Текст книги "Венера туберкулеза"

Автор книги: Тимофей Фрязинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Девочки интересуют? – она остановила меня, когда я наворачивал уже третий круг об станцию метро «Комсомольская».

– Да. Мне надо на два часа. Где-нибудь здесь.

Наверное, придется сношаться в отцепленном вагоне. Хоть бы было купе.

– 1400 рублей.

– У меня только тысяча. Пусть будет за час.

– Со мной пойдешь?

Эта женщина прочитала мои мысли. Счастье есть. Как удачно все обернулось.

– Да.

– Пошли.

– Куда?

– У нас комната на Ленинградском вокзале есть.

Обалдеть. Я предполагал алкоголический притон и пропитую грязную мразь, а сейчас, минут через 15, я стану обладать стройной красоткой с пронзительными глазами и развратным нутром в гостиничном номере. Уютный душ после диспансера. Страстная девчоночка. Раздену ее, обниму, приласкаю, буду целовать, если она в этой жизни оказалась здесь, на трех вокзалах, то ей, по любому, тоже необходима любовь. Так то мы и встретились. Какая хорошенькая. Когда мы стояли возле гостиничных номеров, я продолжал ненасытно разглядывать ее. Грудки выпирали. Шлюшка отзвонила сутенеру, пришел парнишка, я отдал ему деньги, у нее как назло в сумочке не оказалось ключа. Так…

– Я пойду к Нинке схожу, у нее ключ с прошлого раза.

Мы остались, она ушла, я решил разбить тишину:

– Как работенка?

– По всякому бывает.

– Неожиданностей много?

– Привык.

– Ко всему привыкаешь. Со временем. Я сейчас учусь в духовной семинарии, – вру, а месячная небритость тому в подтверждение, – но пока не могу привыкнуть ко многому. Поэтому мы с тобой и пересеклись.

– А я боксер. Бывший.

Мне захотелось хотя бы ему раскрыть переживания своего внутреннего мира.

– Нас там многому учат, но главное я понял сам. Жить по правде и честности очень сложно. Окружающие сразу начинают твоей добротой пользоваться. Многие вообще добро как слабость расценивают.

Стоило из уважения к просьбе другого один раз сбегать в тубанаре за водкой, как на меня стали буквально наседать по этому вопросу по несколько раз в день. Просьба стала поручением. Стоит один раз выполнить услугу, как она начинает превращаться в обязанность. Тяжел крест человеколюбия. Такой жизненный расклад тревожил мое самолюбие, я был беспокоен своей ролью в больничном обществе. Статус – это громадная жертва во имя смирения.

– Ты не прав, студент. Если тебя волнует, что кто-то пользуется твоей добротой, то, значит, она у тебя не бескорыстна. Значит, ты за нее хочешь что-то получить.

На его мобильник раздался звонок, он внимательно кого-то выслушал.

– Пойдем в бар. За ключом.

Мы пересекли помещение вокзала. Напряжение во мне определилось уже безапеляционно. Это точно кидалово.

– Подожди здесь, – сутенер юркнул в забегаловку, я остался у входа и наблюдал итог спектакля, где мне была отведена роль лоха.

Не отпускать ни на шаг. Откуда-то как назло вырастает мутный бедолага:

– Как пройти к пригородным электричкам.

Его перекошенная фигура преграждает мне дорогу в бар.

– Туда, – отмахиваюсь я.

– Куда? Куда?

– Вон туда!

– Вон туда?

Грамотный спектакль.

– Да отъебись ты.

Врываюсь в полупустое кафе. Наверняка он на кухне. Подбегаю к стойке. Нет, он не на кухне. Напротив стойки второй зал и вторая дверь. Она издевательски покачивается. Только что из бара кто-то вышел на улицу и исчез. Лох остался один. Продуманно все было отменно. Заслуживает уважения. Билет на игру – штука.

– Все бабы в той или иной мере проститутки, – многократно утверждал Гениколог, – им нужны от нас деньги и хуй. Я водку жрал только потому, что моей жене больше ничего от меня не надо было. Она мне всю жизнь испортила. Да, Андрюш?

– Абсолютная правда.

Гениколог в деле алкоголя был закодирован и спокоен, а майор имел в туберкулезной больнице репутацию первого пьяницы. Из палаты он практически не выходил, выливая весь свой негатив переживаний на нас.

