Текст книги "Сирена (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Сегодня Сатерлин была одета в джинсы и белую блузу. Ее распущенные волосы разметались по плечам, и, несмотря на сопротивление Зака, она его привлекала. Нора потянулась к руке Истона, и от прикосновения ее пальцев к своему запястью, он ощутил разряд тока.

– Так, что ты думаешь? – спросил он, стараясь игнорировать приятные ощущения от рук Сатерлин на своей коже.

– Понадобятся специальные кусачки? Или ты сможешь вскрыть замок?

– Смогу. Но не придется.

Нора залезла в карман своих джинсов и вытащила ключи. Перебрав пару из них, и выбрав один, она вставила его в замок. Браслет открылся и соскользнул с его запястья.

– Чудесно, – выдохнул Зак, – спасибо.

– Пожалуйста.

Вернув ключи в карман, Сатерлин подняла браслеты.

– Это полицейские наручники. Ключ от них должен был подойти.

– Но он не подошел. Пытались и я, и Мэри.

– Значит, твой надоедливый коллега решил создать тебе настоящие проблемы. В США и Канаде, наручники, большей частью, стандартизированы. Он хотел, чтобы или ты, или вы оба застряли.

– Ты разбираешься в том, о чем пишешь, так? – спросил Истон, впечатлившись, вопреки своей воле.

– Всего лишь стремлюсь к достоверности в работе.

– Тогда почему у тебя нашлись ключи от наручников?

Нора робко улыбнулась.

– Я должна быть готова. Мы, беспризорники, рано или поздно, оказываемся в руках копов.

– Знаешь, мне следует извиниться за то, что я был с тобой таким грубым. Твоя работа продвигается довольно хорошо.

На краткий миг, из глаз Сатерлин исчезла вся усталость.

– Спасибо, Зак. Я это ценю.

– Пока не стоит благодарности. Мы еще далеки от финишной черты.

– Знаю. Поэтому я сюда и пришла. Это прекрасное место для молитв и размышлений.

– Молитв? Серьезно?

– Веришь или нет, но я выросла при Католической церкви. Нас называли Католиками с младенчества. Наверное, я даже родилась на церковной скамье. А зная моего папочку, вполне возможно, что там же меня и зачали. В последнее время, я редко посещаю мессы, но временами мне этого очень не хватает.

– Должно быть, служащие святилища выстраиваются в очередь, чтобы послушать твою исповедь.

Сатерлин рассмеялась, неискренне и невесело.

– Нет, – сказала она, не встречаясь с Истоном взглядом, – я больше не исповедуюсь.

– Тогда, что привело тебя в храм, если ты больше не практикуешь очищение души? Вера или просто ностальгия?

– Возможно, ностальгия по моей вере.

Пожав плечами, Нора снова рассмеялась.

– Я все еще верю. Это правда. Моя жизнь слишком благословенна, чтобы не верить. Разве что сейчас, делать это сложнее, чем раньше. Во всяком случае, с тех пор, как я оставила Сорена.

– С ним было легче?

Сатерлин кивнула.

– Легко верить в Бога, когда каждое утро ты просыпаешься, зная, что тебя всецело и безоговорочно любят. Заслуга Сорена.

– Но, все же, ты от него ушла. Почему?

– Существуют только две причины, по которой можно оставить человека, которого любишь – это либо правильный шаг, либо единственный.

– Какой был у тебя?

Нора медленно выдохнула.

– Правильный. Я так думаю. А у тебя?

Повернув голову, Зак увидел образ Девы Марии с младенцем Иисусом на руках.

– Единственный. Я так думаю. Достаточно сказать, что нам с Грейс никогда не следовало быть вместе.

– Похоже на нашу с Сореном историю. Нам точно не следовало быть вместе.

– Почему?

Возможно, если Истон выяснит, по какой причине Нора ушла от мужчины, которого так сильно любила, он поймет, по какой причине от него отдалилась Грейс.

– У него были..., – Сатерлин остановилась, по-видимому, подыскивая правильные слова, – другие обязательства.

– Он женат?

Подняв руку, Нора прикоснулась к своей шее. Истон проследил за ее взглядом, устремившимся на маленькую железную фигурку Иисуса, распятого на кресте.

