Текст книги "Повесть Вендийских Гор"

Автор книги: Терри Донован

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

37

Конан был не единственным, кто вдыхал запахи вечера и слушал птичье пение. Глядя на каменную стену снизу, на дороге, в тени раскидистого дуба, стоял подросток в набедренной повязке. Он разглядел рослую фигуру, неожиданно появившуюся в проходе. Волосы незнакомца сияли в закатном свете, словно шкура белого тигра. Страх охватил мальчика. Еще больший страх охватил его, когда к первой фигуре присоединились еще две. Одна подобная по сложению первой, а вторая – низкая, зловеще бесформенная. Ноги мальчика задрожали. Он больше не слышал птиц. Он вообще больше ничего не видел и не слышал, кроме трех жутких пришельцев из-за стены, из пустыни, где бродила смерть.

– Спускаемся, – сказал низкорослый. – Думаю, где-то неподалеку должно быть жилье. Возможно, нам наконец посчастливится поесть и поспать по-человечески, и нас не будут пытаться убить.

– Я бы с удовольствием побывал в таком месте, – произнес черноволосый. – Если оно вообще где-нибудь есть.

Последний из троицы, высокий человек с темной кожей и седыми, как лунь, волосами, промолчал. Он напугал мальчика больше всего. В нем была жестокая сила камня, он напомнил мальчику идола в тайном доме, которого охраняли взрослые мужчины и дети не имели права видеть. До посвящения в мужчины подростку оставалось еще два года, но прошлой весной несколько мальчиков, и он в том числе, нарушили запрет.

Мальчик сделал робкий шаг назад.

Троица оседлала коней и направилась вниз. Мальчик уже чувствовал ногами дрожь земли под поступью коней, когда душа его не выдержала и он сорвался с места, бесшумно, как и подобает ребенку, собирающемуся стать мужчиной.

Его бегства никто не заметил. Он мчался не по дороге. Лес был знаком мальчику как пальцы собственных рук. Несмотря на темноту, он не сломал ни одной ветки. Он не боялся смерти от когтей белого тигра. Не боялся, хотя среди мальчиков и ходили страшные рассказы о жертвах тигра-людоеда. Зверь действительно убил многих, но не здесь. Молодые охотники говорили, что тигр никогда не уходит от запруды. Он немолод и ленив. Там, откуда он пришел и где провел большую часть своей жизни, добыча доставалась ему легко и он привык не утруждать своих мускулов. Он предпочитал остаться несколько дней голодным, чем носиться по джунглям за жертвой.

Добравшись до деревни, мальчик сложил ладони у рта и прокричал ястребом. В ответ раздался условный сигнал колотушкой. С частокола упала веревка с узлами. В мгновение ока мальчик вскарабкался по ней и оказался в деревне.

Угомба, шестой сын кузнеца, сверкал белками глаз на маленьком лице. Он держал в длинных мосластых руках лук.

– Я видел чужаков, – выдохнул прибежавший мальчик.

Угомба подпрыгнул на месте.

– Ты не врешь, Матакура? – Зависть слышалась в его ломающемся голосе. Он был на целый год старше Матакуры, но до сих пор не удостоился чести следить за воротами в пустыню.

Матакура отрицательно покачал головой.

Мальчики пошли в дом старейшин. Старый колдун Госоро сидел со своим учеником на пороге и жевал опьяняющее растение с красным соком. Ученик с длинными волосами держал целый пучок таких растений и внимательно следил за ртом колдуна. Когда изо рта переставала течь жидкость, он бил старика по лицу. Госоро выплевывал пережеванный стебель, а ученик совал ему в рот свежий. Вокруг них валялось множество пережеванных стеблей и земля была покрыта красноватыми лужицами.

– Я видел чужаков, входящих в ворота пустыни, – сообщил Матакура, низко поклонившись.

Госоро прекратил жевать и выплюнул недожеванный стебель. Ученик в растерянности не ударил старика, а всего лишь протянул другой стебель, но колдун с гневом отклонил его руку.

– Чужие! – воскликнул он, вскакивая. – Ты разве не понял! – Он зашлепал голыми морщинистыми ногами по лужицам. – Ты разве не понял? – Красноватая жидкость брызнула в стороны.

