало «ян».
 

 
Раньше я с тебя торчал,
Песни я тебе мычал,
Изначально я не знал
О борьбе наших начал.
 

 
Соблазнив соседа, дрянь,
Грубо льстила ты ему,
Дескать, «Вань, вот твой бы „ян“
Дураку бы моему!»
 

 
Дядя Миша, пьяный фуцин,
Доморощенный Конфуций,
Мне сказал: «О вечном думай!
Брат, в Китай тебе пора!
В тёмной комнате, Тимошка,
Не ищи ты чёрной кошки,
А, тем паче, вашу Мурку
Съел под пиво я вчера!»
 

 
Нет такой, как ты, козы,
Утопающей в грехе,
Ни в верховиях Янзцы,
Ни в низовьях Хуанхэ.
 

 
Я с восьми и до шести
Собираю гаолян,
Ты же, Господи, прости,
Только долбишь мое «ян».
 

 
Как накрасишь свою «инь»,
Да как глянешь упырём,
Чур меня! Изыди! Сгинь!
Лучше подожгу я дом!
 

 
Лучше, хочешь, дорогая,
Увезу тебя в Китай я,
И вот там, в стене Китайской,
Замурую навсегда.
 

 
Через тыщу лет, как в песне,
Ты воскреснешь, водки треснешь,
Вот тогда поймут китайцы
Прелесть Страшного Суда!
 

 
Сам я в монастырь уйду,
Там не держат всяких «инь».
Стану я Шаов-Цзе-Дун
Из конторы Шаов-Линь…
 

К вопросу об оптимизме после 17 августа 1998 года

 
Все мы жили, как умели,
Все крутились, как могли.
Нас тихонечко имели,
Мы привыкли, в ритм вошли,
Задремав, пустили слюни,
Позабыли, где живём —
И тут нас смачно саданули
По промежности серпом!
 

 
Закудахтала держава:
Ай, грабёж средь бела дня!
Да поздно: одеяло убежало,
Улетела простыня!
У меня внутри буквально
Психо-социальный слом:
Раньше думал о сакральном —
Щас всё больше о съестном.
 

 
Опять всё то же, и рожи
Все те же – невежи…
Обычный, привычный кретинизм.
Всё та же лажа, и дело здесь даже
Не в деньгах – верните
Мне, твари, оптимизм!
Кабы на печь прилечь бы мне бы,
Да послушать бы сверчка,
Но над всей Испанией – безоблачное небо,
И над Россиею уже ни облачка.
 

 
Птица-тройка прёт по кочкам,
Пьяный кучер батогом
Лупит коников по почкам
И орёт про степь кругом.
Я хотел развеселиться,
В телевизор нос уткнул,
А там вульгарная певица
Воет, словно на луну!
 

 
Хаос, мрак, «зелёный» скачет,
Урки мочат всех подряд,
А банкиры тоже плачут,
Но есть из блюдца не хотят.
Чёрт играет на баяне,
Олигарх ворует кур.
Здесь сужается сознанье,
Расширяется абсурд.
 

 
Да, сколько можно? Похоже
На то, что, возможно,
Мы всё же не сможем жить, как все.
Мы пьём спиртное запоем,
Но наш бронепоезд
Опять стоит, подлец, во всей красе!
 

 
Скоро к нам придут метели,
Стая птиц на юг спешит.
Вот наши умники бы также улетели
По родству бродяжьей души!
 

 
И всё ж я твердо заявляю:
Полно братцы, хватит ныть!
Что нас, первый раз кидают,
Так ужраться и не жить?
Завари-ка, жинка, чаю,
Да варенье не забудь.
Нас…, а мы крепчаем,
Расхлебаем как-нибудь.
 

 
Деньги-шменьги,
Кризис-шмизис —
Всё туфта, всё суета.
Я вчера в метро увидел:
Мальчик Гоголя читал!
Мы прорвёмся, да чего там!
Что ж, совсем дурные мы?
Начинай с нуля, босота!
Кто мне даст пять штук взаймы?
 

Как Тимур Шаов открыл для себя говно

(на правах телерекламы)

 
Чтоб торговать, иметь навар,
Все врут о вкусе «Рамы»,
В торговле важен не товар,
Здесь главное – реклама.
Вот я советую одно:
Откройте для себя говно.
Самой природой нам дана
Уникальнейшая формула говна!
 

 
Если жизнь пришла в упадок,
Если ходишь сам не свой,
Съел кусочек – и порядок!
Вкус устойчивый такой!
 