– Меня моя стерва сюда загнала, – рассказывал он о своей семейной жизни, – пока я работал и денюжку приносил в дом, она ласковая такая была, улыбчивая. В милиции нас не обижали, благодарили частенько. Не скажу, что не брал, но не вымогал. А как на пенсию ушел, эта змея за человека считать перестала. Дочку против меня настраивает. И это чувствуется. Прошлый раз, когда я ездил домой, она меня обняла, а через месяц уже не подходит близко, сторониться, как будто я чужой ей какой-то. Не отец. Мать ее, пока я болею, любовников открыто водит в дом. Мы разводиться будем, и я останусь один.

С каждой неделей Андрей хандрил все больше и больше, но плакал он реже, чем Белочка. В основном, или скандалил или прибывал в задумчивости. Слезами, даже если их нет на глазах, в туберкулезном диспансере насквозь пропитаны стены. На мои глаза слезы наворачивались в душевой комнате. Пару раз. Это был храм, где можно было побыть одному. В больнице очень не хватает одиночества, хотя все как раз им и загнаны сюда. Одинокие люди в густонаселенной комнатушке. Отчаяние и отсутствие перспектив на будущее никогда не обходят стороной невольных жителей этого дома скорби. Бесподобная энергетика. Мы не здесь становимся такими, такими мы уже приходим сюда. Коллизии жизни. Уровень внутренних неурядиц зашкалил. Поломанные люди. В дыму сигаретного дыма палаты туберкулезников, в череде пьянок и похмелий, в гамме депрессий и печали, за бухлом здесь бегают даже ночью. Сигареты медсестре, чекушку охраннику, три бутылки себе. Врачи все прекрасно понимали и относились к утреннему запаху перегара сдержанно. За ним скрывался запах слез. Плачущий, идет по пути страданий, проложенном неудачами в его мозгу. Жалость к себе – это точка зрения, формирующаяся годами. Страдание личностно, сострадание – это человечность, но тот, кто вообще не страдал, никогда не почувствует другого человека в минуту его боли. Когда, наконец-то, находишь выход из своего одиночества, когда встречаешь близкое сердце и ощущаешь приближение счастья, то утрата этого расценивается как жизненный крах. Даже если тебе чуть больше 20 лет. Поэтому, когда однажды Хазар вышел покурить, сел на ступеньках своего подъезда, то по его щекам потекли капли слез:

– Жизнь такая жестокая. Маринкина мать продает свой бизнес здесь, и где-то через месяц они всей семьей уезжают на Камчатку. Навсегда. Это был мой самый близкий человек на всей Земле, и сейчас от меня ее увозят. Я никому не мог доверять так, как ей. Что будет дальше, я не знаю. Второй день уже плачу, как маленький мальчик. Сегодня я не выдержал и вмазался. Одному жить не хочется.

Я прекрасно понимал Хазара, его переживания были мне знакомы, но сострадания в тот ветреный неприметный день мною почувствовано не было. Трагизм окунает любовь в вечность, но человек всегда предпочитает удовольствие и мимолетность. Получить все сразу равносильно смерти. Судьба очень часто дает нам попробовать на вкус маленькие кусочки счастья, цену которым мы узнаем, только потеряв их, но зато мы теперь прекрасно знаем то, что надо отдать, чтобы этот кусочек опять пронесся чуть ближе к нам. Дойти до точки – это значит получить возможность начать писать совершенно новое предложение и то, каким ему быть, зависит от нашего усердия много больше, чем от качества чернил, размера бумаги или выделки письменного стола.

– Наверное, я слишком много дерьма совершил в этой жизни, – изливал Хазар, – что меня она так опрокидывает. Все мое будущее было связано с Мариной, все мысли.

Хазар знал всех наркоманов района. Все наркоманы района знали Хазара. Он пару раз забрасывал мне в тубанар куски гашиша. Наркотик прекрасно позволял мне убегать от невыносимой порой больничной действительности и служил, по заверениям чеченца Расула, отменным отхаркивающим средством. Чеченец был слишком надменен в своем поведении, обойдется без гашиша. С Дмитрием мы ограничивались общими фразами до тех пор, пока я не предложил ему незамедлительно проследовать в душ как раз в тот момент, когда он маялся от безделия.

– На хуя?

– Для решения вопроса с наркосодержащим веществом, – пояснил я.

