Текст книги "Сирена (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Когда Нора присоединилась к паре ожидающей лифт, те отошли от нее подальше. Порой, ванильные люди были такими милыми.

Войдя в лифт, она нажала на кнопку девятнадцатого этажа, и поднялась наверх в полном одиночестве. Выйдя, Нора сориентировалась и направилась в номер 1909. Карта от номера была спрятана в сложенной перед дверью газете. Открыв дверь, она зашла внутрь и увидела стоящего к ней спиной, высокого мужчину со светлыми волосами, и в черной одежде.

– Здравствуй, Элеонор, – произнес он.

Нора ахнула, а ее сумка шлепнулась на пол с выразительным звяканьем металла.

– О, Боже... Сорен.

* * *

Зак сидел за столом своего кабинета в Главном Издательском Доме. Проверив почту в последний раз, перед тем как выключить компьютер, он был удивлен, что ему не пришлось и дальше воевать с Норой по поводу сцен секса. Возможно сейчас, она поняла характер своей книги, и начала осознавать, что может писать эротику, не злоупотребляя имиджем эротической писательницы.

Приводя в порядок бумаги на столе, Зак наткнулся на копию контракта, составленного юридическим отделом. Он еще был не подписан. И даже если бы Нора подписала его сегодня, до заверения Истона, документ являлся недействительным.

Он просмотрел условия. Жан-Поль оказался весьма щедрым. ГИД крайне редко выделял крупные авансы. Естественно, Нора воспользовалась своей внушающей армией поклонников. Зак понимал надежды Боннера на то, что Сатерлин придаст чувственный оттенок их довольно консервативному издательскому дому. Это был смелый шаг, который мог оправдать себя, если Истон сделает свою работу правильно.

Зак улыбнулся, пролистав неподписанный контракт Норы. Когда они с Грейс покупали свой первый дом, соглашение на сделку было вдвое меньше этого, нерационального. Бедняжка Грейс. Он помнил, как смотрел на нее, сидящую за крошечным кухонным столом в их первой, убогой квартирке, которую они наспех сняли при переезде в Лондон. На тот момент, они были женаты меньше года.

Грейс думала, что ей полагалось знать значение каждого слова в контракте, понимать, на что ссылалась каждая статья. Она часами ломала голову над отдельной страницей. Зак уходил и возвращался, а у Грейс набиралась для него очередная дюжина вопросов. Что означает право первого выбора? В курсе ли они оценочной стоимости? Требовалась ли им разница, если Зак работал из дома? Думая, что ей следовало во всем разбираться, Грейс проводила за этим занятием весь день. На нее было так чертовски приятно смотреть, что, в конце концов, Заку пришлось подойти, разбросать бумаги, и заняться с ней любовью прямо на их заявлении о сделке.

Истон очень хорошо помнил шок на лице Грейс, когда контракт разлетелся по всей комнате. Она думала, что он на нее разозлился. Но Зак не мог забыть улыбку своей жены, когда он поцеловал ее так горячо, что сдвинул с места стол. Он помнил ее рыжие волосы на темном дереве, и с каким, почти детским усердием ее ножки обхватывали его тело, пока он двигался в ней.

Однажды Истон услышал, что ничто так не строит, и не ломает отношения, как совместная покупка дома. В тот день он решил, что они их построят.

Отложив контракт, Зак откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Может, им стоило чаще покупать дома…

* * *

Час спустя, Нора покинула отель, и спешно направилась к своей машине, всю дорогу проклиная Сорена, зная, что если она хоть на секунду уймет свой гнев, то зальется слезами. С тех пор, как они разговаривали в последний раз, прошло несколько месяцев. И Нора делала все возможное, чтобы избегать его.

Временами, они сталкивались в клубе. Стоя на противоположных концах помещения, они просто смотрели друг на друга, в то время как присутствующие незаметно отступали назад, словно случайные свидетели, невольно оказавшиеся между двумя вооруженными бандитами. Однако сегодня, Сорен был не в настроении атаковать. Хуже – он хотел поговорить.

Нора снова прокрутила в памяти их разговор.

