Текст книги "История Рима. Книга третья"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Людям, имевшим деньги и политическое влияние, нетрудно было составить из таких элементов заговор для ниспровержения существующего порядка. Катилина, Пизон и подобные им люди охотно соглашались на всякий план, суливший им возобновление проскрипций и уничтожение долговых книг; Катилина был к тому же в особой вражде с аристократией, которая не допускала избрания в консулы этого развращенного и опасного человека. Подобно тому как некогда в качестве агента Суллы он занимался во главе отряда кельтов охотой за проскрибированными и среди других заколол собственной рукой своего престарелого шурина, так и теперь он охотно обещал противной партии такого же рода услуги. Был основан тайный союз. Число принятых в него лиц превышало, как передают, 400 человек. Союз имел сторонников во всех областях и городах Италии; помимо того было ясно, что к восстанию, написавшему на своем знамени столь своевременный лозунг, как прощение долгов, и без зова примкнут многочисленные сторонники из рядов золотой молодежи.

В декабре 688 г. [66 г.] – так гласит предание – главари этого союза нашли, как им казалось, удобный повод для выступления. Оба консула, избранные на 689 г. [65 г.], Публий Корнелий Сулла и Публий Автроний Пет, незадолго до того были изобличены перед судом в подкупе избирателей и поэтому были на основании закона лишены права на занятие высшей должности. После этого оба они вступили в союз. Заговорщики решили насильственно доставить им консульство и таким образом завладеть верховной властью в государстве. В тот день, когда новые консулы должны были вступить в должность, 1 января 689 г. [65 г.], вооруженные мятежники предполагали захватить курию, перебить новых консулов и других намеченных лиц и после кассации судебного приговора, устранявшего Суллу и Пета, провозгласить их консулами. Красс должен был стать тогда диктатором, а Цезарь – начальником конницы, без сомнения для того, чтобы собрать значительные военные силы, пока Помпей был занят на далеком Кавказе. Вожаки и рядовые были уже наняты и получили указания. Катилина ожидал в назначенный день вблизи сената условного сигнала, который должен был дать ему Цезарь по знаку Красса. Но он ждал тщетно; Красс отсутствовал в решающем заседании сената, и предполагавшееся восстание на этот раз не удалось. Подобный же, но только еще более обширный план убийств был задуман на 5 февраля, но и этот план не удался, потому что Катилина подал знак раньше, чем успели собраться нанятые бандиты. Между тем тайна стала разглашаться. Правительство не смело, правда, открыто выступить против заговорщиков, но дало охрану консулам, которые более всего подвергались опасности, и противопоставило шайке, нанятой заговорщиками, другую, оплачиваемую правительством. Для того чтобы избавиться от Пизона, было предложено отправить его в качестве квестора с преторскими полномочиями в Ближнюю Испанию, и Красс согласился на это в надежде воспользоваться благодаря ему средствами этой важной провинции для нужд восстания. Дальнейшие предложения были опротестованы трибунами.

Так гласит предание, основанное, очевидно, на правительственной версии; вопрос о достоверности его в отдельных подробностях за невозможностью какой-либо проверки должен быть оставлен открытым. Что касается главного, а именно, участия в заговоре Цезаря и Красса, то, разумеется, свидетельство их политических противников не может считаться достаточным доказательством. Но явная их деятельность в этот период поразительно сходна с подпольной, приписываемой им этим рассказом. Попытка Красса, бывшего в этом году цензором, внести транспаданцев в список граждан была уже прямо-таки революционным актом. Еще замечательнее то обстоятельство, что при этом же случае Красс хотел занести Египет и Кипр в список римских владений ²⁹29
  См. Plutarch, Crass, 13; Cicero, De lege agr., 2, 17, 44. К этому же году (689) [65 г.] относится речь Цицерона «De rege Alexandrino», которую ошибочно датировали 698 г. [56 г.]. Цицерон опровергает здесь, как ясно видно из сохранившихся отрывков, утверждение Красса, что на основании завещания царя Александра Египет стал римской собственностью. Этот юридический вопрос мог и должен был обсуждаться в 689 г. [65 г.], а в 698 г. [56 г.] благодаря закону Юлия от 695 г. [59 г.] он потерял уже всякое значение. К тому же в 698 г. [56 г.] речь шла не о том, кому принадлежит Египет, а о восстановлении на престоле изгнанного восстанием царя, и при этих точно нам известных переговорах Красс не играл никакой роли. Наконец, Цицерон после совещания в Луке отнюдь не имел возможности серьезно возражать кому-либо из триумвиров.


