Текст книги "Песни"

Автор книги: Тимур Шаов

Трезвость – норма жизни

 
На прошлой на неделе
С ребятами сидели,
Под музыку балдели,
Но никто ничё не пил,
Всё было мирно-тихо,
Тут открылись двери лихо,
Ввалился пьяный Тихон
С бутылочкой чернил.
 

 
Кричит он: «Как живёте?
Всё в потолок плюёте?
Ну, братцы, вы даёте,
Нельзя же так скучать!
Слыхали, братцы, в Чили
Режим ужесточили,
По этой по причине
Нам надо забухать!»
 

 
Бухать за всё мы рады:
За урожай Канады,
За дождик Ленинграда,
И вьюгу Колымы,
За пажити за наши,
За Петю, Витю, Сашу,
За Тихона и даже
За женщин выпьем мы.
 

 
Сперва, покуда пили,
Мы женщин обсудили,
Потом заговорили
Совсем уже хитро:
Про импрессионизм,
Потом про сионизм,
Потом уж о Шекспире,
Вольтере и Дидро.
 

 
Всех переспорил Винни
От алкоголя синий
Кричит: «Что нам Феллини,
Тарковский, Михалков.
И мы могём не хуже,
Нам только стимул нужен,
И мы посадим в лужу
Известных мастеров».
 

 
Тут кто-то крикнул: «Братцы,
Ведь надо ж нам догнаться!»
Ну рады мы стараться:
На магазин – бегом!
Ну, сбегали, купили
На нос по три бутыли
Но их уже мы пили
Во сквере городском.
 

 
Среди статуй античных,
Раздетых, неприличных
Портвейн шёл отлично,
Ну просто нету слов.
По литре загасили,
Сардиной закусили,
Потом заголосили
Чего-то из Битлов:
 

 
Мол, «Michelle, ma belle».
 

 
По классике тоскуя,
Я, жар в себе почуял
И скинул я статую
И влез на постамент,
И там, посреди сквера,
Я вслух читал Гомера.
Два милиционера
Прервали мой концерт.
 

 
Вели меня за локоть,
Я плакал всю дорогу,
Кричал: «Читайте Блока!»
«Менты – мои друзья!»
И лез к ним целоваться:
«Мол, если разобраться,
Вы тоже люди, братцы,
Вот гадом буду я!»
 

 
Потом уж в отделении
Я плакал в умилении
И падал на колени,
Мол, люблю вас, мужички.
А в камере холодной
Какой-то уголовник,
Безжалостный и злобный,
Разбил мои очки.
 

 
На утро было плохо,
На утро было сухо,
Я сказал себе: «Тимоха,
Всему виной Гомер»,
Потом меня одели,
Постригли, как хотели,
Пахал я две недели
На стройках СССР.
 

 
Теперь я на свободе,
Постриженный по моде:
Не то, чтоб лысый вроде,
Не то, чтоб волосат,
И больше не чудачу,
Домой несу всю сдачу,
От мамы с папой прячу
Бесстыжие глаза.
 

 
Теперь я не бухаю,
И в целом отдыхаю,
И в школах выступаю,
И сетую о том,
Что, пить, мол – это дерзость,
Что водка – это мерзость,
Что норма жизни – трезвость,
Не пейте ни за что!
 

Утренняя песнь города

 
Ещё темно, но из ветвей чирикнул первый воробей.
Уже, спасаясь от зари, в подвалы лезут упыри.
Бледнея, пятится луна. Толкает дворника жена:
«Вставайте, граф! Зовёт метла. Вас ждут великие дела!»
Ошмётки ночи он сметёт, и начинается исход.
 

 
В тяжёлом ритме болеро канают граждане в метро,
Канает стар, канает млад, канает сват, канает брат.
И оккупируют вагон интеллигент и гегемон,
Студенты, школьники, врачи, актёры, плотники, бичи,
Профессор, съехавший с ума над теоремою Ферма,
И гастарбайтер с бодуна, и я, и дети, и жена,
Босяк, живущий налегке, и негр в белом пиджаке,
И чёрт-те кто, и чёрт-те что, и хрен с горы, и конь в пальто.
И город, с кайфом, как всегда, по венам пустит поезда.
 

