Текст книги "История Рима. Книга третья"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 43 страниц)

При таких обстоятельствах в начале января 705 г. [49 г.] началась война. Из войск, вполне готовых к походу, у Цезаря было не больше одного легиона, 5 тыс. человек пехоты и 300 всадников, находившихся у Равенны, которая отстояла от Рима по шоссе на расстоянии приблизительно 50 миль. Помпей же располагал двумя слабыми легионами, 7 тыс. человек пехоты с небольшим отрядом всадников. Эти войска под начальством Аппия Клавдия стояли у Люцерии, откуда тоже по шоссированной дороге можно было почти во столько же времени достигнуть столицы. Прочие войска Цезаря, не считая не привыкших еще к строю только что сформированных отрядов рекрутов, стояли частью на Сене и Луаре, частью в Бельгии, в то время как италийские резервы Помпея уже подходили со всех сторон на сборные пункты, гораздо раньше того момента, когда в Италию мог вступить авангард трансальпинской армии Цезаря; здесь могло собраться несравненно более значительное войско, готовое его встретить. Казалось безумием выступить с небольшим отрядом, напоминающим отряд Катилины, к тому же лишенным резервов, против численно превосходящей его армии, увеличивающейся ежечасно, с даровитым полководцем во главе; но если это было безумием, то одним из тех, которыми прославился Ганнибал. Если бы начало войны оттянулось до весны, испанские войска Помпея перешли бы в наступление в Трансальпинской Галлии, а италийские его отряды – в Цизальпинской провинции, и Помпей, как тактик стоявший на одном уровне с Цезарем, но превосходивший его опытностью, был бы в такой правильно развертывающейся войне страшным противником. Теперь же его, может быть, можно было застигнуть врасплох неожиданным нападением, так как он привык медленно оперировать массами войск; и то, что не могло напугать тринадцатый легион Цезаря после тяжкого опыта войны в Галлии и январского похода в области белловаков – именно внезапность войны и тягости зимних переходов – должно было расстроить Помпееву армию, состоявшую из прежних Цезаревых солдат и плохо обученных новобранцев, среди которых только начинали наводить порядок.

Таким образом, Цезарь вступил в Италию ⁷⁴74
  Постановление сената было вынесено 7 января; 18-го же в Риме уже в течение нескольких дней было известно о переходе Цезаря через Рубикон ( Cicero, Ad Att., 7, 10. 9, 10, 4). Гонцу необходимо было для перехода из Рима в Равенну не меньше трех дней. Таким образом, выступление армии Цезаря произошло 12 января (по исправленному календарю 24 ноября 704 г. [50 г.]).


[Закрыть]. Две шоссированные дороги вели тогда из Романьи на юг: Эмилиева – Кассиева, которая проходила из Бононии через Апеннины в Арреций и Рим, и Попилиева – Фламиниева, которая вела из Равенны по берегу Адриатического моря до Фанума и, разделяясь там, шла в западном направлении через Фурийский проход в Рим, в южном же – в Анкону и дальше в Апулию. По первой дороге Марк Антоний достиг Арреция, по второй наступал сам Цезарь. Они нигде не встречали сопротивления: аристократические офицеры-вербовщики, в сущности, не были военными, массы рекрутов не были солдатами, жители городов только и были озабочены тем, как бы не подвергнуться осаде. Когда Курион с 1 500 воинами подошел к Игувию, где были собраны тысячи две умбрийских новобранцев под начальством претора Квинта Минуция Терма, при одном известии о приближении неприятеля полководец и солдаты спаслись бегством. То же повторялось повсюду. Цезарь мог идти на Рим, к которому его всадники уже приблизились в Арреции на расстоянии 28 миль, или же идти против легионов, стоявших в Люцерии. Он выбрал последнее.

