Текст книги "Повседневная жизнь викторианской Англии"

Автор книги: Татьяна Диттрич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

У продавца рыбы обычно покупали треску, хека по два с половиной пенса за фунт, скумбрию, угрей, скатов, селедку, много недорогой рыбы, – всего на десять пенсов. Покупали достаточно на воскресный завтрак и ужин, а также к завтраку или чаю в понедельник и во вторник. Если была жаркая погода, то рыбу всю готовили сразу. В жареном виде она дольше сохранялась.

В овощной лавке хозяйка брала картошку, если она закончилась, за три пенса, зелень – за ту же сумму. Таким образом, ее траты за этот вечер составляли семь шиллингов и шесть пенсов. К этому добавлялась сумма за три буханки хлеба, которые она купила днем за семь с половиной пенсов, и муку, стоившую три пенса.

После того как владелец дома забирал плату за аренду жилья, больше половины денег за неделю уже были истрачены. В последующие дни семья докупала хлеб, истратив на него один шиллинг три пенса, с расчетом приблизительно буханка на день на пятерых, и другие продукты, такие как мясо, рыба, яйца и бекон. Их приходилось докупать среди недели, так же как и овощи. Что касается дров или угля, расходы на них зависели от времени года. Счастливчики, у которых был чулан или подвал, могли позволить себе закупить топливо летом, когда оно стоило дешево. Описываемая семья себе такого позволить не могла. Экономя уголь, готовили перед камином в большой комнате. Это был единственно горевший камин зимой. Летом его зажигали, только когда готовили много или в дни больших стирок, чтобы нагреть воды. В остальное время кипятили чайники и варили яйца на масляных печках. Цена на уголь и дрова равнялась двум шиллингам в неделю. Парафиновое масло для ламп и печи стоило шесть пенсов в неделю. Шведские спички в коробках для разжигания огня обходились в неделю полтора пенса и дороже, если хозяин курил. Мыло, крахмал, синька и сода стоили шесть пенсов в неделю. Стирали и гладили дома, но выжималку – барабан, который крутили, затягивая постельное белье в узкую щель, брали напрокат. Это стоило три пенса. Перец, соль, горчица и другие мелочи – на все это уходило четыре с половиной пенса.

А теперь об одежде. Младшим всегда доставались обноски от старших. Приблизительно уходило два шиллинга в неделю на обувь, нитки, ремонт порванных вещей. Одежда зависела от профессии. Большинство рабочих, имевших постоянную работу, покупали ее в 1901 году в дешевых магазинах новой, перебивавшиеся случайными заработками донашивали свое или чужое старье. Детям перешивали матери из одежды старших детей или своей собственной. Как уже говорилось, очень распространена была перелицовка, когда, сносив вещь, например пальто, с лицевой стороны, переворачивали на изнаночную и сшивали заново либо на дочерей, либо на сыновей. Еще два шиллинга уходило на страховочные деньги, куда включалась оплата за докторов.Если дети ходили в школу, то всегда надо было быть готовыми к непредвиденным расходам, несмотря на то, что обучение являлось бесплатным. Также полкроны уходило на пиво и табак. Если рабочий и его жена выпивали по пинте пива каждый день, а из-за качества питьевой воды вместо нее пили пиво и эль даже дети, то на это тратилось два шиллинга и четыре пенса в неделю. Это позволяло выпить по пинте за обедом и полпинты за ужином. Оставался всего шиллинг и три пенса для писем, развлечений, если нужно было за них платить, и на непредвиденные расходы. Здесь не учитывается шиллинг на метро, поскольку рабочий жил недалеко от места работы. Но эти оставленные деньги могли быть истрачены любым другим путем, к примеру на лишние полпинты пива. Автор не учитывал случаи болезни, когда деньги нужны были на лекарства, не брал во внимание ситуации, когда одежда или обувь членов семьи приходила в полнейшую негодность и требовалась новая. Также хозяин дома мог поднять квартирную плату, неожиданно могли приехать пожить родственники из деревни, понадобиться подарок на день рождения. Или дети разбили стекло у соседей, и срочно нужно было вставить, потребовалось заплатить штраф за поломанный инструмент на работе, расплатиться за оторванный в драке рукав! Да мало ли на что нужны деньги! Учесть все ситуации невозможно, и, как известно, денег всегда не хватает!