 
Надев костюмы, братаны выходят на тропу войны.
Предприниматель хочет спать, но надо, блин, предпринимать.
Вот страж порядка молодой шерстит брюнетов с бородой.
Весьма нервирует его этническое меньшинство.
Течёт толпа, а в головах – обрывки мыслей: о деньгах,
О сне, о сексе, о борще, о том, как жить, как жить вообще.
Торчит фабричная труба, как наша общая судьба.
Богема спит, не мудрено – она надысь из казино.
 

 
Летят вожди на вороных, без отпусков, без выходных.
Летят с мигалками вперёд, спешат, чтоб лучше жил народ.
И контролирует ГАИ телодвижения твои,
И перекрёстки, и мосты, и придорожные кусты,
И горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход.
Машины встали в три ряда – ну, с первой пробкой, господа!
 

 
И утро красит кумачом шкатулку с бедным Ильичом.
Глядит с кремлёвской высоты наш Гений Чистой Красоты.
Ах, что за город – первый сорт! Умён, как Бог, красив, как чёрт.
Он сам себе и врач, и мент, и донор, и реципиент.
Всё на бегу, всё на ходу, все начеку, все на виду.
Здесь воля чувствам неземным, здесь пахнет дымом выхлопным.
Сквозь шум и треск, сквозь гул и вой, восславим город трудовой.
Споём дежурное «ла-ла» про купола, колокола
Под несмолкаемый салют. Крещендо! Славься! (Все встают)
 

 
Приезжий дух переведёт, присядет, «Клинского» хлебнёт,
И скажет: «Мамочки, дурдом! Как вы живёте тут?»
Живём!
 

Фамильный медальон

 
В заштатном одном городишке,
Тому уже лет эдак —…дцать,
Цыгане украли мальчишку,
Из люльки стащили мальца.
 

 
И рос он, без ласки болея,
Не помнил родителей он.
Как память о доме, на шее
Фамильный висел медальон.
 

 
Он вырос и табор свой бросил,
Учился, не дрался, не пил.
Он два института окончил
И в партию даже вступил.
 

 
Была уж карьера в зените,
Он крупным чиновником стал.
Тут, вдруг, бизнезмей-искуситель
На лапу ему взятку дал.
 

 
Тот гад был крутым бизнезмеем,
ГАИ трепетало пред ним.
Его величали евреем,
Хоть был он простой армянин.
 

 
А, в общем, неважно, кем был он —
Он дал, а герой наш урвал,
И десять заводов скупила
Компания «Юнайтед Братва».
 

 
И был арестован с позором
Герой наш, и шилась статья.
Шёл дым из ноздрей прокурора,
И лязгал зубами судья.
 

 
И слово сказал подсудимый,
Крестясь на незримый киот:
«Как есть сирота я галимый,
Прости, православный народ!
Теперь я готов хоть на плаху!»
Земной он отвесил поклон,
И рвал на груди он рубаху,
И свой целовал медальон.
 

 
И вот Президент наш однажды
Смотрел «Человек и закон».
В судебном одном репортаже
Фамильный узрел медальон.
 

 
Узнал он родного балбеса,
«Сынок!» – закричал Президент,
Тут я опускаю завесу
На этот тяжёлый момент.
 

 
Но там прослезились бы камни,
У всех защипало в глазу.
Даже хитрый начальник охраны
Служебную капнул слезу.
 

 
Узнав про такого папашу,
Блатные в Бутырской тюрьме
Подальше сынка от параши
Подвинули к теплой стене.
 

 
И урки ему говорили:
«Не плачь, говорили, братан!
Назначат послом в Аргентине,
Сошлют, на крайняк, в Ватикан».
 

 
Но был Президент непреклонен:
«Закон есть закон» – он сказал, —
«В Сибирь, так в Сибирь!» – и со стоном
И с плачем Указ подписал.
 

 
Бродяга, судьбу проклиная,
Поехал навстречу пурге —
Он стал губернатором края
В далекой сибирской тайге.
 

 
Рыдает отец, плачет мама:
«Замёрзнет, сопьется с тоски!»
И шлют ему верного зама,
И тёплые вяжут носки.
 

 
Послушайте дядю, ребятки,
Я дам вам бесценный совет:
Мальки, не берите вы взятки,
Если у вас, если у вас,
Если у вас папы нет…
Папы нет.
 

