Текст книги "Венера туберкулеза"

Автор книги: Тимофей Фрязинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

16. Система законов

– Алло! Тимофей, это Олеся. У меня была команда, – тон придирчиво недовольный, – напомнить тебе, что мы работаем без выходных.

– Да, конечно, я завтра приеду.

– Мы сегодня тоже работаем.

Позади без выходных был уже месяц. Потихонечку входишь во вкус, и этот марафон начинает нравиться. Живешь по иному, нежели обычный люд, ритму. Планета-штаб. Галактика-политика. До выборов в президенты остается три недели. Последний бросок. Причем, чем меньше тебе платят, тем ты лучше работаешь. В Отдел приема сообщений граждан С.Ю. Глазьева была набрана самая дешевая рабочая сила, и на их плечи взвален колоссальный объем задач. Исполнители команд. Все остальное в этом рабовладельческом обществе не имеет значения.

– Владимир Григорьевич, – заискивающе говорила Шудику после трехдневного отсутствия Татьяна, – у меня у мамы был инсульт.

– А меня это не волнует. Вы должны выполнять свою работу.

В Отделе была установлена античеловеческая система учета и контроля трудовой деятельности. 22-ух летняя Олеся, помощница Шудика, день за днем следила за тем, что делает каждый из нас, и вела свою закрытую для остальных таблицу отчетности. Надсмотрщица. Сам Шудик имеет немецкое гражданство и делает в Германии бизнес. ООО «Родина» – в руках немецких коммерсантов. Русской политикой рулят иностранцы, поэтому Россия оккупирована инофирмами. ТК «Охотный ряд». В сердце Москвы. Покушать здесь можно только зарубежное. Милла Дольче Джулия, Pizza Solo Mio, Сканбург, Cofe de France. Одеться – тоже только в зарубежное. Collins, Carnabi. Рекламные щиты – журнал Elle girl. Музыка только на английском. Даже надписи на праздничных воздушных шариках как будто специально сделаны исключительно на английском языке. Неррy besdey. I love you. Ничего русского. Пропаганда. Ужасная, отвратительная оккупация.

– Сергей Юрьевич, – спросил кропотливый делегат у Глазьева на областной учредительной конференции ООО «Родина», – сейчас молодежь находится вне партийной идеологической борьбы. Идеологическая борьба ведется через музыкальные радио-станции, глянцевые журналы, художественные выставки. Будет ли «Родина» действовать в этом поле?

– Народно-патриотический союз «Родина» выступает за поддержку молодежи, семьи и материнства. В Государственной Думе мы будем бороться за превалирующее место спорта…