Этот разговор, как и все предыдущие, был, скорее, односторонним. Она сидела на кровати, словно девочка, провинившаяся в том, что слишком поздно вернулась домой, и ковыряла носками обуви шикарный ковер, пока он стоял над ней, отчитывая за множественные проступки.

Нора знала Сорена с пятнадцати лет. Удивительно, как много средств воздействия ему удалось припасти за эти восемнадцать лет.

Ближе к концу разговора, он раскрыл причину, по которой пошел на организацию данной встречи. Кингсли рассказал ему, что в последнее время, Нора была сама не своя – стала тише, злее, отчаянно желая поработать в один день, и неохотно соглашаясь в другой. Она объяснила это усталостью из-за того, что работала над очередной книгой, что новый редактор был жестким, но все же, предоставлял ей возможность и шанс всей ее жизни. Сорен казался скептически настроенным, спрашивая, могло ли быть что-нибудь еще, о чем она ему не говорила.

Когда оплаченный им час, наконец, истек, и Нора уже собиралась покинуть номер, Сорен остановил ее единственным словом, – Уесли.

Нора медленно повернулась к нему, и, стараясь сохранять свой тон нейтральным, спросила, – А что с ним?

– В следующий раз, когда мы встретимся, малышка, у нас будет больше тем для обсуждения.

У Норы защемило сердце, когда Сорен прибегнул к ее ласкательному прозвищу. Но она просто посмотрела в его красивое лицо, и, закинув на плечо сумку с игрушками, вышла из номера.

После всех этих лет практики, она выработала выдержку. Сев за руль своей машины, Сатерлин закрыла глаза и помолилась, благодарствуя за то, что Сорен ее не тронул.

Именно так все и произошло на их прошлую годовщину.

Тогда она отправилась к нему поздним вечером и позволила напоить себя бокалом вина. Они поговорили об общих знакомых, и даже сыграли партию в шахматы на кухонном столе, на котором он столько раз жестко занимался с ней любовью. На несколько минут она даже забыла, что больше не являлась его собственностью.

Когда она наклонилась, чтобы сделать ход слоном, ей на лицо упала прядь волос. Протянув руку, Сорен заправил локон Норе за ухо, и провел пальцем по ее щеке. В считанные минуты, они оказались у него в спальне, где теперь она стояла обнаженная, и привязанная к прикроватному столбу.

В ту ночь, он бил ее так сильно, что она чуть не захлебнулась собственными слезами. Наконец, насытившись ее болью, он развязал Нору, позволив ей обмякнуть в его руках. Его темнота рассеялась, и, уложив ее на кровать, он занялся с ней любовью так нежно, что она снова заплакала.

В прошлом, когда они еще были вместе, Сорен мог разговаривать с ней, находясь внутри ее тела. Иногда, он в ошеломляющих подробностях озвучивал свое желание к ней. А иной раз, просто выказывал свое притязание на Нору, называя ее своей собственностью, своим владением.

В ту ночь, двигаясь в ней, он говорил на датском – языке, к которому прибегал, когда его сердце было наиболее открыто. Во времена неугомонной юности Норы, он немного научил ее этому языку, что стало их тайным способом общения. За четыре года, после их расставания, она многое забыла, но у нее навсегда осталось в памяти "Jeg elsker dig", означающее на датском, "Я люблю тебя"– слова, которые Сорен шептал ей снова, и снова.

После, все еще оставаясь в ней, он принял сидячее положение на середине кровати. Ее ноги были обернуты вокруг его талии, а руки обнимали его за плечи. Сорен водил ладонями вверх и вниз по ее истерзанной спине, поцелуями покрывая ее оголенную шею. Нора медленно двигала своими бедрами, наслаждаясь ощущением его плоти внутри своего тела, после столь долгой разлуки.

– Ты скучаешь по своему ошейнику, – сказал Сорен – утверждение, не вопрос.

Уйдя от него четыре года назад, Нора забрала тот с собой.

– Я скучаю по нему.

Она запрокинула голову, открывая ему лучший доступ к своему обнаженному горлу. Потом снова наклонилась вперед, и Сорен поцеловал ее в израненные губы. Если бы она притворилась, что существовало только сегодня, и что не было вчера и завтра, она бы осталась с ним навечно.