На мой гашиш он неожиданно и приятно ответил своей травой. Страсти сближают. Бывало, в пустующей по выходным палате я раскуривался в одиночку, а потом забрызгивал кумар вонючим одеколоном Белочки и шел компостировать мозги медицинской сестре. Мы запрещали ему пользоваться этой туалетной водой, он что-то недовольно бубнил, и выходил одеколониться в коридор. Тяга к прекрасному и сослужила ему недобрую службу. Заведующая отделением, конечно, была в курсе, что Белочка сильно пьет. Говорили, что в каждой палате есть человек, который за небольшую к себе благосклонность со стороны врачей, за назначение курса лечения современными лекарствами, отвечал на те или иные их вопросы. Но, в первую очередь, современными лекарствами лечили тех, кто лежал в платных палатах-одиночках. Не начальство вербует стукачей, а сами люди, в надеждах на особое внимание, идут на сотрудничество. Когда этого не происходит, администрация начинает поиск сама. Скользкие вопросы однажды пришлось услышать и мне. Дело касалось Белочки. Заведующая утверждала, что, проходя мимо мужского туалета, она заглянула туда, и наткнулась на судорожного Белочку с чекушкой в руках. Среди белого дня это было не позволительно, бедняге дали два дня на подведение итогов, снимки, анализы, и назначили число выписки. Белочка стал утверждать, что такого не было, из чекушки в туалете он не пил. Очная ставка закончилась скандалом. Заведующая была взбешена, спустя некоторое время меня вызвали в ее кабинет.

– Тимофей, – начала она, – вы – человек с высшим образованием, – теперь я понял то, почему в народе высшее образование вызывает некие подозрения, – с хорошей, престижной работой, скажите, только между нами, Сергей П. пьет?

Хочет, чтобы я стуканул.

– Ни разу этого не видел, – вру я, глядя ей в глаза.

Предательство всегда подлее лжи, сомнений нет, я спокоен.

– Точно?

– Точно.

Вряд ли этот разговор что-либо мог изменить, свое решение начальство не меняет, Белочка покидает нас недолеченным, а это значит, что новую вспышку туберкулеза ждать ему придется не долго. Нас держат здесь по полгода еще и потому, что вне строгого диспансерного режима ежедневно принимать лекарства многие по своему образу жизни не в состоянии, а при том, что излечиться можно, только пройдя полный курс, режим – это здоровье. Туберкулез – это образ жизни. Когда выписывают сопалатчика, то всегда одолевает любопытство на счет того, кого подселят на его место, а выписавшиеся еще несколько раз наезжают в больницу проведать тех, с кем свела нелегкая. Потянуло и Белочку.

– Я думал-думал, думал-думал, – делился он своими переживаниями в курилке, – когда это меня Тоня видела с чекушкой, и понял. Не было такого.

– Может, все таки ты в беспамятстве находился. Или заведующая врет?

– Не было! Не было! – орал он в гордом исступлении, – Это не чекушка была. Это был флакончик одеколона…

Полезная штука, он отменно перебивал наркотические запахи, но найти новую невесту Белочке не помог.

– Жениться хочу, – постоянно заявлял он.

Под непродолжительные ухаживания попала процедурная сестра, повориха и несколько женщин-туберкулезниц. Дальше шоколадки дело никогда не двигалось. По-другому сложилось у Димана. Он быстро нашел в диспансере любовницу, приближавшееся расставание с которой было ему тягостно. Его выписывают, она остается, и него семья, у нее семья.

– Знакомые брючки, – указал он на женскую одежду, сушившуюся в предбаннике ванной комнаты.

– Твое? – шучу я.

– Ебнулся что ли. Ксюхино.

Дмитрию было 33 года, он прошел войну в Преднестровье, был кантужен, и только работа на фирме «Марс» довела его до истощения и туберкулеза. В его ведении были холодильные установки и мясорубка «Шазель», позволявшая абсолютно все переделывать в знаменитые кошачьи и собачьи корма. Тут могли исчезать люди, но обычно исчезали килограммы окорочков, которые Диман перебрасывал через забор, предварительно позаботившись о создании тьмы и выбив фонарь. Чтобы видеокамеры не палили. Мясной цех, он и на «Марсе» будет мясным цехом. Любовь, она и в тубанаре будет любовью. Люди здесь знакомятся, люди общаются, люди создают семьи. Армянин Алик уже два года тяжело болеет, но именно в диспансере он встретил дагестанку Заиру, которая стала его любящей женой. Девушка терпеливо и преданно ухаживает за немощным мужем, который месяцами не выходит на улицу. Сил нет. Выходцев с Кавказа в диспансере не мало, они держатся гордым особняком.

– Мы ведем себя так, – говорил мне чеченец Мусса, – как вы нам позволяете себя вести.