– Понял, понял, учитель! – вскакивая с просветленным лицом, завопил ученик и бросился прочь с завидной резвостью молодого оленя. Его длинные волосы трепетали на ветру. – Чужие! Чужие! – закричал он и вскоре повсюду раздались взволнованные голоса. «Они пришли, они, наконец, пришли!» – с радостью сообщали друг другу люди.

Зажгли факела. Свет и тени заметались по затерянному в джунглях селению. Проснулись и заголосили на разные лады домашние животные. Послышался топот десятков босых ног. Женщины, старики, дети, мужчины-воины и молодые охотники – все высыпали под открытое небо. Никто не остался дома, кроме нескольких увечных и больных, которые не могли ходить.

38

Морда лунной коровы была черна, только рога светились среди серебряных звезд. Шум и крики в лесной деревне приняли спокойную размеренность и походили уже не на вопли внезапно разбуженной обезьяньей стаи, а на гул в почтенном собрании в ожидании царя.

Молодые охотники открыли главные ворота и встали с оружием по обе стороны от прохода. Лица охотников словно были изваяны из камня, холодная решимость светилась в глазах. Они застыли с оружием как истуканы. Девушки смотрели на них с нескрываемым восхищением, иногда негромко взвизгивая от избытка чувств и поднимаясь на цыпочки, словно бы пытаясь разглядеть дорогу, но на самом деле, чтобы показать свою юную грацию. Среди них, смуглых и черноволосых, выделялась одна, с золотистыми волосами и белой кожей. Она не взвизгивала и не тянулась на цыпочках, но ее глубокие синие глаза под чуть опущенными ресницами были для кое-кого дороже ужимок всех ее сверстниц, вместе взятых. Лишь один раз она позволила себе прямо взглянуть на избранника и тут же снова потупила взгляд.

Улыбка, тронувшая губы одного из охотников, тоже задержалась всего на мгновение. Но та, кому она была предназначена, оценила ее по достоинству.

Из толпы вышел вождь в сопровождении трех старейшин. На плечи вождя была накинута шкура голубой антилопы, а шею украшало тяжелое ожерелье из волчьих зубов. Вождь держал в руке копье с насаженной на него головой обезьяны. Рот обезьяны был открыт, мертвые глаза тоскливо смотрели в ночное небо.

Снаружи послышался быстрый топот босых ног. Дозорный Белых Ворот вскочил в деревню по приставной лесенке. Пот лил с него градом, глаза были наполнены ужасом. Он почти ничего не видел перед собой.

– Чужие… – сдавленно произнес он.

Никто не ответил ему. Дозорный вытер с лица пот и только тогда разглядел глядящую мимо него толпу людей. Он был неглупым малым и сразу понял, что сильно опоздал с новостью. Он смутился, что-то пробормотал и, низко склонив голову, поспешил затеряться в толпе.

Люди говорили все тише и тише, и совсем умолкли, едва послышался стук двенадцати подкованных копыт. Земля задрожала. «Они, они!» – пронесся взволнованный шепот.

Трое всадников появились в неверном кровавом свете ущербной луны. Словно трое демонов из древнего мифа. Впереди ехал огромный человек с черной гривой волос, за ним маленький старик в плаще и последним негр, волосы которого были седы, но тело молодо и сильно.

– Приветствую вас, чужеземцы! – закричал вождь и потряс копьем.

Гости поняли его неправильно. Выговор у вождя был отвратительным, к тому же он переволновался и проглотил большую часть гласных. Черноволосый гигант мгновенно извлек меч из ножен и помчался к вождю с недобрыми намерениями, раскручивая меч и дико вопя. Один из молодых охотников, отважный Нокото, бросился наперерез. Яростный конь чужака встал на дыбы, испугавшись направленного ему в грудь копья. Чужак нагнулся и двумя ударами справился с неожиданно возникшим препятствием. Первым ударом он срубил верх копья, вторым – половину головы Нокото. В толпе раздался истошный женский визг. Золотоволосая белая девушка повалилась на землю без чувств.

Другие охотники кинулись к всаднику, но вождь остановил их. Черноволосый гигант, в свою очередь, остановил своих спутников, намеревавшихся оказать ему помощь.