– Ты можешь вернуться ко мне, Элеонор. Всегда.

– Не могу.

Она замотала головой.

– Они нуждаются в тебе больше, чем я. Я не могу разорвать твою жизнь напополам.

– Это моя жизнь, – напомнил он ей, – ты разорвала мою жизнь напополам в тот день, когда убежала от меня.

– Не надо, – пролепетала она, с глазами, полными слез.

Ее грудь поднималась и опускалась, и она цеплялась за Сорена так сильно, что ногтями впивалась в его кожу.

– Не говори, что я убежала. Это не так. Это был не побег, и ты это знаешь. Ты знаешь, что я не хотела тебя оставлять. От тебя я бы убежала не охотнее, чем вбежала бы в горящее здание. Я бы никогда не смогла убежать от тебя.

Сорен рассмеялся ее горячности.

– Тогда, чем ты это назовешь, если не побегом, малышка?

Он прижался губами к ее лбу.

– Я уползла.

Она попыталась улыбнуться ему.

– По крайней мере, это я умею.

Руки Сорена еще сильнее сжались вокруг нее. Нора молила о том, чтобы он пристегнул ее к кровати цепями, и оставил там на всю оставшуюся жизнь. Но она знала, что с рассветом Сорен ее отпустит. Он бы не стал удерживать Нору против ее воли, даже если это именно то, чего она тайно хотела.

– Когда ты вернешься ко мне..., – начал Сорен, и она отклонилась, чтобы встретиться с его глазами.

– Я не вернусь.

– Если ты вернешься ко мне, – сказал он, пойдя на такую редкую с его стороны уступку, – ты прибежишь или приползешь?

На мгновение, Нора прижалась к нему всем своим телом. Уронив голову на его сильное плечо, она смотрела, как ее слеза скатывалась по его длинной, мускулистой спине.

– Я прилечу.

Нора понимала, что для Сорена та ночь была доказательством того, что она все еще принадлежала ему. Но для Уесли она оказалась ожившим ночным кошмаром, когда он увидел рубцы, синяки, ее разбитую губу и багровеющую щеку. Ей пришлось битый час убеждать его, что ей не нужно было ехать в больницу. По какой-то причине, сказать ему, что бывало и хуже, казалось не самым лучшим утешением. Второй раз за сутки Норе пришлось умолять.

– Это не насилие, – пыталась она объяснить парню, – это любовь. И к некоторым, она приходит лишь с наступлением темноты, Уес.

– Только не ко мне, Нора. Не втягивай меня в эту романтическую ерунду. Он избил тебя, и ты ему позволила. И если это любовь, тогда ему больше не следует тебя любить, – сказал Уесли, направляясь к входной двери со своими пожитками в рюкзаке, и с гитарой за спиной.

– Мне бы этого хотелось. Ради него и меня. Ради тебя.

Что-то в ее голосе изменило его решение. Бросив свой рюкзак на пол, он отложил гитару в сторону, подошел к Норе, и осторожно обнял ее. Уесли был очень осторожен, чтобы не задеть ее. Она заплакала от той боли, которую причинила ему.

Доведя Нору до ее комнаты, Уесли помог ей снять блузку, и, уложив на живот, прикладывал лед к синякам, и втирал мазь с антибиотиком в рубцы. Они не разговаривали, пока он за ней ухаживал. Но когда Нора, наконец, смогла удобно расположиться на своей кровати, чтобы заснуть, Уесли объявил ей о своем решении. Он не мог запретить ей работать, но если она когда-нибудь вернется к Сорену, и позволит ему причинить себе вред, он уйдет. Это было все равно, что попросить ее закрыть глаза и больше никогда их не открывать, но ради Уесли, она согласилась.

Добравшись до дома, Нора надела свою домашнюю одежду, и раз и навсегда решила оборвать все контакты с Сореном. Она знала, что это будет непросто, учитывая, что они вращались в одном кругу, но ей придется найти способ. Она больше никогда с ним не заговорит. Не после его уловки, к которой он прибегнул, чтобы увидеться с ней.

