Текст книги "Тайны древних руин"

Автор книги: Тихон Пантюшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

9

Близился конец апреля. Солнце поднималось все выше и выше. В полдень становилось уже совсем жарко. За все эти дни я ни разу не был в школе, ни разу не навестил Маринку. Занятия в радиокружке, по распоряжению командира отделения, проводил теперь Михась. Даже когда нужно было принести воды, командир посылал кого-нибудь другого, но не меня.

–Ты не обращай на него внимания. Когда-нибудь это у него перегорит,– успокаивал меня Лученок. С того памятного дня, когда лишь по счастливой случайности удалось избежать свалившейся на меня глыбы, Михась почему-то стал говорить по-русски.

–Ты хоть приветы передавай Маринке,– просил я Лученка. Только не говори, пожалуйста, об этом командиру.

Это с какой же стати я стану говорить ему об этом? А ты знаешь, тобой все время интересуется Лида. Помнишь такую?

–Как же не помнить, бойкая такая девчонка,– ответил я и добавил: – И славная.

–Может, и ей передать привет?

–Нет, не надо. Только Маринке. Но так, чтобы не слышали другие. Ребята там такие, что палец в рот не клади. Начнут подшучивать. А она этого не любит.

–Понятно.

–Слушай, Михась, хотелось посоветоваться с тобою. Раз мне все время приходится сидеть на этой макушке, займусь-ка я лучше траншеей. Очищу подход к южному концу, потом поочередно будем долбить ее. У нас же есть бланки боевых листков, в них мы можем отражать, кто сколько сделал.

–Дело говоришь. Давно пора. А то могут спросить: «А что вы, комсомольцы, сделали на своем посту?» И что мы ответим? «Ничего». Стыдно будет. Ништо Микола,– вспомнил свой белорусский язык Лученок.– Мы яшчэ свае вазьмем. Тольки не падай духам, трымай хвост трубой.

Духом я не упаду. У меня такой характер, что если где-нибудь наметится вакуум, он тут же наполняется злостью и я с остервенением берусь за любое дело, пока его не закончу. Тут уж мне не помешает никто, даже сам Демидченко. Сейчас у меня– страшный зуд на траншею. Взяв лом, кирку и лопату, я принялся за расчистку подхода к южному концу траншеи. У меня уже был опыт в этой работе. Да и пласт здесь оказался тоньше, чем на северной стороне. Работа спорилась. Остановился я лишь тогда, когда почувствовал, что кто-то стоит рядом. Оказалось, что на этот раз моей работой заинтересовался Лев Яковлевич.

–А ну дай я.

–Попробуй, может, понравится.

Лев Яковлевич взял лом и принялся ковырять спрессованный временем нанос.

–Ты возьми рукавицы, а то пузыри натрешь,– посоветовал я ему.

Танчук ковырнул еще пару раз, а потом отставил в мою сторону лом и сказал:

–Валяй дальше. У тебя это лучше получается.

Мы оба рассмеялись, так как хорошо поняли друг друга.

Так и быть. Я расчищу этот подход, но потом, дорогой Лев Яковлевич, всем нам придется строго выполнять свою норму.

–Потом, как говорит уважаемый нами Музыченко, побачымо.

Сейчас Льву Яковлевичу бесполезно внушать какую-либо мысль о необходимости быстрейшего окончания работ по очистке траншеи. Также бесполезно призывать его сейчас же самому взяться за эту работу. Его нужно заставлять работать.

Приступая к расчистке подхода к южному концу траншеи, я не был до конца уверен в том, что и с этой стороны откроется такая же картина поперечного сечения рва, какая была обнаружена Сугако. Поэтому я задал Танчуку вопрос:

–Лев Яковлевич, ты видел с той стороны, что там когда-то была траншея?

–Что за вопрос,– это форма утвердительного ответа Танчука.

–А как ты думаешь, здесь будет то же самое, когда я закончу расчистку, или нет?

–Это надо обмозговать,– ответил явно заинтересованный Лев Яковлевич.

Он взял кирку, пошел к северному концу траншеи и начал что-то измерять. Закончив свои расчеты, он вернулся и сказал:

–Два метра двадцать сантиметров.

–Что это значит, Лев Яковлевич?

–А это значит то, что значит,– ответил загадкой Танчук и принялся за такие же измерения на южной стороне. Вначале он продолбил в радиальном направлении неглубокую бороздку в том месте, где по расчетам должна быть засыпанная траншея, а потом, после повторных измерений, намеченную бороздку углубил.

