Текст книги "Венера туберкулеза"

Автор книги: Тимофей Фрязинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

6. Личное правительство

Когда в бегущей толпе молниеносно падает на земь сбитый припадком эпилептик, то среди всех окружающих людей вряд ли найдется такой, кто обладает умениями и навыками спасения тяжелобольного, скорее всего, ни одному из них не приходилось в своей жизни, превозмогая отвращение к струящейся из его рта белой пене, бросаться к дрыгающемуся в судорожных конвульсиях телу и что есть силы разжимать пасть человека любым подручным предметом. Кто-то из толпы должен сделать это впервые, замирают от увиденного многие, срываются с позиции стороннего зрителя единицы.

– Он синеет… Размыкайте челюсть, размыкайте скорее ему челюсть!

Соучастие или слабость. Если этого не можешь сделать ты, то это будет делать кто-то другой, необходимость в котором тебе надо будет оплачивать. Гарантии – это проценты, наценки, надбавки, выставленные за неверие. Там, где человек проявляет слабость духа, его вмиг подчиняет аппарат власти, начальники, эксплуататоры, рабовладельцы, феодалы, капиталисты, манипуляторы сознанием, все те, кто умело использует животные инстинкты, низменные страсти и грубейшие пороки. Слой администраторов порожден падением человечества, и чем оно глубже, тем сильнее пресс властьимущих. Порок приводит в зависимость от еще более мощного порока. Когда начинаешь курить травку, то над тобой вырастает фигура наркоторговца-барыги. Мы уже пол дня звонили Таньке, но ее сотовый был отключен, а это означало, что настроение на нуле, и сегодня купить шмаль нам пока не у кого. Наша жизненная активность зависела от ее деловых расчетов. Проходит еще один час, звоним снова. Очень хочется, чтобы ее сотовый работал.

– Я за больницей в Щ. Знаешь? Но уже сейчас уеду скоро.

Мчимся. Хозяин дал цель. Асфальтовый пятачок на задворках медицинского учреждения, торговля идет бойко, кто-то уезжает, кто-то приезжает, кто-то ждет. Возле красной девятки очередь. Из каждой машины выходит чел, встает в нее, дает деньги, берет товар, садиться к себе и уезжает. Это постоянно. Шестерки, девятки, десятки, нивы. Кто-то приехал на мопеде. Иномарки. Руки с наколками на рулях. Прожженные, ушлые лица. Нормальные люди на точку за гашишем не ездят. Сброс партии наркотиков. Оживленные разворачивающимся действом, пациенты все палят из окна. Три минуты под прицелом нескольких десятков пар глаз, и мы трогаемся домой. Я уже держу в пальцах небольшой целлофановый пакетик от пачки сигарет. Нам насыпали туда два коричневых камушка. Брал Мельница. Барыге он известен как «Саша с костылем». Так и представляется по телефону. Пару месяцев назад Мельница постоянно гонял для парней за дурью со сломанной ногой, они часто трещали с барыгой за жизнь, она ведь тоже человек. Барыга – это только обертка, и внутри – несчастье, ибо ее счастье зависит от мафиозников-азйебарджанцев, еще в середине 90-ых поставлявших крупные партии героина для русских школьников. Над Районом стоял белый туман. И поэтому внутри Мельницы давно был прописан наркотик. Много наркотиков, всяких и разных. Героин, грибы, спиды, фен, гашиш, трава, лсд, может быть, что-то еще. И Мельнице это нравилось. Сейчас ему двадцать пять, пять последних лет он прожил под кайфом. Молодость. Мельница сделал ее яркой. Всего и не вспомнишь. В свой последний день рождения, на даче, он кидался в людей выпавшим гнилым зубом и ехидно улыбался. Однажды, на пикнике у него началась буйка:

– Почувствуй боль! – и он тыкает тебе в спину острой палкой.