– Можно и так сказать.

Вернувшись из своего забытья, она снова посмотрела Заку в глаза.

– Пойдем. Вернемся домой, и ты сможешь глянуть на мои новые главы.

Она протянула Истону руку, и он позволил поднять себя с места. Но Сатерлин этим не ограничилась. Она притянула Зака прямо к себе, оказавшись с ним лицом к лицу, их тела находились на расстоянии тонкого волоска. Нора посмотрела вниз, затем снова подняла взгляд.

– Боже мой. Нет места даже для Святого Духа.

– Вы неисправимы, мисс Сатерлин.

Улыбка Истона сникла, когда под ее глазами он заметил темные круги.

– Выглядишь уставшей. Ты не спала?

– Я в порядке. Правда, всю ночь просыпалась каждый час и проверяла состояние Уесли. Знаешь, у меня стоит внутриматочный контрацептив, поэтому мне никогда не придется убеждаться "дышит ли малыш"? Это совершенно несправедливо.

– Внутриматочный контрацептив... значит, ты грешная католичка?

– Противозачаточные средства – последнее, о чем я беспокоюсь, отвечая перед священником, – сказала Нора, сделав шаг назад, – я делаю так, как предписывал Мартин Лютер – грешу смело.

Спустившись по лестнице, Зак последовал за Сатерлин мимо рядов скамей к боковому входу, которого не заметил, когда входил. За этой дверью располагалось помещение, где Нора оставила свое пальто.

– Грешникам надлежит пользоваться боковой дверью? – спросил он.

– Тогда бы нам всем пришлось пользоваться боковой дверью. "Потому что все согрешили и лишены славы Божией". К римлянам 3:23.

– Эротическая писательница, цитирующая Библию – да ты сущий оксюморон, – сказал Истон.

– А иногда и сосущий шлюхаморон, – подмигнула ему Сатерлин. – Если хочешь знать, Сорен говорил, что католицизм – идеальная религия для исповедующих СМ.

– Почему?

Нора открыла рот, потом закрыла, словно хотела что-то сказать, но передумала.

– Не говори – показывай, – сказала она и взяла Истона за руку.

Вернувшись в святилище, они прошли через другую дверь на противоположной стороне, приведшей их к длинному коридору. Стены этого места были обвешаны обрамленными картинами из библейских сцен. Справа изображались явления из Танаха – те, которые Зак помнил с детства, когда учился в еврейской школе. Среди них Истон узнал Рут и Наоми, Лестницу Иакова, Переход через Красное море. Слева были развешаны картины из Нового Завета – образы гораздо менее ему знакомые. Доведя Зака до тупика, Сатерлин остановилась возле картины, висевшей третьей от конца.

– Это – моя любимая, – произнесла Нора, все еще держа его руку в своей, – "Се, человек", Антонио Чизери. "Возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины".

– Немного выцвела. Это из "Распятия?"

– Из "Страстей". Это момент демонстрации Христа неумолимой толпе.

– Ах, да. Когда мы, кровожадные евреи, убили Иисуса, правильно?

Улыбнувшись, Сатерлин замотала головой.

– Шутишь? Иисус отдал свою жизнь за грехи бренного мира. Любой, когда-либо живущий на земле, приложил руку к его убийству.

Сделав паузу, Нора грустно улыбнулась.

– И я его убила.

Истон молча рассматривал картину, пораженный выбором художника, отдавшего предпочтение столь ярким цветам для столь тяжелой сцены.

– Знаешь, у Сорена имеется необычайно сложная теория в отношении Святой Троицы. Отец ниспослал страдания и унижения, Сын покорно им подчинился, а Святой Дух наделил Христа силой, чтобы достойно их принять.

– Твой Сорен кажется... интересным, – отозвался Истон, пытаясь быть дипломатичным.

– Он никогда не был моим Сореном. Это одна из истин сабмиссива. Я принадлежала ему, но он никогда не принадлежал мне. И, да, Сорен интересный. Он самый заботливый садист, с которым бы тебе посчастливилось встретиться.

– Но ты любила его?

– И я любила его, – поправила Сатерлин,

– Сорен говорил, что Иисус – единственный человек, когда-либо даривший ему чувство смирения. Он усмиряет и меня.