Остановившись в своей спальне, Нора сделала несколько медленных, глубоких вдохов, и посмотрела на время. Без двадцати четырех семь. Уесли должен был вернуться из библиотеки полчаса назад.

Пройдя в его спальню, она не обнаружила ни рюкзака, ни ключей. Когда она позвонила ему на телефон, ей никто не ответил. Нора подождала еще полчаса, думая, что он просто разозлился на то, что она ответила на прямой вызов. Но она знала Уесли – он был не из злопамятных.

Нора снова набрала его номер. Без ответа.

К половине восьмого, она испугалась. К половине девятого, запаниковала. К девяти, сдалась и позвонила единственному человеку, которому полностью доверяла, кроме Уесли.

Раздался всего лишь один гудок.

– Сорен, мне нужна твоя помощь, – сказала она, как только он ответил.

Страх вонзился в ее горло, словно когтями.

– Я не могу найти моего Уесли.

Глава 8

К девяти тридцати вечера, Зак все еще находился в своем кабинете, читая переписанные Норой главы. Повествование от третьего лица, открыло книгу заново. С ним, проза еще глубже окунала в атмосферу романа. Однако, Истону нужно было обсудить с Сатерлин концовку третьей главы. При необходимости описания яркого сюжетного поворота, Нора имела тенденцию отражать в персонаже свою личность.

Взяв трубку, он набрал номер Сатерлин. Она ответила на первом звонке.

– Нора, это Зак.

– Черт бы тебя побрал, Зак. Я не могу сейчас разговаривать. Я занята.

По какой-то причине, Сатерлин казалась злой. Злой и запыхавшейся. Занятая и запыхавшаяся…Истон сразу же понял, чем она занималась.

– Теперь, ты работаешь по моему расписанию, Нора. Меня не интересует, чем ты занята. Книга важнее.

– Нахрен книгу.

– Нора, соглашаясь на работу с тобой, я шел на ощутимый риск. И если ты думаешь...

– Тебе не нужно знать, о чем я сейчас думаю.

Зак откинулся на спинку кресла. Что произошло с Норой, с которой он распивал какао всего несколько дней назад? Тогда Сатерлин казалась такой страстной в отношении своей книги, такой заинтересованной во всех его идеях.

– Думаю, твои приоритеты расставлены в неправильном порядке.

Истон услышал, как Нора шумно вдохнула.

– Значит, и тебя нахрен, Зак, – и сбросила вызов.

Положив трубку, Истон уставился на телефон, ожидая, что будет рвать и метать, но вместо этого, его сердце ухнуло вниз. Со дня приезда в Нью-Йорк, кроме Жан-Поля и Мэри, Зак ни с кем не обнаружил чувства общности. Но повстречавшаяся ему Сатерлин, при всей своей раздражительности, оказалась забавной, прекрасной, и снова пробуждала его к жизни. И она была первым человеком, кто заботился о нем. А сейчас она отказалась от него, отказалась от книги. Зак понимал, что они бы никогда не стали любовниками, но считал, что на время совместной работы, им можно было наладить что-то похожее на дружбу. Какого черта только что произошло?

Когда телефон зазвонил снова, Истон незамедлительно ответил, надеясь на том конце линии услышать голос Норы. Но собеседником оказалась шеф-редактор западного, лос-анджелесского отделения Главного Издательского Дома. Истон общался с ней всего один или два раза после того, как ему предложили эту должность, после ее ухода на пенсию. Теперь, она сообщала Заку, что при желании, он мог приехать пораньше, так как согласно ее информации, в Нью-Йорке его ничего не держало. Кроме того, она не возражала разделить с ним свой кабинет на пару недель, пока он освоится. Это могло облегчить адаптацию к коллективу.

Все еще не придя в себя из-за стычки с Норой, Истон пообещал подумать. В конце концов, он не мог отрицать, что в этом городе его, действительно, ничего не держало. Снова положив трубку, Зак надел пальто. Опустив глаза, и увидев лежащую на столе рукопись Сатерлин, он взял бумаги, и швырнул их в корзину.

– И тебя нахрен, Нора.