Сюда также не включены ситуации, когда семья выезжала из города на выходные или приглашала к себе гостей, или просто, гуляя по улицам, захотела купить что-то перекусить. Ведь оставшихся денег было недостаточно даже для того, чтобы оплатить один билет на поезде. И все же, даже при таком ограниченном бюджете, члены этой семьи могли считаться середниками рабочего класса, если бы тогда существовало такое понятие. У них были постоянный заработок, еда, одежда и крыша над головой. Большинство этим похвастаться не могло.

Глава третья

ДВОРЦЫ И ПАРКИ, ХИБАРЫ И ДВОРИКИ

Исключительно с приглядной стороны

Архитектура – лицо поколения. Построенные в Лондоне в XIX веке высокие добротные здания, со строгими, классическими формами, со снисходительностью аристократов смотрят на стеклянных выскочек – современные высотки, помня о том, что дешевизна всегда выпячивается. Безкомплекс– ность нынешних характеров показана в прозрачных, стеклянных конструкциях, не заботящихся о том, чтобы что-то скрывать. Они контрастируют со строгими украшениями закрытых викторианских особняков, доказывающих, что в XIX веке люди стремились выставить себя только с приглядной стороны.

В богатых имениях дворцы чаще всего располагались в глубине парка. К главному входу вела засыпанная песком дорожка, обрамленная красиво подстриженным кустарником. Парадный вход располагался по центру здания и выделялся на фасаде массивным портиком и красивой лестницей. Если это был замок, то он часто окружался водой, и подход к нему мог быть только через мост, опускавшийся на цепях. В XIX веке возродилась мода на средневековые жилища, и многие удачливые предприниматели, разбогатев на строительстве железных дорог или удачно вложив акции на бирже, покупали родовые замки у обедневших аристократов. До сих пор в Британии бережно сохраняются эти великолепные крепости-жилища. Возраст некоторых из них насчитывает около тысячи лет. Есть и такие, которые все время принадлежали одному и тому же роду. Однако сейчас только единицы могут позволить себе безраздельно владеть подобными сокровищами. Налоги на землю огромные, и на ремонт уходит много денег. Поэтому чаще всего владельцы сдают часть замка, не затрагивая территорию, где все еще живут сами, на 50 или 100 лет в аренду государственным организациям ТУа amp;еж (фондам), которые ухаживают за ветшающим зданием, получая деньги на это с туристов.

А в XIX веке имения были переполнены слугами, а не любопытными. Тогда аскетичная архитектура замков компенсировалась изысканным убранством внутренних покоев, где главным предметом гордости являлся огромный холл. В него титулованные прапрадеды хозяина могли заезжать прямо на лошадях и, бросив на каменный пол охотничьи трофеи – кабана или оленя, приказывали слугам зажарить их здесь же на костре. До сих пор во многих замках, где живут очень зажиточные люди, в этих огромных холлах с высокими потолками, на полу ступенью возвышаются места для сословий. Они показывают, где находился длинный, крытый ковром стол, за которым пировал хозяин со своими гостями, освещенными отблесками пламени от факелов. Военные доспехи предков и дорогое оружие, веером развешанное вокруг щитов и знамен, в викторианское время выставлялись напоказ, чтобы восхищать и устрашать одновременно. Впрочем, обо всем этом можно было бы говорить и в настоящем времени, поскольку желание производить впечатление присуще любой нации в любую эпоху.

Если же хозяева предпочитали жить во дворцах, а не в замках, то и здесь внутреннее убранство было великолепным. Центральный холл с разодетыми лакеями, стоявшими по обе стороны от парадной лестницы на второй этаж, ведущей в бальную залу. Расписанные амурами потолки, лепнина, люстры на 100 свечей, огромные зеркала подле французских окон, открывавшихся, как балконные двери, мраморные камины, китайские напольные вазы, золото колонн, витиеватый рисунок паркетного пола. Богатые стулья около стен для тех, кто хотел отдохнуть от танцев, изящество подсвечников, мраморные скульптуры – все это нам знакомо из жизни наших аристократов. Только в Англии при явном богатстве всегда чувствовалась некоторая умеренность, поскольку чрезмерность считалась дурным тоном.