– Сорен или Иисус?

Нора не ответила и, отпустив руку Истона, шагнула к изображению.

– Только посмотри на картину. Посмотри на Него. Разве это не самое прекрасное создание, которое ты когда-либо видел, Зак?

Сатерлин произнесла его имя, но судя по отрешенному тону ее голоса, казалось, что она разговаривала сама с собой.

– Это Преторий. Пилат был римским префектом Иерусалима. Он пытался поддерживать крайне хрупкий мир, поэтому, вместо того, чтобы незамедлительно приговорить Христа к смерти, приказал Его бичевать. Это означало губительное избиение хлыстом, испещренным стеклом, костями и камнями. Бичевание считалось серьезным наказанием. Понтий Пилат надеялся, что это утолит жажду крови толпы. Но посмотри на картину – у Него нет ран. Кожа на Его спине выглядит неповрежденной. Хотя полагалось, что Он прошел через яростное, жестокое избиение. Чизери подчеркивает красоту Иисуса, а не последствия Его бичевания. Он показывает женскую сторону Христа, что, по общему признанию, совершенно неправильно, и я это знаю. Но почти все изображения распятия неправильны. Маленькая набедренная повязка Иисуса? Ее не было. Жертвы распятий раздевались наголо, чтобы усилить чувство стыда и унижения. Художники не могут заставить себя расписать всю подобность Иисуса обычному человеку.

Истон молчал, ошеломленный словами Норы.

– Только представь, каково Ему было, Зак.

Сатерлин замотала головой, будто сама не могла это представить.

– Мы говорим о Деве Марии, но Иисус никогда не был женат. Он тоже был девственником. И вот Он, полностью обнаженный на виду у целого мира, прямо перед Марией Магдалиной, являющейся его лучшим другом, и Его бедной матерью. Его матерью, Зак. Должно быть, Он был так унижен, так пристыжен. Посмотри на этих женщин. Они его понимают.

Истон глянул сначала на картину, потом на Нору.

– Посмотри, как Чизери изобразил Иисуса. Посмотри на изгиб Его спины и плеч. Это классическая женская поза. Его руки связаны сзади, а Его одеяние прикрывает бедра. Мужчины пялятся, таращатся, показывают на него пальцем. Но женщины... ты видишь их? Они не могут это выносить. Одна опустила глаза, а вторая, – Нора показала на женскую фигуру, полностью отвернувшуюся от чудовищной сцены, разворачивающейся за ее спиной, – не может даже смотреть. Ей приходится держаться за вторую женщину, чтобы не упасть. Из всей толпы, мы видим только ее лицо.

Сатерлин снова окунулась в молчаливое созерцание, и Зак проследил за ее взглядом. Он был устремлен на двух женщин на переднем плане, прижимающихся друг к другу в явном страдании.

– Они знают, что он чувствует. Женщины всегда знают. Они знают, что вынуждены смотреть не только на бичевание и убийство. Дело не только в распятии на кресте. Это было сексуальное преступление, Зак. Это было насилие.

Нора сделала глубокий вдох, и Истон ощутил, как у него самого перехватило дыхание. Ему хотелось что-то сказать, но он не доверял себе.

– Вот почему я верю, Зак, – продолжила Сатерлин, – потому что среди всех святых, только Иисус понимает. Он понимает назначение боли, стыда и унижения.

– И каково это назначение? – спросил Истон, искренне желая узнать.

Нора вернула взгляд двум женщинам, цепляющихся друг за друга в ужасе и сострадании.

– Конечно же, спасение. Спасение и любовь.

Глава 11

"– Думаешь, я такая чертовски покорная, – сказала Каролина, отстранившись от Уильяма.

Она стояла у окна, глядя на их задний двор, где еще вчера они сидели и разговаривали до самых сумерек. Если бы было больше «вчера», вместо многочисленных «сегодня».

– Ты никогда не давала мне поводов для недовольства.

В голосе Уильяма ей послышалось замешательство.

– Потому что существует постоянное «да, Сэр», «нет, Сэр» и «как пожелаете, Сэр». Но речь идет не о покорности.

– Тогда о чем, Каролина?