[Закрыть]и что Цезарь около того же времени (689 или 690 г.) [65/64 г.] выдвинул через трибунов перед народным собранием предложение послать его в Египет, для того чтобы снова посадить на престол изгнанного александрийцами царя Птолемея. Эти махинации подозрительно напоминают те обвинения, которые выдвигались противниками. Ничего определенного утверждать здесь нельзя, но вероятнее всего, что Красс и Цезарь составили план установления военной диктатуры во время отсутствия Помпея, что основой этой демократической военной власти должен был послужить Египет и, наконец, что попытка восстания 689 г. [65 г.] была затеяна именно для осуществления этих планов, т. е. что Катилина и Пизон были орудиями Красса и Цезаря.

На некоторое время заговор приостановился. При выборах на 690 г. [64 г.] Красс и Цезарь не возобновили своей попытки завладеть должностью консулов, чему, быть может, способствовало и то, что кандидатом на этот пост был в том году родственник вождя демократов Луций Цезарь, человек слабый и нередко служивший орудием в руках своего родственника. Между тем донесения из Азии показывали, что необходимо торопиться. В Малой Азии и Армении порядок был уже создан. Хотя демократические стратеги и доказывали, что война с Митрадатом может быть сочтена законченной, лишь когда он будет взят в плен, и что поэтому необходимо начать погоню за ним по всему побережью Черного моря и прежде всего не приближаться к Сирии, – Помпей, не обращая внимания на эту болтовню, направился в 690 г. [64 г.] из Армении в Сирию. Если Египет, действительно, должен был стать главной квартирой демократов, то нельзя было терять времени, в противном случае Помпей мог появиться там раньше Цезаря. Заговор 688 г. [66 г.], далеко не подавленный слабыми и робкими репрессивными мерами, возобновился с приближением консульских выборов на 691 г. [63 г.]. Действующие лица были, вероятно, в основном те же, и план был подвергнут лишь небольшим изменениям. Руководители движения по-прежнему оставались в тени. В кандидаты на консульство они выставили на этот раз самого Катилину и Гая Антония, младшего сына оратора и брата полководца, приобретшего печальную славу еще с Крита. В Катилине заговорщики были уверены; Антоний же, бывший первоначально, как и Катилина, приверженцем Суллы и так же, как и он, привлеченный за это демократической партией к суду, был слабый, незначительный, совершенно непригодный к роли вождя и опустившийся человек, ставший послушным орудием демократов ради обещанного консульства и связанных с ним выгод. Благодаря этим консулам вожаки заговора рассчитывали завладеть властью, захватить оставшихся в столице детей Помпея в качестве заложников и поднять Италию и провинции против Помпея. Гней Пизон, наместник Ближней Испании, должен был при первом известии о событиях в столице поднять знамя восстания. Связь с ним морским путем была невозможна, так как на море господствовал Помпей, но заговорщики полагались на транспаданцев, старых клиентов демократии, среди которых происходило страшное брожение и которые, разумеется, немедленно получили бы права римского гражданства, а также на различные кельтские племена ³⁰30
  Ambrani, о которых идет речь у Светония (Caes., 9), не являются, очевидно, теми амбронами, которые называются Плутархом (Mar., 19) вместе с кимврами; скорее это описка вместо Arverni.