На стенах залов красовались расписанные обои, для чего приглашались художники, старательно украшавшие дорогую бумагу диковинными птицами, букетами цветов, античными видами. Очень модны были итальянские пейзажи, особенно роскошные картины Каналетто с площадями Венеции. Путешествие считалось дорогим удовольствием, и до строительства железной дороги большинство населения никогда не выезжало от места рождения далее, чем на недельный конный путь. Поэтому заморские виды завораживали, и такие картины гости рассматривали подолгу, мечтая увидеть диковинные пейзажи когда-нибудь наяву. Наличие зеленого цвета в интерьере указывало на людей очень богатых, так как для изготовления этой краски использовался свинец. Производство было вредным и очень дорогим. Роспись зеленью и золотом встречалась только во дворцах у титулованных особ. И именно высшее общество переняло новую моду на лиловый цвет. Пурпурный краситель для него впервые получил англичанин У. Г. Перкин (Старший) в 1856 году из угольной смолы.

Вскоре начался лилово-фиолетовый бум. Платья, перчатки, шляпы, пальто, подвязки, сумочки были ярко– лилового цвета. Новая мода коснулась и интерьеров домов, где богатые дамы сливались в своих фиолетовых нарядах со шторами, обоями, терялись на диванах и креслах. Карикатуристы развлекались историями о том, как муж, заигрывая со светской красавицей, любезничал с ней в присутствии жены, слившейся своим туалетом с цветом софы. И это при том, что отношение к нравственности у викторианцев было настолько серьезным, что часто ножки столов, стульев и кресел прикрывали, чтобы они не шокировали дам своей наготой.

В таких гостиных ничего не называлось своими именами. «Мой бедный муж поскользнулся на том, о чем не говорят, упал на то, что не упоминается в приличном обществе, и порвал свои нижние необходимости». Этим словосочетанием в свете заменялось шокирующее слово «брюки». Лицемерие викторианского общества напоминало накрытую красивым покрывалом помойную яму, откуда злые языки пытались достать грязь, чтобы всех измазать ею. Любые проявления чувств подавлялись, эмоции скрывались, прятались под опущенными ресницами, равнодушными улыбками, ничего не значившими словами. Блеск глаз хоронился за равнодушным выражением лица, закрывался веером, так же как и тайные симпатии, желания, мысли. Увидеть слегка выступавшую туфлю из-под платья считалось чрезвычайно волнительным, и чтобы не вводить мужскую половину в искушение, по этикету джентльмен поднимался по лестнице впереди леди и спускался сзади.

Добавьте к общей картине, что предметом вожделения являлись голая женская рука между рукавом и длинной перчаткой, завитки волос на шее и направленный на мужчину взгляд, задержать который на оном долее двух секунд считалось дурным тоном. А как же флирт, романы, вздохи, мечты? О, этого было более чем достаточно! Девятнадцатый век славился своей романтичностью. Симпатии возникали мгновенно и «навсегда». Ведь так легко обожать то, о чем не имеешь ни малейшего представления! Чем больше препятствий на пути любви, тем большим счастьем она кажется. А препятствия встречались на каждом шагу. Видеться молодым людям было негде. Бал – единственное место для встреч, и танец – короткий миг объятий и разговора наедине. Однако танцевать с одним кавалером разрешалось не более двух раз. Третий – только для супружеских пар. Поэтому в викторианское время в бальных залах устраивались уютные ниши и альковы, где, спрятавшись за колоннами, парочки могли перекинуться друг с другом парой слов, теоретически находясь при этом в общей зале. Можно было, конечно, уединиться в музыкальном, бильярдном, обеденном залах, карточной комнате, библиотеке, картинной галерее и конечно же в зимнем саду, где считалось модным ставить высокие пальмовые деревья. Но тогда ни о какой хорошей партии для девушки уже не могло быть и речи. Ее репутация мгновенно оказалась бы разрушена, и даже предмету ее желаний не разрешалось жениться на ней. Нравы XIX века очень строги для незамужних барышень и молодых жен. Однако после рождения второго ребенка можно было позволить себе пофлиртовать. Гостиные на половинах жены и мужа ( гостиная мужа, как правило, находилась этажом выше), где они принимали очень близких друзей, имели два входа – парадный и черный для прислуги, что благоприятствовало сохранению спокойного климата в семье. Оба супруга видели только то, что им было положено видеть. После рождения наследника муж, как правило, терял бдительность по отношению к жене, и личная жизнь обоих часто развивалась независимо друг от друга.

