Текст книги "Больные ублюдки (ЛП)"
Автор книги: Тилли Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
2 глава
Хитэн
Два года спустя…
Они все ждали, что я что-то почувствую. Они все таращились на меня, пока мы стояли у могилы. Моего папу опускали в землю, и я отстранённо наблюдал, как его гроб помещали в могилу. Священник что-то говорил, но я не слушал. Я был слишком занят своими размышлениями над тем, что происходит с его телом, пока оно медленно увядает в этом деревянном ящике. Мне хотелось узнать, как выглядит его кровь на пятый день после смерти. Она вязкая и красная? Застывшая, как желе? Изменился ли ее цвет? Стала ли его кожа сухой, потрескавшейся, серой? От него воняло? Начал ли он гнить, отслоились ли его губы, обнажив ряды пожелтевших зубов?
Ко мне в ладонь скользнула чья-то рука. Мне даже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что это Куколка. Она единственная осмеливалась ко мне прикасаться. Она единственная со мной разговаривала. Именно так, как мне нравилось.
Я поднял глаза и обнаружил, что на меня с противоположной стороны могилы пристально смотрит Эдди Смит в этой его дурацкой шляпе. Он видел, как Куколка прислонилась головой к моей руке и крепко прижала ее к себе. Встретившись с ним взглядом, я ухмыльнулся, и мои глаза вспыхнули. Она моя. Когда-то она была с ним, но как только появился я, он перестал для нее существовать. Теперь в ее жизни остался только я. Я сказал Куколке, что если она хочет быть моим другом, ей придется избавиться от Эдди. Я не делюсь. Особенно с такими святошами вроде него. Она выбрала меня. В мгновение ока. У нее даже не возникло такого вопроса, кого выбрать, меня или Эдди. Она принадлежала мне… и она это знала.
Конечно же, Эдди это бесило. Я видел это по его лицу каждый раз, когда он таращился на нее, как на любимую игрушку, которую у него отобрали. Каждый раз, когда он смотрел, как его бывшая подруга обхватывает мою руку, он источал ненависть.
Он и должен был меня ненавидеть.
Я никогда ее не верну.
Я забрал ее…навсегда.
В последние два года Эдди приходил в поместье все реже и реже. Когда-то он был здесь завсегдатаем, но с тех пор, как тут появился я, его присутствие больше не требовалось. Я видел, как почти каждый день он наблюдал за нами через забор, но я позаботился о том, чтобы она дала понять Эдди, что ему здесь не рады.
Куколке он стал больше не нужен.
Я был всем, что ей когда-либо понадобится.
Я об этом позабочусь.
– Кролик? – голос Куколки отвлёк меня от Эдди и его на смерть перепуганного лица. Взглянув в ее печальные голубые глаза, я увидел, что она показывает на стоящего рядом с ней отца. Мистер Эрншоу протягивал мне ведро с землёй.
– Возьми горсть земли, сынок. Брось её в могилу, на гроб папы.
Я сделал так, как он просил. Но при этом, ни на секунду не выпускал из ладони руку Куколки. Она шмыгнула носом, и когда я снова посмотрел на нее, то увидел, что она плачет. Большим пальцем я стёр с ее щеки слезу, а затем слизнул слезу языком.
У неё был вкус соли.
Ее вкус.
Приятный вкус.
Священник сказал что-то ещё, а затем все пошли обратно к главному дому. Я увидел, как, впереди небольшой кучки людей, состоящей в основном из работников поместья, идёт мистер Эрншоу с «дядями», его деловыми партнерами. Мистер Эрншоу и его деловые партнеры практически никогда не покидали поместье. Мы находились здесь совершенно одни в сельской местности Далласа. Но со мной была Куколка. Так что меня это не заботило.
С тех пор, как я сюда приехал, я обучался на дому. Но, на самом деле, со мною, как и с Куколкой, никто не занимался. Поэтому всё своё время я проводил вместе с ней, пил с ней чай на ее чаепитиях и пытался научить ее читать и писать. Она старалась, но у нее не слишком получалось. Она знала основы, но почти всё ей давалось с огромным трудом.
Это выводило меня из себя.