 
Спасает от прыщей говно,
От перхоти и СПИДа,
Так как без сахара оно,
С ксилитом, карбамидом,
Просто добавь воды в говно,
Получишь лучше, чем вино.
Ведь стоматологи всех стран
Говно рекомендуют нам!
 

 
Что за сделка без обман?
Что за пьянка без вина?
Что за ширка без баяна?
Что за жизнь без говна?
 

 
В огне не тонет, не горит,
Прослужит долго очень.
И запах пота устранит,
И имидж ваш упрочит,
Причём тут пальцы, старина?
Мы все зачахнем без говна!
Ведь это вам не «Panasonic»!
С говном и бедность не страшна!
 

 
Берёшь обычный пирожок
Да и в говно макаешь.
Почувствуй разницу, дружок,
Иначе проиграешь!
А вот холодное дерьмо
Заменит десять эскимо.
Скорее покупай, страна,
Две палочки хрустящего говна!
 

 
И гребёт народ активно
Массу всяческой фигни.
Всё надеятся наивно
Пережить критические дни.
Уж так у нас заведено:
Давным-говно, говным-давно —
Говным-говно.
 

Кефирный рок-н-ролл

 
Ох, что-то стали мы не те,
Стареем тихо на тахте.
И там, где был адреналин,
Теперь один холестерин.
Не дышит нос, не видит глаз,
И печень лезет в малый таз,
И мы уже идём в отказ,
И эти штучки не для нас.
 

 
Над душой поёт Земфира,
На столе – пузырь кефира,
Так проходит слава мира,
Так стареют пацаны…
Тапки, кухня, борщ, котлета,
Магазин, диван, газета,
Под журчание клозета
И под шум жены.
 

 
А помнишь, были мы орлы
И пели, что твои «Битлы».
И рюмки были нам малы,
Ломались стулья и столы.
И много пелось и пилось,
И жизнь летела вкривь и вкось,
И вверх, и вниз, и вбок, и вдаль,
Как самогонная спираль.
 

 
А теперь лежим, кукуем,
Встать с дивана не рискуем.
Старикуем, старикуем,
Ковыряемся в носу.
Чуешь тяжесть, мой товарищ,
Наших каменных седалищ?
Я в печали, ем ночами —
И кефир сосу.
 

 
Ночной зефир струит божественный эфир.
Жизнь наша – простокваша, просто каша и кефир…
 

 
Давай покинем Эльсинор,
Давай махнём через забор,
Возьмём мотор, возьмём кагор,
Возьмём забытый фа-мажор.
Как молодые босяки,
Устроим шабаш у реки,
Пропьём портки и сюртуки,
Очки, носки и башмаки!
На кого же мы похожи
С кислой, скучной, постной рожей?
Эй, вставай, мой друг пригожий,
Растрясём подкожный жир!
Ну, давай, старик, схлестнёмся,
Надерёмся, наорёмся
И опять домой вернёмся —
Кушать свой кефир.
 

 
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
 

Коррида в Барселоне

 
На корриде в воскресенье
Три испанских мужика
Всё гоняли по арене
Здоровенного быка.
 

 
Пикадор, бандерильеро,
Ну, и главный – матадор —
Зарабатывали евро,
Исполняли приговор.
 

 
Бык сопел, роняя пену,
Подбираясь к палачу,
Думал: «Щас его поддену
И маненько потопчу.
Я его достану точно,
Хоть он вертится, как вошь.
Мужичонка худосочный —
Ведь соплёй перешибёшь!»
 

 
Матадор – пацан ершистый,
Заводной такой сеньор.
Дед, наверно, был франкистом,
Этот в деда – живодёр.
 

 
Бык бодал забор арены,
Бык за лошадью скакал,
Упирался рогом в стену —
Неприятностей искал.
 

 
Он ведь жил, ярма не зная,
Жизнью гордой и простой.
Да, свобода развращает…
Бык решил, что он крутой.
 

 
Ну стань в сторонке, не скандаля,
Как щенок, поджавши хвост, —
Ну тебя б забраковали
И отправили б в колхоз.
 

 
Нет же, бык, башка дурная,
Лез упорно на рожон:
«Забодаю, забодаю!»
Так и помер, как пижон.
 

 
Застывала кровь, алея
На упрямой на губе.
Борода Хемингуэя
Померещилась в толпе.
 

 
Солнце медленно садилось
Над собором вдалеке.
И торсида расходилась,
Забывая о быке.
 