Четыре хачика пришли в палату к Алику, напились, вышли ночью в коридор, зацепились к четырем русским, произошла массовая драка, милиция, выписывать хотели русских, ведь музыку заказывает тот, кто платит деньги, а врачи не дураки, поэтому и не свободны от финансового крючка. Русские подали заявление в милицию, хачам пришлось отступить, дельце замяли без последствий. Администрация заинтересована в богатых больных, нежели в бедных, но и здоровье, в свою очередь, зависит далеко не от врачей. Не они создали эту землю – и не им здесь заправлять.

– Наша больница – это бизнес, – говорил Гениколог, – тебя сначала сюда кладут, а когда понимают, что денег ты не даешь, то ищут любую возможность, чтобы тебя выписать, а на твое место положить нового человека, который будет благодарить.

В поисках лучшей доли он сорвался из своей нищей Тулы в Москву, где на собственной шкуре ощутил запах денег лужковской столицы. За 3,5 тысячи рублей в месяц Санька строил торговый центр Москва-Сити. Балки, бетон, плиты, цемент, ветер, мороз, голод, туберкулез. Москвичи, работавшие с ним в одной бригаде и выполнявшие те же трудовые обязанности, что и он, только за то, что они – москвичи, получали по 15 штук.

– Ненавижу Москву и москвичей, – неоднократно утверждал он, – все они зажравшиеся и жадные.

Москва в очередной раз была увешена афишами Недели высокой моды долго и полностью. Я съел приманку и решил пробраться туда, используя уже отработанный годами метод самой наглой лжи. Судьба занесла меня на это мероприятие далеко не случайно. Промежуточная станция, на которой надо найти билет на следующий самолет. Пересадки, сплошные пересадки. Гостинный двор на 4 дня стал меккой модниц Москвы. Показы шли каждый час с 2 до 8 вечера. Два подиума, окруженных сетью торговых лавочек с драгоценностями и одеждой. Красная тряпка. Дразнят и сразу впаривают. Человек на телефоне внимательно выслушал мою телегу. Я гнал первое, что лезло в голову:

– Известный писатель Вячеслав Курицын продюссирует книгу молодых публицистов о Москве, и нам срочно нужен вход во все закулисья Недели моды. Срочно!

Легче легкого. Для этого надо было всего лишь выслать факс-заявку от нашего издания. Со всеми этими факсами и заявками всегда много заморочек, тем более, когда ты пробиваешь тему не из офиса, а из туберкулезного диспансера. За возможность воспользоваться телефоном медсестра Катя брала яблоками, конфетами, селедкой и всем другим, что предлагали ей со своего стола пациенты. Промутить заранее аккредитацию не удалось. Мы пойдем другим путем. На прощанье я интересуюсь у далекого собеседника на счет его имени и фамилии. Это все, что у меня имелось, когда я в душном метро подъехал на «Лубянку», рядом с которой и происходило искомое действо. Темные личности в переходе поинтересовались, не надо ли мне чего-нибудь. Наркокидалы. На входе в Гостинный двор не знали человека с такой фамилией и именем, но я был так важен, убедителен и недоумен, что меня с удовольствием впустили бесплатно. Без документов.

– Пройдите вон туда, в организационный комитет, узнайте там.

Все, что мне надо, я уже оформил. Прохожу мимо организаторов, прямо к подиумам. Покупать дорогой билет никогда не бывает никакого желания. Внутри всем разливали кофе в бумажных стаканчиках, но маленький бутерброд стоил 60 рублей. Много красивых лиц, много красивой одежды. Как и у выступавших, так и среди публики. Очередной показ. Ждем начала. Люди все время двигаются. Посмотрели коллекцию, погуляли по прилавкам, пообщались, заново расселись, посмотрели другую коллекцию.

– Рядом с вами занято?

Я в очередной раз смотрю по сторонам в поисках хозяина каких-то бумаг, мерно покоящихся на обшивке стула слева от меня. Показ уже начался. Женщина хочет сесть. Уже не первая. Она ждет ответа.

– Нет, – наконец, говорю я, – и чей-то неприкаянный конверт перекачивает с соседнего стула в мои руки, освобождая последнее место в зале.

Интересно, что это. Мода отходит на второй план. «Елизавета Романюк. 1я ул. Машиностроения, д. 16 Дом моды «Вемина» Тел. 275-05-01» – печатными буквами значится на конверте. Запечатано. Могу совершить благородный поступок и отдать, могу воспользоваться случаем и не отдавать.