– Кролик, хочешь зайти ко мне в спальню? – Куколка ещё крепче ухватилась за мою руку и прижалась щекой к моей куртке. Не сказав ни слова, я кивнул, и она повела меня в дом и в свою тихую комнату. Из главного зала этажом ниже доносились голоса взрослых. Но мне совсем не хотелось находиться рядом с ними. Они мне не нравились. Их присутствие будило во мне желание причинить им боль. Присутствие кого бы то ни было, кроме Куколки, будило во мне желание взять пистолет и пустить пулю в его тупую башку. Не знаю, почему. Я всегда так думал о людях, с тех пор, как себя помню. Большинство ночей я засыпал, представляя себе, как все они будут выглядеть мертвыми.
Куколка сидела на кровати, как всегда прижимая к груди свою куклу с фарфоровым лицом. Сегодня она оделась во всё черное. Было непривычно видеть ее в чем-то другом, без синего платья, белых гольфов и белого передника.
Мне это совсем не нравилось.
Я пошел к шкафу и вытащил оттуда одно из ее одинаковых синих платьев. Протянув его ей, я поймал на себе пронзительный взгляд ее больших, мерцающих голубых глаз.
– Переоденься в это.
Куколка посмотрела на свое черное платье и пальто.
– Папа сказал, что сегодня мне следует быть в черном. Чтобы почтить память твоего отца. Также как и на похоронах моей мамы.
– В черном ты меня бесишь. Ты должна носить цветное, – я снова пихнул ей платье.
Куколка нахмурилась.
– Ты всегда ходишь в черном, – сказала она и надула пухлые губки. – Почему же мне нельзя носить черное?
Меня начинало это раздражать.
– Я живу в тени. А ты нет. Ты живешь в лучах солнца… А теперь переодевайся.
Я уставился на нее и не сводил с нее глаз до тех пор, пока она не вздохнула и не взяла у меня из рук платье. Когда она, многозначительно топая ногами, прошла мимо меня в ванную, мою грудь наполнила единственная возникшая за весь день эмоция. Я почувствовал, как уголок моего рта слегка дёрнулся вверх. За всю свою жизнь я не был так близок к улыбке, как сейчас.
И только из-за нее.
Она всегда была яркой. Полной жизни. Задевала меня за живое.
Бросив на стул длинную черную куртку, которую специально для сегодняшнего дня купил мне мистер Эрншоу, я сел на кровать, опустил руку в карман жилета и вытащил часы. Я пробежал пальцами по циферблату и посмотрел, как подрагивают стрелки. Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так...
Дверь ванной открылась, и оттуда вышла Куколка, снова одетая в синее платье. Сбоку висела ее кукла Алиса. Куколка улыбнулась и развела руки в стороны, ожидая одобрения. Она знала, что очень нравится мне в этой одежде.
Только в этой одежде.
Моя ожившая, дышащая кукла.
Она подошла к своему туалетному столику, присела на стул и, взглянув на меня в зеркало, застенчиво улыбнулась. Она напевала про себя одну из песен с кассеты своей мамы. Я узнал эту песню. Она всегда пела и танцевала под эту песню. Снова и снова, каждый день. Мне было все равно. Мне нравилось смотреть, как она танцует.
Я поудобнее уселся на кровати, прислонившись головой к стене, выкрашенной в ярко-желтый цвет. Куколка потянулась к стоящему у нее на туалетном столике тюбику помады – к помаде ее мамы.
Розовая.
Она была ярко-розовая.
Она накрасила губы помадой, побрызгала духами себе на шею, а потом села рядом со мной. Когда мы с ней играли, она всегда наряжалась. Наряжалась и устраивала послеобеденные чаепития. Английский акцент и ярко-розовая помада. Сбоку возле кровати стояла фотография ее мамы. Было очевидно, что ей хочется выглядеть так же как она. С ее розовой помадой и длинными белокурыми волосами, ей это удавалось.
– Кролик? – Куколка легла рядом со мной.
– Да?
– Тебе грустно? – ее глаза были такими большими. Я увидел в них слезы.
– Мне не грустно, – твёрдо ответил я и, скользнув вниз, посмотрел ей в лицо. Куколка снова пахла розами – мой любимый аромат. Эти духи… её…
Куколка положила мне на руку свою ладонь.
– Умер твой папа. Это печальный день. Ты…, – она казалась взволнованной. – Если хочешь, то можешь поплакать. Все в порядке. Я никому не скажу.
Я нахмурился.
– Я не плачу.
– Никогда?