Гости, остававшиеся в имении на выходные или на более продолжительное время, привозили своих слуг: дамы – горничных леди, а мужчины – валетов, живших вместе со слугами дворца этажом выше. А на первом этаже располагались игровые и классные комнаты для детей, где с ними занимались гувернеры, зал, где глава дома хранил предметы своей гордости – охотничьи трофеи с коллекцией дорогого оружия, и многие другие комнаты, где хозяева не бывали ни разу в жизни и часто даже не подозревали о их существовании.

Кухня, разделочная, кладовые, прачечные, гладильные, холодильные комнаты, коптильня, угольная – находились в подвальном этаже такого гранд-особняка. Многочисленная прислуга жила или в подвальном, или на чердачном этаже и чаще всего набиралась из ближайших деревень.

Вся территория парка разбивалась на несколько участков разного размера, отделявшихся подстриженным кустарником. Он представлял собою своеобразную живописную стену, которая часто была выше человеческого роста, чтобы создать иллюзию уединения, которой могли воспользоваться желавшие спрятаться и полюбезничать. Парковым искусством в Англии до сих пор владеют превосходно, переняв его от завоевателей-римлян во время их четырехсотлетнего владычества. Если бы это не было кощунством, то можно было бы сказать, что англичанам повезло, ибо они были покорены более культурной нацией. Племена, населявшие тогда этот остров, быстро научились возводить крепости с помощью цемента, воевать, применяя кам– неметные машины и другую осадную технику, проводить водопровод, укладывать прочные, на века, дороги, строить купальни и многое другое.

В имениях XIX века о стремлении к роскоши напоминают мраморные скульптуры, расставленные в самых неожиданных местах, ведь назначение парков – удивлять. Поэтому в них так много было интимных переходов, цветников, итальянских двориков с фонтанами, живых лабиринтов, замечательно описанных Джером Джеромом в книге «Трое в лодке (не считая собаки)», живописных развалин, иногда выстроенных нарочно, тупичков, ведущих к кирпичным стенам, с распластавшимися на них грушевыми деревьями. Груша, цепляясь за стены, прекрасно растет, так же как виноград и лимонные деревья.

В каждой усадьбе находился огород, фрукты и овощи из которого, не доверяя никому, срывал к столу для хозяев сам главный садовник. Чтобы понять, с каким уважением в Англии относятся к выращиванию растений, достаточно упомянуть, что грядки называются не иначе как bed– постель. Ежегодно проводятся соревнования, в которых принимает участие принц Чарльз, где выставляются самые большие и красивые, органическим способом выведенные фрукты и овощи. Такое же трепетное отношение к растениям было и в XIX веке. Чтобы достигнуть должности главного садовника, надо было пройти около десяти профессиональных ступеней, поднимаясь от мальчика для всех работ, постоянно перемазанного в грязи, до важного господина, срывавшего плоды в белых перчатках. Зато какую гордость испытывал владелец имения, когда за ужином кто-нибудь из гостей произносил:

– У вас уже созрел горох? Да какой крупный! А у меня только всходит.

– Что горох! Вот ананасы поспели, рекомендую, очень сладкие!

Мода на разведение этого экзотического фрукта в Англию была завезена в 1700 году. Именно с этого времени здесь стали строить оранжереи, которые назывались первоначально ананасницами. К викторианскому периоду они стали неотъемлемой частью каждого имения. Сюда хозяин любил водить своих гостей, хвастаясь фруктами, произраставшими круглый год. Ему также принадлежала и ферма, обычно находившаяся несколько в стороне, куда гости не заглядывали. Свежее молоко, яйца, сыр и мясо доставлялись оттуда прямо к столу. Свое натуральное хозяйство, кормившее хозяев и их слуг все двенадцать месяцев в году, требовало большого ухода со стороны скотников, которые за сохранение и приумножение поголовья отвечали перед управляющим.

Отдельное расположение фермы объяснялось тем, что домашние животные своими запахами тревожили нежные аристократические носы хозяев и их гостей. К концу XIX века, когда количество слуг в усадьбах стало сокращаться, многие владельцы имений стали считать слишком хлопотным, а то и убыточным, держать скотину. Проще было закупать свинину и говядину у мясников. Оставляли только корову из-за молока для себя, закупая при этом его для слуг. А вот птица по-прежнему разводилась, обеспечивая обитателей имения яйцами и белым мясом. Около прудов разгуливали разных видов утки и гуси, а около дворцов, распустив хвосты, вышагивали павлины, у которых горничные, воровато оглянувшись, выдергивали перья себе на головной убор. Были модны в викторианское время прогулки в дикую зону имения, где траву стригли реже. Там гуляли косули, прыгали кролики, шныряли кабаны.