[Закрыть]. Нити этого заговора доходили до самой Мавретании. Один из заговорщиков, крупный римский купец Публий Ситтий из Нуцерии, вынужденный вследствие денежных затруднений покинуть Италию, вооружил отряд отчаянных людей, набранных в Мавретании и Испании, и бродил с ним словно партизанский вождь по Западной Африке, где у него были старые торговые связи.

Партия напрягала все свои силы для предвыборной борьбы. Красс и Цезарь пустили в ход деньги как собственные, так и занятые, и связи, чтобы сделать Катилину и Антония консулами. Катилина и его сотоварищи прилагали все усилия, чтобы привести к власти человека, который обещал им магистратуру и жреческие должности, дворцы и имения их противников и о котором было известно, что он сдержит свое слово. Аристократия была в большом затруднении, тем более что она не могла даже противопоставить демократам своих кандидатов. Что подобный кандидат рисковал бы своей головой, было очевидно; прошли те времена, когда опасный пост привлекал граждан, теперь даже честолюбие умолкало перед страхом. Поэтому аристократия ограничилась слабой попыткой помешать избирательным злоупотреблениям изданием нового закона против подкупа избирателей, что, впрочем, не удалось из-за вмешательства одного из народных трибунов, и решила отдать свои голоса кандидату, который хотя и не был ей приятен, но был по крайней мере безвреден. Это был Марк Цицерон, известный политический лицемер ³¹31
  Невозможно это выразить наивнее, чем то было сделано в сочинении, приписываемом его брату (De pet. cons., 1, 5; 13, 51, 53; от 690 г. [64 г.]), сам же брат его вряд ли стал бы выражаться так откровенно. В качестве доказательства этого беспристрастные люди не без интереса прочтут вторую речь против Рулла, где «первый демократический консул» весьма забавным образом дурачит свою публику, поучая ее, что такое «истинная демократия».


[Закрыть], привыкший заигрывать то с демократами, то с Помпеем, то – несколько издали – с аристократами, и служить защитником каждому влиятельному подсудимому без различия лица и партии, – даже Катилина был в числе его клиентов. Он не принадлежал, собственно, ни к какой партии или, что почти то же самое, был близок к партии материальных интересов, господствовавшей в судах и любившей его как красноречивого адвоката и остроумного собеседника. Он обладал достаточными связями в столице и других городах, чтобы иметь шансы на избрание наряду с кандидатами демократической партии, а так как за него голосовали и знать, хотя и неохотно, и приверженцы Помпея, то он и был избран значительным большинством. Оба кандидата демократов получили почти одинаковое число голосов, но Антоний, принадлежавший к более видной семье, собрал все же несколькими голосами больше, чем его соперник. Эта случайность помешала избранию Катилины и спасла Рим от второго Цинны. Несколько раньше этого был убит в Испании своим туземным конвоем Пизон, как говорили, по наущению его политического и личного врага Помпея ³²32
  Уцелевшая надгробная надпись его гласит: «Cn. Calpurnius Cn. f. Piso quaestor pro pr. ex. s. c. provinciam Hispaniam citeriorem optinuit».


[Закрыть].

С одним только консулом Антонием заговорщики ничего не могли добиться. Цицерон уничтожил непрочную связь, соединявшую Антония с заговором, еще прежде, чем оба они вступили в должность, отказавшись от установленного законом распределения консульских провинций по жребию и предоставив своему обремененному долгами коллеге доходное македонское наместничество. Таким образом, отпали существеннейшие предпосылки и этой попытки.

Тем временем события на Востоке принимали все более опасный для демократии оборот. Создание порядка в Сирии быстро продвигалось вперед; к Помпею поступали уже предложения из Египта вступить в эту страну и присоединить ее к римским владениям; можно было опасаться вскоре известия о занятии Помпеем долины Нила. Это и вызвало, по-видимому, попытку Цезаря добиться, чтобы он был послан народом в Египет для оказания помощи царю против его восставших подданных. Попытка эта не удалась, очевидно, вследствие нежелания как сильных, так и слабых предпринять что-либо противное интересам Помпея. Время прибытия Помпея, а тем самым и вероятная катастрофа все приближались; нужно было попытаться опять натянуть тот же лук, как часто ни обрывалась его тетива. В городе происходило глухое брожение; частые совещания вождей движения показывали, что опять что-то подготовлялось.