– Никогда, – я попытался вспомнить хоть раз, когда я плакал. Такого никогда не было.
– Ты не будешь скучать по папе?
Я задумался над ее вопросом. И честно ей ответил.
– Нет.
Куколка ахнула.
– Но ты ведь скучаешь по своей маме, да?
Я покачал головой.
– Нет.
Прищурив глаза, я пристально разглядывал потрясенное лицо Куколки. Я подумал о своей маме. Вспомнил, как она высадила меня у ворот поместья Эрншоу. Представил, как она наблюдает за мной на кухне, прежде чем меня бросить. Подумал о том, как она плачет по ночам, шепча мое имя.
И совсем ничего не почувствовал.
– Она ничего для меня не значит. Никто ничего для меня не значит.
Куколка порывисто втянула в себя воздух, я почувствовал, как что-то обожгло мне грудь.
– Я… я тоже для тебя ничего значу, Кролик? Даже я? Твоя Куколка? – из уголка глаза выскользнула слезинка и скатилась вниз по ее щеке. Я увидел, как упала капля, и что-то у меня в животе оборвалось. У нее задрожала нижняя губа.
Я выдернул руку из ее ладони и вытер слезу большим пальцем.
– Только ты.
Куколка затаила дыхание, всматриваясь мне в лицо. Я взглянул вниз, не понимая, что это за чувство у меня в груди, а теперь и в животе.
– Что? – шмыгнув носом, спросила Куколка. Она взяла мою ладонь и крепко сжала.
Я посмотрел на наши руки, лежащие между нами на матрасе, и попытался представить, какой будет моя жизнь, если Куколка меня бросит. Если я ее никогда больше не увижу, также как маму и папу. В этот раз я уже не почувствовал пустоты…Я почувствовал всё. Я ощутил у себя в крови такой неистовый огонь и гнев, что у меня защипало в глазах.
– Ты что-то значишь, – стиснув зубы, сказал я. – Ты не такая как все. Мне на всех насрать. На всех до единого…кроме тебя.
Дрожащие губы Куколки медленно расплылись в улыбке. Она обхватила меня руками и обняла. Я никому не позволял к себе прикасаться, никому кроме нее. А она только и делала, что ко мне прикасалась – держала меня за руку, обнимала. Она не отрывала от меня рук.
Никто и никогда ко мне так не приблизится.
– Хорошо, – вздохнула она. – Потому что ты мой самый любимый человек. Самый-пресамый, какой только существовал на всём белом свете.
Ноющая рана в животе исчезла.
Куколка легла на спину, положив руку под голову.
– Теперь ты будешь жить с нами, Кролик.
Я кивнул. Мистер Эрншоу сообщил мне об этом после смерти моего отца. Сказал мне, что теперь он мой законный опекун, и что это было согласовано с моим папой, как только я приехал сюда жить. Если с отцом что-нибудь случится, я буду принадлежать мистеру Эрншоу. Теперь я принадлежал ему. Он сказал, что подготовит для меня комнату.
Мне хотелось, чтобы моя комната была рядом с Куколкиной.
А еще больше мне бы хотелось просто жить с Куколкой в одной комнате. Я все равно почти не спал.
В дверь постучали. Мы сели только тогда, когда вошла Куколкина няня, миссис Дженкинс. Увидев нас, лежащих на кровати так близко, она прищурила глаза.
– Хитэн, – произнесла она. – Мистер Эрншоу хотел бы видеть Вас в своем кабинете.
Она посмотрела на Куколку и сложила руки на груди.
– Где Ваша траурная одежда, Эллис? В такой скорбный день неуважительно носить цветную одежду.
– Я велел ей переодеться, – сев прямо, сказал я. Мне не нравилась миссис Дженкинс. Не нравилось, как она разговаривала с Куколкой, как вертелась вокруг нее.
– Я хочу, чтобы она всегда ходила в цветном, – Миссис Дженкинс посмотрела на меня. Я взглянул на нее, и мои губы изогнулись в презрительной ухмылке. – И никогда не надевала черное.
Кровь отлила у нее от лица.
– Пойдёмте, мистер Джеймс, – нервно проговорила она и повернулась к двери. Я посмотрел на Куколку. Она сидела, опустив голову и ссутулив плечи. Я встал с кровати и приподнял пальцем Куколкин подбородок. Она медленно подняла голову, а затем, в конце концов, и глаза.