 
Лишь турист, браток из Пскова,
Видно, мастер мокрых дел.
Вдруг промолвил: «Жизнь сурова…
Ну не быкуй – и будешь цел!»
 

Кошачий блюз

 
– Мяу, мяу, мяу, что за фрукт? Кого это к нам занесло?
– Я случайно, с балкона упал прямо в мусорку носом.
– А, домашний? Диванный мурчалка? Ну, здравствуй, мурло.
Ну, что ж, садись, обмяукаем общекошачьи вопросы.
 

 
Да не бойся, не съем, подвигайся поближе, братан.
– Не сочтите за грубость, у вас же, наверное, блохи.
– Ой, барин брезгуют нами! Так это тебе не диван.
Здесь холера, чума, так что блохи не так уж и плохи.
 

 
Что-то морда твоя непривычна и вид странноват.
– Так ведь я ж благородный, я – перс. – Так и знал: инородец!
Развелось инородцев. Мотай в свою Персию, гад!
Жрут тут наши харчи эти лица персидской породы.
 

 
В животе пустота, перспектив ни черта,
Превратили в скота трудового кота.
И не любит никто, всюду слышится «брысь»,
Хоть одна бы зараза сказала «кис-кис,
Кис-кис-кис kiss me».
 

 
Мы с собаками бьёмся за счастие наших котят.
Мы за мир без собак, мы когтями их голыми рвали.
Уважаю корейцев – они эту сволочь едят.
Ну а ты, где ты был, когда мы свою кровь проливали?
 

 
Ты ж из пятой квартиры? Постой, там живёт еще пёс.
Предал нас, ренегат, компрадорская буржуазия!
Так ведь скоро задирать будешь лапу и лаять, как мерзкий барбос.
Кот – в квартире с собакой?! Дожили! Пропала Россия!
 

 
– Но позвольте, у нас плюрализм, мы в свободной стране.
Он, конечно, мужлан, пахнет псиной и спит у параши.
Но он же просто секьюрити, так, порученец при мне.
Доберман, между прочим… – Фамилия тоже не наша!
 

 
Ладно, кореш, забудем, давай помолчим,
В тишине заторчим, в унисон помурчим.
Лунный сыр аппетитно над крышей повис —
Может, кто-нибудь с неба нам скажет «кис-кис,
Кис-кис-кис-кис-кис kiss me»?
 

 
– Ах, вы правы, давайте дружить. Ну зачем нам грызня?
Ну зачем нам скандал из-за этой собаки поганой?
Ладно, всё, я пошёл, вон хозяйка уж ищет меня.
Заходи как-нибудь, большевик, угощу валерьяной.
 

 
У кошки четыре ноги
И все норовят её пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.
 

Крысолов

 
Я знаю, что скоро из мрака веков
Появится в нашей стране Крысолов.
И, в дудочку дуя, пойдёт пилигрим,
И вся наша сволочь попрётся за ним.
 

 
И выйдут в ряд за гадом гад под колдовские звуки
Ворьё, жульё, хамьё, дубьё и прочие подлюки.
И, пальцы веером сложив, пойдёт братва покорно.
Вот это кайф! Чтоб я так жил! Долой волков позорных!
 

 
А звук у дудочки таков:
В нем шёпот снов и звон веков,
И песни кельтских колдунов,
И зов седых преданий.
Под гипнотический мотив
Пойдут бандит и рэкетир,
Надеть свои трусы забыв,
Уйдёт министр из бани.
 

 
Из разворованной страны, покинув свои дачи,
Уйдут бугры и паханы ко всем чертям собачим.
И запоют сверчки во ржи, и журавлиным клином
Пойдут пахучие бомжи с курлыканьем тоскливым.
 

 
Через Брест и Калугу,
Москву и Тамбов,
За Урал на Восток
Побредёт Крысолов.
Его ноги натёрты
И плащ запылён,
Санитарные цели
Преследует он.
 

 
И сутенёры встанут в строй под музыку такую,
Путаны шумною толпой за ними откочуют.
Уйдут вруны и болтуны, и, кстати, для прикола,
Ушла бы сборная страны по стрёмному футболу.
 

 
И респектабельной гурьбой
Пойдет истэблишмент родной,
Забыв про бизнес теневой
И счет в швейцарском банке.
Закружит в небе вороньё,
В лесах попрячется зверьё,
И будут на пути расти
Бледнейшие поганки.
 

 
Двинутся маньяки на хромой собаке,
А за ними – шлюшки на больной лягушке,
А за ними – урки, ой, да на Сивке-бурке.
Едут и смеются, чуинггам жуют.
 