Весельчак фотографировался голым с воронкой, надетой на вставший член. Он в противогазе бегал по продуктовому магазину. Парня несколько раз выгоняли из дома. Четыре месяца он бомжевал и кололся, кололся и бомжевал. Подвалы, подъезды, притоны. Лихое время. Изнанка жизни – это правда, со знаком минус, запретный плод, вкусив который мы видим всю реальность бытия, но перестаем верить во власть добра и любви. С властью страстей каждым новым прожитым годом сказочный, волшебный мир замещается вероломной волей сильных мира сего. Все правительства и корпорации с самых древних времен и по сей день строят свое могущество исключительно на грехах человеческих. Земное господство – это знания, умения и навыки в сфере коммерции деградаций души. Банкиры людских недугов, они всего лишь выполняют функции, заложенные безобразием двуногих. Гордость, скупость, распутство, гнев, чревоугодие, зависть, лень. Чья-то мерзость – это чья-то власть. Закономерность. Как и то, что человечность – это свобода, жестокая земная власть при которой сменяется чем-то другим, более высоким, непознанным, но, однозначно, любящим человека. Познание земной любви, духовного родства с женщиной, с совершенно случайным существом, чьи обнажаемые мысли и переживания неожиданно оказываются до невозможности знакомы и для мужчины, а то, что волнует уже его, так же сильно волнует и ее, познание полного взаимопонимания двух половинок несет в себе ощущение чьей-то могущественной руки, приведшей их друг к другу здесь и сейчас. Евдокии как будто кто-то предварительно дал почитать сводки с моего мозга за последний год и специально послал, чтобы озвучить их и удовлетворить мои самые сокровенные чаяния. Ее видение мира, интересы, модель поведения, жизненные акценты оказывались аналогичны моим, неимоверные сходства улавливались постоянно и приводили меня в трепет. Мы прожили свои жизни в разных плоскостях, но черпали себя из одного начала. Одна жизнь на двоих, один сценарий, один ход осмысления пройденных путей и ситуаций. Такого не могло быть, но это было. Страшно даже становится от таких совпадений, это напоминало безумие, чью-то шутку, игру, рядом с ней я жил как в бреду, в фантастическом мире. Она – это был я сам.

– Хочу тебе сказать одну вещь. Весьма откровенно. С тобой это можно. Женщины, в большинстве своем, давно не вызывали у меня уважения. Мне хочется их уважать, но где-то в глубине что-то интуитивно, эмоционально что-ли, не позволяет мне это делать. Так вот, к тебе у меня проснулось уважение. И я этим очень доволен.

Мы ехали на автобусе из туберкулезного санатория в Москву уже 5 часов. Отдых после лечения в диспансере подходил к концу. А, ведь я мечтал о такой женщине. Умная, авантюрная, любознательная, тонко чувствующая, естественная, живая, доверчивая. Ребенок 28-ми лет с темным прошлым из разврата, наркотиков, вина, дискотек и кабаков. От чистого человека не хочется никаких ответов, для него все делаешь бескорыстно, рай. Я загорался ее идеями, как своими, на мои идеи она отвечала тем же. Мечты сбываются. Надо будет ей сказать об этом. Сейчас попридержусь, не все сразу, выдержка, растяну моменты искренних комплиментов промежутками между ними. Чтобы это не было слишком навязчиво, как бы невзначай оттолкнусь от смежной темы. О! Подвяжу к какой-нибудь рекламной вывеске, в Москве наткнемся, но сдержать себя от того, чтобы сделать Евдокии приятное не легко. Какая же она хорошенькая, оторваться сложно. Я глянул в окно, лесные пейзажи исчезли, мы проезжали какой-то небольшой городок. Глаз наткнулся на рекламную растяжку. «Квартиры – дешево. Мечты сбываются». Обалдеть.

– Евдуш, прикинь, я только что подумал, что увижу в Москве рекламный плакат, где есть что-нибудь про мечты, и только тогда скажу тебе… скажу тебе, что мечтал о такой, какая ты есть. Подумал, посмотрел в окно, а там этот плакат висит.

Наш ум вне нас. Тот, кто заслал мысль в голову, знал, что через минуту будет плакат. Магнит разума.

– У тебя такие прозрачные глаза, что там все светлые помыслы видны. В них просто приятно смотреть.

Помыслы соответствуют только честной реальности.

– Так красиво, так изысканно, так нежно за мной очень давно никто не ухаживал, – услышал я в ответ.

Ради этих слов действительно стоило заболеть туберкулезом – ради того, чтобы тебе бросились на помощь совершенно незнакомые люди, стоило упасть в эпилептический припадок. Когда это происходит каждый раз, отчетливо понимаешь, что общество, суетящиеся на улице люди с напряженными масками неприступности на лицах, полны человечности, которая только лишь ждет экстремальной ситуации. Эпилептик лежал на брусчатке Красной Площади и ошалело смотрел вокруг, его спасли, стройная толпа зевак, которая еще пять минут назад смотрела на съемку видеосюжета для ТВ, теперь смотрела на эпилептика.