Философия

 
Быть философом не рай, но, однако же, приятно.
Плюс – тепло и не накладно: знай лежи, да созерцай!
Мир вокруг кипит в борьбе, ты ж – о вечном размышляешь
И супруге отвечаешь: «Отвали! Я – вещь в себе!»
Метафизики, теософы, агностики,
Слушьте, мужики, лапшу мне вешать бросьте-ка.
Говорю авторитетно, что материя дискретна —
Сразу, залпом, не зальёшь, а по глоткам спокойно пьёшь.
 

 
Любимцы муз, любимцы граций:
Гомер, Овидий и Гораций.
Что мне до них? Я сам – Платон.
С той разницей, что я – не он.
 

 
Чумовое бытие замутняет нам сознанье.
И в основе мирозданья – баксы, секс и питие.
Треснешь кислого вина и вздохнёшь: «Какая гадость!»
Объективная реальность в ощущеньях нам дана.
Гносеологи, неофрейдисты, мистики,
Где ж нам взять мозги? Их мало по статистике.
Ведь не зря ж сказал Сенека: «Нет ума – считай, калека».
И читаем мы Дюма – набираемся ума.
 

 
И понял я после стакана —
Земля стоит на трёх баранах:
Сперва гульба, потом пальба —
Вот вам единство и борьба.
 

 
Зависть, алчность – смертный грех! Граждане, чего страдаем?
Электрон неисчерпаем, хватит, милые, на всех.
А мне говорят: «Ты умом своим не тычь! Не пугай своею бандой:
Фихте, Ницше, Гегель с Кантом и примкнувший к ним Ильич».
Философия, тебя сам чёрт не разберёт,
Штука тонкая, а может, просто я идиот?
Но у меня есть, несомненно, все задатки Диогена:
Я домишко свой взорву, в бочке с пивом поживу!
 

 
На дворе трава, а на траве лежат дрова.
Ай, люли-люли, вали, народ, в мыслители.
Мне пора подняться с полу, основать пора мне школу.
Я открою мастер-класс: сорок долларов за час.
Мы покажем высший класс: двести долларов за час.
Эксклюзивно, лишь для Вас: тыща долларов за час!
 

Футбольные страдания

 
Позабыв про прелесть лета,
Бросив всё на произвол,
Сели мы смотреть на этот,
Извиняюсь, на футбол.
Там, как будто бы не жрамши,
Помирая от тоски,
По траве ходили наши,
Извиняюсь, игроки.
 

 
Нам пора б уже привыкнуть,
Нервы даром не мотать.
Но как опять хотелось крикнуть,
Помянуть япону мать!
Нет защиты, нет спасенья,
И полузащиты нет!
Лупит полунападенье,
Как в копейку, в белый свет.
 

 
Болела вся страна,
Какого же рожна!
Левей давай, правей давай!
Ну, бей уже давай…
 

 
А мы же можем – мы ж Рассея! —
Всем им голову свернуть!
Но граблями вновь усеян
Наш большой футбольный путь.
А мы теперь чего-то спорим —
Мол, могли не проиграть!
Высохнет скорее море,
Реки повернутся вспять.
 

 
А мы-то раскатали губы
И болели, матерясь,
Но надежды наши грубо
Бутсами втоптали в грязь.
Это ж словно у сиротки
Хлебца отобрать кусок!
Это ж, как предложат водки,
Отхлебнёшь – а это сок.
 

 
Свисти давай, судья,
Не вышло ни черта!
Ужасно? Да! Кошмарно? Да!
Ну, как всегда!
 

 
Мы, конечно, всех умнее,
Но футбол-то тут причём?
Тут нам надо быть скромнее,
Наш удел – хоккей с мячом.
Можем в шахматы сражаться
Или – лучше – в городки.
Но в футбол – не надо, братцы!
Не позорьтесь, мужики!
 

 
Пролетят года проворно,
Словно с белых сакур дым.
Мы, конечно, нашей сборной
Всё забудем, всё простим.
Снова наш болельщик охнет,
Снова чуда будет ждать —
А вдруг в лесу чего-то сдохнет,
Море Чёрное усохнет
И реки повернуться вспять…
 

Хали-гали

 
Мы с товарищем катались
Взад-вперёд, вперёд-назад,
Громко пели хали-гали,
Позабыв про тормоза.
Мы на красный проезжали,
Вслед свистел нам постовой,
Но только наше «хали-гали»
Раздавалось над Москвой.
 