Вождь с криком бросил копье на землю. Голова обезьяны соскользнула с острия и покатилась коню чужака под ноги.

Конь заржал, но всадник быстро успокоил его, слегка ударив кулаком между ушей. Окровавленный меч вернулся в ножны.

Старик из свиты чужестранца выехал вперед и слегка поклонился вождю.

– Мы тоже приветствуем вас, – сказал он. – Мы приносим вам извинения за причиненные неудобства. Это моя вина, что я не расслышал в вашем первом крике добрых и честных намерений. Следовало бы наказать меня. – Старик покорно склонил голову.

– Нет, нет, во всем виноват я, старый и глупый Гхоро! – вскричал вождь, бросаясь перед конем Серзака на колени и целуя землю. – Я ни в коем случае не должен был навязывать вам свое гостеприимство. Разве вправе я был приветствовать вас таким образом? Я совершил непростительную ошибку. Мне следовало молча и неподвижно дождаться, пока вы окажете мне хоть какой-нибудь знак внимания, дав понять, что вы видите меня и признаете меня равным в общении. Как смел я решить, что вы не примете меня за неразумную обезьяну? – Вождь с необычайной страстью продолжал укорять себя.

Серзак спешился и как мог его успокоил. Старик говорил о тяготах пути, об опасностях, поджидающих честного путника на дороге. Жаловался на голод и холод, скорбел о потерянных силах и времени. «Нет оправдания тому, кто вышел в поход, не позаботясь о стоянках», – говорил он.

Кони нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Золотоволосая девушка очнулась и с ненавистью глядела на чужаков. Ее голубые глаза широко раскрылись, а мягкие до этого губы сделались жесткими, сложившись в тонкую бледную линию. Другие женщины с трудом сдерживались, чтобы не начать шептаться между собой, обсуждая достоинства и недостатки чужаков. Детям все это стало нестерпимо скучно и они хотели идти спать. Конан тоже заскучал.

– Серзак, не мог бы ты выражать свои мысли покороче? – осведомился он, склонившись к не в меру разговорившемуся старику.

– Что хочет ваш уважаемый друг? – спросил вождь.

– Он искренне скорбит об убитом, уважаемый Гхоро, – ответил Серзак. – И жаждет хоть как-нибудь загладить свою вину. Может ли он надеяться на это?

– Я терпелив, Кром свидетель, но терпелив в обрез. – с угрозой в голосе произнес Конан. Глаза его сверкнули гневом.

– О, ваш господин великий воин. Я чувствую это по его могучему голосу! – Гхоро поклонился Конану и продолжал говорить, указывая на него пальцем и притоптывая ногой. – Молодой охотник, которого ваш господин лишил большей части головы, готовился убить тигра много дней, он прошел тщательнейшую подготовку и замены ему среди людей нашего племени нет. Он единственный мог убить тигра. Теперь только ваш господин может сделать это.

– Надо, так надо, о чем речь? – Конан пожал плечами. Тигр, так тигр. Северянин не привык отступать перед трудностями. Он никогда прежде не охотился на тигров, но не считал, что тигра нельзя убить так же просто, как какого-нибудь заурядного демона.

– Он согласен, – сообщил Серзак и лицо вождя озарилось улыбкой.

– Не понимаю я этих глупых церемоний, – доверительно сообщил Конан подъехавшему Горкану. – Если бы меня сразу спросили, я бы тоже согласился.

39

Чужаков пригласили в дом старейшин. Женщины приготовили богатый, по деревенским меркам, стол и вождь пригласил гостей сесть. Конана он усадил по правую руку, Серзака по левую. Горкан сел справа от Конана, не дожидаясь приглашения. По лицу вождя пробежала мгновенная тень, но он ничего не сказал. У входа в дом старейшин уселись музыканты и несколько красивых мальчиков, которых пророчили в охотники. Среди счастливцев оказался и Матакура, принесший великую весть. Мальчики не имели права присоединиться к пиру, зато они могли вволю смотреть и слушать. Женщины сгрудились у входа и громко перешептывались.