Далее Глазьев, как зомби, еще минут пять бездумно выдавал лозунги из своей программы. Я ужаснулся. На сцене стоял политический механизм. Под сценой суетились советники, помощники и прочий подобный контингент, среди которых Шудик выделялся своей белой дубленкой. Глазьев спустился в зал, его окружили люди, и алчная камарилья двинулась к выходу, чтобы направиться на очередной съезд. Вокруг всего этого витал запах денег, которым веяло от тех, кто давно рулит политическим бизнесом. Серьезные люди вкладывают финансы в партию или деятеля, чтобы потом использовать полученные ими в Государственной Думе возможности. У всех серьезных людей есть конкурирующие фирмы, и есть депутаты. Дается команда, и депутат делает запрос в Генеральную прокуратура на проверку деятельности конкурирующей фирмы. В прокуратуре знают цену депутатскому запросу, официальная бумага на специальном бланке, и еще лучше знают свою работу. Начинаются проверки, которые идут до тех пор, пока не находят нарушения. Серьезные люди довольны. Конкурентов больше нет. Монополия депутатских корочек. Зарубежные инвестиции. Москва прогнулась под иноземными фирмами только потому, что богачи из Европы и США вкладывают свои финансы в политику России. Кто платит, тот и заказывает музыку. Политика – это интриги. На простых смертных в этом водовороте информаций и проектов просто нет времени. Отвлечешься и вылетишь из игры. Такие правила, поэтому проблемы народа не решаются. Тот, кто заглотил крючок из денег, пойдет на все, чтобы не сорваться с него, потому что болтаться на леске – их единственная зацепка за жизнь должного уровня. Уровень приемной С.Ю. Глазьева, являющейся центром управления полетом на пути к выборам в президенты, в Смоленском переулке, заметно отличался от нашей комнаты на Большом Харитоньевском 10. Евроремонт против холодного полутемного помещения с одним обогревателем. Тоже касалось и трудовой деятельности. В пятничный вечер у нас царила непрекращающаяся суета писем, конвертов, рассылочных материалов, папок, компьютерных баз, сломанных степлеров, походов на почту, ночных дежурств, индивидуальных ответов, неизвестной будущности, нервотрепки, перевозки ксероксов, психических срывов, женских слез после бесед с Шудиком, двух пачек листовок в двух руках в полном вагоне метро. В этот же пятничный вечер в Приемной восемь человек пили чай и смотрели телевизор. Иерархия несправедливости – это особенность далеко не одной команды С.Ю. Глазьева, дело в том, что все общество строится по законам человеконенавистнической системы Земля. Учителя и врачи получают гроши. Лучшие люди, честные, преданные, смелые, решительные, методично сплавляются в тюрьмы. Геноцид героев в том, что реализовать свой потенциал эти люди могут только в криминальном направлении. Это всего лишь смертельная невостребованность. Востребована на зоне в первую очередь еда. 10 пачек чая, два блока сигарет с фильтром, пол-кило конфет, пол-кило огурцов, килограмма два яблок, лимон, сало. Закуплено на Троицком рынке города Самары. Где-то в центре сажусь в трамвай и минут 20 еду до поселка Кряж. Пятерка. УР 65/5. Лагерь. Нахим томится здесь уже пару лет. Тюрьма. Мы знаем друг друга очень давно. Футбол – это было то общее, что связывало многих пацанов нашего Района с раннего детства. Из года в год, соревнование за соревнованием. Он за школу № М , я за № N, вместе за районную команду. Потом гоняли фанатеть за «Спартак». Потом он сел. Сначала на иглу, затем на зону. Судьба поколения. Они пустили по кругу шлюху, та подала заяву в мусарню, кто-то откупился, а Нахим, он из простой семьи, мать работает вахтершей в общежитии, денег нет, вот ему и уготовлено было взять вину на себя. И угореть за изнасилование. Четыре года. Не легко. И именно в такой ситуации человек как никогда нуждается в поддержке. Поэтому ранним утром я и оказался в Самаре. С полным пакетом провизии предвкушаю встречу с приятелем. Тысяча километров от дома. Он в тюрьме, я в очередном туберкулезном санатории. Магнит родины. Помню, как несколько лет назад, летним вечером, они, вмазанные, с Хазаром висели на лавочке и обоснованно предполагали, что если сейчас двинуть на выездной матч «Спартака» в Ярославль, то их начнет кумарить уже в дороге, и без героина в такой ситуации будет уже не до футбола. Ох, уж этот героин. Хазар волнообразно вмазывается до сих пор с перерывами на экстази. Но зато стал DJ-ем, в клубах играет. Жесткий наркографик. График работы ИТК 65/5 бултыхался в голове приемщицы передач, закрывшейся от внешнего мира железным окошечком. Она – с той стороны, с этой стороны – небольшая комнатка, в которой томятся родственники заключенных – матери, отцы, сестры, братья, жены, друзья. Вся Россия. Именно здесь. Долблюсь. Ноль внимания. Она просто игнорирует меня. Долблюсь еще.

– Не напрягайся, – поясняет мне женщина, – она слушает только тогда, когда сама посчитает нужным. Жди. Когда окошечко откроется, сразу называй фамилию того, к кому приехал.

Жду. Неожиданно дверца открывается, контролерша называет чью-то фамилию, я направляюсь к окошечку, дверца закрывается, не успел. Долблюсь. Опять ноль внимания. Вот сука. Че, ответить что ли сложно. Встаю в караул рядом. Пол часа проходят как в аду. Контролерша вырисовывается мне в форме ее величества власти. А вдруг она вообще не захочет мне помочь. Об ее обязанностях я уже и не думаю. Представляю, что там у них внутри. Просто имей рычаги управления ресурсами, будь недоступной, и нуждающиеся в этих ресурсах буду вокруг тебя на четвереньках ходить, лишь бы ты хотя бы взгляд на них кинул. Идеальное государство – это когда нуждаются все. Сейчас я очень нуждаюсь во внимании посредницы с зоной. Окошко опять открывается. Подлетаю.

– Здравствуйте. Я из Москвы, проездом, хочу увидеть Нахимова Александра Николаевича.

– На свидания надо заранее записываться. Сегодня можете передачку оформить.