– Я скоро вернусь, – пообещал я и кивнул головой в сторону ее любимой книги, лежащей на тумбочке. – Как приду, почитаю тебе.
Она улыбнулась, и все снова стало хорошо.
– Мистер Джеймс!
Я резко повернулся к миссис Дженкинс, которая, постукивая от нетерпения ногой, ожидала меня у двери.
Сунув руку в карман, я провел пальцами по циферблату часов и последовал по коридору за миссис Дженкинс. Мы шли по служебному ходу в кабинет мистера Эрншоу.
Миссис Дженкинс оглянулась на меня. Встретившись со мной глазами, она быстро отвела взгляд.
– Сегодня здесь нет детей, – заметил я, когда мы остановились у частного лифта, который должен был отвезти нас в коридор, где располагался кабинет мистера Эрншоу.
Миссис Дженкинс застыла. Она медленно повернулась ко мне лицом.
– Ч-что Вы имеете в виду?
Я внимательно ее рассматривал. Кровь у нее под кожей прилила к ее обрюзгшему лицу, и от этого у нее раскраснелись щёки. Мне стало интересно, как эта кровь пахнет. Я задумался, как быстро она хлынет у нее из вены, если я перережу ей горло ножом.
– Этот коридор, – я замолчал, сфокусировав всё свое внимание на лихорадочно колотящемся пульсе у нее на шее… «Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так», – отстукивал он, заманивая меня. Он бился все быстрее и быстрее, словно в любой момент может взорваться у нее на шее. – Я видел, как по ночам по этим коридорам ходили дети, которых привозили к парадной двери под покровом ночи в фургоне с тонированными стёклами.
Она нервно сглотнула.
– Я видел, как Вы и Куколкины дяди забирали их в этот дом, а затем отводили на этот этаж. К служебному входу в кабинет мистера Эрншоу.
У миссис Дженкинс отпала челюсть, она попыталась было что-то сказать, но в этот момент раздался сигнал прибытия лифта, и двери открылись. Мы вошли внутрь, и когда двери закрылись, я добавил:
– И мальчики, и девочки. Я бы сказал, примерно моего возраста.
Миссис Дженкинс чуть сгорбилась и покачала головой.
– Ей Богу, Хитэн, у Вас такие странные галлюцинации. Вы не видели здесь ничего подобного, – она нервно рассмеялась до боли раздражающим смехом. – В этот дом посреди ночи приходят дети? Интересно, зачем это?
Она лгала.
Я не знал, почему.
Я их видел.
Я это знал.
И она тоже.
Дверь открылась, и я проследовал за ней в кабинет. Миссис Дженкинс постучала и, придержав для меня дверь, пропустила меня вперед. Затем она ушла и оставила меня там одного.
Я оглядел комнату. Мистер Эрншоу сидел за столом, а Куколкины дяди расположились у камина. Они всегда были здесь. Я так понял, что некоторые из них жили в этом доме – он был достаточно большим, и я редко видел, чтобы они когда-нибудь покидали поместье.
Всего было шесть дядь, и пока я там стоял, все они глазели на меня.
– Хитэн! – Мистер Эрншоу встал из-за стола. На нём как всегда был черный костюм в тонкую полоску. Его темные волосы были гладко зачесаны назад, и он держал в руке сигару.
Он остановился передо мной и положил руку мне на плечо. Я замер. Он не был Куколкой. Никто, кроме нее, не смел ко мне прикасаться. Я уже было собрался отбросить его руку, как он вдруг ее убрал и присел на край стола.
– Ну, как ты, сынок? – он покачал головой. – То, что случилось с твоим отцом, это такая трагедия. Несчастный случай. Мне очень жаль. Жизнь порой так несправедлива.
Я не ответил. Вместо этого я взглянул на Куколкиных «дядь» – я знал, что на самом деле они ей никакие не дяди, а только деловые партнеры ее отца, которых она знала всю свою жизнь.
– Как ты относишься к тому, чтобы теперь пожить здесь? В этом доме, вместе с нами? – я снова сосредоточил свое внимание на мистере Эрншоу.
– Хорошо.
Мистер Эрншоу улыбнулся, протянул руку и провел пальцем по моей щеке. От его прикосновения у меня по спине пробежали мурашки. Мне не хотелось, чтобы он меня трогал. Мистер Эрншоу опустил руку и подошел к небольшому бару в дальней стороне комнаты.