– Расходимся, – заорал крепкий мужчина, который только что разжимал ему челюсть, – вам что здесь, концерт что ли? Расходимся, я сказал.

Податливые люди сделали несколько шагов назад. Некогда они все были бегущей толпой, но те, кто смотрит, безропотно отдают свою волю тому, кто действует, особенно, если это действие однозначно направлено на любовь к ближнему. Власть пороков порабощает, любви мы отдаемся сами.

7. Начинка

Я стоял перед толпой учеников и их родителей на крыльце пятиэтажной красного кирпича школы, первое сентября нарядными людьми включило осень. Передовым значился ряд первоклассников с цветами, их окружало плотное кольцо из средней и старшей школы, над которыми нависали счастливые предки. Спустя почти 20 лет я опять впервые увидел праздничную линейку, но уже другими глазами. Из-за границы. То, что когда-то мне казалось каким-то важным и бескомпромиссно серьезным, теперь было самим мною, и оно было чем угодно, только не тем, чем оно казалось со стороны. Я представлял здесь главу нашего района и вручал от его имени благодарственную грамоту директору и его жене-завучу:

– Здравствуйте дорогие наши первоклассники, ученики старших классов, уважаемые родители, рад видеть вас счастливыми и красивыми, рад чувствовать ту прекрасную атмосферу, которая сложилась в школе № N, о чем я знаю не по наслышке. Десять лет я изо дня в день приходил в эти родные стены, и могу обоснованно сказать, что школа № N – это лучшая школа Москвы. Тоже самое знает наше высокое руководство, поэтому и поручило мне наградить…

Поворотик с привратностями. В десятом класс против директора, которому я сейчас жму руку в присутствии общественности, мы мутили провокационные акции. Возраст протестов. Старую директрису убрали, новый администратор нам не понравился, мы не смирились с этим назначением, притащили из дома пустые водочные бутылки, создали из сухого молока, а la гуманитарная помощь, искусственную рвоту, вошли в родные стены с их ранним открытием и разметали террористические заготовки по четвертому этажу, пытаясь создать для нового руководителя имидж бескультурного пьяницы, тем более, что этому были некоторые основания. Как любой другой мужчина, он был не чужд горячительным напиткам, однако, пострадала от нашего акта, в первую очередь, старушка уборщица, которой, под опасностью критики ее работы, в спешном порядке пришлось намывать пол до прихода масс. Она трудилась, мы трусливо отсиживались в сортире. Аналогичные настроения вызывал у нас военрук, не предавший вместе с перестройкой культ Ленина. Уголок военной подготовки подвергался постоянным осквернениям, мы ломали стенды с портретами героев, сморкались на флаг, писали матом на стенах. Нас ловили, пугали, ругали, это вносило элемент противостояния, паскудство стало анонимным и периодически вспыхивало все два года старших классов. Сейчас военрук стоял среди учителей, я давно не испытывал к нему даже малой доли той лютой неприязни, которая двигала мною в пятнадцать лет, прошлые подвиги стали нелицеприятной глупостью. Мы подличали, другие предпочитали злостно прогуливать. Шарф и Бабушка редко появлялись в школе, вместо уроков посещали баскетбольный зал и окончили школу со справкой. Проучились десять лет, документ получили только о восьмигодичном образовании, на вручение аттестатов не пришли, сейчас ездят на иномарках. Трифон был ненормальным на голову, он считал себя в праве на любые выходки. Обычно возбужденный паренек набирал в рот меловую крошку, разбавлял ее там слюнями, караулил беззащитную девочку-тихоню и выхаркивал на нее содержимое своей ротовой полости. На требование учительницы вместе со жвачкой Трифон выплевывал ей в ладонь обильную харкотину. Пару раз он перегибал палку, и его сильно мутузили, обычно это делал прыщавый Марк, который, так же как и директор, был неравнодушен к алкоголю, являлся на уроки под хмельком, учителя обоснованного побаивались паренька. Те, кто наиболее рьяно увлекался жестокими избиениями людей, пошел по уголовке. Терроризировали нашу небольшую школу очень многие. Взрывали толчки, вгоняли иголки в замки, мочились в горшки с цветами, обмазывали говном потолки, бабы жгли друг другу волосы, травили одиночек, стремились унизить, обесчестить, оскорбить, подчинить все и всех. Нелюбовь имела громадное значение. Неприязнь – желанием навязать свою волю другому – рулила человеческими движениями, находя источники в осознании собственного превосходство. Гордость – есть единственный корень терроризма. И если в нашем обществе последние десять лет обострились военные настроения, захватывают заложников, взрывают среди белого дня гражданское население, то это значит, что гордости стало так много, что для кого-то, для определенной группы лиц, она уже оказалась причиной даже для убийств сотен беззащитных детей. Воспитывая гордость, мы воспитываем мир террористов. Количество взрывов растет, а это значит, что увеличивается число сумасшедших с манией величия, шахидка – это всего лишь видимая вершина айсберга, то, что находится под водой много хуже того, что мы вытворяли в школе. Высшая ценность современной цивилизации – дорогая тачка, шикарная одежда, громадный дворец, политтехнология – есть памятник гордости. Торговые корпорации и террористы – это одна команда, разрушающая государства и нации, чтобы перекачать людей в новый мир цифр. Компания Бритиш Петролиум содержит в нефтяных странах Латинской Америки бригады наемников-убийц, вербовка отморозков идет через мировую сеть журналов «Солдат удачи». Nokia – генеральный спонсор семьи Шамиля Басаева, но виноват в этом только человек, поддавшись страстям, пустившийся в сладкий пляс под навязчивую музыку реклам, без которой теперь его настигает пустота. Гонка за самосовершенствованием в системе координат информационного общества – это самоубийство. Суррогат действительности расчленяет сознание. Чем выше взлетаешь, тем жестче падаешь. Бабушке в армии выбили передние зубы, баба Шарфа изменяет ему при первой попавшейся возможности, Марк сторчался, Трифон не вылезает из психушек. Психушка, как любая крайность, заманчива своей мощью и непостижимостью. Я нелегально проникал в Психоневралогический интернат в Ивановской области. 500 человек пожизненно живут в закрытом учреждении. Изоляция от общества, режим, врачи, уколы. В глухом лесу, там не ожидают гостей, охранники ушли обедать, я беспрепятственно прошел через центральный вход и сел на лавочку возле одного из корпусов, став центром внимания больных людей. Уродливые фигуры двигаются по территории интерната ненормальными ритмами. Ощущаю себя на чужой планете. На крыльце стоит магнитофон, попса, несколько девиц пляшут среди бела дня. Смех или сострадание – значение имеет не поступок, а те мысли, с которым ты его делаешь. Представился фотографом:

– Природные пейзажи снимаю, – на шее болтался фотоаппарат, забрел сюда, решил войти, пообщаться.

За пять минут меня окружила толпа женщин разных возрастов. Из 500 человек здесь лишь 50 мужчин.

– А, можете нас сфотографировать, – их глаза бесподобно чисты, в кого бы я не вглядывался, там было что-то притягательное.

– Да, конечно, – мне как раз этого и хотелось.

Делаю несколько снимков.

– Мне сейчас 35 лет, – рассказывает женщина с лицом мужчины, – я всю жизнь провела по таким заведениям, в детском доме мне дали имя и фамилию, ни отца, ни матери, пробыла там до 18 лет, потом перевили сюда. Но здесь не все такие. Многих сдают родственники. Потому что не могут читать и писать научиться.

Какие же восхитительные глаза – рыжая худощавая девушка с усыпанным веснушками лицом украдкой бросает на меня свой взгляд и, застенчиво улыбаясь, отводит его в сторону. Меня обдает чем-то светлым. Сам схожу с ума. Я хочу туда снова. В ее глаза.

– Здесь все люди, – рассказ продолжается, – с потерянным счастьем. Все мы – брошены и никому не нужны, а ведь каждый человек должен быть кому-то нужен. Своего счастья здесь ни у кого нет, поэтому каждый охотится за чужим счастьем.

Меня поразила глубина нашего ненавязчивого разговора, возникшая совершенно без раскачек. Больше всего я не ожидал встретить здесь четкое человеческое самосознание, но наткнулся именно на него. Женщина с лицом мужчины, пациентка психушки, мыслила так же грамотно, как и не многие мудрые люди вне специального учреждения. Это были юродивые, запертые в клетку. Не вписывались в социум, искусственно созданный людьми. Если не умеет писать и читать, то это не значит, что не мыслит и не переживает. Общество списывает со счетов тех, кто не играет по его правилам. Тот, кто сошел с дистанции, обрел свободу. Болезнь души – всегда путь к очищению. Святость в древние временя приходила людям через самые сильные муки и страдания. Предполагаю, что среди 500 больных такие здесь есть, но их спрятали от человечества. В моем лице оно имело получасовую аудиенцию у Бога. Неожиданно выбежала медсестра с охранником, меня выпроводили вон, спустя два дня я снова стоял у ворот интерната, жажда продолжить беседу не покидала меня все это время, на этот раз легально.