–А ну иди теперь сюда,– пригласил меня Лев Яковлевич.– Смотри и думай.

Я подошел к Танчуку и внимательно посмотрел на бороздку. В ней явственно обозначился участок, более глубокий и по длине соответствующий ширине предполагаемой траншеи. За пределами этого участка борозда еле намечалась. Видно было, что там был сплошной гранит.

–Ну и что ты теперь скажешь? Что у Танчука на плечах?

–Лев Яковлевич, у тебя же министерская голова!– воскликнул я.

–Мне об этом говорил еще два года назад сам дядя. А дядя, между прочим, всегда говорит дело. Ему можно верить.

–Слушай, Лев Яковлевич, раз у тебя такая светлая голова,– похвалил я его,– придумай что-нибудь такое, чтобы можно было и траншею отрыть, и мозолей на руках поменьше заработать. Можно, конечно, выполнить дело и так, но лучше, если оно делается с головой. А еще лучше, если оно делается с хорошей головой.

–Ты, я вижу, тоже говоришь дело,– засмеялся Танчук.

К полудню я все-таки закончил расчистку площадки с южной стороны. Полностью подтвердилось первоначальное предположение о том, что траншея опоясывает вершину горы полукругом и своими концами выходит с северной и южной сторон на площадку. Теперь осталось самое главное и трудное– очистить ров от слежавшегося наноса. Я взял графики дежурств радистов и сигнальщиков и выписал фамилии тех, кто был свободным от вахт в дневное время. Составленный график расчистки траншеи показал командиру.

–Вы что, может быть, и с командованием дивизиона согласовали этот вопрос?

–А зачем нам такими вопросами беспокоить командование?

–Значит, по-вашему, это мелочи?

–Не мелочи. Но этот вопрос можно решить и нам самим. Я все-таки комсорг и считаю, что главное в комсомольской' работе– боевые дела нашего отделения.

–Вот что, краснофлотец Нагорный. Не стройте из себя всезнайку. Работу пока прекратить. Может, у командования есть свои планы, а вы этим только испортите дело. Ясно?

–Да что-то не очень.

–Значит, опять пререкаться? Ну что ж, на этот раз придется писать рапорт. Пусть разбирается с вами командование. Кру-у-гом!

Мне ничего не оставалось, как только повернуться на сто восемьдесят градусов и с приложенной к бескозырке рукой уйти в расположение поста. «Вот ведь до чего дело дошло,– проносились в голове невеселые мысли.– Из-за своей дурацкой амбиции может погубить нужное дело». Лученок, стоявший на площадке, по мрачному выражению моего лица определил, что дела у меня неважные.

–Што здарылася, Микола?

–Дрянь дело, Михась,– и передал ему содержание моего разговора с Демидченко.

–Не, братка, так справы не пойдуць,– неопределенно ответил Михась.

–Ты что надумал?– встревожился я.

–А тэта мая справа.

На площадке появился Демидченко. Я слышал, как Михась просил разрешения съездить в штаб дивизиона по каким-то своим личным делам.

–Нет, краснофлотец Лученок, у меня появились более неотложные дела. Так что оставайтесь здесь за меня, а я поехал в штаб,– ответил ему командир отделения.

–Пачув усе ж, што смаленым запахла,– заключил Михась уже тогда, когда Демидченко был далеко внизу.