– Мы приготовили для тебя комнату. Она будет на этом этаже, недалеко от моего кабинета…
– Я хочу жить рядом с Куколкой.
Мистер Эрншоу повернулся и подошел ко мне с бокалом спиртного в руке. Я нахмурился.
– У тебя был трудный день. Ты это заслужил, сынок. Виски всегда улучшает настроение, – он сунул напиток мне в руку.
– Я хочу быть рядом с Куколкой. Я хочу жить с ней в соседних комнатах.
– Значит так, сынок, – он помолчал. – Я вижу всё, что между вами происходит. Поэтому поселить вас рядом было бы… не совсем уместно.
Он улыбнулся, и мне захотелось выдрать ему все его белоснежные зубы.
– Эллис всего девять лет. Совсем скоро ей исполнится десять, – он мне улыбнулся, и от этой улыбки у меня зашевелились волосы на затылке. – Не успеешь и глазом моргнуть, как она станет старше, уже не ребенком, а скорее юной женщиной, и будет проводить больше времени наедине с собой и с кем-то другим. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, да? Тебе уже одиннадцать, почти двенадцать. Ты уже юноша, и поэтому я хочу, чтобы ты был ближе ко мне. Чтобы защитить тебя.
Я почувствовал, как мои брови поползли к переносице, но не успел я открыть рот, чтобы с ним поспорить, как мистер Эрншоу меня обнял.
– Давай, выпей с нами, – он подвел меня к расставленным в круг креслам, и я сел на свободное место рядом с ним. Я встретился глазами с каждым из мужчин. Они все смотрели на меня.
Меня раздражало то, как они на меня смотрели. От этого у меня в жилах застыла кровь… став ещё холоднее, чем была.
– За Дерека Джеймса, – мистер Эрншоу поднял бокал в честь моего мертвого отца. Дяди повторили его слова и выпили виски. Мистер Эрншоу приподнял мой бокал и подтолкнул его к моему рту. Я помотал головой, не желая пить – мне никогда раньше не приходилось пробовать алкоголь – но он не отставал до тех пор, пока край бокала не уперся мне в губы. Он его наклонил, и виски полилось мне в горло. Он не опускал бокал, пока я не почувствовал жуткое жжение и не закашлялся. Бокал упал на пол, не разбившись. Я вытер рот и потрясённо уставился на мистера Эрншоу. Он обхватил ладонью моё лицо.
– От этого ты сразу почувствуешь себя лучше, сынок. Поверь мне. Это поможет тебе… расслабиться. Тебе очень быстро начнёт нравиться и его вкус, и производимый им эффект, – пауза. – Мы хотим, чтобы ты стал с нами менее напряженным. Мы теперь твоя семья.
Вдруг у меня закружилась голова и комната начала вращаться. Меня это бесило. Мне не понравилось то, как действовал на меня алкоголь. Мне не нравилось терять контроль над ситуацией.
После этого я, видимо, отключился. Когда я открыл глаза, то обнаружил, что миссис Дженнингс грубо тащит меня в мою новую спальню. Она располагалась всего через две комнаты от кабинета мистера Эрншоу. Миссис Дженнингс открыла дверь, и я вошел внутрь.
Комната закружилась, я упал на кровать и заснул.
Я так и не вернулся к Куколке и не почитал ей.
***
Услышав стук в дверь, я поморгал и открыл глаза. Потом поднял голову и потер лицо рукой. Снова раздался стук в дверь, затем ручка повернулась, и в комнату вошла миссис Дженкинс.
– Я хочу увидеть Куколку, – прорычал я, как только она встретилась со мной взглядом.
– Мистер Эрншоу ждет Вас в своем кабинете. Эллис занята.
Я стиснул зубы, и провёл рукой по прикроватной тумбочке. Стоявший рядом стакан воды упал на пол и разбился, ударившись о тонкий ковёр. При движении руку пронзила боль. Всю эту неделю мистер Эрншоу каждый вечер приглашал меня к себе в кабинет провести время вместе с ним и «дядями». И каждый вечер он заставлял меня пить его виски, пока у меня не начинало всё плыть перед глазами, всё время повторяя, что мне нужно расслабиться. С тех пор я днями напролёт не мог толком разлепить глаза. Я чувствовал слабость. Я плохо помнил, что происходило в кабинете после того, как я пил, но на следующий день у меня всегда болели некоторые части тела. Части, которые, как я знал, болеть не должны…У меня в голове постоянно всё путалось, и мне было трудно сосредоточиться.