В чем состояли эти приготовления, выяснилось, когда вступили в должность новые народные трибуны (10 декабря 690 г. [64 г.]) и когда один из них, Публий Сервилий Рулл, тотчас же предложил издать аграрный закон, который предоставил бы демократическим вожакам такое положение, какое занял Помпей благодаря законам Габиния и Манилия. Номинальной целью этого предложения было создание колоний в Италии, причем земля для этого не должна была приобретаться путем конфискации. Напротив, все существующие частные права получали признание, и даже незаконные захваты последнего времени превращались в полную собственность оккупантов. Только сданные в аренду государственные земли в Кампании подлежали разделу и колонизации, прочие же земли, назначенные для раздачи, правительство должно было покупать обычным путем. Чтобы добыть необходимые для этого средства, должны были поочередно продаваться все остальные италийские и в особенности внеиталийские государственные земли; здесь имелись в виду бывшие царские имения в Македонии, Херсонесе Фракийском, Вифинии, Понте, Кирене, далее, все городские владения в Испании, Африке, Сицилии, Элладе, Киликии, перешедшие в собственность Рима по праву войны. Кроме того, подлежало продаже все движимое и недвижимое имущество, приобретенное государством с 666 г. [88 г.], если оно не распорядилось им раньше. Это относилось, главным образом, к Египту и Кипру. Для той же цели подлежали обложению весьма высокими податями и десятинами все подвластные Риму общины за исключением городов латинского права и прочих вольных городов. Для покупки земли был назначен, наконец, и доход от новых провинциальных налогов, начиная с 692 г. [62 г.], а также выручка со всей не распределенной еще законным путем добычи. Эти постановления относились к новым источникам налогов, открытым Помпеем на Востоке, и к государственным средствам, находившимся в руках Помпея или наследников Суллы. Осуществление этого мероприятия предполагалось поручить комиссии из десяти человек, наделенной собственной юрисдикцией и верховной властью; члены ее должны были оставаться в должности пять лет и набрать штат подчиненных им должностных лиц в 200 человек из всаднического сословия; членов комиссии надлежало избрать из лиц, которые сами выставят свою кандидатуру, причем, так же как на выборах жрецов, выборы должны были производиться лишь 17 округами, выделенными по жребию из общего числа 35. Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы понять, что из этой десятичленной коллегии хотели создать такую же власть, какой обладал Помпей, но только несколько менее военного и более демократического характера. Судебную власть нужно было ей предоставить для решения египетского вопроса, а военную – для вооружений против Помпея. Условие, воспрещавшее избрание лица отсутствующего, устраняло Помпея, а сокращение числа избирательных округов, равно как и манипуляция метания жребия, должны были облегчить руководство выборами в интересах демократов.

Однако попытка эта совершенно не достигла цели. Чернь, которой гораздо удобнее было получать хлеб из государственных складов под римскими арками, чем в поте лица своего заниматься обработкой земли, встретила предложение Рулла с полным равнодушием. Она быстро сообразила к тому же, что Помпей никогда не согласится на подобное столь оскорбительное для него во всех отношениях постановление и что плохи, видно, дела той партии, которая в мучительном страхе решается на такие неумеренные предложения. При таких обстоятельствах правительству нетрудно было отразить предложение Рулла. Новый консул, Цицерон, воспользовался случаем еще раз показать себя мастером на все руки, и еще прежде, чем готовые воспользоваться своим правом интерцессии трибуны успели это сделать, сам автор предложения от него отказался (1 января 691 г. [63 г.]). Демократия ничего не приобрела, кроме нерадостного сознания, что масса из любви или страха все еще была верна Помпею и что каждое предложение, которое она сочтет направленным против Помпея, неминуемо будет отвергнуто.