 
Круто газу поддавали
И орали хали-гали.
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
Мы не спали, не бухали,
Пели только об одном:
«Хали-гали!
Хали-гали за рулём!»
 

 
Две девчонки нам махали,
Мы решили: подвезём.
Вместе спели хали-гали,
Хали-гали вчетвером.
А когда мы к ним пристали,
Стали жарко целовать,
Тут девчонки закричали:
«Руки прочь! Не кантовать!»
А чего ж вы нам махали?
Все, девчонки, хали-гали!
 

 
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
Вы хотели буги-вуги?
Нет, любезные подруги,
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
 

 
Я слепой, мой друг безрукий,
Мы катаемся вдвоём.
Где по слуху, где по нюху,
Но дорогу мы найдем.
Как-то нас менты поймали,
Приказали: «Выходи!»
Мы сказали: «Хали-гали,
Мы из „Формулы-1“.
Где у вас проходят ралли?
Мы устроим хали-гали!»
 

 
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
Заберем права вначале,
А потом еще споём:
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
Хали-гали!
Хали-гали за рулём!
 

Хам

 
Так живёшь тихонечко, бережёшь эмоции —
Сам с собою в шахматы, и нервы не шалят.
Но вокруг не вакуум, но вокруг-то – социум,
Как выйдешь в этот социум – сразу нахамят.
 

 
Вот идёшь по улочке мимо палисадничка,
Радуешься солнышку, всех готов обнять.
Ну, толкнёшь прохожего – «Ой! Извините, дядечка!»
А он как пасть разинет – и давай вонять!
 

 
Дескать, «ох и обнаглели, ну, творят чего хотят.
Ходють тут, очки надели, а под ноги не глядят.
Извиняйся перед тёщей, прётся прямо по людям,
Ты купи очки потолще…» – Здравствуй, милый, здравствуй, хам!
 

 
Как в зверинце все живут,
Вежливость утратили.
Не по-батюшке зовут —
Норовят по-матери.
 

 
Где-то сеют хлебушек, совершают подвиги.
Тонет Фёдор Конюхов, но продолжает плыть.
А мне что теперь, всю жизнь ходить, только глядя под ноги,
Чтобы хаму на мозоль вдруг не наступить?
 

 
Вот стоит он, как скала, он – венец творения,
Наливной, троллейбусный, натуральный хам.
На челе его простом признак вырождения
И печать пристрастия к жидкости «Агдам».
 

 
Граждане общаются
С чувством отвращения —
Это называется
Роскошью общения.
 

 
Хама может обуздать только сила грубая,
Скажем, пуля, но нельзя – с детства заучил:
Гуманизм, туда-сюда, человеколюбие,
Но человек бы восемь я бы лично замочил!
 

 
Нагрубят в троллейбусе, рявкнут в поликлинике,
Снизойдут презрительно в паспортном столе.
Возлюбите ближнего, грубияны, циники.
Вот я ж люблю вас, милые! Ну где же пистолет?
 

 
«Гражданин, приём окончен!
Ну так что ж „Без десяти“?
Ну так мало ль кто что хочет?
Я вот домой хочу уйти!»
«Ой, ты права-то не качай мне»!
«Кто грубит? Ах, я грублю?!
Мы Сорбонны не кончали,
Я и так тебя пошлю!»
 

 
До чего же довела
Наша жизнь дебильная.
Я ругаюсь не со зла —
Психика лабильная.
 

 
Возвратишься взвинченный,
Съешь солянки порцию,
Капнешь валерьяночки
В рюмку с коньяком.
Пропади он пропадом,
Этот самый социум!
Уж лучше – сам с собою в шахматы
За тройным замком!
 

 
Но попадётся мне тот хам —
Вырву гаду сердце я!
Мне отмщенье, аз воздам!
Эх, интеллигенция…
 

Хамсин

 
Вот как собрался ясный сокол за моря слетать разок,
Как сквозь тернии посольские продрался,
Да за тридевять таможен, курсом на юго-восток,
Весь совково-заколдованный помчался.
 

 
Но как только приземлился,
Грянул оземь лайнер мой,
Тут же я оборотился
Принцем с визой гостевой.
 