– Хитэн! – произнесла миссис Дженкинс. – Идёмте. Они ждут.
Мне захотелось воспротивиться, но у меня совсем не осталось сил, поэтому я поднялся и вышел за ней из комнаты. Я поправил жилет, пробежал пальцами по знакомому карману, нащупав внутри часы. Когда мы остановились у двери мистера Эрншоу, я почувствовал, как у меня скрутило живот.
Как обычно Миссис Дженкинс постучала. Но когда я вошел в кабинет, и она закрыла позади меня дверь, все показалось мне каким-то другим. Вместо того чтобы как всегда расположиться у камина, дяди расселись по кругу в центре комнаты. И на этот раз мистер Эрншоу находился не за столом, а сидел вместе с ними.
– Хитэн, – произнёс он и, развернувшись в кресле, посмотрел на меня.
– Иди сюда, – приказал он. Я подошел к нему. – Встань в центр.
Я вошел в центр круга и почувствовал на себе их взгляды. Мне казалось, что у меня в любой момент могут подкоситься ноги. Я так устал…
– Итак, Хитэн, – сказал мистер Эрншоу. Я посмотрел на него, как он сидел там и курил сигару. Он вел себя так, словно был в этом доме королем. – Нам нужно поговорить.
Я ничего не сказал, просто ждал, когда он продолжит.
– О том, что у тебя не осталось никого, кто бы забрал тебя к себе после смерти твоего отца, – он улыбнулся. – Поэтому я согласился стать твоим законным опекуном. Это ты уже знаешь.
Он печально покачал головой.
– Но вот чего ты точно не знаешь, так это как дорого нынче стоит поднять ребенка на ноги.
Я смешался и нахмурился.
– Еда и жильё. Твоё образование…
– Никто не занимается нашим образованием. Никто ни разу не приехал сюда, чтобы нас чему-нибудь научить. С тех пор, как я попал сюда два года назад и мне сказали, что мне найдут репетитора. Никто так и не появился.
Мистер Эрншоу пренебрежительно махнул рукой.
– Ну, видишь ли, Хитэн, твой папа задолжал мне уйму денег, – проговорил он, и я оглядел шикарный кабинет. Ничто в нём не наталкивало на мысль о том, что мистер Эрншоу нуждается в деньгах. Я в жизни не видел ничего величественнее и роскошнее поместья Эрншоу. – В счёт погашения его долга я забрал те деньги, что он тебе оставил... но этого недостаточно. А теперь мне ещё нужно заботиться о тебе. Мне нужно тебя кормить, одевать.
Он пожал плечами.
– Все это стоит денег, – он расслабленно откинулся в кресле. – Ты уже не ребенок, а молодой мужчина. Вопрос только в том, что ты собираешься делать, чтобы заработать себе на жизнь? Чтобы вернуть то, что мне причитается? Мужчина должен всегда отдавать свои долги.
За мной скрипнуло кресло. Я повернулся и увидел, как поднялся дядя Клайв… и встал прямо за мной. Дядя Клайв был самым большим из них. Большим, в смысле толстым. У него были редкие волосы, и он дышал с присвистом.
Он вызывал у меня отвращение.
Он напоминал мне откормленную для жарения свинью.
И что ещё хуже, он всегда улыбался. Широченной, мерзкой улыбкой.
И прямо сейчас, он улыбался этой улыбкой мне.
Дядя Клайв резко повернул голову к двери.
– Пойдем со мной, Хитэн. У меня есть одна идея, как ты можешь уже сейчас начать их выплачивать, – сказал он, и я почувствовал, как судорожно дёрнулись мои пальцы. – Я хочу тебе помочь… раз уж ты теперь член семьи.
Под его взглядом у меня начало неприятно покалывать кожу. Задев меня своей рукой, он скользнул мимо меня и вышел за дверь.
– Ступай с ним, – строго приказал мистер Эрншоу.