Утомленный всеми этими напрасными интригами и безрезультатными планами, Катилина решил добиться успеха и раз навсегда покончить с этим делом. В течение лета он все подготовил для того, чтобы начать гражданскую войну. Фезулы (Фиезоле), сильно укрепленный город в Этрурии, кишевший обедневшими людьми и заговорщиками, бывший пятнадцать лет назад очагом восстания Лепида, и на этот раз должен был стать главной квартирой мятежников. Туда направлялись деньги, которые давались в особенности замешанными в заговоре знатными столичными дамами; там набирали солдат и оружие; старый сулланский офицер Гай Манлий, человек храбрый и, как всякий ландскнехт, свободный от угрызений совести, временно принял на себя главное начальство. Подобные же приготовления, хотя и менее обширные, производились и в других пунктах Италии. Транспаданцы так были возбуждены, что, казалось, только ждали сигнала для выступления. В бруттийской области, на восточном побережье Италии, в Капуе, где скопилось большое число невольников, готово было, казалось, разразиться второе восстание рабов, вроде спартаковского. Что-то готовилось и в столице; те, кто видел, как дерзко держались перед городским претором вызванные к нему должники, должны были вспомнить сцены, предшествовавшие убийству Аселлиона. Капиталисты находились в неописуемом страхе. Оказалось необходимым возобновить запрещение вывоза золота и серебра и установить надзор за главными портами. План заговорщиков состоял в том, чтобы при выборах консулов на 692 г. [62 г.], где Катилина опять выставит свою кандидатуру, убить руководящего выборами консула и всех неудобных соперников, во что бы то ни стало добиться избрания Катилины, направив даже в случае необходимости в столицу из Фезул и других сборных пунктов вооруженные отряды, чтобы с помощью их подавить сопротивление.

Цицерон, которого быстро и исчерпывающе осведомили о ходе заговора его шпионы и шпионки, заявил в назначенный для выборов день (20 октября) в собрании сената и в присутствии главных вожаков заговорщиков о наличии заговора. Катилина не нашел даже нужным отрицать это. Он дерзко ответил, что если выбор в консулы падет на него, то могущественная партия, не имеющая вождя, получит его для борьбы с незначительной партией, руководимой жалкими главарями. Однако за неимением осязательных доказательств существования заговора от боязливого сената можно было добиться только обычной предварительной санкции тех чрезвычайных мероприятий, которые должностные лица признают целесообразными (21 октября). Так приближалась избирательная борьба, на этот раз больше похожая на битву, чем на выборы, так как и Цицерон создал для себя вооруженную охрану из молодых людей купеческого происхождения, а 28 октября – день, на который выборы были перенесены сенатом, – вооруженные Цицероном люди заняли Марсово поле и были господами его. Заговорщикам не удалось ни убить руководившего выборами консула, ни повлиять в своем духе на исход выборов.

Тем временем гражданская война уже началась. 27 октября Гай Манлий водрузил в Фезулах орла, вокруг которого должна была собраться армия мятежников, – это был один из орлов Мария времен войны с кимврами – и призвал разбойников в горах и сельское население присоединиться к нему. Его воззвания, следуя старым традициям популяров, требовали освобождения от угнетающего бремени долгов и смягчения долгового процесса, который, если оказывалось, что долги превышают состояние должника, влек за собой по закону лишение свободы. Казалось, что столичный сброд, выступая в роли преемника старого плебейского крестьянства и давая свои сражения под сенью славных орлов кимврской войны, хотел запятнать не только настоящее, но и прошлое Рима. Однако это выступление осталось изолированным, в других сборных пунктах заговорщики не пошли дальше накопления оружия и организации тайных собраний, так как у них не было энергичных вождей. Это было счастьем для правительства, потому что хотя о предстоящей гражданской войне довольно давно уже было известно, тем не менее собственная нерешительность и тяжеловесность заржавевшего административного механизма не позволяли правительству сделать какие-либо военные приготовления. Только теперь было призвано ополчение, и в различные части Италии были отправлены высшие офицеры, каждый из которых должен был подавить мятеж в порученном ему округе; вместе с тем из столицы была высланы рабы-гладиаторы и назначены патрули из опасения поджогов.