– Вы можете обострить их заболевание, – утверждал мне в своем кабинете главный врач, – их личность разрушена, ничего путного они вам сказать не смогут. Все их высказывания – бред, далекий от реальности. Для вашей диссертации по философии вы там не найдете никакого смысла. Это тяжело больные люди, находящиеся на принудительном лечении.

Гостей здесь не ожидают. Политика – это убеждение в том, что интересы человека, масс – есть интересы руководителя.

– Мне еще доложили, – продолжил Олег Александрович после телефонного звонка, – что вы на днях проникали в наше закрытое учреждение нелегально. Как вам это удалось?

Сейчас мне скрутят руки, обколят лекарствами и закроют здесь навсегда.

– Материализовался, – отшутился я.

– Изначально к вам возникла бдительность, теперь недоверие. До свидания. Охранник проводит вас к выходу.

Администрация бережно охраняет своих пациентов от внешних воздействий, тотальностью убеждения белое может стать черным, а черное белым. Нередко пациенты отчасти понимают это, что вырастает в недовольство администрацией, власть снова лишает их покоя, тем самым, сохраняя свою роль в их мозгах, для кого-то позитивную, для кого-то негативную. До тех пор, пока в мозгах земная власть будет играть главную роль, люди будут управляемым стадом, стремясь переманить которое на свою сторону, любой политик в междоусобной войне сеет раздор и смакует падения оппонента. Политика профессионально производит смуту. Это еще не убийство, это мышление. Согласно генетической экспертизе генератор зла работает в человеке на обостренном чувстве собственной ущемленности.

– Почему мы должны расходиться, – возмущался бородатый мужчина на грандиозном антитеррористическом митинге в центре Москвы, собравшем сто тысячную толпу, – эта наша земля. У вас нет ничего святого. Организуем круг, не расходимся.

Женщины боязливо взялись за руки, окольцевав своими телами мемориал из пары десятков восковых свечей, нескольких букетов цветов и трех меховых детских игрушек, спонтанно родившийся на брусчатке Васильевского спуска усилиями неравнодушных масс. Проходящие мимо люди останавливались, вносили свой вклад, кто-то поставил иконку, лежали чьи-то четки, молчали, думали, шли дальше, митинг уже давно закончился, политики выступили, большинство участников рассосалось.

– Повторяю, – говорил в матюгальник сотрудник правоохранительных органов, – перенесите, пожалуйста, свечи к храму. Освободите место для возобновления автомобильного движения, люди в машинах ждут.

– Вы – нелюди, – смутьян продолжал возмущаться и мнить себя центром вселенной, но отряд женщин оказался не стойким, убеждений милиционера стало достаточно, чтобы взаимопонимание возобладало на эмоциями, группа передвинулась к церкви.

Смиренно стать выше своих личных переживаний, интересов, приоритетов, стремлений и желаний, какими бы благими они не казались, позволяет гармонично встать в реальный, истинный мир, но именно с мощными личными переживаниями можно замахнуться на изменение реальности, что без столкновений в той или иной сфере не происходит. Лет пять назад, из нас четверых Парубок был наиболее продвинутым футбольным фанатом, он постоянно сидел на Западном-В секторе еще не отреконструированного стадиона «Локомотив» вместе с хулиганской основой и околофутбольной бандой «Флинтс Крю», многих хорошо знал в лицо, но на ярую внематчевую активность не решался. Довольствовался пивом и агрессивным хоровым пением. Как и большинство других. Но кто-то садился рядом с настоящими хулиганами и испытывал драйв, а кто-то по дешевке прописывался на трибуны за ворота вместе с подростками и получал от ментов дубиной по башке. Хулиганы в раз могли превратиться в единый и смелый кулак и выгнать милиционеров с сектора, надавав им пинков, это были решительные люди, которых не пугали погоны власти. Такими они были, по крайней мере, пока были рядом друг с другом. На секторе с хулиганами, если мусора начинали бить или винтить кого-то одного, то за него сразу вступались все, толпа, мусора ретировались, прибывал ОМОН в касках и очень часто бил всех без разбора, а иногда просто стоял под трубунами для устрашения. Погнать ОМОНовцев было успехом. За воротами были фанатики помладше, и трибуны с ними были вотчинами легавых. Там никто не за кого не вступался, каждый был рад, что забирают и пинают не его. Не было организации и лидеров. Но каждый подросток стремился к этой организации и восхищался Западом-В иногда больше, чем самим футболом.