– Но у меня нет возможности заранее делать это. Я проездом…

– Передачку будете делать?

– Да буду.

– К кому вы?

– Нахимов Александр Николаевич. 10 отряд, 60 бригада.

– Ждите.

Опять жду. Женщины помогают мне привести провизию в надлежащий правилами вид. Сигареты распаковываются поштучно и засыпаются в пакет.

– Я, когда передачу заранее своему сыну готовлю, – делится со мной своим опытом мать зека, – сигареты по двадцать штук ленточками перевязываю.

Конфеты очищаются от фантиков. Чувствую нервяк. Что говорить человеку, который уже несколько лет сидит в тюрьме, а ты ему сваливаешься на голову, как снежный ком. Уж кого-кого, а меня Нахим вряд ли ожидал увидеть своим гостем. В одной компании мы с ним никогда не терлись, с каждым годом общего становилось все меньше и меньше, но, по сути, дела, все это не имеет никакого значения, главное то, что мы родились и выросли в одном районе, а сейчас оказались за тысячи километров от дома, оба в трудной ситуации, но рядом с друг другом. Такого подарка судьбы упускать было бы непростительной глупостью. Увидеться не удастся, но пока дачки будут перекочевывать из моих рук в руки контролерши, а из ее рук в руки Нахима, который будет стоять где-то за стеной, можно будет поперекрикиваться. Готовить речь – глупо. Нужные слова сами лягут на язык.

– Кто там к Нахимову?

Я уже жду возле окошечка. По составленному списку медленно начинаю сдавать ей еду.

– Нахим! Это Тимоха. Привет.

– Тимоха… Привет.

Только голос.

– Я здесь под Тольятти в санатории лежу, ты рядом, 100 км, парни сказали адрес, вот я и заехал. Тебе от всех привет. От Вторника, от Глаза, Зеленого, Хазара.

– Всем тоже привет передай.

– Как ты?

– У меня все нормально. Недавно вышел с сан части.

– У нас тоже все потихонечку. Сколько тебе еще здесь?

– Мне… До звонка.

– Ты, давай, держись. Тебя все ждут очень. Вспоминают.

– Постараюсь.

– Нахим. Я в санатории еще долго буду, напиши заявление на свидание и через месяц я подъеду. Поплотнее пообщаемся.

– Через месяц… Ладно… Тимох, я в шоке тебя слышать. Неожиданно очень.

– Я тоже в шоке.

Только голос. Контролерша уже давно забрала провизию и начала закрывать окошко.

– Ну, ладно, Нахим. Давай, пока. Увидимся.

– Пока.

Чувствую общее родство со всеми, кто находился сейчас в комнатке, и стал свидетелем нашего диалога. Лишних непричастных здесь нет. Мы все, я, Нахим, матери и отцы, контролерша, объеденены одной бедой. Сторонние наблюдатели обходят такие места стороной. Зато их полно в здоровой части общества. Прямой эфир из комнаты долгосрочных свиданий. Офигенная аудитория, охуенные бабки. Человек не должен иметь право сидеть в квартире и видеть то, к чему не привела его жизнь. Чужая реальность. Подсматривать – это извращение, показывать – тоже. Человечество все больше и больше теряет свою естественность. Естественно через месяц жизнь снова привела меня в ИТК 65/5. Та же комнатка, та же атмосфера ожидания.

– Здравствуйте, – подрываюсь я к заветному окошечку, – у меня сегодня назначено свидание с Нахимовым.

– Короткосрочное?

– Да.

– Не положено. Сегодня день долгосрочных свиданий.

– Как?

– И передачу тоже можете сделать завтра.

Дверца закрывается, уламывать становится некого. Чувствую сочувствие окружающих. И их безропотность по отношению к власти.

– А где здесь административный корпус.

– Пойдешь вдоль забора, метров сто, – указывает мне путь мать уркагана, – там трехэтажное здание. Только это бесполезно.

– Попытка – не пытка.

Оставляю дачку в комнатке и двигаю к начальству. На любого работника всегда можно пожаловаться его руководителю, который будет только рад этому. Корпус пуст – воскресенье, возле входа трется какой-то типчик, интересуюсь у него на счет начальника колонии.

– Должен скоро подойти, – поясняет он.

– А звать как?

– Николай Владимирович.

Жду. На горизонте появляется здоровенный кабан в форме. Килограмм под 120. Не сомневаюсь в том, что это тот, кто мне и нужен.