Растерянность враждебной партии была безгранична. Помпей получил в Риме известие о приближении Цезаря; сначала он как будто намеревался защищать столицу, но, когда была получена весть о наступлении Цезаря на Пиценскую область и о первых его успехах, он оставил мысль об обороне и приказал очистить город. Панический страх, увеличившийся из-за ложного слуха, будто бы конница Цезаря уже показалась у городских ворот, охватил весь аристократический мир. Сенаторы, которым было объявлено, что каждый остающийся в столице будет считаться сообщником бунтовщика Цезаря, толпами бросились за городские ворота. Сами консулы так растерялись, что даже не позаботились о том, чтобы спрятать казну в безопасное место; когда же Помпей потребовал, чтобы они ее вывезли, так как для этого было еще достаточно времени, они ему велели передать, что для этого он сначала должен занять Пицен. Никто не знал, что предпринять; в Теане Сидицинском (23 января) состоялось заседание военного совета; Помпей, Лабиен и оба консула присутствовали на нем. Прежде всего нужно было обсудить мирные предложения Цезаря; даже теперь он выразил готовность тотчас же распустить свое войско, передать свои провинции указанным преемникам и в законном порядке добиваться консульства, если Помпей отправится в Испанию, а Италия будет разоружена. Ответ был следующий: если он тотчас же вернется в свою провинцию, разоружение Италии и отъезд Помпея будут осуществлены путем сенатского постановления, которое будет вынесено в столице в предусмотренной законом форме; может быть, этот ответ и не был неуклюжим обманом и действительно направлен был к тому, чтобы принять предложения Цезаря, во всяком случае этим были достигнуты обратные результаты. Личное свидание с Помпеем, которого хотел Цезарь, было отклонено Помпеем, и он должен был его отклонить, чтобы еще больше не возбудить недоверие конституционной партии возможностью коалиции с Цезарем. Относительно ведения войны в Теане было решено, что Помпей возьмет на себя начальство над войсками, стоящими у Люцерии, на которые возлагались все упования, несмотря на их ненадежность; с ними Помпей должен вступить в родной ему и Лабиену Пицен, лично призвать к оружию ополчение (как он сделал это 35 лет тому назад) и во главе верных ему пиценских войск и опытных Цезаревых солдат остановить наступление врага.

Все зависело от того, продержится ли Пиценская область до того момента, когда подойдет Помпей, чтобы защитить ее. Но Цезарь, соединившись со своей армией, уже вступал в ее пределы, двигаясь по прибрежной дороге через Анкону. И здесь вооружение шло полным ходом; в первом же пиценском городе – Ауксиме – стоял довольно значительный отряд новобранцев под начальством Публия Аттия Вара. По просьбе муниципалитета Вар очистил город, прежде чем появился Цезарь; горсть Цезаревых солдат, догнавших отряд Вара недалеко за Ауксимом, рассеяла его после непродолжительного сражения – это была первая битва в эту войну. Точно так же вскоре после этого Гай Луцилий Гирр с 3 тыс. человек очистил Камерин, Публий Лентул Спинтер с 5 тыс. солдат очистил Аскул. Преданные Помпею войска большей частью покорно покинули свои дома и вслед за полководцем перешли границу; но сама область уже была потеряна, когда туда прибыл посланный Помпеем для ее защиты Луций Вибуллий Руф, незнатный сенатор, но понимающий свое дело военный; он должен был довольствоваться тем, что отобрал у неумелых вербовщиков уцелевшие 6—7 тыс. рекрутов и повел их к ближайшему сборному пункту.

Это был Корфиний, центр рекрутского набора альбанской, марсийской и пелигнийской территории; сосредоточенная здесь масса рекрутов, приблизительно 15 тыс. человек, составляла контингент наиболее воинственной и надежной области в Италии, ядро формировавшегося войска конституционной партии. Когда сюда прибыл Вибуллий, Цезарь был еще в нескольких днях пути от города; ничто не мешало, согласно инструкциям Помпея, немедленно выступить в поход и повести уцелевших пиценских солдат, а также собранных в Корфинии рекрутов к главной армии в Апулию, но в Корфинии командовал предполагаемый преемник Цезаря по наместничеству Трансальпинской Галлии, Луций Домиций, один из самых ограниченных и упрямых представителей римской аристократии. Он не только сам не исполнил приказания Помпея, но помешал Вибуллию двинуться с пиценским ополчением в Апулию. Он был настолько убежден в том, что Помпей медлит только из упрямства и непременно явится на выручку, что почти не приготовился к осаде и даже не стянул в Корфиний отрядов новобранцев, размещенных по окрестным городам. Помпей, однако, не явился и сделал это не без основания: если он мог воспользоваться своими двумя ненадежными легионами как кадром для пиценского ополчения, то ни в каком уже случае не мог с ними одними дать битву Цезарю. Спустя несколько дней (14 февраля) прибыл Цезарь. К его войскам присоединились в Пицене двенадцатый, а перед Корфинием восьмой из трансальпинских легионов; кроме того, из пленных и добровольно перешедших на сторону Цезаря отрядов Помпея, а также из набранных повсюду рекрутов было образовано три новых легиона, так что у Корфиния Цезарь оказался во главе армии в 40 тыс. солдат, половина которых имела опыт в военном деле. Пока Домиций еще надеялся на прибытие Помпея, он приказывал защищать город, но, когда письма Помпея разочаровали его, он решил не оставаться больше в этой безнадежной позиции, чем оказал бы величайшую услугу своей партии, и даже не капитулировать, а, объявив солдатам о скором прибытии подкреплений, вместе с аристократическими офицерами в следующую же ночь бежать из города. Но даже этот недостойный план он не сумел привести в исполнение. Его растерянность выдала его; часть войск взбунтовалась; марсийские рекруты, которые считали своего полководца неспособным на такую низость, хотели даже бороться с бунтовщиками, но затем убедились в справедливости обвинения, и тогда вся масса солдат захватила штаб и вместе с ним и со всем городом сдалась Цезарю (20 февраля). После этого, как только показались конные патрули Цезаря, сложили оружие трехтысячный отряд в Альбе и 1 500 рекрутов, собранных в Таррацине; третий отряд в Сульмоне, состоявший из 3 500 человек, еще раньше вынужден был сдаться.