Она не хотела отвечать, но знала, что ей не удастся обмануть Уильяма ни единым своим вздохом.

– О страхе.

– Страхе чего?

– Этого... игры, в которую ты вынуждаешь нас играть. Хотя для тебя это не игра, верно?

Приблизившись, Уильям встал позади нее. Каролина напряглась, но он к ней не прикоснулся.

– Да, верно. Для меня все по-настоящему.

– Я хочу, чтобы это была игра... очень хочу, – призналась Каролина, – в играх можно побеждать. Ты побеждаешь, и игра заканчивается. И я этого очень хочу.

– Она может закончиться, – произнес Уильям тихим, грустным голосом,– если ты прекратишь играть.

– Но я не могу. Если я это сделаю...

Каролина не завершила предложение, она просто не могла себя пересилить.

– Тогда никому и никогда из нас не победить, – произнес Уильям то, что она боялась озвучить.

– И каков утешительный приз? – спросила Каролина, попытавшись, но, не сумев ему улыбнуться.

Наклонившись, Уильям положил подбородок ей на макушку и обнял ее, в ответ на что, прильнув к нему, она закрыла свои глаза. Этой игре было отведено время отсчета по песочным часам, и Каролина чувствовала каждую ускользающую песчинку.

– Не думаю, что он существует".

* * *

Господи, это было драматично. Свернув окно, и отклонившись от своего ноутбука, Зак поднялся и прошелся по кабинету. Он остановился у окна, вглядываясь в городской пейзаж и небо над ним.

Сегодняшний день был серым, холодным и ветреным. Также ветрено было и в тот день, когда он улетал из Англии; дул теплый, порывистый, морской ветер, и Истон вспомнил свое ожидание в аэропорту и теплящуюся надежду, что вылет отменят или отложат настолько, чтобы Грейс осознала, что он, действительно, улетал. Но тогда ветер его подвел. Он унес Зака ввысь, вместо того, чтобы оставить на земле.

Раньше, жены моряков выходили на площадки с перильцами на крышах своих домов. Как они назывались? "Вдовьи дорожки". Именно так. Да, вдовья дорожка – место, куда они поднимались в полном одиночестве и глядели на морской горизонт, в ожидании возвращения своих мужей. Истон завидовал их сакральному месту. Они, по крайней мере, могли видеть прибытие корабля. У них, во всяком случае, имелся уголок, в котором они могли предаваться своей печали, когда судов не было.

Посмотрев на небо, Заку захотелось увидеть весь путь через серый океан. Серый был любимым цветом Грейс. Она шутила, что он был "похож на серебряный, только тусклее", и Истон поддразнивал свою жену из-за серых свитеров в ее гардеробе, и дюжин пар серых шерстяных носков. Грейс пришла бы в восторг от подобного утра. Она бы раздвинула шторы, открыла жалюзи и потащила своего мужа обратно в кровать, чтобы заняться быстрым сексом до того, как взойдет солнце, меняя цвет дня.

Оторвав взгляд от неба, Истон посмотрел на серые улицы. Считалось, что с подобной высоты, люди должны были казаться муравьями. Но ему они таковыми совсем не казались. Люди, по-прежнему, казались людьми. Прислонившись лбом к окну, Зак наблюдал за их передвижениями. Он, сам не зная почему, боялся за каждого городского жителя. Нора... крылась ли причина в ней?

Когда Истон заставил ее урезать в книге количество сцен сексуального насилия, она заменила их на насилие эмоциональное. И теперь, куда бы Зак ни посмотрел, он видел людей, хрупких, как кусок стекла.

Книга Сатерлин впечатлила его больше, чем он хотел признать. Еще значительнее она изменила его понятия о любовных романах.

Одним из основных правил классического романа, было то, что в независимости от смысла, насколько раздражающей могла быть героиня, и насколько сильно герою хотелось ее придушить, он бы никогда, и ни при каких обстоятельствах не поднял на нее руку. Но Уильям был садистом и доказывал свою любовь посредством причинения боли. И там, где стандартный любовный роман начинался с того, что два персонажа пытались сойтись, вопреки внутренним или внешним факторам влияния, у Норы книга начиналась с того, что герои были вместе, а факторы влияния медленно и мучительно разрывали их отношения. Она писала любовный анти-роман.