– Николай Владимирович.

– Да.

– Здравствуйте. Я фотограф из Москвы. Снимаю природу. Мы уже три недели в лесах работаем для журнала «Optimum», – в мозгу всплывают картины двухдневной давности, балкон палаты туберкулезного санатория, электрическая плитка, кастрюля с отваром из конопли на сгущенке, знаменитое молочко, мутно зеленая жидкость расходится на пятерых, переть начинает как раз тогда, когда уже перестаешь ожидать, некоторые делали это каждый день, – пейзажи, животных фотографируем. В вашем учреждении находится мой друг детства, на одной улице выросли. У меня с ним назначено было свидание, а приемщица даже дачку брать не хочет. Помогите решить этот вопрос.

– Пойдем со мной.

Вальяжной походкой, внушающей уважение, он входит в свой кабинет и берет в руки телефон:

– Зоя Дмитриевна. Ну, что вы опять? Тут человек из Москвы приехал. Обеспечьте ему свидание.

Благодарю начальника, возвращаюсь к окошечку:

– Зоя Дмитриевна. Мы видимо друг друга не поняли. Я из Москвы сюда приехал.

– К кому вы? – теперь она вся во внимании.

– Нахимов.

– Ждите.

Жду победителем.

– Кто там к Нахимову?

– Я.

– Нет его.

– Как нет?

– Перевели по болезни на тубзону. ИТК 19.

Мне объясняют, как туда добраться. Противоположный конец Самары. Три пересадки в душных автобусах с двумя пакетами еды. Железная дверь. Накрапывает дождь. Звоню.

– Вам чего?

– На свидание.

– Сегодня нельзя. Только завтра.

– А передачу возьмете.

– Нет.

– Но я здесь проездом, завтра не могу, приехал издалека.

– Ничем помочь не могу.

– Позовите начальника.

– Его нет.

– Кого-нибудь, кто его замещает.

Выходит мужик в форме с золотыми зубами:

– Я прекрасно вас понимаю, но я не уполномочен решать вопросы с передачами, а у сотрудника, который этим занимается, сегодня выходной.

Железная дверь захлопывается. Накрапывает дождь. Я стою с сумками полными едой, за стеной лежит больной человек, который очень нуждается в этой еде, мне хочется ему помочь, очень хочется сделать добро, но путь к нему в мире команд закрыт, ибо обремененность властью имеет своей сутью проверку человека, достигшего высот, на добро.

17. Рентген контактов

На долгожданно сухом мартовском асфальте улицы Никольской города Москвы неподвижно лежал мужчина. Полдень. Временами радует редкое еще, весеннее солнце. – Он просто шел, и сам неожиданно упал на землю, – женщина, ставшая очевидцем последнего мерцания человеческой жизни, громко объясняла ситуацию сотруднику милиции, дабы поостудить его криминальный склад ума.

Представитель органов правопорядка уткнулся в рацию. Из-под головы мертвого натекла небольшая лужица темной, как ночь, крови. Вокруг продолжалось разностороннее движение пешеходов. Мысли сотен оказавшихся здесь людей будут натыкаться на смерть, поджидавшую их напротив обувного магазина с башмаками, выставленными на коробки. Еще десять метров до щелчка, еще 30 секунд до перемены. Умерший потрясающе служил единению, множество работающих единоличных мозгов здесь отключались от своей суеты и обращались к одному и тому же предмету. Со стен церквушки, находящийся по ходу к Кремлю, лик Христа посмотрел так строго, как не смотрел до этого никогда. Человек среди бела дня и при большом стечении народа неведомой силой был выключен из жизни. Я прокашлялся как на каторге. Белого снега, чтобы на его фоне оценить то, что отошло из моих легких, поблизости, как назло, не оказалось. Каждый раз это может быть кровавый кусочек пульмы. Меня опять стебало. Слабость, тошнота, потные ладошки, жар, временами боль в области легкого. Удручающие, согласно моему жизненному опыту, симптомы. Вполне может быть, что это начало конца. Буду счастлив, если протяну еще год. Лучше – два. Когда смерть уже задевала тебя плечом на узком мостике жизни через реку вечности, то свой путь начинаешь видеть исключительно через призму новой встречи. Как только ты начинаешь слышать ее отдаленные, но знакомые шаги, намек на присутствие, знакомые сигналы ее возвращения, то в голове моментально созревает готовность к тому, что умереть можешь уже через час. Резко и неожиданно. Так, как однажды уже чуть не умер. На туберкулезном диспансере это прекрасно знают все. Каста зацепленных смертью.