– Если б знали вы, что за сволочи, все московские му-со-ра.

– А, ну-ка, давай-ка, уебывай отсюда, Россия – для русских, Москва – для москвичей.

– Хулиган донт-стоп, хулиган донт-стоп.

Когда это складно и бодро скандирует 500 молодых бритоголовых отморозков, то чувствуешь себя среди них куда лучше, чем на скучной лекции в институте среди 25-ти представителей разношерстного студенчества. Поэтому я и ездил на матчи, сначала редкие домашние, потом все домашние, а затем редкие, но выездные. Иной домашний матч был покруче выездного. В тот вечер в Москве «Спартак» играл против «Зенита». Мы пили пиво и отслеживали движняки на пяточке перед кассами. Парубок уже давно вычислил многих основных бойцов, которые находились в ожидании чего-то. Мы стали ждать того, что ждали они. Таких, как мы, здесь шарилось очень много, но не опытный глаз ни о чем бы и не догадался.

– Пошли, – отрезает Парубок.

– Куда?

– Со всеми.

Основа срывается, за ними цепляется еще большее число людей, кто-то отламывает какую-то железяку, толпа поднимается на мост и двигается вдоль Щелковского шоссе. Нас несколько сотен. Адриналин медленно начинает подниматься выше уровня. Незабываемые всплески, ради них все и происходит. Тогда центровые фанаты еще не мелькали в радио-эфирах и на ТВ, всем было достаточно улицы. Прохожие в шоке. Идем, какой-то лысый тип орет, чтобы все встали плотнее. Где-то вдалеке слышится гул голосов. Понеслось. Теперь мы бежим. Суета. Опять отламываются подручные материалы, какие-то перцы вооружаются древками флагов, торчащих возле какого-то здания. Пьяный Кирпич наиболее активен из нас, он натыкается на лежащего зенитоса и хуячит его ногой, к шарфику питерца бросаются человек пять, и он уходит на сувенирные лоскутки. Где-то вдалеке слышится гул сирен. Сбавляем ход.

– Вперед, уроды! Вперед! – лысый тип гонит нас по курсу и не дает опомниться. Через несколько метров я натыкаюсь на мусора с автоматом. Стреляет в воздух. Они выстраиваются в ряд. Это уже не шутки. Делаю умное отвлеченное лицо, мол, я тут случайно оказался, и сворачиваю в переулок, по которому иду в диком напряжении. Могут выстрелить, могут дать пизды, могут увезти на козле.

– По факту прошедших беспорядков, – говорил диктор стадиона в течение нескольких следующих домашних матчей, – возбуждено несколько уголовных дел.

Кого поймали, того засудят. Страшно, конечно, но спустя некоторое время я поехал с Парубком в «Сокольники», где был назначен сбор сил для махача с фанатами ЦСКА. В тот день был долгожданный дерби. Стоим, ждем, проходит часа полтора, вокруг куртки-бомберы, джинса и башмаки-говнодавы. Нами усеяна вся площадь, сотни три человек. И в этот момент на горизонте появляются враги. Слышится звон разбитых витрин продуктового магазина. Мы бежим на них, они бегут на нас, над головами летят бутылки. Начинаются локальные перемахи. Приезжает одна мусорская машина, сделать ничего не может, она беспомощно крутится на площади, какой-то тип подходит к ней вплотную и со всего размаха бросает в лобовое стекло пивной батл. Рядом кому-то в бошку попадает камень, хлещет кровь, кто-то достает бинт и начинает перевязывать пострадавшего. Опять сирена, опять мусора с автоматами. Беспорядки угасают, нас конвоируют до метро. Переживаний масса и главное, таких, что не каждому даны. Этим и притягателен фанатизм, под каким флагом он бы не выступал. Величие. Захватывающие события. Организация, лидеры, стратегия. Пятьсот агрессивных мужиков от 16 до 40, проникнутых ненавистью, в самом центре Москвы беспрепятственно устраивают массовое побоище, круша друг друга, витрины и черепа представителям земной власти. Мы были боги, хоть и на пять минут.