Похороны молодого охотника быстро перешли в праздник охоты на тигра-людоеда. Праздник начался с поминовения жертв тигра. Поминались женщины и дети разных племен, погибшие у запруды. Главным рассказчиком скорбных историй был Госоро, местный колдун. Он обладал отвратительными манерами и гнусавым голосом. Вдобавок, он имел привычку вскакивать на середине рассказа и изображать своим далеко не молодым телом, как двигалась та или иная жертва тигра. Он вилял бедрами, вертел головой, хлопал себя по ляжкам и совершал разные другие телодвижения. Слушатели одобрительно хмыкали и время от времени били себя по щекам в знак траура. Гостям тоже ничего не оставалось, кроме как сочувственно кивать головами и хлопать себя по щекам. Затем принесли пенистый напиток и скорбь улетучилась.

Решили играть в «Падающего ястреба». Подростки не могли усидеть на месте.

– Ну и куда будет падать ястреб? – спросил Серзак, которому неудобно было открыто признаться, что он не знает такой игры.

Ему не ответили. Принесли круг, спиленный с целого ствола дерева. Судя по годичным кольцам, дерево росло не меньше тысячи лет. Годы были выкрашены в различные цвета. Центр – раннее детство, был розовым, развитие – оранжевым, созревание – синим, юность – желтой, молодость – зеленой, ранняя зрелость – коричневой, средняя зрелость – красной, поздняя зрелость – фиолетовой. Обод, непосредственно предшествовавший смерти, был белым.

Рядом с каждым участником пира поставили по круглой корзиночке с шестью маленькими ярко оперенными дротиками. Мальчиков также не обошли. Матакура, славившийся своим мастерством в бросании «ястребов», метнул первым. Дротик с зеленым хвостом вонзился точно в центр круга.

– Ну ясно, – сказал Серзак и тоже метнул.

Его дротик с фиолетовым оперением вонзился в белый обод. Все засмеялись. Особенно громко смеялись мальчики.

– Каждому дано только то, что ему дано, – заметил Серзак и отодвинул корзинку с дротиками подальше.

Все стали метать по очереди. Даже Горкан скромно сделал дротику Матакуры обрамление из красных перьев. Только Конан не проявил никакого интереса.

Короткая южная ночь прошла незаметно. Ближе к утру, когда все стали симпатичны друг другу, а солнце полезло на небосклон с бесстыдством храмовой танцовщицы, раздался перезвон ручных и ножных браслетов и в дом вбежала золотоволосая белая девушка. Она была в красной одежде. Живот, плечи, руки и ноги оставались открытыми. Волосы были украшены мелкими красными цветами.

– Отец! – воскликнула она и простерла руки к вождю. – Я хочу станцевать нашему гостю мой танец!

– Дочь моя, мой гость – твой гость, – ответил Гхоро. – Танцуй, Натая!

Все оживились. Конан невозмутимо кивнул в ответ на устремленный на него взгляд вождя. Гхоро хлопнул в ладоши.

Принесли несколько музыкальных инструментов – флейты, маленькие барабаны, трещотки. Желающие помузицировать мгновенно разобрали их и полилась нервная, цепляющая мелодия. Повели флейты и барабаны, трещотки поддержали их, равно как и женщины, запевшие без слов.

Натая вышла в середину круга и замерла, будто задумавшись. Локти ее очнулись от забытья первыми и начали медленное движение, к ним присоединились кисти, затем настал черед плеч. Натая вскинула голову и метнула взгляд в сторону Конана с такой силой, что он даже вздрогнул. Ему показалось, что взгляд девушки прожег его насквозь. Натая сразу же отвела глаза, но их свет продолжал блуждать в душе северянина и она стала таять. Бедра девушки совершили плавный круг, левая нога дернулась и мелко шагнула, грудь выдвинулась вперед и сразу подалась назад. Живот в то же время совершил движение в обратном порядке.

Зрители восхищенно вздохнули, на миг заглушив музыку. Конан поймал себя на том, что перевернул глиняную чашу и пытается подыгрывать, ударяя кулаком по ее дну. Получалось плохо и он быстро перестал.

Танец Натаи был прелестен. Она как будто освободилась от земного тяготения, словно была не женщиной во плоти и крови, а свободным языком пламени. Она рассказывала в танце о своей страсти, о любви и страданиях, о горе и радости, о жизни и смерти. Она то улыбалась, то хмурилась, то внезапно становилась стыдливой, то вдруг вся раскрывалась и словно сам воздух желал ее. Каждое движение ее было словом и все вместе складывалось во фразы, понятными даже тому, кто впервые видел подобный танец.