В замке Хевер, где когда-то 1?нрих VIII (отец Елизаветы I) встретил Анну Болейн (мать великой королевы), кустарник был подстрижен в виде шахматных фигур. Это было модным и в XIX веке. Интересно, что, хотя партия давно сыграна, фигуры остались до сих пор. А сколько тайн было подслушано в интимных аллеях, сколько сплетен разнесено по свету, сколько репутаций порушено! Чем выше возносилась нравственность, тем ниже низвергались с ее пьедестала!

А за высокими стенами имений шла совсем другая жизнь. Суровая и беспощадная, без сантиментов и порой без правил.

Жилища для рабочего класса

Контраст между уровнем жизни разных социальных групп в стране был колоссальный. Одни могли без затруднений прокормить несколько сотен гостей, другие еле-еле наскребали на краюху хлеба.

В бедных домах едва хватало денег, чтобы оплачивать свое убогое жилье. Особенно это чувствовалось в городах.

Расширявшееся производство требовало людей, и это привело к увеличению населения. Преобладание городов стало заметным в конце XVIII века, когда для работы на мануфактурах потребовалось большое количество народа. В начале XIX века в Лондоне насчитывалось меньше миллиона человек, в конце – численность населения приближалась к четырем миллионам. Для всех пришлых из деревень нужны были дома. К середине викторианской эры это стало такой большой проблемой, что потребовало немедленного вмешательства со стороны правительства. Под жилища использовалось все, что имело крышу. Сдавались сараи, амбары, хлевы, погреба. Во дворах строились хибары для постояльцев. Так было во всех городах страны.

Большинство рабочего населения снимало угол. Иногда в каждой комнате проживало по нескольку семей, а в доме среднего размера – по сорок, а то и больше человек. Первой попыткой решения жилищного вопроса стал акт парламента 1851 года («Жилища для рабочего класса»), позволявший местным властям возводить дома для ремесленников. После этого принимались и многие другие меры, однако к 1880 году ситуация сложилась хуже некуда.

Была создана комиссия, которую возглавил старший сын Виктории принц Уэльский. В комиссию входили также кардинал Маннинг и лорд Солсбери, ставший вскоре премьер-министром. В ходе ее работы были выявлены жуткие условия, в которых жили люди не только в Лондоне, но и по всему Соединенному Королевству. В хибары бедняков набивалось такое количество народа, что ни о какой гигиене или санитарных нормах речи быть не могло. На окнах не было занавесок, люди понятия не имели, что такое постельное белье, ежедневно заваливаясь спать во всей одежде на грязные матрасы. Жилища кишели клопами, тараканами, вшами и крысами. В таких условиях моральные устои подвергались серьезным испытаниям и очень часто совместное проживание на малой площади большого количества лиц мужского и женского пола приводило к очень ранней проституции.

В своем отчете об условиях жизни в домах рабочего класса лорд Шафтесбери отмечал: «Эффект системы одной комнаты физически и морально невозможно описать. Вы заходите в комнату и видите там только одну кровать, на которой спит вся семья, состоящая из отца, матери, взрослого сына или дочери и детей поменьше обоего пола. Невозможно даже предсказать фатальный результат такого нездорового морального климата. Во многих случаях взрослые сыновья или дочери спят в той же комнате с другими постояльцами, у которых на ночь часто остаются пьяные приятели или подружки. Все эти факты приводят к повышению безнравственности среди рабочего класса!»

Инспектор по лондонским школам мистер Уильяме соглашался с этим мнением: «У меня нет никаких сомнений, что перенасыщенность домов ведет к низкой морали. Однажды я зашел по долгу службы в такой дом и спросил встретившуюся женщину: сколько комнат она занимает?

Она ответила:

– Две.

Затем я спросил: а как велика ее семья?

Она ответила:

– Одиннадцать человек.

– Сколько же у вас кроватей?

– Две.

– Видимо, в одной из них вы спите со своим мужем?

– Да, и еще двое или трое младших детей.

– А где же спят ваши старшие разнополые дети двадцати, девятнадцати и восемнадцати лет?