 
Мне налили тут же! «Где я?»
Отвечают: «В Иудее».
«В Иудее? Я балдею!
Ну – лехаим!»
 

 
В таханово-мерказитной толкотне
Я взглянул наверх, увидел неба синь.
«Хорошо у вас!» – «Да нет! – сказали мне, —
Подожди, дружок, постой, придёт хамсин!»
 

 
Мне показывали Израиль, и глядел я, как в кино:
Вот святыни, вот арабы, вот пустыни,
Это виски, джин, текила, пиво, водка и вино,
Вот опять арабы, а вот опять святыни.
 

 
С Мишкой пили за обедом
И болтали, то да сё.
«Как дела?» – «Да всё беседер!»
«Как семья?» – «Беседер всё!»
Так и шла у нас беседа —
Все «беседер» да «беседер».
Он в конце сказал: «Ах, если б не хамсин!»
 

 
А мы жарили свиные шашлыки!
Не кошерно, но волшебно, мужики!
Вспоминали, как гуляли на Руси,
А хамсин, блин, – ну он и в Африке хамсин.
 

 
Я страной был очарован, поражён и увлечён,
Как цветёт и пахнет древняя культура.
Ах, какие суламифи с автоматом за плечом!
Я ходил с открытым ртом, как полудурок.
 

 
На меня влиял так странно
Иудейский алкоголь.
Миштаре кричал я спьяну:
«МВД под наш контроль!
Вы, – кричал я, – не серчайте.
Ежли что не так – слихайте, —
Но ментов, ребятки, с детства не люблю».
 

 
А я на пляже видел даму неглиже!
Ать-ма!
Ой, видать приеду я на ПМЖ.
Эх, пропадает иудей в моем лице!
Помахал бы я мотыгой в киббуце!
 

 
Я вернулся в край родимый, на российские хлеба,
Я в деревне проканал за иностранца.
Говорил слова чудные – «бвэкаша», «тода раба»,
Обозвал козла-соседа марокканцем.
 

 
Обняла жена, но я ей тут же «рэгу» показал:
«Савланут – сказал, – родная,
Йом-Кипур, нельзя», – сказал.
А жена говорит: «Поди ж ты!
Был простой, а стал датишный.
Ну да ладно! Лишь бы денег доставал».
 

 
В воскресенье я пойду на огород,
Посажу монетку в десять агорот.
Ой, как вырастет олива у меня,
Будет гнуться, шекелёчками звеня.
 

 
Я кричу во сне, все снится мне хамсин,
А жеа толкает в бок: «Не голоси!
Минус три, какой хамсин? Нет, ты еврей!
А валил бы ты обратно поскорей!»
 

Ханыжная симфония

 
Как я живу, с кем я живу!
С ханыгами-пропойцами.
Портвейн пью, сырки жую,
А мне другого хочется.
А мне бы галстук бабочкой,
А мне б подругу стройную,
Играл бы ей на дудочке
Девятую симфонию.
 

 
Стал теперь я сволочью,
А был хорошим мальчиком:
Любил собачек, кошечек
И белочек, и зайчиков.
С тех пор я очень низко пал:
Из зайчика и лапушки
Эволюционировал
И стал я волком тряпочным.
 

 
Ханыги хлещут водочку
И Бахусу лишь молятся.
А мне б кататься в лодочке
По голубому озерцу.
Кругом голье чумазое
Да войско сизоносое.
Ох, жизнь моя заразная!
Ох, жизнь моя босая!
 

 
Не жития стеклянного,
Не жития граненного —
Мне звона бы хрустального,
Шампанского вспененного —
Не первача станичного
Картофельно-пшеничного,
Мне б коньяка столичного,
Шартреза заграничного.
 

 
С ханыгами замаялся,
С пропойцами замучился.
По ласке стосковался я,
Я по теплу соскучился.
Хочу манжеты белые,
Хочу чудес диковинных
И ангельское пение,
И Моцарта с Бетховеном.
 

Хоронила мафия…

 
Траурной процессии не видать конца,
На лафете пушки гроб увозят – (возят)
Хоронила мафия… крёстного отца,
Рассейского родного мафиози.
Хоронила мафия… крёстного отца,
Рассейского родного мафиози.
 