Положение Катилины было нелегкое. По его плану, выступление должно было состояться одновременно в столице и Этрурии в связи с консульскими выборами; неудача в Риме и вспышка восстания в Италии подвергали опасности как его лично, так и успех всего предприятия. После того как его приверженцы в Фезулах подняли оружие против правительства, ему нельзя было оставаться больше в Риме, а между тем ему не только крайне важно было склонить хоть теперь столичных заговорщиков к немедленному выступлению, но это должно было произойти еще прежде, чем он покинет Рим, – он слишком хорошо знал своих пособников, чтобы положиться на них. Наиболее видные из заговорщиков – Публий Лентул Сура, консул 683 г. [71 г.], исключенный затем из сената и ставший теперь претором, чтобы вновь вернуться туда, а также два бывших претора, Публий Автроний и Луций Кассий, были бездарные люди. Лентул был заурядный аристократ, хвастливый и с большими претензиями, но туго соображавший и нерешительный; Автроний ничем не выделялся, кроме своего громкого голоса; что же касается Луция Кассия, то никто не мог понять, каким образом такой тучный и простоватый человек оказался заговорщиком. Более способных из своих соучастников, как молодого сенатора Гая Цетега и всадников Луция Статилия и Публия Габиния Капитона, Катилина не осмеливался поставить во главе заговора, так как и среди заговорщиков сохраняла силу традиционная социальная иерархия, и даже анархисты не считали возможным добиться торжества, если во главе их не будет стоять консуляр или по крайней мере бывший претор. Вследствие этого, как ни звала к себе армия мятежников своего предводителя и как ни опасно было для него оставаться долее в столице, Катилина решил, однако, остаться пока в Риме. Привыкнув импонировать робким противникам своей дерзостью и задором, он показывался в общественных местах, как на форуме, так и в сенате, и на сыпавшиеся там на него угрозы отвечал просьбой не доводить его до крайности, так как тот, у кого подожгли дом, вынужден тушить пожар развалинами. И действительно, ни частные лица, ни власти не решались трогать этого опасного человека. Один молодой аристократ вызвал его, правда, в суд по обвинению в насилии, но это не имело практического значения, так как все должно было решиться в другом месте, задолго до окончания этого процесса.

Замыслы Катилины не удались, однако, главным образом потому, что агенты правительства проникли в круг заговорщиков, так что оно всегда было осведомлено обо всех подробностях заговора. Когда, например, заговорщики появились перед укрепленным городом Пренесте (1 ноября), которым они надеялись завладеть путем неожиданного нападения, население оказалось уже предупрежденным и было вооружено. Подобным же образом не удалось и все остальное. Несмотря на всю свою смелость, Катилина нашел теперь нужным назначить свой отъезд на один из ближайших дней; но до этого в последнем собрании заговорщиков, ночью с 6 на 7 ноября, по его настоянию было решено еще до отъезда вождя убить консула Цицерона, главного противника заговора, и во избежание измены немедленно осуществить это постановление.

Ранним утром 7 ноября назначенные для этого убийцы действительно стучались в дом консула, но стража была усилена и прогнала их, – и на этот раз правительственные шпионы опередили заговорщиков. На следующий день (8 ноября) Цицерон созвал сенат. Катилина еще раз дерзнул появиться здесь и пытался защититься от гневных нападок консула, рассказавшего в его присутствии о событиях последних дней, но Катилину уже больше не слушали, и скамьи пустели близ того места, где он сидел.