Я заставил себя подчиниться и, спотыкаясь, покинул кабинет вслед за дядей Клайвом. Когда я вышел в коридор, он уже ждал у двери в мою спальню. Он шагнул в комнату, и я медленно поплёлся за ним. Сначала я его не увидел, но когда за мной захлопнулась дверь, я понял, что он ждал за дверью.
Мое дыхание эхом раздавалось у меня в ушах. Ладони стали липкими от пота. Затем дядя Клайв двинулся на меня. Он сделал четыре шага в моем направлении, а потом остановился и начал расстегивать ремень. Его лоб, как всегда, покрылся испариной, а на щеках выступили красные пятна.
Заглянув ему в глаза, я почувствовал, как раздуваются мои ноздри. Он уставился на меня, и его зрачки расширились. Я пятился назад до тех пор, пока мои ноги не упёрлись в край кровати. Я попытался удержать равновесие, но пол ушёл у меня из-под ног, и я упал на матрас. Из-за всего того алкоголя, что влили в меня за последнее время, комната плыла у меня перед глазами. Я чувствовал слабость. Мне не нравилось терять контроль над ситуацией.
Дядя Клайв оказался передо мной, его ремень и штаны были расстегнуты.
Я взглянул на жировые складки у него на животе и попытался встать на ноги. Но дядя Клайв толкнул меня в плечо. Свободной рукой он провёл по моим волосам.
– Ты настоящий красавчик, Хитэн. И такой развитый для твоего возраста – высокий и широкоплечий. И эти серебристо-серые глаза…
– Отвали от меня, – я дернулся в сторону в попытке убежать. Но дядя Клайв был сильнее меня. Он отвёл от меня руки, но только чтобы залезть ими к себе в штаны. Я закрыл глаза, не желая видеть, что он сделает дальше. Он схватил меня за рубашку и вынудил лечь на матрас. Я сопротивлялся изо всех сил, пока он не ударил меня по лицу, и у меня не закружилась голова. Надавив рукой мне на горло, дядя Клайв прижал мои ноги к кровати, и я почувствовал, как он расстегивает мне брюки. Он начал стаскивать их у меня с ног. Я пытался кричать, сказать ему, чтобы он отстал от меня, но он так сдавил мне горло, что я не мог издать ни звука.
Он стянул мне штаны до лодыжек, а затем рывком поднял меня на ноги, ухватив за ворот моей рубашки. Протащив меня через всю комнату, он пригнул меня к столу и, пнув меня по щиколоткам, развёл мне ноги. Его рука прижимала к столу мою голову, пока мое сознание не заполнил запах дуба. Я пытался с ним бороться, пытался высвободиться, но не смог...
И я перестал пытаться.
Я вытащил карманные часы и уставился на циферблат. Я поморгал, разглядывая стрелки, отстраняясь от нахлынувшей вскоре боли. Отстраняясь от кряхтенья, хрипов, падающих мне на шею капель пота... чувства, что он у меня за спиной…
– Тик-так, – шептал я про себя, скользя щекой взад-вперед по дубовой поверхности стола. – Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
Выкинув все остальное из головы, я неотрывно глядел на карманные часы, пока не услышал, как дверь спальни закрылась. Комната погрузилась в тишину. Но я не мог пошевелиться. Моя щека прижималась к деревянной столешнице. Дуб. Я всё вдыхал и вдыхал запах дуба.
На циферблат моих карманных часов упал свет и золотым пятном отразился на потолке. Оно подрагивало. Я понял, что это от того, что у меня трясутся руки.
Я вдохнул.
Я выдохнул.
И снова задышал.
Я прижал карманные часы к груди и поднялся со стола. Спину пронзила жгучая боль, но я стиснул зубы и натянул брюки, застегнув их так крепко, как только мог. У меня всё ещё дрожали руки. Мое дыхание было каким-то чужим.
И у меня осталось всего одно место, куда мне хотелось пойти.
Я бросился в другой конец комнаты и, тихонько открыв дверь, выглянул в коридор. Он был пуст. Я пробежал по ковру, с силой сжав челюсти, потому как каждый последующий шаг давался мне больнее предыдущего. Но я не заплакал.
Не думаю, что я знал, как это делается.
Я обогнул лифт и направился к служебной лестнице. Я как можно быстрее взбирался по ступеням, пока не очутился на Куколкином этаже. Увидев, что ее спальня закрыта, я ворвался к ней и захлопнул за собой дверь. Метнувшись в угол комнаты, я скользнул вниз по стене и затаился. Я пытался перевести дыхание.