 
Воры морщат лоб – бандитам плакать не к лицу.
Проститутки все вуаль надели: (еле)
Девочки в знак траура по крёстному отцу
На панель не выйдут две недели.
Девочки в знак траура по крёстному отцу
На панель не выйдут две недели.
 

 
Начав с простого вора, сам всего сумел достичь,
Был в Европе даже уважаем. (знаем)
Слал ему открытки лично Леонид Ильич,
Поздравлял сердечно с Первомаем.
Слал ему открытки лично Леонид Ильич,
Поздравлял сердечно с Первомаем.
 

 
Вдова убита горем, и наследник удручён:
Как некстати папа кони двинул, (кинул)
Теперь придётся экономить каждый миллион.
«Да на кого ж, кормилец, нас покинул!»
Теперь придётся экономить каждый миллион.
«Да на кого ж, кормилец, нас покинул!»
 

 
«Не от взрыва бомбы, не от подлого ножа,
Не от пули киллера крутого, (злого)
Не солидно помер! – говорили кореша, —
Подавился косточкой вишнёвой!
Не солидно помер! – говорили кореша, —
Подавился косточкой вишнёвой!»
 

 
Оркестр играл Шопена, лабух жарил на трубе.
Кладбище наполнилось народом, (сбродом)
И татуированный соратник по борьбе
Произнёс такую речь над гробом:
И татуированный соратник по борьбе
Произнёс такую речь над гробом:
 

 
«Ша, не в кипишь масть, прикиньте к носу, фраера,
Лапти сплёл наш старый кореш Сеня, (Сеня)
Мелкий зехер не докнокал и сыграл жмура.
Щас он с Богом ботает по фене!
Мелкий зехер не докнокал и сыграл жмура.
Щас он с Богом ботает по фене!»
 

 
Кабак трещал по швам, поминки две недели шли
Устрицы, омары, дискотека. (эка!)
Выпили, подрались, постреляли, разошлись,
В общем, помянули человека.
Выпили, подрались, постреляли, разошлись,
В общем, помянули человека.
 

 
Некролог в газетах, телеграммам нет конца
Вот что значит истинная гласность. (ясность)
Говорят, что нового к нам крёстного отца
Из Москвы пришлёт госбезопасность.
Говорят, что нового к нам крёстного отца
Из Питера пришлёт госбезопасность.
 

Цыганская песня

 
Что за блажь, что за напасть:
Как завижу лошадь,
Сразу хочется украсть —
Признак нехороший!
Охладел даже к деньгам,
К йогурту и книгам.
А я, наверное, цыган
Или даже цыган.
 

 
А вот бы конь меня унёс
По полям куда-то!
А я в рубахе «Хьюго Босс»,
Красной от заката!
Поваляюсь у костра,
Как Алёша Пешков,
И мне старик Mакар Чудра
Будет врать неспешно.
 

 
Ой, ромалэ!
Ой, ёлы-палы!
О-о-о! Мэ сом ром!
 

 
Заскочу в тенистый лес
За малиной сладкой.
А там цыганка ждёт топлесс,
Дикая лошадка!
Дерзкий нрав, в глазах – пожар.
Но я тебя объезжу!
Рассмеётся: «Ай, Зобар!»
А я её зарежу!
 

 
У нас, цган, я вам скажу,
Строго с этим делом!
Это ж не лямур-тужур,
Это ж, блин, чавелла!
И гитара запоёт,
И я навзрыд заплачу,
И поеду на восход
В джинсах от Версаче.
 

 
От «Газпрома» и «ЛУКойла» —
Ох, достали! —
Выводи коня из стойла,
Поскакали!
 

 
О-о-о! Мэ сом ром!
 

 
Выйдет дядька из тумана
И нальёт мне «Каберне»,
Спросит как цыган цыгана:
«Ай нанэ?» – Скажу: «Нанэ!»
Ай нанэ, вставляй, народ,
Зубы золотые!
Серьгу в ухо – и вперёд,
В ковыли густые!
 

 
И славяне, и армяне,
И евреи разных стран —
Все запишемся в цыгане:
Ты цыган, и я цыган!
Ах, как бы жили-поживали,
Кочевали, бомжевали,
Да конину бы жевали,
Да дышали бы костром.
А нынче век какой-то мерзкий,
Сплошь какой-то Достоевский:
То мы каемся по-детски,
А то старушку топором.
Повсюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
Так будем петь, пока живые,
Покуда цел наш белый свет!
И под гитарный перезвон
Для нас споёт, конечно,
Сам цыганский наш барон —
Бывший кагэбэшник.
 