Катилина покинул собрание и, согласно уговору, отправился в Этрурию, что он, впрочем, сделал бы, несомненно, и без этого происшествия. Здесь Катилина провозгласил себя консулом и занял выжидательную позицию, чтобы при первом известии о начале восстания в столице двинуть туда свои войска. Правительство объявило обоих вождей восстания, Катилину и Манлия, а также тех из их сторонников, которые не сложат оружие к известному дню, вне закона и созвало новое ополчение, но во главе войска, отправленного против Катилины, был поставлен консул Гай Антоний, человек, заведомо замешанный в заговоре и отличавшийся таким характером, что только от случая зависело, поведет ли он свои войска против Катилины или примкнет к нему. Казалось, что Антония кто-то сознательно хотел сделать вторым Лепидом. И против оставшихся в столице вожаков заговора было предпринято очень мало, хотя все указывали на них пальцами, и они вовсе не отказались от мысли поднять восстание в столице; напротив, план этого восстания был составлен Катилиной до отъезда его из Рима. Сигнал к нему должен был подать один из трибунов созывом народного собрания; следующей ночью Цетег должен был убрать с пути консула Цицерона, а Габиний и Статилий должны были поджечь город в 12 местах сразу; тем временем должно было подоспеть войско Катилины, с которым нужно было как можно скорее установить связь. Если бы помогли настойчивые увещания Цетега и Лентул, поставленный после отбытия Катилины во главе заговорщиков, решился бы быстро нанести удар, заговор даже теперь мог бы еще удаться. Но заговорщики были так же бездарны и трусливы, как и их противники. Проходили недели, а дело все не приближалось к развязке.

Наконец, решение было вызвано контрминой. Медлительный и склонный прикрывать свои упущения в том, что было самым срочным и необходимым, составлением обширных планов, направленных на отдаленные цели, Лентул вступил в сношения с находившимися в Риме депутатами кельтского племени аллоброгов; он пытался запутать в заговор этих представителей совершенно расшатанного общественного организма, к тому же лично обремененных долгами, и даже дал им при отъезде гонцов и письма к доверенным лицам. Аллоброги оставили Рим, но в ночь со 2 на 3 декабря они были задержаны римскими властями у самых городских ворот и все бумаги их были отобраны. Оказалось, что аллоброгские депутаты были шпионами римского правительства и вели переговоры только с тем, чтобы добыть для правительства необходимый ему материал против руководителей заговора. На следующее утро Цицерон в величайшей тайне издал распоряжение об аресте опаснейших вожаков, что и было исполнено относительно Лентула, Цетега, Габиния и Статилия, между тем как некоторые другие спаслись от ареста бегством. Виновность как арестованных, так и бежавших была вполне доказана. Тотчас же после ареста сенату были представлены отобранные письма, печати и почерк которых арестованные не могли не признать, и были выслушаны показания заключенных и свидетелей. Вскоре обнаружились дальнейшие доказательства их виновности: склады оружия в домах заговорщиков и часто повторяемые ими угрозы. Факт заговора был полностью доказан с соблюдением всех требований закона, и важнейшие документы были, по распоряжению Цицерона, немедленно опубликованы в летучих листках.

Заговор анархистов вызвал всеобщее озлобление. Олигархическая партия охотно использовала бы разоблачение его, для того чтобы свести счеты с демократами вообще и в особенности с Цезарем, но она уже была слишком слаба, чтобы суметь исполнить это и покончить с ним так же, как некогда с обоими Гракхами и Сатурнином, и этому желанию не суждено было исполниться. Столичная толпа была особенно возмущена поджогами, предполагавшимися заговорщиками. Купечество и партия материальных интересов поняли, конечно, что в этой борьбе должников с кредиторами речь шла об их существовании; молодежь этого круга в страшном возбуждении толпилась возле курии с оружием в руках, угрожая всем тайным и явным сторонникам Катилины. Заговор был, действительно, на время парализован; хотя некоторые зачинщики его и были еще, быть может, на свободе, все же весь штаб заговорщиков, те, которым было поручено выполнение замысла, были либо захвачены, либо бежали; отряд же, собранный близ Фезул, не мог добиться больших результатов, не будучи поддержан восстанием в столице.