 
К Охотскому морю придет Крысолов,
В него окунёт весь богатый улов.
И выпьет свой грог, и расслабится он:
Мол, долбись с ними сам, старина Посейдон.
 

Кто виноват

 
В древней Греции бедам не видно конца:
И холера, и персы шалят…
И к оракулу греки послали гонца,
Чтобы выяснить, кто виноват.
Заплатили по таксе, забили козла.
И тут пифия вдруг затряслась,
Завопила и с пеной у рта изрекла
Непонятное слово: «Чубайс!»
 

 
Мы способны на свершения,
На великие дела,
В наших мыслях дерзновение,
Нашим планам несть числа…
Но злой дух всё над нами летает —
И мешает, мешает, мешает!
 

 
Император Цинь Ши Хуанди вышел в сад,
Чтоб сорвать мандарины с ветвей,
И увидел, что розовый куст весь помят,
И любимый издох соловей.
Отчего в поднебесной подобный бардак:
Рис не родит и сюны шалят?
Император подумал: «Тут что-то не так…
Не иначе, Чжу Байс виноват!»
 

 
Мы способны хоть на подвиг,
Нам работа – благодать.
Мы – резцы в руках господних —
Можем столько наваять!
Но летит над землёй в вышине, в вышине
Пятый всадник на рыжем коне.
 

 
Штирлиц выкрал у Гитлера план посевной,
Поражаясь, какой Гитлер лох.
Голос Мюллера вдруг произнёс за спиной:
«Ну, так что, старина? Хенде Хох!»
Штирлиц сам догадался, что это провал,
Сдал оружие и аусвайс.
А потом матерился: «А кто ж настучал?
Больше некому: ясно, Чубайс!»
 

 
И в жару, и в непогоду,
И в грозу, и в гололёд —
Через пень, через колоду
Мощно движемся вперёд!
– Слышь, мужик, не чини, не старайся.
Но смотри: рванёт – тут мы спросим… – С Чубайса!
 

 
На балете один танцовщик танцевал:
Словно бог, он над сценой парил.
А другой буксовал, топотал, как марал,
И партнёршу на пол уронил.
Позже публика наша во мненье сошлась,
Покидая сей дивный балет,
Что плохому танцору мешает… Чубайс,
А танцору хорошему – таки нет.
 

 
Идут пионеры – Чубайс виноват.
Плывут пароходы – Чубайс виноват.
Шаманы под бубны камлают,
Гадалки на кофе гадают —
Выходит всё тот же хреновый расклад,
Хоть тресни: Чубайс виноват!
 

 
В нашей жизни всё бывает:
Перепой и недолёт,
То эрекция хромает,
А то в карты не везёт!
 

 
Виноватых искать не пытайся…
Погляди, нет ли рядом Чубайса!
 

Кто стучится в дверь ко мне?

 
Кто стучится в дверь ко мне
С толстой сумкой на ремне,
Сообщает, что квартплата
Повышается втройне?
 

 
Подаяние моё
Минус деньги за жильё,
Минус хавчик, минус пиво —
Вот так всю жизнь меня наё…
 

 
Бывали дни весёлые,
Гулял я, молодец,
Тихонечко, легонечко
Подкрался к нам амбец.
 

 
Бабуленьки, дедуленьки
Считают свои рублики,
А в рай въезжают жулики —
Всё на чужом горбу.
 

 
Копите деньги смолоду,
Пусть даже пучит с голоду,
Не то схоронят голыми
В шкафу, а не в гробу.
 

 
Кто стучится в дверь ко мне
С автоматом на ремне,
Заявляет, что налоги
Увеличены втройне?
 

 
Я им кукиши кручу,
Всех честней быть не хочу.
Чем я хуже Аль Капоне?
Да ни копья не заплачу!
 

 
В полиции налоговой
Охотники живут.
Как волк, залезешь в логово —
С собаками найдут.
 

 
Хотят ребята многого,
Дать Богу надо Богово,
Бюджету – дать бюджетово,
Чтоб кесарь не ругал.
 

 
Бросайте ваши подати,
Вы про Матфея вспомните —
Начав с простого мытаря,
В апостолы попал.
 

 
Я не радуюсь весне —
Старый врач поведал мне,
Что эрекция с годами
Уменьшается втройне.
 

 
Жизнь и так весьма скучна,
Минус бабы и жена.
Да что же секс по телефону?
Да это, как пьянка без вина.
 