 
И Серёга на гитаре,
И Андрюха на пиле,
Шурик с бубном Страдивари,
Закочуем по земле!
Позавидуют нам люди
И повалят всей гурьбой:
«К нам приехал, к нам приехал
Тимур Султаныч дорогой!»
 

 
Не хотите ль в степь со мной
В туфлях от Ле Монти?
Да… Мы народ не гужевой,
Но, в конечном счёте,
Здесь и так всё – балаган,
Табор – россияне…
А ты цыган, и я цыган —
Все мы тут цыгане…
 

 
Ты цыган, и я цыган —
В шмотках от Армани…
 

Частный случай с московским бизнесменом

 
Жил-был бизнесмен, жил он с полной нагрузкой,
Прибавочной стоимостью был озабочен.
Достаточно новый, достаточно русский,
Как все бизнесмены, затраханный очень.
 

 
Фрустрации, стрессы, налоги, проплаты,
Пахал, как верблюд, через день напивался.
Других разбивают инсульты, инфаркты,
А с этим внезапно случился катарсис.
 

 
Он вдруг ощутил, что душа истомилась,
И деньги не греют, и жить нет резона,
Бессмысленно всё, и слеза покатилась
В бокал недопитого «Дон Периньона».
 

 
Вроде тачка стоит наворочена,
И люстра висит позолочена,
И тикает «Ролекс» на левой руке,
Откуда ж в душе червоточина?
 

 
Спросил секретаршу: «Есть Бог или нету?»
Она аж икнула, с испугу, наверно.
«Эх, жил несуразно, копил всё монету,
Одну лишь молитву твердил ежедневно:
– О бог новорусский, Мамона, гляди же:
Аз есмь раб твой нищий и милости ждущий.
Какой будет курс в понедельник на бирже?
Давай же нам днесь ты наш доллар насущный!»
 

 
Он вспомнил начало: горком комсомола,
Кооператив свой, едва ли не первый.
Он был тогда весел, приветлив и молод,
Жена не была еще крашеной стервой.
 

 
Но нет уж ни в ком той сердечности,
И столько кругом всякой нечисти.
И «Ролекс» все тикает, гад, над душой,
Напоминает о вечности.
 

 
Чиновники душат, партнёры кидают.
Чуть что – эта свора сожрёт и забудет.
Бандиты, что крышу ему предлагают,
В сравнении с ними – приличные люди.
 

 
Страна беспредела, войны и безделья,
Безумных вождей, всеобъемлющих сплетен,
Держава рискованного земледелья,
Рискованной жизни, рискованной смерти.
 

 
А хочется просто картошки с селёдкой,
И жить тоже просто – без лжи и халтуры,
И с девушкой нежной, наивной и кроткой,
Кататься на ослике в парке культуры.
 

 
Эх, сесть бы в беседке заброшенной
Да выпить портвейна хорошего,
А «Ролекс» о пол растоптать, как змею,
Как символ проклятого прошлого!
 

 
Из офиса прочь, как из Ясной Поляны,
Оделся, роняя кредитки и баксы,
Спустился в метро и один, без охраны,
Неважно куда, но на волю, в пампасы!
 

 
И что-то в лице его было такое,
Что киллер, его поджидавший, смутился
И вдруг вспомнил маму и детство златое,
Вернулся домой и с тоски застрелился.
 

 
А он на метро, одинокий и лишний,
Уехал в деревню, в гнездо родовое.
Там бабушка лепит вареники с вишней,
Там тихо, и утром туман над рекою…
 

 
Но где-то в районе метро «Китай-город»
Кричащая совесть вдруг стала потише,
Припадок прошёл, он почувствовал голод,
Пальто застегнул и на улицу вышел.
 

 
Галдели торговки, пристала путанка,
Сновали машины, в столице смеркалось.
Он вяло подумал: «В деревне рыбалка…»
Таксисту сказал: «Казино „Голден Палас“»!
 

 
Следивший за шефом охранник неброский
Своим позвонил и сказал: «Всё нормально.
Сегодня доехал лишь до „Третьяковской“.
А в прошлый-то раз аж до „Тёплого Стана“!»