* * *

Нора металась по всему дому с личным мобильным телефоном в одной руке, и телефоном с прямым вызовом в другой. У Уесли не было ее прямого номера, но она знала, что на него в ближайшее время перезвонят либо Кингсли, либо Сорен. У второго имелись связи со всеми лечебными учреждениями в радиусе восьмидесяти миль, а у Кинга в контактах числилась половина судей, адвокатов и начальников полиции штата. С такой армией, кому-нибудь из них двоих удастся отыскать Уесли.

Пройдя в комнату Уеса и порывшись в его столе, Нора пыталась найти номера хоть кого-нибудь из его друзей, но они содержались в его мобильном телефоне, а сам аппарат был при Уесли, где бы тот ни находился. Нора перерыла его шкаф, даже корзину с грязным бельем, но не нашла ничего, что бы посодействовало установлению местонахождения парня. Присев на кровать, она открыла его тумбочку. Сатерлин понимала, он, явно, не обрадуется тому, что она рылась в его вещах. А сам Уесли, скорей всего, пришел бы в настоящий ужас, увидев, что хранилось в ее прикроватном ящике. Но Нора не нашла ничего полезного или уличающего – всего лишь бальзам для губ и запасной комплект ключей от машины.

Под папкой с его медицинскими анализами, она увидела маленький фотоальбом. Вынув, Нора открыла его, и улыбнулась сквозь слезы, обнаружив, что он был заполнен прошлогодними снимками. Перелистывая страницы с фотографиями, она вспомнила...

Когда майским, субботним днем, Уесли разбудил ее рано утром, велев ей встать и надеть сапоги и джинсы, поначалу ей показалось это очень подозрительным. В тот день, он вез ее на своем желтом Фольксвагене-жуке, всю дорогу слушая странную музыку.

– Кто это? – спросила Нора.

– Wilco.

– А это?

– The Decembrists.

В результате, Уесли стал допытываться, какой последний альбом покупала сама Нора. Подумав добрые пять минут, она вспомнила – Beastie Boys, Ill Communication, в 1994 году. Тогда, Уес ходил под стол пешком, а Норе было пятнадцать или шестнадцать лет.

После долгой дороги, они, наконец, прибыли на ферму – лошадиную ферму. Уесли говорил ей, что вырос в подобном месте. Со слов парня, выходило, что его родители работали на ферме в Кентукки – отец был лошадиным инструктором, а мать вела бухгалтерию. Но это был первый раз, когда Нора увидела Уесли рядом с этими крупными животными. Для кого-то, столь благословленного Матушкой-Природой в отношении внешности, как малой, он часто казался раздражительным и неуверенным в себе. Но в ту секунду, как они вошли в стойло, Уесли стал совершенно другим человеком. Направившись напрямую к лошадям, парень уверенными движениями похлопал их по бокам.

В течение следующих сорока пяти минут, Уесли оседлал трех или четырех кобыл, проскакав по территории выгула.

– Сегодня ты у нас привередничаешь, малой? – спросила его Нора, – просто найди себе лошадь, и вперед.

– Я выбираю не для себя.

Он ловко спрыгнул с большой аппалузской кобылы.

– Я могу ездить на любой, просто пытаюсь найти подходящую тебе. Так как ты новичок, тебе нужна смиренная лошадка.

– Мне подойдет любой конь, только не кастрированный, – заявила Нора.

– Что не так с кастрированными?

– Мы не будем об этом говорить.

От этих слов, Уесли рассмеялся, открыто и просто, и на мгновение, Нора увидела, каким мужчиной он станет через десять или двадцать лет – сильным и добрым, с каждым годом чуть более красивым и чуть менее невинным. Она завидовала женщине, которая станет его избранницей. Та и, вправду, окажется счастливой.

В конце концов, после четвертой попытки, Уесли подобрал ей буланую кобылу по кличке Тихоня.

– Она умная и покорная – идеальна для новичка.

Уесли передал ей вожжи.

– Умная и покорная... мне следует познакомить тебя с Сореном, – прошептала Нора в подергивающееся ухо Тихони, – так тебе тоже нравятся стеки?