Истон сфокусировал взгляд на одной из маленьких, спешащих по улице, фигуре. Он не мог с точностью сказать, была ли это женщина или мужчина. Он или она пересекали улицу в чрезмерно торопливом темпе. Зак задумался, потому ли, Сатерлин, вопреки себе, так сильно тянулась к религии. Языческие боги находились высоко на небесах, играя с людьми, как с фигурами, словно пешками на шахматной доске. Бог, в которого верила Нора, Сам стал пешкой и позволил Себя схватить. Он узрел в этом правильный шаг. Истону хотелось побежать по пролегающей внизу улице и, проследив за тем человеком, убедиться, что он или она успели сделать то, из-за чего так торопились. Заку хотелось узнать, что сегодня, в этом сером городе, хотя бы для одного горожанина, все завершилось благополучно.

Отойдя от окна, он перевел внимание на свой рабочий стол. Вернувшись к ноутбуку, Истон вспомнил оригинальную заглавную строчку из книги Норы, присланную ему в качестве первого чернового варианта... "Я хочу писать этот роман не больше, чем вы хотите его читать". Он понял, что это были не просто слова, которые Уильям адресовал Каролине. Это Сатерлин обращалась к нему.

Устроившись в кресле, Зак открыл переписанные Норой главы, и заставил себя продолжить чтение. Как бы ни было больно, Истон должен был узнать, что произойдет дальше.

* * *

Нора сидела за кухонным столом, лихорадочно записывая что-то в свой блокнот. Работу за компьютером она завершила несколько часов назад. Ее кисти ныли, но в голове оставалась еще одна глава, которую она хотела перенести на бумагу.

После долгого вчерашнего разговора с Заком в церкви, Нора вернулась домой, практически, воодушевленной. В своем первом наброске романа, она совершила грубую ошибку в отношении персонажей. В оригинальной концовке, Каролина была уже не в состоянии выносить темноту Уильяма. Она ушла от своего возлюбленного. Но Нора поняла, что поступила с персонажем Каролины совершенно неверно. Та была не сексуальной, а эмоциональной мазохисткой, и никогда бы не оставила мужчину, которого любила, мужчину, который – по ее убеждению – нуждался в ее помощи.

Нет, в новой версии, Уильям, разлюбив Каролину, отпустил ее на все четыре стороны. Это был красивый, но жестокий конец, и именно так и следовало закончить книгу. Уильям приказал ей больше не показываться ему на глаза.

Последние два часа, пока Нора писала свой роман, Уесли сидел с ней за кухонным столом, занимаясь отработкой за пропущенные часы. Она не волновалась о его домашнем задании. Под копной светлых волос, у малого имелся поразительно острый ум, и все три семестра его учебы в университете, он неизменно попадал в список лучших студентов. В отличие от него, Норе это удалось лишь единожды. Сорен отдал ей этот приказ, только чтобы досадить ей. И только, чтобы досадить ему, Нора его выполнила. Однако, Уесли сам по себе был прилежным студентом, и чтобы учиться или делать домашнее задание, ему не требовалось выполнять ничьи приказы. Как-то раз, Нора сказала парню, что он бы никогда не смог стать писателем, как она. Для этой профессии он был недостаточно ленивым.

Уесли... Подняв глаза, Нора оглядела кухню. Он вышел порядка двадцати минут назад, чтобы проверить уровень сахара и сделать инсулиновую инъекцию – что обычно занимало меньше пройденного промежутка времени – а после, приступить к приготовлению ужина. Отправившись на его поиски, Нора нашла его в ванной комнате, согнувшегося над раковиной.

– Ты в порядке, Уес? – спросила она, стараясь сделать незаметными панические нотки в своем голосе.

Рассмеявшись, он замотал головой.

– Знаешь, я объезжал самых крупных, самых необузданных и самых опасных жеребцов на планете. Никогда бы не подумал, что один маленький укол в живот создаст такие проблемы.

Нора почувствовала облегчение от того, что ему не было плохо, и, выдохнув, вошла в ванную комнату. Уесли выпрямился, когда она взобралась на стойку, рядом с раковиной.