Как только Цезарь завладел Пиценом, Помпей решил, что Италия для него потеряна; теперь он только хотел отсрочить посадку на суда, чтобы спасти из своих войск то, что еще можно было спасти, и стал поэтому медленно подвигаться к ближайшему портовому городу – Брундизию. Здесь собрались оба легиона из Люцерии и те рекруты, которых Помпей мог наскоро собрать в обезлюдевшей Апулии, равно как и войска, набранные консулами и другими уполномоченными в Кампании и спешно приведенные в Брундизий. Туда же направилось много политических эмигрантов, в том числе именитейшие сенаторы со своими семьями. Посадка на суда началась, но судов оказалось недостаточно, чтобы перевезти всех – до 25 тыс. человек.

Ничего другого не оставалось, как разделить войско на две части. Наиболее значительная часть была отправлена в первую очередь (4 марта), с меньшей же, приблизительно 10 тыс. человек, Помпей решил остаться в Брундизии и ждать возвращения флота; как ни желательно было, на случай новой попытки завоевать Италию, удержать в своих руках Брундизий, никто не мог настолько полагаться на свои силы, чтобы долго держаться против Цезаря. Тем временем Цезарь появился перед Брундизием; осада началась. Цезарь прежде всего пытался запереть вход в гавань при помощи плотин и плавучих мостов, чтобы не впустить возвращающийся флот; однако Помпей приказал вооружить находившиеся в гавани торговые суда и сумел до тех пор мешать полной блокаде порта, пока не явился флот и не увез в Грецию войска, выведенные Помпеем из города, несмотря на бдительность осаждавших и враждебное настроение городских жителей (17 марта). Из-за отсутствия флота не удалась ни осада, ни дальнейшее преследование. За время своего двухмесячного похода, не дав ни одного серьезного сражения, Цезарь так ослабил армию Помпея, состоявшую из десяти легионов, что лишь меньшая ее часть с великим трудом бежала за море, и весь италийский полуостров со столицей, государственной казной и всеми накопленными в Риме запасами очутился во власти победителя. Не без основания жаловалась разбитая партия на ужасающую быстроту действия, предусмотрительность и энергию «чудовища».

Несмотря на все это, трудно было сказать, выиграл ли Цезарь или проиграл от завоевания Италии. С точки зрения военной у противников, действительно, были отняты и приспособлены к потребностям Цезаря многие вспомогательные средства; уже весной 705 г. [49 г.] благодаря произведенным всюду массовым рекрутским наборам его армия насчитывала, кроме прежних девяти легионов, значительное число новых, составленных из рекрутов. С другой стороны, явилась потребность не только оставить теперь в Италии оккупационный корпус, но также принять меры против задуманной господствовавшим на море противником морской блокады и против голода, который в связи с этим замыслом угрожал в особенности столице; всем этим еще больше усложнялась военная задача Цезаря, и без того достаточно сложная. В финансовом отношении имело значение, конечно, то, что Цезарю удалось завладеть наличными средствами столицы, но главный источник дохода столицы – дань с Востока – был в руках врагов, и при все возраставших потребностях армии, а также благодаря новым обязательствам по отношению к нуждающемуся населению столицы найденные Цезарем крупные суммы растаяли так быстро, что он был вынужден прибегнуть к частному кредиту, а так как казалось невозможным долго продержаться и при его помощи, всем стало ясно, что остается еще только одно средство – обширные конфискации.