Нора вспомнила, что последовала за Уесли обратно в стойло, чтобы посмотреть, как он выберет себе лошадь. К нему с советами подошла юная девочка. Нора видела, как эта симпатяшка стреляла в Уесли обожающими взглядами, в то время, как он смотрел только на лошадей.

– Вот эта подойдет.

Парень выбрал крупную, жилистую, гнедую кобылу.

– Как ее зовут?

– Бастонада, – ответила девочка, – так ее назвал босс. Почему, не знаю.

– Она наступает на ноги наездникам? – спросила Нора.

– Да, частенько.

Девочка впервые обратила свое внимание на Нору.

– Как вы узнали?

– Бастонада – замысловатый термин, обозначающий порку ступней.

Уесли и симпатяшка уставились на Нору с широко открытыми глазами.

– Что?

Парень с непринужденным мастерством надел на свою кобылу седло. Нора наблюдала за тем, как его умелые пальцы натягивали вожжи, поправляли узду. Уесли сел на лошадь, надел на свои светлые волосы ковбойскую, соломенную шляпу, двинул бедрами, и взялся за кожаные вожжи так легко, будто родился в седле.

Нора медленно вдохнула и тихо повторила свою Уесли-мантру: "Смотреть, но не трогать... смотреть, но не трогать..."

В тот день, ввиду ее первого раза верхом, Норе была сделана поблажка. К растянувшейся на многие мили ферме, шли множество троп, и Уесли повел их по одной из них, извивающейся вдоль живописного склона. Они останавливались каждые несколько минут, фотографируя окрестности.

Просматривая альбом, Нора вспомнила, как они пересекали устье небольшой реки. Видимо, почувствовав ее страх, Уесли взялся за ее вожжи, и с легкостью перевел обе лошади через препятствие.

Перевернув на следующую страницу, Нора нашла свою любимую фотографию. Она запечатлела ее, когда Уесли, сидящий в седле, нагнулся, чтобы похлопать Бастонаду по шее. Парень посмотрел как раз вовремя, озарив ее своей улыбкой в миллионы ватт.

Закрыв альбом, Нора стала убирать его в ящик, когда заметила еще один снимок – он был вставлен в рамку и спрятан в глубине тумбочки.

– Уес..., – выдохнула она, увидев свое фото вместе с Тихоней.

Она помнила, когда оно было сделано. По возвращении с прогулки, Нора спешилась, и принялась поглаживать свою кобылу. Она думала, что Уесли фотографировал находящееся позади нее, холмистое пастбище. Подняв солнечные очки на макушку, она прижалась к Тихоне лбом. Завитки ее волос распрямились и растрепались вокруг ее лица. На снимке ее глаза были закрытыми, а на лице сияла улыбка чистого блаженства. Нора не могла поверить, что Уесли поместил ее фотографию в рамку. На ней она выглядела так глупо.

Вернув вещи в тумбочку парня в том порядке, в котором она их обнаружила, Нора растянулась на его кровати. Она мысленно прокрутила любой возможный сценарий. Может, Уесли стало плохо? Попал в автомобильную аварию? Потерял свой телефон? Упал в обморок? Был ли у него с собой инсулиновый шприц? Браслет с медицинскими противопоказаниями? Она знала Уесли. Он бы ей позвонил, даже задерживаясь на пять минут.

О другом студенте, она бы не стала волноваться. Любой другой студент пропадал бы где-нибудь на вечеринке, в баре, или в комнате женского общежития. Только не ее Уесли – кроме редких случаев, когда по субботам он спал больше обычного, парень каждый день вставал в одно и то же время, и возвращался домой в одно и то же время. Из-за инсулиновых инъекций, он регулярно питался. Высыпался. Каждый день занимался в университетском спортивном зале. Не употреблял алкоголь, не баловался наркотиками, не дымил сигаретами, не занимался сексом. Он ходил на занятия, посещал церковь, на День Благодарения и Рождество ездил домой... он был самым скучным из всех живых представителей молодежи. Живых... пожалуйста, пусть он будет живым.

Закрыв глаза, Нора повернулась набок. Она чувствовала на подушках теплый, чистый запах Уесли. Впервые за долгое время, Сатерлин заклинала всем, что у нее есть.