Когда у меня портится настроение, я часто ухожу на то место, с которого в первый раз наблюдал орлов. Ляжешь, бывало, под кустом, так чтобы тебя не было видно, и смотришь. Внизу пропасть, а почти рядом с тобой орлиное гнездо. Почти полтора месяца длилось насиживание. В гнезде чаще оставалась орлица, крупная красивая птица. Я смотрю сейчас на нее и вижу, как она нехотя отворачивает свою буровато-охристую голову в сторону от назойливых, уже начинающих опериваться птенцов. Они пытаются достать своими клювами клюв матери. Невдалеке показалась вторая птица. Увидела ее орлица и тотчас же, привстав и взмахнув темно-бурыми крыльями, улетела за добычей. Мне приходилось видеть, как птенцам приносили и мелких грызунов, и рыбу, а однажды где-то раздобыли даже зайца. На этот раз к столу был подан, кажется, сурок. Прилетевший орел был меньше своей подруги, но с такой же гордой и величественной осанкой. Маринка, оказывается, знала, что на этой скале уже не первый год гнездятся орлы. Называла она их орланами-белохвостами. И надо сказать, что это название полностью соответствовало их внешнему виду. На фоне темно-бурой окраски крыльев сильно выделялся белый хвост. Красиво, как королевская мантия, выглядит передняя часть туловища птицы. Беловатые поля перьев чередуются с буроватыми отметинами. Орел, придерживая когтями добычу, отрывал от нее клювом кусочки и протягивал их птенцам. Даже не верилось, что у такой сильной хищной птицы могут быть такие неторопливые, почти нежные жесты. Кормление закончено. Орел отправился на поиски новой жертвы. Один из насытившихся птенцов, если только они когда-нибудь насыщаются, повернулся хвостовой частью к краю гнезда и сильной струей, как выстрелом, отправил свой помет в пропасть. У орлов инстинкт чистоплотности, оказывается, развит гораздо сильнее, чем, скажем, у голубей: Меня поразило, что воробьи могут находиться почти в самом орлином гнезде. Они нисколько не боятся хищных птиц, легко устраиваются рядом с их жилищем, часто ссорятся из-за каких-нибудь объедков, остающихся от принесенной добычи. В этом мирном сосуществовании хищников и их нахлебников кроется, наверное, свой глубокий биологический смысл. Рассматривая этот небольшой уголок живой природы, я почувствовал, что совсем успокоился и могу продолжать заниматься своими воинскими делами.

10

Сегодня Первое мая. Демидченко еще вчера выпросил у командира взвода увольнительную и уехал в Севастополь. Обязанности командира отделения, как всегда, были возложены на Лученка. Сразу же после обеда я подошел к Михасю и прямо ему сказал:

–Ты знаешь, что я уже почти месяц не видел Маринку?

–Ведаю, а што?

–А то, что ты должен дать мне  увольнительную.

–А у мяне няма паперы.

–А ты пусти без паперы,– передразнил я Михася.

–А як патруль сустрэне?

–Не сустрэне,– начал я подлаживаться под Лученка.– Я обойду его стороной.

–Ну глядзи мне. Пападзешся – сам выкручвайся.

–Не бойся, Михась, не подведу.

Вначале я направился к Кирюхе Пуркаеву, захватив с собою мои собственные радиотелеграфный ключ и наушники. Без обещанного подарка идти к нему нельзя. Пуркаев был у себя во дворе.

–Кирюха,– позвал я его.– Выйди на минутку.

–Привет,– подбежал он ко мне.– Почему не показывался столько?

–Это долгий и неинтересный  для тебя разговор. Поздравляю тебя с праздником. Вот обещанный мною подарок,– развернул я газету.

–Ух ты! Вот здорово!– Кирюха моментально забыл обо мне и помчался показывать подарок своим дружкам.– Вот, смотрите, что у меня,– услышал я слова Кирюхи.

Тройка ребят внимательно рассматривала ключ и наушники.

Они, конечно, знали их назначение, так как Пуркаев тут же надел наушники и начал «передавать» радиограмму.

–Пи-пи-пи-пи-пи-пь,– услышал я имитацию радиотелеграфных сигналов.

После минутной «передачи» Кирюха сбросил наушники, подбежал ко мне и без предисловий спросил:

–А что тебе подарить?

Я улыбнулся догадливости Кирюхи, развел руками и сказал:

–Сам знаешь.

–Это я мигом. Выпрошу у деда Саватея  вамых-самых.

–Для двоих,– крикнул я.

–Ладно,– не сбавляя скорости, ответил Кирюха.

Оставшиеся мальчишки (один– с ключом, другой– с наушниками) подошли ко мне. Их интересовало все: где я познакомился с Пуркаевым, как сделать, чтобы в наушниках был звук, где можно изучить азбуку Морзе и много других, не менее важных, по их мнению, вопросов. Показался Кирюха.

–Красивые черти, но колючие. Пока донес– весь исцарапался. Осторожно. Не исколись и ты,– давал мне наставления Пуркаев.

–Постараюсь. Руку.

Я шел к Хрусталевым и не отрывал взгляда от цветов. Дед Саватей действительно постарался: срезал десять крымских роз и, перед тем, как передать их Кирюхе, наверное, побрызгал их водою. На лепестках роз дрожали, переливаясь всеми цветами радуги, крупные водяные капли. Что связывало деда Саватея с Кирюхой? Об этом я мог только догадываться. Одно для меня было ясно: они крепко дружили. Иначе не объяснишь такую щедрость деда.