На подиуме идет показ коллекции как раз этой модельерши. Нелегкий выбор. Куда положить очередную деталь мозаики своей жизни? Что в конце обоих путей – неизвестно. Любопытство одерживает верх, дожидаюсь окончания дефиле, люди рассасываются, я вскрываю свое будущее. Читать чужие письма подло. Что же, что же там такое? «Господин Жан-Марк Лубер, – золотыми буквами на глянцевой бумаге, – имеет честь пригласить Вас на официальное открытие бутика Сеline». Однако. На следующий день еду в Крокус Сити Моолл без колебаний. Конверт выброшен, безымянный входной билет лелеем. Торговый комплекс, с мрамором, бассейном, фонтанами, звукозаписью пения птиц и хозяином-азербайджанцем Аразом Агаларовым. Милый дядечка.

– Сала малекум, – я подвалил к нему, когда уже изрядно нажрался, – я не ислам, но у меня в детстве был приятель-азербайджанец Рамиз, – и я во время опомнился, Рамису дали девять лет за героин и грабеж, рассказывать это здесь было неуместно, – очень хороший человек.

К 7 вечера я добирался туда в толчие часа пик. Большая автостоянка, дорогущие тачки, на пересечении МКАД и Волоколамского шоссе. Метро было невыносимо. Подземная жизнь – это ад. Банкет по случаю открытия бутика, по сравнению с этим, рай. Бесплатное шампанское и коньяк «Хенессис». Пять бокалов, три рюмки, я пьян и весел. Обилие главных редакторов глянцевых журналов, иностранных бизнесменов, деятелей мира моды и фотографов. Телки. Был Зайцев, был Юдашкин. Первый беседовал с бизнесменами, второй посылал в объектив воздушные поцелуи. Была актриса Мэри Попинс с молодым длинноволосым пажом в цветастой рубашечке. Она дала мне левый телефон. Старая кокаинщица. Фоткалось все. Сильно бухих не замечено. Часа два люди стояли небольшими группками человек по 3-5 и терли о своем. Плавно перетекающие друг в друга кружки. Всего человек 40. Высший свет. Английский обязателен. Мой старенький фотоаппарат ФЭД-5 привлекал внимание всех, кому он попадался в поле зрения. Это было далекое советское прошлое. Какой-то тип спросил, для кого я фотографирую.

– Для Бога, – ответил я.

Надо было как-то представляться в этом обществе, и я от души парил всем мозги:

– Один очень влиятельный даже не человек, имя его называть я не вправе, попросил меня прозондировать почву внутри бомонда.

Это настораживало людей, но вызывало уважение. Было бы иначе, если бы они услышали правду:

– Я из диспансера. Туберкулезного. Так, от безделья заняться нечем, вот и прикатил сюда. А то у нас вчера Ольга из одиночной палаты умерла. Осталось трое детей. Ей было лет 40, выглядела жутко, по костям свисала морщинистая кожа. Я избегал встречать ее взгляд.

Пафос публики не позволял найти с ними общего языка. Разговор не клеился. Чертовы нарциссы. Человек из журнала «Орtimuм» упомянул мне вскользь, что не сразу решился поехать на это мероприятие. Мол, стремно. Я взял у него телефончик и привозил в редакцию показать коллекцию фотографий с бомжами. С тех пор мы больше никогда не виделись. Кому-то стремно приехать на банкет отдахнуть, а кому-то приходится этот банкет обслуживать. Между кружками сновали официанты. Они были куда открытее, нежели посетители. Я перешучивался с ними намеками на наркотические темы. Подносы в их руках были уставлены пойлом и мини порциями явств. Все бы наше отделение сюда. Это бы активно поспособствовало выздоровлению. Туберкулезник пробрался на закрытую тусовку бомонда и обнимал Вячеслава Зайцева. Два часа циркуляции, и истеблешмент свалил разом и резко. Подошло время другой презентации. Какая-то группа представляет какой-то альбом в каком-то клубе. Где все повторится снова. Кружки, шампанское, фотокоры. ВИП-персоны пришли сюда специально для журналистов. Не люди, а образы. Не репортаж о событии, а событие для репортажа. Выдуманная хозяином бутика реальность. Посредством СМИ она станет настоящим, хотя это всего лишь рекламная компания. Отчеты об открытии этого бутика с красочными фотографиями заманчиво промелькнули в светской хронике популярных российских журналов. Мне тоже там понравилось, все такие красивые, культурные, друг с другом исключительно на «вы», это было непривычно, разгоряченный коньяком и не сумевший сесть никому на хвоста для дальнейших пати, я вернулся к отбою в тубанар, пацаны как раз замутили в пиво клафелин и собирались отпотчивать им молодых свежепоступивших телок.

– Собаку дожирать будем?