Боже, я знаю, Ты, наверное, все еще сердишься из-за Сорена, и я Тебя совсем не виню. Только, пожалуйста, не изливай Твой гнев на Уесли. Накажи меня всем, чем Ты хочешь. Но Уесли этого не заслужил.

В половине пятого утра, у Норы до сих пор сна не было ни в одном глазу, и она пялилась в потолок, когда ей позвонили на телефон прямой связи. Она села на кровати, ее руки затряслись так сильно, что она с трудом нажала на кнопку приема вызова.

– Кинг, пожалуйста, скажи мне, что ты что-нибудь узнал.

– Oui, chérie. Твой практикант, самый интересный молодой человек.

– Просто скажи мне, где он. Он в порядке?

– Он в больнице, но в целости и сохранности, если не считать сильного истощения.

– Что произошло? – Нора провела рукой по волосам, и, нагнувшись вперед, выдохнула сквозь облечение и страх.

– По моей просьбе, хорошенькая медсестричка заглянула в его историю болезни. У него ДКА. Тебе это о чем-нибудь говорит?

От произнесенных букв, у Норы онемели руки.

– Это диабетический кетоацедоз. Он может спровоцировать смертельные последствия.

Кингсли разом выпалил всю историю, как всегда, переходя с французского на английский и обратно. Судя по тому, что Норе удалось понять из его торопливой, двуязычной речи, Уесли стало плохо в библиотеке, в туалете которой его несколько раз вырвало, после чего он отключился. Он был госпитализирован в больницу с резко выраженным ДКА.

– В какую больницу? – спросила она, – в какую палату? Пожалуйста, скажи, что он в Центральной.

– Oui. Я уже позвонил доктору Джонасу.

– Скажи ему, что если он пустит меня к малому, я обслужу его бесплатно.

– Никаких бесплатно, Госпожа. Джонас уже пообещал сделать все от него зависящее. Он никогда не подведет La Maîtresse.

– Отлично. Замечательно. Где Уесли? В ОРИТ?

– В ДОРИТ, – рассмеялся Кингсли.

Нора тоже хихикнула. Они поместили Уесли в Детское Отделение Реанимации и Интенсивной Терапии.

– Mais chérie, ты не можешь туда пойти.

– Пошел ты. Конечно, могу.

– Там его родители. Они с ним.

Нора выругалась. Уесли убьет ее, если она покажется у его кровати, в присутствии родителей. Он делал все возможное, чтобы сохранить ее существование в тайне. Если они узнают, что их сын живет у скандально известной писательницы эротических книг, к тому же, профессиональной Госпожи, то заберут его в Кентукки так быстро, что он и глазом моргнуть не успеет. Даже вседозволяющие нью-йоркские родители и близко не подпустили бы свои чада к ней, не говоря уже об этих консервативных южанах.

– Забудь. Просто скажи мне, где он.

Нора поспешно записала номер его палаты.

– Спасибо, Кинг. Я твоя должница.

– Pas moi. Твоего любимца нашел наш общий друг.

– Тогда передай ему, что мы квиты за его уловку ради встречи.

Положив трубку, Нора понеслась в свою комнату. Брызнув в лицо холодной воды, она снова переоделась. К шести утра Сатерлин прибыла в больницу и нашла доктора Джонаса. Тот объяснил, что Уесли оказался в ДОРИТ, потому что ОРИТ было переполнено. Нора попросила не говорить об этом парню.

Доктор Джонас провел ее по ряду коридоров мимо десятков палат. Увидев возле одной из них священника, тихо беседующего с заливавшимся слезами семейством, Нора с почтением опустила глаза, и поспешила дальше.

Пройдя через двойные двери, они вошли в Детское Отделение Реанимации и Интенсивной Терапии. На стенах были нарисованы мишки с воздушными шариками. О да, она никогда не расскажет Уесу о реальной причине его размещения в ДОРИТ. Приложив палец к своим губам, доктор Джонас оставил ее у 518 палаты.

Встав рядом с открытой дверью, она внимательно прислушалась и различила женский голос с сильным южным говором – его мать, подумала Нора, что-то горячо шепчущий мужчине с более мягким акцентом. В полтона они бесконечно твердили о том, что им не следовало позволять их сыну так далеко уезжать от дома из-за учебы. Споры были хорошим знаком. Это говорило о том, что Уесли был вне опасности.