Она вздрогнула телом в последний раз и будто без сил повалилась на пол. Конан даже привстал, желая оказать посильную помощь, но, оглядевшись, заметил, что одинок в своем желании.

Девушка вдруг стремительно вскочила и подбежала к вождю, упав перед ним на колени. Голова ее низко опустилась и волосы простерлись по земляному полу. Конан с непривычным чувством смущения поджал ноги.

– Отец! – взмолилась златовласка.

– Натая, милая моя, – ласковым тоном сказал Гхоро, – ты можешь не стесняться всех этих людей. Они – мои гости. Моя еда – их еда, моя дочь – их дочь, мои слова – их слова, говори!

Натая подняла голову и взгляд ее синих глаз царапнул Конана словно по сердцу. Что-то в этой девице было такое, что заставляло обычно невозмутимого в отношении женщин киммерийца, чувствовать тяжесть в груди.

– Отец, ты же знаешь, кому я была предназначена в жены, и знаешь, что теперь я стала вдовой, не став женщиной. Прошу тебя, отец, отдай меня теперь этому белому человеку, который завтра убьет тигра! Пусть он возьмет вместе с жизнью тигра и мою жизнь!

– Ты права, – сказал вождь. – Ты должна была стать женой человека, который убьет тигра и ты станешь ею, если он тоже хочет этого.

Гхоро уставился на Конана. Все другие тоже стали смотреть на него. Горкан толкнул киммерийца локтем в бок, прошептав что-то неразборчивое.

– Я согласен, – сказал Конан.

Натая немедленно схватила его за руку и потянула за собой. Вокруг одобрительно засмеялись. Конан ничуть не сопротивлялся.

Удаляясь, киммериец вдруг обернулся на пороге и небрежно, не целясь, метнул дротик с коричневым хвостом.

Дротик вонзился в торец дротика Матакуры. Все вскрикнули, как один.

– Поразительно! – восхитился вождь.

– Я промазал, – заявил Конан. – Никогда еще я не бросал так плохо. Я целился в синее.

Матакура с горестным криком вскочил и, сгорая со стыда, бросился вон из дома.

40

Снаружи хижина Натаи-деви выглядела убогой, словно лачуга пропойцы. Этим она не отличалась от большинства других домов деревни. Зато внутреннее убранство приятно поразило Конана.

Свет исходил от масляной лампы на треножнике. Ковры лежали в несколько слоев и поверх них был постелен драгоценный тисненый шелк, окрашенный пурпуром. По широкому ложу в беспорядке были разбросаны подушки с рисунками драконов и фениксов. В изголовье постели находился столик. На нем стояла клетка из плотно переплетенных тонких прутьев. Неясно было, есть ли что внутри. Подойдя поближе, Конан посмотрел сквозь прутья и ему показалось, будто его взгляд отразился в чужих глазах.

Конан никак не ожидал встретить в убогой деревенской хижине такое богатство. Если у них что-нибудь не заладится с таинственным городом Хорто, надо будет снова заглянуть сюда и все выяснить подробно, решил киммериец. Но пока время отдыхать без забот. Хотя одна забота у него была – не так часто до сих пор выпадало Конану лишать девиц невинности.

Натая предложила гостю выпить вино из маленького фарфорового сосуда. Она налила вино в белые чашечки с толстыми стенками. Вино было мутноватым, желтого оттенка. Конан не слишком разбирался в вине, во всяком случае в разных тонкостях, но это вино оценил сразу. Запах у него был своеобразным, но оно быстро опьяняло и делало хорошие предметы еще лучше.

– Ты благоуханна, как весенний цветок, твои волосы прекрасны и у тебя такая белая кожа, – сказал Конан, гладя девушку по голове. – Кто ты и почему ты называешь того урода своим отцом? Я не слишком силен в таких вещах, но думаю, этот человек никак не может быть им.