В сколько-нибудь благоустроенном обществе политическая сторона дела этим и была бы исчерпана, и дальнейшее ведение его перешло бы в руки военных властей и суда. Но Рим дошел уже до того, что правительство не было даже в состоянии содержать под надежной стражей нескольких видных аристократов. Рабы и вольноотпущенники Лентула и остальных заключенных взволновались. Рассказывали о каких-то планах освобождения их из-под ареста, которому они были подвергнуты в их собственных домах. Благодаря анархическим проискам последних лет в Риме не было недостатка в вожаках шаек, бравших на себя по определенной таксе устройство бунтов и совершение насильственных актов. Наконец, Катилина был уведомлен о происшедшем и находился достаточно близко, чтобы решиться со своим отрядом на какой-либо смелый шаг. Невозможно решить, сколько было правды во всех этих слухах, но опасения были основательны, так как согласно конституции правительство не располагало в столице ни войсками, ни даже сколько-нибудь внушительной полицейской силой. Громко высказывалась мысль о предотвращении каких-либо попыток освобождения заключенных их немедленной казнью. Это было совершенно противозаконно. На основании освященного веками права провокации только народное собрание – и никакая другая власть – могло приговорить римского гражданина к смерти, а с тех пор как суд народного собрания превратился лишь в памятник старины, не выносились больше смертные приговоры. Цицерон охотно отклонил бы это опасное предложение; как ни безразличен был для него вопрос о праве, он отлично знал, что ему как адвокату полезно слыть либералом. Но его близкие, в особенности его аристократка-жена, настаивали, чтобы он увенчал свои заслуги перед отечеством этим смелым поступком. Консул, как и все трусы, страшно боявшийся обнаружить свою трусость, а вместе с тем трепетавший перед огромной ответственностью, созвал сенат и предоставил ему решить вопрос о судьбе четырех заключенных. Правда, это не имело никакого смысла, так как сенат на основании конституции еще меньше имел права вынести подобное решение, чем сам консул, и ответственность по закону все-таки падала на него, но когда же трусость была последовательна? Цезарь приложил все усилия, чтобы спасти заключенных. Речь его, полная угроз и намеков на будущую неизбежную месть демократии, произвела очень сильное впечатление. Хотя все консуляры и значительное большинство сенаторов высказались уже за казнь, многие из них во главе с Цицероном опять стали теперь склоняться, казалось, к соблюдению законных форм. Но когда Катон как истый крючкотвор заподозрил защитников более мягкого решения в сообщничестве с заговорщиками и указал, что готовится освобождение заключенных посредством уличного бунта, ему удалось нагнать этим новый страх на колебавшихся и склонить большинство к немедленной казни преступников.

Исполнение этого постановления подлежало, разумеется, ведению консула, который добился его принятия. Поздним вечером 5 декабря заключенные были взяты из их прежних помещений и через форум, все еще переполненный народом, доставлены в тюрьму, где содержались приговоренные к смерти преступники. Это был сводчатый подвал 12 футов глубины, находившийся у подножия Капитолия и служивший прежде колодцем. Сам консул вел Лентула, остальных – преторы; все они были окружены сильной стражей, но ожидавшаяся попытка освобождения заговорщиков не состоялась. Никто не знал, ведут ли заключенных в более надежное место или на казнь. У дверей темницы они были переданы триумвирам, руководившим совершением казни, и при свете факелов задушены в подземелье. Консул ожидал за дверью окончания казни и потом на всю площадь провозгласил своим громким, всем хорошо знакомым голосом, обращаясь к стоявшей в молчании толпе: «Они умерли!» До самой глубокой ночи толпы людей двигались по улицам, восторженно приветствуя консула, в котором они видели человека, обеспечившего за ними обладание их домами и имуществом. Сенат назначил публичные благодарственные празднества, а виднейшие люди аристократии – Марк Катон и Квинт Катулл – приветствовали инициатора смертного приговора впервые произнесенным тогда именем «отца отечества».