Но не мог отдышаться.
Все казалось каким-то неправильным.
– Кролик? – со стороны кровати послышался сонный голос Куколки. Я не взглянул в ее сторону. Вместо этого я уставился на свою руку… уставился на стекающую с моей ладони кровь. Я медленно разжал пальцы и увидел, что по-прежнему держу в руке карманные часы. Стекло порезало мне кожу.
– Кролик? – на этот раз голос Куколки прозвучал ближе. Но я почувствовал, что раскачиваюсь. Наблюдая за стрелками моих часов, за тем, как они движутся по циферблату.
– Тик-так, – прошептал я, покачиваясь взад-вперед, взад-вперед. – Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
Я пытался не думать обо всём этом.
– Кролик? Что-что случилось? – я почувствовал, как Куколка опустилась рядом со мной. Я вдохнул аромат роз, аромат духов, которыми она всегда душилась. Она ахнула.
– У тебя идёт кровь.
Она побежала в ванную. Вернувшись, она взяла из моей руки часы и накрыла мою ладонь полотенцем.
– Тебе больно? – спросила она.
Наконец, я поднял глаза. Она была одета в длинную белую ночную рубашку, но у нее в волосах по-прежнему был черный ободок, который она всегда носила. И в одной руке она держала свою куклу.
«Она сказала, что в мире есть плохие люди. Некоторые из них совсем рядом. Она сказала мне, что Алиса будет меня от них оберегать…»
У меня в голове вихрем завертелись ее слова двухлетней давности. Те самые, что перед смертью сказала ей её мама.
Плохие люди.
Она хотела уберечь Куколку от плохих людей.
Плохие люди совсем рядом.
Ее папа… её дяди…
– Где ты был? – спросила она.
Пока она это говорила, я заглянул в ее голубые глаза. Они снова стали печальными. Я не знал, что ей ответить.
– Я так по тебе скучала. Миссис Дженкинс сказала мне, что ты занят с моим папой и дядями, она выпятила нижнюю губу. – Слишком занят, чтобы меня навестить. Чтобы поиграть со мной и почитать.
Ее губа задрожала.
– Мне было так одиноко без тебя. А теперь ты такой грустный, – опустив плечи, сказала она. – Я не хочу, чтобы ты грустил.
Ее голос превратился в шепот. Я по-прежнему молчал, тогда она немного отстранилась и попыталась улыбнуться.
– Думаю, я знаю, от чего ты сразу почувствуешь себя лучше.
Куколка поднялась на ноги и кинулась старому розовому проигрывателю ее мамы, что стоял у нее на столе. Она включила его и начала танцевать.
И я наблюдал за ней. Не сводя с нее глаз, я смотрел, как она покачивалась и открывала рот под слова песни. Танцуя, она улыбалась…Потом у меня в голове всплыло другое воспоминание. Слова, что она сказала мне одним летним днем, когда мы лежали на ее покрывале для пикника.
«Я всегда танцую для моего папы и дядей. Они любят смотреть, как я танцую. Я часто это делаю… им нравится… они постоянно меня просят…»
– Прекрати, – тихим шёпотом произнёс я, но Куколка меня не услышала. Закрыв глаза и подняв вверх руки, она продолжала танцевать.
– Прекрати! – уже громче сказал я, но она по-прежнему не слышала.
– Да перестань ты, бл*дь! – закричал я, наконец, так громко, что мой голос пробился сквозь музыку, и воздух наполнился моим гневом.
Куколка остановилась и уставилась на меня огромными голубыми глазами.
– Кролик? – прошептала она, и ее нижняя губа снова задрожала.
– Выключи эту чертову музыку! – рявкнул я.
Расстроено понурив голову, Куколка сделала так, как я приказал. Смущенная и взволнованная, она обернулась, и мне, наконец, удалось протянуть руку. Она прижала к груди куклу, словно щит, но все равно вышла вперед. Когда она оказалась в пределах досягаемости, я схватил ее за руку и, потянув вниз, усадил ее рядом с собой.
– Больше никаких танцев.
– Почему? – она моргнула длинными ресницами. – Я люблю танцевать.
– Больше никаких танцев для твоего отца и дядей, – ещё строже сказал я, и Куколка покачала головой. – Пообещай мне.