Натая-деви обняла Конана, приблизила губы к его левому уху и жарко зашептала:

– Да, ты прав, Гхоро не отец мне. Не настоящий отец. Но никому не говори, что я призналась тебе в этом! – Она на мгновение отстранилась и строго повела указательным пальцем перед носом Конана.

– Я не пророню ни слова из того, что услышу здесь, – сказал Конан. – Не в обычаях народа, к которому я принадлежу, выбалтывать то, что услышано на ложе возлюбленной. Уверяю тебя! – Он привлек Натаю-деви к себе и стал целовать ее в губы. – Твои губы подобны сочному персику! Я жажду скорее узнать вкус остального!

– Подожди, – сказала она. – Я хочу рассказать тебе все. Я устала от молчания. Мне не с кем было здесь поговорить. Только в своих снах я могла разговаривать!

Натая приблизилась к клетке и погладила по прутьям.

– Это – мой анэм, – сказала Натая. – Правда, он прекрасен?

Конан пожал плечами. Он не знал, что такое анэм, но признаться в этом не позволила гордость. Натая поняла это. Она положила руку Конану на запястье. Прикосновение ее было нежным, как прикосновение цветка.

– Ты видишь его и не знаешь, что такое анэм, чужеземец, – сказала она. – Никто этого здесь не знает. Никто, кроме меня. Но я не отсюда. Я родилась далеко на севере. Там, откуда я родом, анэм есть у каждого. Его дарят младенцам и он остается с человеком до самой его смерти. Ничто не способно разлучить нас. Анэм не должен двигаться. Иначе он умрет. Анэм сам ничего не ест. Он питается от меня. А взамен я получаю от него добрые сны.

Конан не понимал, как можно получать сны от неразумного животного, ни добрые, ни злые, но разубеждать Натаю не собирался. Каждый волен выбирать себе веру по вкусу.

Натая принялась вынимать из волос цветы и бросать их на постель. Следом за цветами она стала снимать свою красную одежду.

– Я не знаю откуда я, – говорила она. – Я помню холод, что-то белое всюду, огромные деревья и резкий запах. Я помню крики, что-то красное на белом – теперь я догадываюсь, что это была кровь, бородатых людей в шкурах и безбородых людей в яркой одежде. Помню грубые руки. Я думаю, моих настоящих родителей убили, а меня похитили. Большую часть детства я провела в повозке под белым пологом. Зимой мне было холодно, а летом жарко. Я не имела никакой одежды и мне дозволялось выходить только ночью. Анэм был единственной моей защитой и спасением. Его не отобрали от меня, знали, что он для меня значит. Без него я бы не прожила и нескольких дней. Потом я очутилась здесь. Я помню ласковые руки женщин, что мыли меня, умащивали благовониями и расчесывали волосы. Вода была горячей и это больше всего удивило меня. Гхоро стал мне господином. Он сказал, чтобы я называла его отцом, только так, всегда так и не иначе. Он преподал мне несколько хороших уроков, не жалея на меня гибких прутьев, и я запомнила его отеческие наставления. – Натая продолжала говорить, раздеваясь.

Ее красная одежда была одним длинным куском ткани, сложно завернутым вокруг тела.

Конан облокотился сначала на локоть, потом лег на спину, увлекая с собой Натаю, когда она полностью обнажилась, и принялся ласкать ее, прикрыв глаза и слушая жаркий девичий шепот. Он хотел ее, но не мог противиться глубокой усталости, внезапно охватившей все его члены, и крепко уснул. Натая приподнялась на ложе и посмотрела на сильное тело, лежащее рядом с ней. Она едва удержалась от того, чтобы погладить мужчину по груди и лишь провела над ней ладонью.

– Спи, мой воин, – тихо, одними губами, сказала она. – Спи, ибо тебе предстоит тяжелая работа.

Она соскользнула с ложа и оделась в белое сари. Она не стала ни насурьмливать брови, ни умащиваться благовониями, ни надевать звонких браслетов, ни подкрашивать охрой ступней. Она взяла с собой медный кувшин с вмятиной на боку и бесшумно выскользнула за дверь. Снаружи ее ждал человек с черной кожей и седыми, как лунь, волосами.

– Я готова, повелитель, – объявила Натая, опуская голову перед этим человеком, который впервые пришел к ней во сне много лет назад, как крылатый лев с пылающей гривой.