Во дворе Хрусталевых я увидел Анну Алексеевну.

–Пропавший без вести матрос, с праздником тебя!

Я также поздравил Анну Алексеевну с праздником Первое мая и вручил ей половину цветов.

–Ну спасибо, матрос, не забыл, значит, и меня. А цветы, цветы-то какие! Маринка!– позвала свою дочь Анна Алексеевна.

На пороге показалась Маринка. Она была в праздничном наряде: легкое, почти воздушное платье облегало фигурку девушки, голубая атласная лента опоясывала голову в виде короны и своими концами пряталась на затылке под густыми прядями волос. А лицо Маринки, казалось, само излучало свет. «Эх, матрос,– мелькнула у меня мысль,– пропала твоя буйная головушка».

–Здравствуй, Маринка. Прошу принять от меня праздничные поздравления и эти цветы.

–Спасибо. Что случилось?– спросила Маринка, имея в виду мое долгое отсутствие.

–Да так. Небольшие служебные неурядицы. Но это, кажется, уже позади.

–Ты обедал?– она впервые обратилась ко мне на «ты».

–Да.

–Посмотри мне в глаза.

Я повиновался и потом тихо сказал:

–Я готов смотреть в них всю жизнь.

Маринка засмеялась и крикнула:

–Мама!

–Прошу тебя, Маринка, мне будет неудобно.

–А мы с мамой очень большие друзья, и я ничего от нее не скрываю.

Подошла Анна Алексеевна.

–Что случилось?

Маринка зарылась лицом в цветы и, лукаво посматривая на меня, сказала:

–А Коля сказал, что готов всю жизнь смотреть в мои глаза.

Анна Алексеевна долго и внимательно смотрела на свою дочь. Я увидел, как у нее появились на глазах слезы. Может быть, она вспомнила свою далекую юность, как к ним на выпускной бал приехала группа курсантов Качинского летного военного училища и один из них, Хрусталев, пригласил ее на первый вальс. Все они тогда были немного сумасшедшими и настояли на поездке через Байдарские ворота к замку «Ласточкино гнездо». По дороге курсант Хрусталев, наверное, морочил ей голову рассказом о том, что у него есть любимая Аннушка, с которой он не расстается вот уже целый год. «Вот и не расставайтесь со своей Аннушкой»,– обиделась тогда Аня. Откуда было знать ей, что курсанты называли Аннушкой свой учебный самолет. Много воды утекло с тех пор. Родилась Маринка. И когда же она успела вырасти? Подумать только, ей уже признаются в любви. Анна Алексеевна вытерла уголком косынки слезы и сказала:

–Удирали бы вы побыстрее, а то вот-вот нагрянут друзья Маринки, и тогда они от вас уже не отстанут.

–Мама права. Побежали!– Маринка взяла мою руку и увлекла меня по тропинке через виноградник в горы.

–Остановись, Маринка!

–Что случилось?

Я остановился возле куста винограда, что роc в пятом ряду возле самой тропинки справа.

–Ну здравствуй, с праздником тебя. У-у, как мы раскучерявились!– я обращался к кусту винограда, как к живому существу. Маринка нисколько этому не удивилась и лишь спросила:

–А когда вы с ним подружились?

–В самый первый приход к вам.

–Ну теперь побежали.

Остановились мы лишь за виноградником. Маринка еще дома предусмотрительно надела спортивные тапки. В них она легко преодолевала самые трудные подступы к горам.

–Ты видишь вон на той скале куст боярышника?

–Вижу.

–Достань мне его веточку.

Мне ничего не оставалось, как только выполнить ее желание. Но как? Склоны горы, на которой красовался куст цветущего кустарника, были крутые. Первая попытка взойти на эту скалу кончилась неудачей. Поднялся я вверх, может быть, на каких-нибудь пять-шесть метров и почувствовал, что начинаю скользить вниз. Вслед за этим посыпались мелкие камни. «Нет, эту гору так не одолеть,– подумал я.– Надо снять ботинки и зайти с противоположной стороны».

–Не надо, Коля. Я пошутила,– сказала Маринка.

–Да нет уж. Ты знаешь– я упрямый. Ты посиди, пожалуйста, здесь.