– У меня одного легкого вообще нет, отрезали, – 20-ти летний Стас поднял футболку, оголив свое уродство, справа кожа обтягивала впадину в тело, – ребер там тоже нет, если бы с операцией хоть чуть-чуть промедлили, то я бы откинулся.

От шеи до подмышки простирался неуклюжий устрашающий шрам. Спина выглядела перекошенной, горбатой, лопатка словно висела. Стасу было далеко до эталонов глянцевых журналов. Его худющая физиономия, ненормально тонкие запястья рук, сутулость, ужаснув, бросились мне в глаза сразу, когда я впервые зашел в палату, где мне предстояло столкнуться с новым миром, никогда не понятым теми, кто находится вне его.

– Я уже два года по тубанарам живу, – Стас варит на плитке вермишель и рассказывает о своем пути; здесь все говорят о болезни чаще всего, – нигде нихуя не лечили, только хуже становилось, если бы в Москву из Астрахани не перевели, то не знаю, чтобы сейчас со мною было бы.

Высохшие тела, непрекращающийся кашель в пять легких, водка и душевная боль наполняли собой больничные обители в центре Москвы. Совсем другим был наполнен кинотеатр «Пионер» на Кутузовском проспекте, где Шудик организовал встречу Глазьева с людьми, бескорыстно отработавшими целую ночь наблюдателями во время выборов в президенты. Комбинатор. Иллюзия является совершенным оружием в руках тех, кто умеет ее создавать и окунать в нее нужного человека. Когда вокруг тебя разыгрывается спектакль, то ты начинаешь жить в игре актеров, которая, быть может, не имеет ничего общего с тем, что творится тогда, когда главный зритель уходит, а постановка сворачивается. Ведущие политики становятся объектами манипуляций так же жестоко, как и простые люди. Небольшой зал с красными креслами был полон. Чтобы не было лишних, встреча проходила в режиме секретности. Глазьева привезли к народу, он услышал желание масс, озвученных людьми Шудика. Подсадные утки:

– Штаб работал ужасно, за исключением Отдела писем.

Информационные войны на уровни личности.

– Главное, чтобы утвердили структуру, – говорилось за спиной кандидата в президенты еще несколько месяцев назад.

Борьба за это шла всю компанию. Последний ее день длился для меня 48 часов и закончился на православном митинге возле памятника Кириллу и Мефодию.

– Это ваш муж ходит в синагогу, – орал похмельный Шудик бабульке, которой не понравился плакат с надписью «Сергей Глазьев».

Вокруг нас собралась толпа негодующих. Транспарант пришлось не разворачивать, а самим ретироваться. Я лично подставил сотню человек, которым в течение двух дней афишировал, что Глазьев будет выступать на этом митинге. Обещания в политике ничего не значат. А тем более обещания кандидата в президенты. Глазьев не приехал, я почувствовал себя виноватым перед обманутыми людьми. Соучастие во лжи. Телефон нашего офиса Глазьев называл по ТВ во всех своих выступлениях, звонки последнюю неделю не прекращались даже ночью и неслись со всех концов России.

– Телефон моего центрального штаба: 208-04-44.

Мы оказались на линии фронта, разделяющего политиков и народные массы.

– Алло! Это штаб Глазьева?

– Да.

– Вы там все – присоски какие-то. Мхом поросли.

Неизвестный, бросивший трубку, был прав, и тем больнее было видеть, с одной стороны, веру людей, а с другой, жесткий расчет осторожных интриганов власти. Адская ирония в том, что самые несчастные, инвалиды, одинокие матери, нищие пенсионеры, надеются на помощь самых бессердечных и коварных, одетых исключительно в пиджаки и бегающих по Государственной Думе исключительно с бумажками. Документы становятся судьбами. Наш офис на Большом Харитоньевском переулке, чем ближе было к выборам, тем больше он напоминал палату сумасшедшего дома. На каждом столе кипы бумаг. Папки, письма, коробки, листы. Непрерывные звонки телефона. Гул ксерокса. Компьютеров на всех не хватает. Чашки с недопитым чаем.

– Если можно, говорите все немножко тише!