Еще более серьезные затруднения подготовлялись теми политическими условиями, в которых очутился Цезарь, завоевав Италию. В собственнических классах была распространена боязнь анархического переворота. Враги и друзья видели в Цезаре второго Катилину; Помпей был убежден – или по крайней мере так говорил, – что только невозможность уплатить долги заставила Цезаря начать гражданскую войну.

Это, конечно, был абсурд; но прошлое Цезаря, действительно, производило далеко не благоприятное впечатление; еще меньше уверенности внушала окружавшая его свита. Личности, пользовавшиеся самой скверной репутацией, вроде Квинта Гортензия, Гая Куриона, Марка Антония – пасынка Лентула, приверженца Катилины, казненного по приказанию Цицерона, играли тут первую роль. Высшие и самые ответственные посты поручались людям, которые давно уже перестали даже считать свои долги. Все видели, как ставленники Цезаря не только содержат танцовщиц, – это делали и другие, – но появлялись публично с подобными потаскухами. Удивительно ли, что люди серьезные и чуждые политических партий ждали амнистии для всех бежавших преступников, упразднения долговых книг, многочисленных приказов о конфискациях, изгнаниях и убийствах, даже разграбления Рима галльской солдатчиной? Но в этом отношении «чудовище» обмануло ожидания своих врагов и друзей.

Как только был занят первый италийский город Аримин, Цезарь запретил солдатам показываться вооруженными внутри городских стен; италийские города были охранены от всяких злоупотреблений и насилий, независимо от того, дружелюбно или враждебно они встретили Цезаря. Когда взбунтовавшийся гарнизон поздно вечером сдал Корфиний, Цезарь, вопреки всем военным предосторожностям, отложил занятие города до утра только для того, чтобы не подвергать город опасности вступления в него ночью раздраженных солдат. Из числа пленных рядовые, которых считали политически индифферентными, зачислялись в армию Цезаря, офицеров же не только щадили, но, не вынуждая у них никаких обещаний, отпускали на свободу, невзирая на лица, а то, на что они заявляли притязания, как на свою частную собственность, выдавалось им без особо придирчивых расследований правильности этих заявлений. Так обошлись даже с Луцием Домицием, даже Лабиену были отосланы в неприятельский лагерь оставленные им деньги и вещи. Несмотря на тяжелое финансовое положение, были пощажены имения как отсутствующих, так и оставшихся противников; Цезарь даже предпочитал брать взаймы у друзей, чем прибегать к взиманию формально правильного, но на деле устаревшего поземельного налога, что восстановило бы против него класс собственников. Победитель считал, что его победа разрешила лишь половину задачи, да и то не самую трудную; залог устойчивости успеха, по его собственному признанию, он видел лишь в безусловном помиловании побежденных, и поэтому во время всего похода от Равенны до Брундизия неустанно возобновлял попытки добиться личного свидания и приемлемого соглашения с Помпеем. Но если раньше аристократия и слышать не хотела о каком-нибудь примирении, то неожиданная и позорная эмиграция довела ее гнев до безумия; дикая жажда мести охватила побежденных и являлась странным контрастом с примирительным настроением победителя.

Известия, регулярно доставляемые из лагеря эмигрантов оставшимся в Италии друзьям, были переполнены проектами конфискации и проскрипций, очищения сената и государства; по сравнению с ними реставрация Суллы казалась детской забавой, и даже умеренные сторонники той же партии с ужасом прислушивались к ним.