– Все еще не можешь это сделать?

– Неа. Думаю, у меня психологический блок.

– Я могу с этим помочь.

Уесли отрицательно замотал головой.

– Я должен сделать это сам, иначе никогда не справлюсь.

– Сделаешь сам. Ты будешь держать иглу. Я – психологический блок. Куда нужно колоть?

Парень показал на точку посередине живота на расстоянии десяти сантиметров ниже грудкой клетки.

– Доктор Синх сказал, что последовательность ввода инъекций должна походить на циферблат. Первый укол приходится на двенадцать часов. Следующий – на дюйм левее. Таким способом, я не стану повторно поражать одно и то же место.

Нора кивнула.

– Циферблат, говоришь?

Протянув руку, она задрала его футболку. За время нахождения в больнице, Уесли потерял в весе, поэтому сейчас его живот с четырьмя кубиками, превратился в твердый пресс с шестью. В его теле не осталось ничего, кроме мышц.

Она присвистнула, – Самые сексуальные часики, которые я когда-либо видела.

– Нора, – краснея, пробубнил Уесли, оттягивая свою футболку вниз, – перестань.

– Уесли, ты постоянно ходишь по дому с голым торсом. Думаю, это доказывает, что ты латентный садист.

Парень скорчил рожу и Нора рассмеялась.

– Я не садист. Я не похож на него.

– Ты многим похож на него.

Нора считала милым, как Уесли старался никогда не произносить имени Сорена.

– Вы оба слишком сильно за меня волнуетесь.

– Любой, хоть раз, увидевший тебя, будет волноваться о тебе, – сказал Уесли.

– И вы оба блондины. Разве что ты темный блондин, а он светлый.

– Ну, он же швед, или кто там еще.

– Датчанин. Его мать была датчанкой, а отец англичанином. С таким сочетанием, он самый не американский американец, которого я только встречала. Очередная общность – вы оба музыканты.

Малой посмотрел на нее с подозрением.

– Он тоже играет на гитаре?

– На фортепиано. Он мог бы быть концертирующим пианистом, но теперь просто играет для своего удовольствия.

– Он один из тех идеальных парней, да? – спросил Уесли, скрестив руки.

– У него всегда в порядке прическа, он никогда ничего не проливает, никогда не спотыкается.

Нора кивнула.

– Если это твое определение идеальности, то он в него вписывается. Я потеряла счет количеству языков, на которых он говорит. Когда ему нужно, он может быть весьма очаровательным и остроумным. Еще, он неприлично красив. Вдобавок, напыщен и тщеславен.

Уесли широко улыбнулся.

– Продолжай.

– И он никогда не катался на лошадях, не говоря уже о том, чтобы объезжать самых крупных, самых необузданных, и самых опасных жеребцов на планете. И..., – продолжила она, снова потянувшись к футболке Уесли, – в отличие от одного моего знакомого, он не дарит мне ежедневные улыбки и смех.

Парень поднял руки, и Нора стянула с него футболку. Чтобы оказаться в равных условиях, она расстегнула свою блузку, и та полетела на пол, к одежде Уесли. Казалось, он изо всех сил старался не пялиться на оставшуюся в джинсах и бюстгальтере Нору.

– Значит, колем сюда? – спросила она, коснувшись точки на его животе, расположенной несколькими дюймами выше пупка.

– Да. Это двенадцать часов.

– Попался.

Нора щелкнула по ней пальцами так, что Уесли поежился.

– Ау!

Парень рассмеялся. Нора снова щелкнула.

– Что ты делаешь?

– В СМ, если собираешься причинить кому-то боль, надо начать с небольшой боли, чтобы снизить восприимчивость кожи. Немного боли вначале предотвратит много боли в конце.

Нора продолжала щелкать, пока эта точка не стала ярко-красной.

– Это, должно быть, хуже иглы.

Она посмотрела на него, приподняв брови.

– Ладно, я понял, для чего ты это делала, – сказал Уесли и Нора, наконец-то, перестала его мучить. – И что теперь?

– Возьми это и повернись, – приказала она, протянув ему инсулиновый шприц.

– Облокотись на меня.