В комнате шло одновременно семь бесед. Семь человек держали в руках семь бумажек, рассказывали своим слушателям семь тем и слушали еще больше мнений на этот счет. Какофония голосов слилась в один тупой фон.

– Что они у тебя там как мухи на говно налетели, – вбежавший Шудик делает замечание Олесе по поводу сотрудников, толпящихся с бутербродами возле крохотного подоконника, который два месяца служил нам столом, – почему работа не идет?

Советник Глазьева отличался по отношению к подопечным невиданным хамством и пренебрежением.

– Ты здесь, – любил повторять Шудик, – нанят для того, чтобы исполнять мои команды, думать тебе запрещено. Ты – человек, который не имеет право принимать никаких решений.

Путь наверх в этой системе ценностей есть только у тех, кто соглашается быть безропотным исполнителем команд. Для тех, кто еще с детства не терпел указаний учителей, как сам факт выполнения чьей-то воли, путь был заказан в тюрьму. Чем четче ты становишься подчиненной машиной, тем твой статус в социальной лестнице будет весомее, ибо начальники подтягивают под себя тех, кто не пойдет дальше работы по приказам. Не годных для таких отношений пытаются переделать в специальных зонах или уничтожить. Наркотики за десять лет свободного оборота в России выжгли героев как вид. Реальные лидеры подменяются мнимыми. На встречу с нашим телевизионным лидером, кандидатом в президенты С.Ю.Глазьевым в Екатеринбурге пришли одни таджики. Его советник – Яна Гебреньковская – глава секты сеантологов по Московской области.

– Такие как вы, – на учредительной конференции ООО «Родина» смелый и бескомпромиссный дедок орал прямо в лицо депутату Государственной Думы Е.Ю. Насекомовой, – во время войны воевали в армии Власова. Поэтому вы сейчас сидите в парламенте.

Спустя две недели при участии Яны и Насекомовой Глазьева сняли с должности руководителя фракции «Родина». Как раз накануне выборов в президенты. Подарочек ножом в спину. Всю президентскую кампанию в свите Глазьева шла внутригрупповая борьба, цена которой была куда выше результатов выборов. В штабе мы были шестерками, раздавали активистам агитационные материалы, читали и отвечали на письма, принимали и обрабатывали телефонные доносы, организовали пару встреч кандидата с народом, формировали штат наблюдателей, сводили людей в регионах. Мобильный отряд немедленного реагирования. Выполняли все, что брал на себя Шудик.

– Скажи там всем, – наказывал он по телефону Олесе, – что между собой обсуждать письма запрещено.

В отделе была создана жутчайшая атмосфера.

– Телефоны прослушиваются, – говорил Шудик, – провокаций будет много.

От него исходила аура паранои и подозрительности. Каждый неизвестный с такими установками начальства вырисовывался в наших мозгах в образе тайного шпиона и врага. Недоверие сотрудников друг к другу, поступление информация по работе в перешептываниях – такова обыденность отдела в эти два месяца политической борьбы. Обычно Шудик приезжал под ночь, наушничал с людьми в уголке и уезжал. Узнать о нашей дальнейшей деятельности можно было по слухам спустя пару дней. Ради встречи с Владимиром Григорьевичем некоторые игнорировали свои последние электрички и оставались спать на стульях. В ящичке стола было обнаружено молочко для снятия макияжа. Первенство в получении информации – это место под солнцем. Мозг политика – это информационно-аналитический центр. Сотрудник, по местным понятиям, важен руководителю, прежде всего, не как работник, а как стукач-информатор. Наташа была из психованных одиноких женщин, несколько раз у нее происходили истерики на почве неувязок в работе с компьютером, однажды после разговора по телефону с каким-то сумасшедшим она разрыдалась так, что ее пришлось выводить на свежий воздух и растирать виски снегом, однако, это не помешало ей как бы между делом сообщить Шудику, что многие письма отправлены Олесей с ошибками в адресах и возвращены почтой обратно.

– А ты знаешь, – сообщил мне как бы между делом человек, устроивший меня на эту работу, – что Наташа П., которая сейчас у вас там работает на Глазьева вместе с тобой, она не только в ТИКе на этих выборах трудилась, но и уже давно является руководителем одного из отделений «Яблока». Хе-хе-хе…

Три в одном. Миссис ложь. Любым путем пробиться наверх. Поближе к власти. Близость к власти тубдиспансера считалась делом стремным, человека сразу подозревали в стукачестве. Уважение вызывала близость к смерти.