 
Вот стал ужасно нервный я
От этих всех помех —
Кругом среда враждебная,
И вторник, и четверг.
 

 
Сижу, напившись водочки,
Как попугай на жёрдочке,
В цветастой рубашоночке,
А жена моя поет:
 

 
«Каким ты пил, таким напился,
Зачем ты в наш колхоз прибился?
Вон, кто-то с горочки спустился —
Наверно, милый мой идиот».
 

 
Кто стучится в дверь ко мне
С новостями о стране,
Говорит, что всё на свете
Ухудшается втройне?
 

 
Я психованный вполне,
Не ходи ты, друг, ко мне,
Не то я толстой сумкой, медной бляшкой
Зафигачу по спине,
Вот щас как вдарю по спине,
Вот, щас как вмажу по спине…
 

Любовное чтиво

 
Всё у неё стандаpтно: детишки, муж законный,
И день-деньской заботы пpисесть ей не дают.
А ночью секс пpивычный, унылый, монотонный:
Туда, сюда, обpатно – сто двадцать шесть секунд.
 

 
И тут уж ей, бедняжке, совсем не до оpгазма,
Какой уж там оpгазм – не стиpано бельё.
У дочеpи – ветpянка, у бабушки – маpазм,
Такое-pастакое весёлое житьё.
 

 
В свободную минутку в метpо, на кухне, в ванной
Она читала женские любовные pоманы.
В них женщины – богини, мужчины – супеpмены,
И жизнь у них кpасива и необыкновенна.
 

 
Он обдал её жаpом гоpячего юного тела,
И она аж вспотела – так тела его захотела!
«О, возьми меня всю! О, люби же меня, я пpекpасна,
Я юна, я стpастна, я нежна, я чиста, я несчастна.»
 

 
Поцелуй опьянил, и в теpновнике что-то запели.
Её гpудь напpяглась от желанья, соски отвеpдели.
Сеpебpились фонтаны, над ними стpекозы летали.
«Мам, я какать хочу!» – «Эх, детишки, весь кайф обломали».
 

 
Супpуг её капpизный, тиpан на самом деле,
То «боpщ даёшь холодный», то «ходишь в бигуди».
Да лучше б ты свой гоноp показывал в постели,
Козёл – пока безpогий – но это впеpеди!
Стаpуха-невезуха, у всех она бывает,
Вдpуг упадет на ногу гладильная доска,
И «Индезит» сломался, и «Тайд» не отмывает,
И поpваны «Леванте», и на душе тоска.
 

 
И вот тогда она идёт к уютному дивану,
Лекаpство от депpессии – любовные pоманы.
Пускай сгоpела пицца, и муж успел напиться,
Hо что там пpоисходит на сто восьмой стpанице?
 

 
Падишах закpичал: «Ты, девчонка, меня отвеpгаешь!
Я отдам тебя слугам, и ты униженье познаешь».
Десять pослых мулатов схватили её и pаздели.
Её гpудь напpяглась, и опять же, соски отвеpдели.
Десять pослых мулатов без слов тут же ей овладели.
Почему бы мулатам ей не овладеть в самом деле?!
Тут вдpуг пpинц пpискакал, всех убил и pаскpыл ей объятья.
«К телефону тебя.» – «Тьфу, когда же смогу дочитать я!»
 

 
Hачальник на pаботе хватает за коленки,
Тpясёт от вожделенья слюнявою губой.
И в этом отношенье легко подpуге Веpке:
Вот у неё начальник – мужчина «голубой».
Года летят как поезд, с пугающим pазгоном.
Где ты, геpой-любовник, в каком застpял лесу?
Где ты, с pельефным телом, с мобильным телефоном?
Где тебя чеpти носят, уж климакс на носу.
 

 
Пусть говоpят, что суppогат, что пошлы и вульгаpны,
Hо жизнь поpою больший фаpс, чем все эти pоманы.
Пусть кpитики и снобы бpезгливо моpщат лица,
Hо как её он полюбил на сто восьмой стpанице!
 

 
Стать актpисою с самого детства девчонка мечтала,
Чеpез теpнии в кpуг голливудской богемы попала.
Сценаpист – наpкоман, а пpодюсеp – pаспутный ублюдок.
Это вам не «Мосфильм», а гнилое нутpо Голливуда.
И нагая лежала она в pежиссёpской постели,
Её гpудь напpяглась – как обычно – соски отвеpдели.
В сладостpастном волненье соpвал он с неё покpывало.
«Слышишь ты, зачиталась? Опять молоко убежало.»