Безумная страсть бессилия и мудрая умеренность власти возымели свое действие. Та масса людей, для которых материальные интересы были выше политических, бросилась в объятия Цезаря. Италийские города превозносили до небес «прямодушие, умеренность, мудрость» победителя, и даже противники допускали, что эти восхваления искренни. Высшие финансовые сферы, откупщики налогов и присяжные после крушения, постигшего конституционную партию в Италии, не имели особого желания довериться впредь тем же кормчим; капиталы опять вышли наружу, и «богатые люди приступили опять к своей обычной работе ведения долговых книг». Даже значительное большинство сенаторов (правда, только по численности, так как среди них было очень мало знатнейших и виднейших членов сената), вопреки приказаниям Помпея и консулов, остались в Италии, частью даже в самой столице, и примирились с режимом Цезаря. Кротость Цезаря, искусно рассчитанная, несмотря на ее кажущуюся неумеренность, достигла цели; непомерный страх анархии, охвативший состоятельные классы, был в известной степени ослаблен. Для будущего это был, конечно, огромный выигрыш: избежать анархии и рассеять не менее опасный страх перед ней было существенным условием будущего переустройства государства.

Но в данный момент мягкость Цезаря была для него опаснее, чем могло бы быть возобновление безумств Цинны и Катилины; она не превратила врагов в друзей, а друзей сделала врагами. Сторонники Цезаря из катилинариев роптали, потому что нельзя было ни убивать, ни грабить; от этих смелых, отчаянных и частью даже даровитых людей можно было ждать самых рискованных выходок.

Республиканцев же всех оттенков милость победителя не могла ни примирить, ни обратить на иной путь. Согласно катехизису Катоновой партии, ее обязанности по отношению к тому, что она называла отечеством, освобождали ее от всяких других соображений; даже тот, кто обязан был Цезарю свободой и сохранением жизни, имел право и даже был обязан поднять против него оружие или по крайней мере участвовать в заговоре против него. Более умеренные фракции конституционной партии, правда, проявляли готовность принять из рук нового монарха мир и безопасность, но, несмотря на это, они не переставали от всего сердца проклинать монархию и монарха. Чем яснее выступало изменение конституции, тем определеннее проявлялось в сознании значительного большинства граждан республиканское настроение как в столице, более возбужденной в политическом отношении, так и вне ее в энергичном сельском и городском населении Италии. Правы были поэтому сторонники конституции, находившиеся в Риме, когда они извещали своих единомышленников-эмигрантов, что на родине как все сословия, так и отдельные личности настроены в пользу Помпея. Тяжелое настроение всех этих кругов еще усиливалось тем моральным давлением, которое оказывали на массу спокойных и безразлично настроенных людей их более решительные и знатные единомышленники в качестве эмигрантов. Честный человек испытывал угрызения совести, потому что он остался в Италии; полуаристократ считал, что приравнял себя к плебеям, если не последовал за Домициями и Метеллами в изгнание и если заседал в Цезаревом сенате вместе с ничтожествами. Мягкость победителя придавала этой безмолвной оппозиции усиленное политическое значение; так как Цезарь воздерживался от террора, его тайные враги считали для себя безопасным проявлять на деле свое отрицательное отношение к его правлению.

Очень скоро Цезарю пришлось убедиться в этом на примере сената. Цезарь предпринял борьбу, чтобы освободить терроризированный сенат от его поработителей; это и было приведено в исполнение. Он хотел теперь, чтобы сенат одобрил все, что произошло, хотел получить от сената полномочия на продолжение войны. С этой целью, когда Цезарь появился перед столицей (в конце марта), народные трибуны, принадлежавшие к его партии, созвали сенат (1 апреля). Собрание было довольно многочисленное, но даже из оставшихся в Италии сенаторов самые именитые все-таки не явились; не явился даже бывший глава раболепного большинства Марк Цицерон и тесть Цезаря Луций Пизон, а что было еще хуже, даже и собравшиеся сенаторы не были расположены принять предложения Цезаря. Когда Цезарь заговорил о полномочиях на продолжение войны, один из двух присутствующих консуляров, Сервий Сульпиций Руф, очень боязливый от природы и желавший себе мирной кончины в собственной постели, сказал, что заслуга Цезаря перед отечеством была бы велика, если бы он отказался от мысли перенести войну в Испанию и Грецию. Когда же Цезарь обратился к сенату с просьбой передать по крайней мере его мирные предложения Помпею, против этого, правда, не было возражений, но оказалось, что угрозы эмигрантов до того напугали нейтральных людей, что никто не решился передать весть о мире. Нежелание аристократии помочь установлению трона монарха и та же апатичность высокого собрания, благодаря которой незадолго до этого Цезарь расстроил предположенное назначение Помпея главнокомандующим в гражданской войне, помешали осуществлению такого же желания со стороны Цезаря. За этим пошли и другие препятствия. Цезарь, желая каким-либо способом урегулировать свое положение, хотел, чтобы его назначили диктатором; это ему не удалось, так как согласно конституции диктатор мог быть назначен только одним из консулов, а попытка подкупить консула Лентула, имевшая, несомненно, шансы на успех ввиду его финансовых затруднений, не удалась. Народный трибун Луций Метелл заявил протест против всех действий проконсула, и, когда люди Цезаря пришли, чтобы опустошить государственную казну, сделал вид, что собирается ее отстоять ценой своей жизни. Цезарю необходимо было поделикатнее отстранить этого неуязвимого человека; впрочем, он и теперь остался верен своему решению воздержаться от всяких насильственных мер. Сенату же Цезарь объявил (как незадолго до этого сделала и конституционная партия), что действительно был намерен урегулировать положение дел законным путем и при помощи высшего государственного учреждения; но раз ему в помощи отказывают, он обойдется и без нее.