Нетушки,– решительно заявила Маринка. Возражать ей, как я убедился, совершенно бесполезно. Мы вместе преодолели небольшой перевал с северной стороны, и тут уже я настоял на том, чтобы Маринка дальше не шла и ожидала меня здесь.

Преодолев восточный склон горы и вскарабкавшись на самую ее макушку, я увидел перед собою куст боярышника. Но как к нему подступиться? Он же весь из колючек. Как я ни старался быть осторожным, все же несколько раз накололся на шипы. Но зато в руках у меня была ветвь цветущего боярышника. В эту минуту скромные цветы дикого кустарника показались мне красивее крымских роз. Не потому ли мы больше и сильнее любим то, что с большим трудом достается. Колючую ветвь я заправил за ленту бескозырки и начал не менее трудный спуск с горы. На этот раз все обошлось благополучно.

–Прими, королева Балаклавских гор, ветвь дикого боярышника. Ты именно эти цветы хотела получить,– сказал я немного напыщенно, подавая Маринке ветвь колючего кустарника.

–Спасибо, мой рыцарь,– в тон моим словам ответила Маринка. Она взяла из моих рук цветы и заправила их за голубую ленту на левом виске.

С чем ее можно сравнить? С крымской розой? Нет. С боярышником? Тоже нет. Если бы ее можно было сравнить с чем-либо в мире, она уже не была бы Маринкой. Как она была хороша. Я пьянел от чувства, которого раньше не испытывал. Во всех десятых классах ее школы есть писаные красавицы. Но я люблю только одну, самую лучшую, какой нет во всем мире.

–Догоняй!– крикнула Маринка и скрылась  в ущелье между соседними скалами.

Я побежал за ней. Завернул за одну из скал, не Маринки уже и след простыл. «Нет, догонялки в горах добром не кончаются»,– подумал я.

–Мари-и-инка!

Только эхо ответило мне: «Инка-инка-инка!»

–Мари-и-инка!– кричал я.

Лишь на третий зов последовал звонкий ответ:

–А-у!

Я взглянул вверх и похолодел от ужаса: Маринка стояла на остром выступе скалы. Так случилось, что проекция руки, которую вытянула Маринка, совпала с краем диска солнца.

–Зрелище захватывающее,– сказал я как можно спокойнее.– Ты держишь на ладони солнце. Но если вдруг случится непоправимое, имей ввиду, я следом за тобой.

–Противный,– деланно строго ответила Маринка.– Ты своим узким рационализмом испортил всю прелесть ощущения высоты.

–Нетушки, как ты говоришь. Лучше я буду сухим рационалистом, но только избавь меня от этих острых ощущений высоты.

–Тогда отвернись.

–Это другой разговор.

Через минуту Маринка была рядом со мной.

–А почему ты считаешь, что тебе рисковать можно, а мне нельзя?– спросила она.

–Да потому что у меня такая профессия. Военный должен уметь все.

–А я, значит, для этой профессии не гожусь? Плохо же ты меня тогда знаешь.

–Гляди, Маринка, генуэзские башни-то почти рядом. Пошли посмотрим.

–Нет.

–Как нет? Я же их ни разу не видел. Это редкий исторический памятник. Ты сама мне об этом говорила,

–Нет.

–Не понимаю. Это же...

–Ты хочешь поссориться?

–Нет. Черт с ними, с этими башнями,– ответил я и подумал: «Почему она избегает этих башен? Что там уже такое может быть? И почему она ходит к ним одна?»

–Видишь внизу ручей? – спросила Маринка.

–Вижу.

–Там есть мое волшебное зеркальце. Мы с ним часто беседуем. Его я могу тебе показать.

Мы спустились вниз и попали в широкое ущелье, на дне которого протекал небольшой ручеек. В одном месте образовалось маленькое озерко. Из него ручеек выбегал и, петляя между прибрежных камней, впадал в Черное море. По бокам ущелья громоздились кустарники диких растений. Стоило мне подойти к ручейку и осмотреться вокруг, как меня охватило странное чувство чего-то необычного, непонятного и даже, я бы сказал, таинственного.

–Не бойся,– сказала Маринка, угадав мои мысли.– Здесь все знакомо мне. Подойди поближе и стань рядом со мною.

Я повиновался и посмотрел на спокойную гладь озерка. В нем отражалась наклонившаяся Маринка. В этом отражении были видны до мельчайших черточек и голова девушки, и платье, подол которого Маринка плотно обернула вокруг своих ног, и даже глаза цвета морской волны.