Малой повернулся к Норе спиной, и она обернула вокруг него свои руки. Юношеская кожа Уесли была гладкой и теплой, и когда ее грудь коснулась его спины, она почувствовала, как он вздрогнул. Ей пришлось напомнить себе, что она пыталась ему помочь, а не соблазнить.

– Хорошо, посмотри на мои руки.

Ее руки легли на его грудную клетку.

– Вдохни как можно глубже, словно надуваешь воздушный шар, отчего мои ладони разойдутся.

Уесли сделал глубокий – согласно инструктажу – вдох, и Нора почувствовала, как ее руки разъехались в стороны.

– Теперь медленно, в течение пяти секунд, выдыхай, после чего снова вдохни.

Уесли подчинился, вдохнув, и еще раз выдохнув.

– На этот раз, – сказала она, – вдохни так же глубоко, но выдохни резко, и одновременно, введи иглу. Я досчитаю до пяти, и ты ее вытащишь.

Парень снова вдохнул.

– Резкий выдох, – сказала Нора.

Уесли сделал, как было сказано, и по тому, как он слегка дернулся, она поняла, что он себя уколол. Она медленно досчитала до пяти, оставляя в промежутке небольшие поцелуи на его спине. На последней цифре, он вытащил иглу. Повернувшись, Уес просиял.

– А вот и мой мальчик, – сказала Нора, и он ее обнял.

– Было не так страшно, как я думал.

– Это хороший прием, – сказала Нора, когда Уес ее отпустил.

– Он подходит и для пирсинга. Говорю по собственному опыту.

Уесли никогда не видел, где находился ее этот пирсинг.

– Нет уж, спасибо. Татуировки с меня оказалось достаточно.

Глаза Норы округлились от шока.

– Что? У тебя есть тату?

Парень застонал.

– Да, у меня есть тату. Но она маленькая.

– Уесли, ты говоришь мне, что у тебя психологический блок на то, чтобы сделать себе инъекцию инсулина в живот, но у тебя есть татуировка?

– Мне не приходилось делать ее себе самому. И можешь поверить мне на слово, я не наблюдал за процессом.

Поджав губы, Нора оглядела малого с головы до ног.

– Ну, я видела тебя без рубашки, видела в боксерах, значит, она должна быть где-то здесь, – она указала на паховую область, и Уесли снова залился краской.

Угадала.

– Я так и знала. Покажи мне ее, ну покажи.

– Я не собираюсь тебе ничего показывать. Это глупо.

– А я покажу тебе свой пирсинг.

– Как насчет того, что я покажу тебе свою татуировку, а ты не станешь показывать мне свой пирсинг? Идет?

– Моя идея была лучше, ну да ладно. Показывай.

Шумно выдохнув через нос, Уесли принялся расстегивать свои джинсы. Нора захлопала в ладоши. Он закатил глаза, и спустил джинсы с боксерами так, чтобы продемонстрировать маленькую татуировку, сделанную на правом бедре. Наклонившись, Нора рассмотрела ее поближе.

– Это рожок, – произнесла она, удивившись необычности рисунка.

– Это рог, который используют на скачках в Дерби в Кентукки, что проводятся в Черчхилл-Даунс. Пару лет назад, один из скакунов, которого тренировал мой отец, показал очень хорошие результаты. В честь этого, на своем плече, он вытатуировал его кличку. Когда мне исполнилось восемнадцать, я набил рог, но сделал это на своем бедре, чтобы мама его не увидела.

– Очень сексуальная татушка.

Потянувшись, Нора провела по ней кончиками пальцев. Уесли вдохнул, когда ее руки коснулись его чувствительной кожи. Он был таким восприимчивым ко всему, что она с ним делала, отчего Нора задумалась, каким бы он оказался в постели. Но она морочила себе голову. Нора понимала, что его восприимчивость была связана не столько с ней, сколько с тем фактом, что он до сих пор являлся девятнадцатилетним девственником.

– Ей не полагается быть сексуальной. Это атрибут самых популярных скачек в мире.

Подтянув боксеры, Уесли застегнул джинсы.

– Значит, Дерби в Кентукки настолько крупное мероприятие? – спросила Нора. – Очевидно, так и есть, раз я о них слышала.

– Это самые волнительные две минуты в спорте.