– Да все вместе, еще дед с ними и младший сын. Но вы должны понять, что мои старшие дочери не всегда приходят домой на ночь и не всегда спят здесь!

Ее дочери – проститутки и скорее всего они ступили на этот путь по настоянию родителей!»

Другой серьезной проблемой была жуткая грязь в таких домах, которая образовывалась, однако, не только от лени или безысходности. Порой за чудовищные антисанитарные условия в домах нельзя было винить живущих там в настоящее время.

В своей речи капеллан Клеркенвелской тюрьмы мистер Хослей говорил: «Заходя в дом, вы видите умопомрачительную грязь везде, куда бы вы ни ступили, но в большинстве случаев теперешним жителям дом уже достался в таком состоянии. Я знаю, что из 70 тысяч человек, приезжающих в Лондон на заработки, редко кто живет на одном месте дольше, чем три месяца. Священник церкви на Риджент-стрит говорил мне, что на всей этой улице, такой престижной в городе, вряд ли найдешь одну семью, остающуюся там дольше. Среди его прихожан почти нет старожилов. Люди все время меняются».

Такая текучесть объяснялась нерегулярностью заработка. Как только жильцы находили более высокооплачиваемую работу, так сразу же стремились подыскать и лучшее жилье. Однако, к примеру, в районах доков люди нужны были в основном для разгрузки кораблей – тяжелого, но не квалифицированного труда. Им необходимо было жить рядом с пристанью и, если приходил груженый корабль, стоять в первых рядах среди сотен грузчиков, выстраивавшихся на доках и ждущих работу. Иногда они получали 12 шиллингов в неделю, иногда девять, а бывало, что в их услугах нуждались только восемь раз за месяц, а то и вовсе они долго сидели без работы. На арендную плату даже за такое чудовищное жилье уходила треть заработка, и семьи время от времени должны были переезжать в более дешевые дома. Уходя, они совсем не думали о том, чтобы убрать за собой, оставляя всю свою мерзость вновь вселившимся. А те, сами не зная, как надолго они там задержатся, не заботились о чистоте. Люди просто привыкали жить в жуткой грязи и не замечали этого. Да и трудно было что-либо увидеть в темноте, наступавшей зимой уже в четыре часа дня. У многих не было денег купить свечей, и они привыкали ориентироваться на ощупь. До чистоты ли в таких условиях! На полах накапливался такой слой грязи, что его невозможно было отскоблить, а кроме того, часто на это просто не хватало воды, отпускаемой ежедневно для жильцов. Как отмечал капеллан церкви, колоссальная смертность среди детей в то время была не только из-за перенаселенности в комнатах и не только по причине пьянства родителей, а оттого, что инфекционные заболевания, мгновенно распространяясь в таких условиях, убивали в первую очередь самых слабых. Правда, к детским смертям в бедных семьях исторически привыкли. Матери не позволяли себе сердечно привязываться к крошкам до пяти лет, потому что знали, что многие из них вряд ли доживут до этого возраста. Старались иметь больше детей, чтобы хоть кто-то выжил. Интересно, что в церковных книгах Средневековья, учитывавших потери каждой семьи от стихии, на первое место вписывался полегший скот, а потом уже умершие дети. Это доказывало, что о потере скота скорбели больше.В 1882 году на многих улицах все еще был один смывной туалет на 16 домов. К примеру, в районе Вестминстера, практически рядом со зданием парламента, где обсуждался вопрос об условиях жизни бедного населения, один туалет обслуживал всю улицу, где в каждом доме проживало по 30-40 человек. И кроме того, все проходившие мимо пользовались его услугами. Так что если в доме на всех жителей была одна уборная – правительство расценивало это как удовлетворительные условия для проживания. Не удивительно, что в перенаселенных жилищах для справления нужды использовались лестницы, дворы, заборы и т. д. В некоторых хибарах под туалет приспосабливали дырку в полу комнаты, где проживало несколько человек. На многие производства, например в пошивочные цехи, брали молодых девушек, обрабатывавших петли на пиджаках или пришивавших пуговицы к пальто. Хозяева, заинтересованные в рабочих руках, позволяли им спать тут же на полу. Таких работниц называли подкро– ватницами, так как каждый раз, когда приходили инспекторы, чтобы проверить бизнес и условия жизни работников, они прятались кто куда мог, в том числе и забивались под топчаны с накинутыми матрасами.