Не считаясь больше ни с сенатом, ни с формальностями государственного права, он передал временное заведование столицей претору Марку Эмилию Лепиду как городскому префекту и предписал меры, необходимые как для управления повинующимися ему областями, так и для продолжения войны. Даже среди грохота исполинской войны, даже несмотря на заманчивость щедрых обещаний Цезаря на столичную массу произвело глубокое впечатление то обстоятельство, что впервые в свободном Риме монарх единовластно распоряжался всем и его солдаты взламывали двери казначейства. Но миновали уже те времена, когда настроения и ощущения массы определяли ход событий; теперь решали дело легионы, и никто не заботился особенно о том, будет ли больше или меньше тяжелых ощущений.

Цезарь спешил возобновить войну. Своими успехами он до сих пор был обязан наступлению и впредь решил держаться такой же тактики. Положение его противника было странное. Когда первоначальный план одновременно повести наступление из Италии и Испании на обе Галлии был расстроен наступлением самого Цезаря, Помпей собирался отправиться в Испанию, где его позиция была очень сильна. Войско состояло из семи легионов; в нем было много ветеранов Помпея, а многолетние бои в лузитанских горах закалили и солдат и офицеров. В числе полководцев был Марк Варрон, правда, только знаменитый ученый, но, кроме того, и верный приверженец Помпея; Луций Афраний с отличием сражался на Востоке и в Альпах, а Марк Петрей, победитель Катилины, был так же бесстрашен, как и даровит. Если в Дальней Испании у Цезаря еще осталось несколько приверженцев со времен его наместничества, то более важная область на реке Эбро была связана узами уважения и благодарности со знаменитым полководцем, который за двадцать лет до этого стоял во главе ее во время серторианской войны, а по окончании войны дал провинции новое устройство. После италийского разгрома Помпею ничего не оставалось лучшего, как отправиться туда с остатками войска и стать во главе соединенных сил против Цезаря. К несчастью, в надежде на то, что ему удастся спасти свои войска, стоявшие в Корфинии, он так долго оставался в Апулии, что вынужден был избрать местом посадки войск на суда не кампанские гавани, а Брундизий. Почему, господствуя на море и в Сицилии, он не вернулся к первоначальному плану, трудно сказать; может быть, аристократия по своей недальновидности и недоверчивости не проявила желания доверить свою судьбу испанским войскам и населению, но важно то, что Помпей остался на Востоке, и Цезарь мог по своему выбору повести наступление прежде всего против армии, организовавшейся в Греции под личным руководством Помпея, или же против готовых уже к бою войск подчиненных ему полководцев в Испании. Он решился на последнее и, когда италийская кампания приближалась к концу, принял меры, чтобы собрать на низовьях Роны девять лучших своих легионов и 6 тыс. всадников, – частью поодиночке выбранных им самим в кельтских округах, частью же германских наемников, – а также некоторое число иберийских и лигурийских стрелков.

Но именно в этой области стали развивать энергичную деятельность и его противники. Назначенный по воле сената наместником Трансальпинской Галлии вместо Цезаря Луций Домиций, как только он был отпущен Цезарем на свободу из Корфиния, отправился со своим отрядом и в сопровождении Помпеева доверенного лица Луция Вибуллия Руфа в Массалию и действительно убедил ее стать на сторону Помпея и даже помешать проходу Цезаревых войск. Из испанской армии два наименее надежных легиона остались в Дальней провинции под начальством Варрона; зато пять лучших легионов, подкрепленных 40 тыс. человек испанской пехоты, – частью кельтиберийских линейных войск, частью лузитанских и других легковооруженных отрядов – и 5 тыс. испанских всадников под начальством Афрания и Петрея двинулись по приказанию Помпея, переданному Вибуллием, чтобы преградить врагу переход через Пиренеи.