– Две минуты? – усмехнулась Нора. – Я бы получила охапку роз и искренние извинения, если бы все ограничилось двумя минутами.

– Когда в этом принимает участие твой жеребец, то это очень долгие две минуты. Хотя, дело не только в скачках. Все мероприятие длится целый день. За скачками наблюдают мужчины и женщины в безумных шляпках, распивая мятный джулеп, отвратительный на вкус – если ты меня спросишь – напиток, но никому не говори, что я тебе это сказал.

Посмотрев на нее, Уесли сделал быстрый, маленький вдох.

– В этом году тебе следует пойти со мной.

Вздернув подбородок, Нора внимательно посмотрела на парня. Он не стал встречать ее взгляд.

– Ты только что пригласил меня на свидание, Уес Райли?

– Нора, мы живем вместе. Приглашение на свидание стало бы шагом назад.

– Да, но мы сожители. Мы не живем вместе. Не думаешь ли ты, что если я появлюсь с тобой на скачках в Дерби в шляпке с широченными полями, то факт, что ты живешь с писательницей эротических романов, окажется невозможно удержать в секрете?

Наклонившись, Уесли поднял свою футболку, и натянул ее на себя, однако Нора не торопилась одеваться. Ей нравилось наблюдать за парнем, который старался не глазеть на нее слишком явно.

– Я, в некотором роде, рассказал отцу о тебе.

– Ты шутишь? Он не испугался?

– Я не стал вдаваться в подробности. Но дал ему понять, что у меня есть девушка, поэтому он поддержал мое решение не возвращаться домой. Он начал волноваться, что его сын, ну, ты знаешь...

– Жеребец, который не интересуется кобылами?

Уес рассмеялся.

– Именно. Он обрадовался.

– Никогда не думала, что ты сможешь солгать. Я впечатлена.

– Я не лгал. Ты девушка, которая...

– Значит, девушка. Если я собираюсь быть твоей девушкой, надо решить вопрос с девственностью. Но только после ужина, – сказана она, в конце концов, надев свою блузку.

Когда она выходила из ванны, Уесли схватил ее за руку.

– Ты не ответила, пойдешь со мной или нет.

Нора улыбнулась ему. Она не могла поверить в то, каким серьезным был Уесли.

– Да, малой. Я пойду с тобой на две самые волнительные минуты в мире спорта. Когда они проходят?

– В первую субботу мая.

– Я забронирую билеты на самолет. С тебя билеты на скачки.

– Они у меня уже есть. Я бываю там каждый год. Мои родители, скорее пропустят Рождество, нежели Дерби. Я пропустил только прошлогоднее мероприятие, так как готовился к экзаменам. Ни один университет в Кентукки не назначил бы экзамены в день проведения скачек.

– Это все мы, чертовы янки, так ведь?

– Вы, янки, мне нравитесь. Вы смешно разговариваете.

Переплетя свои пальцы с его, Нора посмотрела на Уесли. С тех пор, как он вышел из больницы, он стал казаться старше, спокойнее, увереннее в себе. К тому же, стремился проводить с ней больше времени.

Малой читал в ее кабинете, пока она печатала. Когда она переходила на кухню, отправлялся следом за ней. Ей нравилось, что он был ее тенью. С момента возвращения Уесли, ее неоднократно посещало желание, чтобы они были любовниками, и могли спать в одной постели.

Если он был ее тенью днем, она становилась его тенью ночью. С тех пор, как его выписали из больницы, она просыпалась по нескольку раз за ночь, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. И даже подумывала о том, чтобы приобрести радио няню и спрятать устройство ему под кровать.

Сделав шаг вперед, Нора услышала шепот сидевшего на ее плече дьявола, который твердил ей поцеловать Уесли, впервые в жизни, по-настоящему его поцеловать. Она пыталась услышать голос ангела с другого плеча, но вспомнила, что тот уже давно свалил куда подальше, написав заявление об уходе.

Обняв Уесли за шею, Нора встала на носочки. С кухни донесся пронзительный рев рингтона – легко узнаваемый звонок ее прямого вызова. Вздохнув, Уесли положил подбородок ей на макушку.

– Все в порядке, – сказала Нора, быстро поцеловав его в щеку.