–Зеркальце мое, здравствуй!– произнесла Маринка. Голосом окружавших скал озерко ответило: «Здравствуй!»– и при этом заволновалось, покрылось мелкой рябыо.

–Мое волшебное зеркальце, скажи мне, милое: я красива?

–Красива,– повторили скалы.

Во мне боролись два чувства: смеяться или отнестись к этому вполне серьезно. Я понял, что весь секрет кроется в исключительных акустических свойствах этого ущелья. Резонанс создавался настолько сильный, что при разговоре поверхность озерка начинала волноваться. Критически отнестись к этому природному явлению и рассмеяться я не мог: это нарушило бы ту загадочную торжественность, которой прониклась Маринка. Меня осенила мысль– спрошу и я у маленького озерка:

–Волшебное зеркальце, скажи, пожалуйста, Маринка меня любит?

–Любит,– ответило озерко.

Маринка выпрямилась, улыбнулась, долго-долго смотрела мне в глаза, а потом повернулась к озерку и, наклонившись, спросила:

–Мое волшебное зеркальце, скажи, что это ложь.

–Это ложь,– ответило озерко и заволновалось.

–Весь секрет в том,– сказала Маринка,– что зеркальце говорит правду только мне и никому другому.

Голова моя пошла кругом. Я взял Маринку за локти и попытался привлечь ее к себе.

–Ой, Коля, какие у тебя глаза!– сказала Маринка, высвобождаясь из моих рук.—Такими я их еще не видела.

–Понятно.

Маринка вдруг сделалась серьезной и, подойдя ко мне вплотную и взяв меня за руку, сказала:

–Не сердись, пожалуйста,– и тихо добавила.– Я еще не знаю.

Солнце уже скрылось за морским горизонтом, исчезли тени, из глубины ущелья показалась первая  волна стелющегося тумана.

–Здесь становится сыро. Может, пойдем отсюда? – спросила Маринка.

–Да, конечно,– согласился я.

Взявшись за руки, мы медленно начали выбираться из ущелья, теперь уже казавшегося мрачным и неприветливым. По мере того как мы поднимались вверх, закат все больше тускнел, а с востока надвигалась ночь. Слева от нас показались развалины генуэзских башен. Оттуда, казалось, сотнями вылетали летучие мыши. Кружась в воздухе, они издавали какие-то странные звуки, напоминавшие далекий' скрип телеги.

–Летают даже в кромешную тьму, и, поди ты, ни одна не разобьется о скалы. Вот приспособились!

–Не люблю я этих противных нетопырей,– ответила на мою мысль Маринка.

–Почему?– удивился я.– Ты знаешь, сколько они уничтожают  насекомых и этим  приносят пользы людям?

–Может, это и так. И все-таки я не люблю их. Возможно, за их родство с вампирами.

Одна летучая мышь пролетела в полуметре от меня. Я даже попытался схватить ее руками.

–Бесполезно,– сказала Маринка.– У них настолько совершенный эхолокатор, что его чувствительности уступает даже зрение.

Где-то внизу посыпались камни, и вслед за этим раздался душераздирающий крик и какая-то приглушенная возня.

–Что это? Уж не случилось ли какого-либо несчастья? – спросил я.

–Давай послушаем,– предложила Маринка. Прислушались. Возня утихла. Через минуту раздалось хлопанье крыльев какой-то сильной ночной птицы.

–А-а, совушка унесла свою добычу.

–А жертва кто?

–Ну как ты думаешь?

Я вспомнил свою недавнюю встречу с сурками и в связи с этим высказал свое предположение.

–Нет,– поправила меня Маринка.– Сурки ночью спят. Это скорее какой-нибудь заяц.

–Мы подошли к винограднику Хрусталевых. Над отрогами Крымских гор уже сияла луна.

–Ты видишь в море скалу? Прямо под луной,– спросила Маринка.

–Вижу.

–На что она похожа?

Я перебрал в своем воображении все, но так и не смог дать определенного ответа.

–Так-таки ничего и не напоминает?

Я пожал плечами.

–Эх ты,– упрекнула меня Маринка.– Никакой фантазии. Ну, присмотрись внимательнее, прибавь чуточку выдумки. Ну?

–Вроде голова человека,– ответил я не очень уверенно.

–Мы делаем успехи. А точнее?