Зимой в таких домах не топили. Хозяева экономили на угле, а то и просто у жильцов не было денег на отопление. Готовили на улице у общественных костров, разводимых по ночам, или у булочника, выпекавшего хлеб днем и ночью. Тогда по вечерам в дверь к нему выстраивалась очередь из желавших после рабочего дня приготовить в его огромном чане со студнем свои продукты. Туда засовывались тряпочки с черным пудингом (кишка, нашпигованная гречкой и свиной кровью), отруби, говяжьи почки. Хозяева студня не возражали. Наваристей будет бульон. Но такие сытые дни в рабочих семьях бывали редко. Чаще всего на ужин доставались краюха черствого хлеба и кружка воды.

Если же появлялась постоянная работа и люди могли переехать в лучшие условия, снять, например, отдельную комнату, то тогда появлялись другие неудобства, с которыми приходилось мириться. В викторианское время владельцы угловых магазинчиков, продававших жареную треску и картошку, разделывали рыбу прямо в своем доме, не заботясь о жильцах, которым сдавали недорогие комнаты. А во дворе они сортировали непроданную рыбу и хранили ее под своими кроватями, поливая утром водой, чтобы смотрелась свежей. Можно только посочувствовать постояльцам, узнававшим в темноте свое жилище по запаху, но все же им повезло больше, чем тем, кто снимал площадь у мясника. Тогда к ароматам протухшего мяса добавлялся меховой пух от кроликов, тушки которых ощипывали женщины, помогавшие семейному бюджету. Он летал по всему дому, попадая в нос, горло, забиваясь в легкие, и был причиной многих серьезных заболеваний.Одним из первых предпринимателей подумал о жилищной программе Томас Кубит, который на свои деньги стал строить дома со всеми удобствами в фешенебельном теперь районе Лондона Белгрэйв-сквер. В 1828 году это было болотистое место на окраине города. Новые дома восхищали ванными комнатами и водосмывными туалетами. Вода в них впервые стала достигать верхних этажей. Такой впечатляющий результат получался благодаря тому, что Томас Кубит впервые при прокладке канализации и водопровода применил не стандартные деревянные, а чугунные трубы. Решив не экономить на качестве, он вернул свои деньги тем, что производил кирпичи тут же из местной глины, не тратясь на материал и доставку. В это время ученым Мердоком из продуктов горения угля был выделен газ, который давал ровное, бесцветное пламя. Томас Кубит, одним из первых оценив возможности нового изобретения, стал использовать его доя освещения своих домов. Конечно, жить в них могли позволить себе только очень богатые люди. (До сих пор эти особняки – пример качественного строительства и предмет зависти любого, кто живет в столице. Средняя стоимость самого небольшого домика равняется двум миллионам фунтов стерлингов.) В конце тридцатых годов XIX века в Лондоне уже стало возможным выходить на улицу по вечерам. «Белгрэйв-сквер освещалась как днем», – писалось в газетах. Томас Кубит после своего успешного проекта в Белгрэйв-сквер начал строить сравнительно дешевые дома на Собачьем острове в Лондоне, где прорытые от Темзы каналы позволили создать обширную территорию доков, принимавших корабли с товарами со всего мира. Его примеру последовали многие компании, которые стали строить кварталы типовых домов по всей Британии, обеспечивая миллионы людей сравнительно дешевым жильем.

Устройство дома

Как же был устроен дом простого обывателя? Как выглядело его внутреннее убранство? Вот пример типичных строений викторианского периода. Их и теперь можно встретить почти на каждой улице в крупных городах. Перед нами крошечный палисадник с дорожкой, выложенной мелкой ровной плиткой, ведущей к двух-трехэтажному дому с окнами, выступавшими эркером на фасаде. Открыв дверь, оказываемся в узком холле – передней. Налево и направо от него располагаются с одной стороны передняя комната – гостиная а за ней жилая, с другой же – кабинет и столовая. Кухня и подсобные помещения находятся в подвальном этаже. Стены при входе на две трети высоты от пола покрашены с помощью трафарета простым узором, а выше – бордюр, начиная от которого до потолка клеились полосатые обои. Как правило, пол в холле выкладывался плиткой. При входе ставились высокое зеркало с полочкой для свечи и подставками для мокрых зонтов, стоячая вешалка для шляп и шкаф для верхней одежды.