В это время Цезарь лично прибыл в Галлию и, ввиду того что приготовления к осаде Массалии еще задерживали его здесь, послал значительную часть собранных им на Роне войск – шесть легионов и конницу – по большому шоссе, которое вело через Нарбонн (Нарбонна) в Роде (Розас), чтобы поспеть к Пиренеям раньше неприятеля. Это ему удалось вполне; когда Афраний и Петрей прибыли к горным проходам, они уже были заняты войсками Цезаря, линия Пиренеев была потеряна. Они заняли тогда позицию между горами и рекой Эбро при Илерде (Лерида). Этот город лежит в 4 милях к северу от Эбро, на правом берегу его притока Сикориса (Сегры), который можно было перейти только по одному крепкому мосту у самой Илерды. К югу от Илерды горы, расположенные вдоль левого берега Эбро, подходят довольно близко к городу; на севере, по обеим сторонам Сикориса, находится равнина, над которой возвышается холм, где и построен город. Для армии, которая должна была выдержать осаду, эта позиция была превосходна, но оборона Испании после неудавшегося занятия Пиренеев могла серьезно возобновиться лишь за Эбро, а так как не было обеспечено сообщение между Илердой и Эбро и через эту реку не было моста, отступление от временной позиции к настоящей оборонительной линии не было достаточно защищено. Цезарианцы заняли прочное положение выше Илерды, в дельте, которую образует река Сикорис и сливающаяся с ней ниже Илерды Цинга (Синка), но нападение было предпринято только тогда, когда в лагерь приехал Цезарь (23 июня). Под стенами города борьба с обеих сторон шла с одинаковым ожесточением и храбростью, а также с переменным успехом; цезарианцам не удалось достигнуть цели – занять прочную позицию между Помпеевым лагерем и городом и захватить каменный мост; сообщаться с Галлией они могли только при помощи двух мостов, которые они наскоро перекинули через Сикорис в 4 или 5 милях выше Илерды, так как у самого города река становится уже слишком широкой для такого моста.

Когда с наступлением оттепели началось половодье, вода снесла эти временные мосты. Так как не было судов, чтобы переправиться через широко разлившиеся реки и при таких обстоятельствах нечего было и думать о восстановлении переправы, движение армии Цезаря было ограничено узким пространством между Цингой и Сикорисом, а левый берег Сикориса и дороги, по которым армия сообщалась с Галлией и Италией, почти без всякой обороны были отданы помпеянцам, которые перешли реку частью по городскому мосту, частью переплыли ее, по лузитанскому обычаю, на бурдюках. Это было незадолго до жатвы; старый хлеб был почти весь съеден, новый еще не собран, а узкая полоса земли между двумя потоками была уже использована. В лагере начался настоящий голод – за меру пшеницы платили 300 денариев, начались серьезные болезни, а на левом берегу в это время накоплялся провиант и самые разнообразные запасы, кроме того, прибывали всевозможные подкрепления: присланные из Галлии конница и стрелки, находившиеся в отпуску офицеры и солдаты, возвращающиеся партизанские отряды, всего до 6 тыс. человек, на которых помпеянцы напали с превосходными силами, отбросив их в горы с большими потерями. Цезарианцы вынуждены были смотреть на неравный бой, стоя на правом берегу и не имея возможности что-либо предпринять. Пути сообщения Цезаревой армии были в руках Помпеевых войск; внезапно в Италии перестали получать известия из Испании; тревожные слухи, которые начали распространяться благодаря этому, не были далеки от истины. Если бы помпеянцы с умением и выдержкой использовали свои успехи, им, несомненно, удалось бы захватить армию, оттесненную на левый берег Сикориса, которая едва способна была защищаться, или отбросить ее в Галлию и так прочно занять этот берег, чтобы без их ведома ни один человек не мог переправиться через реку. И та и другая возможность была упущена; часть Цезаревых войск была действительно отброшена с потерями, но не уничтожена и окончательно не вытеснена, и никто не мешал цезарианцам переправиться через реку.