–Русалка.

–Ур-ра! – закричала Маринка.

–Ты что? – засмеялся и я.– Всех на ноги поднимешь.

–Молодец, Коля. Только это не русалка, а спящая красавица. Слышал ли ты когда-нибудь о ней?

–Вообще о спящих красавицах слышал.

–Нет, не вообще, а именно об этой.

–Об этой не слышал.

–Так смотри же на красавицу и слушай.

Я неотрывно смотрел на лицо Маринки, озаренное светом луны.

–Куда же ты смотришь?

–Как ты сказала – на красавицу.

–Не на меня, а на вот ту, что в море.

–Я лучше буду смотреть на тебя и слушать.

–Тогда я не буду рассказывать.

Воздух становился все прохладнее, и я видел, как Маринка временами поеживается от холода. «Что-то надо предпринять,– подумал я.– Ведь совсем недавно она перенесла простуду».

–Давай решим так,– сказал я Маринке.– Я буду смотреть на твою спящую красавицу, а ты прислонись ко мне спиной и рассказывай. Я серьезно. Сейчас уже холодно. А тебе надо беречься простуды.

Маринка посмотрела на меня, словно хотела убедиться в том, что сейчас это самое разумное и необходимое, и ответила:

–Ну ладно.

Она осторожно прислонилась спиной к моей груди и начала рассказывать. От волос Маринки, касавшихся моего лица, исходил какой-то знакомый мне аромат. Где я его встречал? Вспомнил. Там, внизу, когда мы шли по косогору, заросшему редкой травой, я ощутил сильный запах голубых цветов. Я еще спросил тогда Маринку: «Что это за цветы?»– «Лаванда». Значит, Маринка, моя свои волосы, добавляет, наверное, к воде отвар лаванды.

–Раньше Балаклаву называли  Симболон,– слышал я певучий голос Маринки.– Это было маленькое царство, которым правила красавица Менатра.

Как я хотел обнять Маринку, эту маленькую царицу моего сердца. Она рядом со мною, касается моей груди. Стоит только сделать небольшое движение рук – и она в моих объятьях. Но я хорошо знаю и другое: это движение было бы последним, я навсегда потерял бы Маринку. Мучительное состояние: быть так близко и в то же время так далеко. А Маринка, как горлинка, продолжала ворковать:

–И вот на это царство напали греки. Мужественно сражались жители Симболона против вторгшихся завоевателей. Но силы их день ото дня таяли. И когда в стане осажденных осталась лишь небольшая горстка защитников, один, самый сильный и мужественный юноша решил проложить мечом дорогу для Менатры и ее коня. Изнемогая от ран и истекая кровью, юноша крикнул: «Скачи, Менатра!» Конь царицы проскочил последнее кольцо неприятельских солдат и по козьим тропам устремился на Бабуган-Яйлу– самую высокую часть гряды Крымских гор.

«Милая моя сказочница,– думал я, слушая Маринку.– Ты рассказываешь мне легенду о спящей красавице– царице Менатре. Но разве ты сама не лучше любой красавицы?»

Маринка почувствовала, что я не очень внимательно слушаю ее рассказ, и поэтому сказала:

–Ты меня не слушаешь.

–Я сердцем слушаю тебя, Маринка. Хочешь, я слово в слово повторю то, что ты сказала.

–Ну так вот. Только Менатра достигла гребня прибрежной скалы, как предательская стрела из засады настигла коня царицы. Неверный шаг и– пропасть. На следующий день напротив места гибели Менатры в море появилась огромная скала в виде спящей красавицы. С тех пор эта легенда передается из поколения в поколение вот уже много веков. Красивая легенда, правда? – спросила Маринка и, не дождавшисответа, добавила:– Уже поздно. Мама будет беспокоиться.

–Я провожу тебя.

–Не надо.

–Маринка,– я взял ее за локти так же, как там, у ручья.

–Ой, смотри, звезда падает,– кивком головы показала Маринка в сторону моря.

Я повернул голову, и в этот момент Маринка выскользнула из моих рук. Отбежав метров двадцать, она остановилась и сказала:

–Не приходи ко мне целую неделю. Я разберусь и тогда, может, сама тебя позову. До свидания.

Маринка повернулась и исчезла в винограднике. Я долго еще стоял на месте и смотрел в сторону тропинки, ставшей для меня теперь такой же близкой, как и дорога к родному дому.