Но ее облегчение было недолгим.

Его мать, казалась решительно настроенной на то, чтобы забрать парня в Кентукки, тогда как отец увещевал, что тот был достаточно взрослым, чтобы поступать как ему хочется, и они не смогут постоянно за ним присматривать. Нора заметила, как кивает, соглашаясь с его отцом. Но в голосе матери, ей слышалась тревога, боль, страх, а также железобетонная решимость.

Она хотела, чтобы Уесли находился дома, вместе с ней, чтобы он всегда был у нее на виду. Нора чувствовала то же самое. Она не знала, что ей делать.

Снова найдя доктора Джонаса, она заставила его позвонить лечащему врачу Уесли. При поступлении, парень то приходил в себя, то отключался, но к этому моменту, вот уже несколько часов, как Уесли находился в сознании, и мог разговаривать. Они стабилизировали уровень инсулина и через день или два, его можно было забрать домой. По-видимому, организм Уесли усваивал инсулин не так хорошо, как это было необходимо.

Ему могло понадобиться использование более толстой иглы. У Норы сочувствующе сжалось сердце. Уесли ненавидел иглы. Он всегда колол себя в левое предплечье, где не мог видеть, как входит игла. Инъекции в собственные бедра или живот, скорее, убьют его прежде, чем вылечат.

Доктор Джонас сказал, что при поступлении какой-нибудь информации, он свяжется с Кингсли, и что на данный момент, Нора ничем не могла ему помочь, а значит может спокойно ехать к себе.

Нехотя покинув больницу, Нора направилась домой, решив, что ей и правда нужно немного поспать. Посмотрев на время – почти восемь утра – она поняла, что провела без сна целых двадцать четыре часа. Оказавшись на подъездной аллее, она заглушила машину, но после этого, лишилась всякой энергии для дальнейших действий.

Облокотившись о руль, она выплакала слезы облечения, усталости и страха. Мать Уесли была настоящей железной леди, определенно, желающей забрать своего сына домой. Нора молилась о том, что за время проживания под ее крышей, Уесли научился давать отпор.

Давать отпор...

Нора отклонилась назад, к подголовнику.

– Черт... Зак.

Снова заведя машину, Сатерлин направилась на юг, в сторону Манхэттена.

Глава 9

На следующее утро, Зак направился прямиком в кабинет Боннера, даже не удосужившись, сначала, заглянуть к себе. Жан-Поль моргнул, оторвавшись от чтения.

– Сейчас мне вспомнилась последняя строчка Эмили Дикинсон, – сказал шеф-редактор, – "Туман поднимается..."

– Я с ней покончил.

Боннер глянул на своего подчиненного поверх очков.

– Истон, она может принести Главному Издательскому Дому приличный доход.

– Тогда найди другого редактора. Мне все равно, издадим мы ее книгу, или нет. Но я умываю руки. Вчера вечером мне позвонила Патриция Грир. Она сказала, что я могу прибыть в Лос-Анджелес на несколько недель раньше и поработать с ней. Это хорошая идея.

– Это отвратительная идея. Персонал не будет знать, кто главный. Ты не будешь знать, кто главный. Она станет копать под тебя. Ты станешь копать под нее. Для эффективности результата, смену режима необходимо осуществлять быстро и резко.

– Это западный офис ГИД, а не Франция 1799 года.

Сняв очки, Жан-Поль потер лоб.

– Принеси мне контракт. Я оставлю его у себя.

Повернувшись на пятках и не сказав больше ни слова, Зак зашагал в свой кабинет. Он остановился у двери, заметив, что та оказалась открытой. Истон очень хорошо помнил, что закрывал ее, потому как накануне, оставлял свой ноутбук на столе. Настороженно открыв дверь, он вошел внутрь.

– Привет, Зак, – сказала Нора.

Она сидела с закрытыми глазами в его кресле, за его рабочим столом.

– Что ты здесь делаешь? – потребовал он, – как ты проникла в мой кабинет? Он был заперт.

– Волшебство.