Текст книги "Повседневная жизнь викторианской Англии"

Автор книги: Татьяна Диттрич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Когда она уходила, мальчик взмолился:

– Мам, позволь мне взять свечку с собой в шахту!

Женщина покачала головой:

– Они стоят больше, чем пенни в день. Почти все твои деньги тогда уйдут только на свечи.

– Пожалуйста, мам! Хотя бы, пока я не привыкну!

– Хорошо! – вздохнула женщина. – Но только на одну неделю! – предупредила она и задула свечу.

…Сапоги мистера Вильсона клацкали по булыжнику, в то время как Джорджи, спотыкаясь, старался не отстать от него.

Он залез в кабину вместе с толпившимися взрослыми мужчинами и почувствовал, как она вдруг стала стремительно спускаться вниз, туда, откуда тянуло сырым и затхлым воздухом. Колени Джорджи подогнулись, когда кабина коснулась дна. Спустившиеся с ним мужчины растворились в темноте.

– Видишь проложенные пути? – спросил мистер Вильсон, посветив свечей на рельсы.

Джорджи кивнул. Мимо процокала лошадь с тележкой, полной угля.

– А где же я буду работать? – наконец осмелился он спросить.

– Через милю узнаешь, – ответил мистер Вильсон.

Наконец они свернули в узкий коридор. Свеча мастера осветила рельсы и деревянную дверь в конце.

Мистер Вильсон повернулся к мальчику.

– Вот твоя работа. Видишь эту дверь? Она открывается, если потянуть вот за эту веревку. Попробуй.

Джорджи потянул за веревку и видел, как дверь поднялась, открыв щель под собою.

– Ее нужно держать закрытой, чтобы не пускать воздух в забой. Но ты должен открывать ее, когда будет проезжать тележка. Если забудешь и проморгаешь, вагонетка разнесет ее! Понял?

Мальчик кивнул.

– А что случилось с нашим Томми? – спросил он робко. – Он что, не открыл дверь?

– Нет, – Мастер наклонился к Джорджи. – Хуже! Он уснул.

– Уснул? – Джорджи похолодел. – Тогда монстр, должно быть, съел его?

– Он уснул и упал на рельсы. Когда вагонетка возвращалась, она… переехала его.

Мужчину передернуло. Он положил руку на плечо мальчика и подтолкнул его к углублению рядом с узким путем, где были проложены рельсы.

– Садись здесь и держи веревку. Первая тележка будет через полчаса.

И он ушел и взял свечу с собой, оставив мальчика в кромешной темноте.

– Мистер Вильсон! – позвал мальчик Только эхо откликнулось на его зов. Он сел и тихо заплакал. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким! Постепенно его глаза привыкли к темноте и жуткой тишине. Он перестал вздрагивать от капель воды, падавших откуда-то, и перестал прислушиваться к звуку собственного сердца. Иногда вдалеке доносились голоса и замирали, не приближаясь к нему. Джорджи пытался петь молитву, которую он выучил в воскресной школе, но его пересохшие губы издавали такой жуткий звук, что он перестал. Он все время прислушивался, боясь услышать рев монстра и царапание его когтей. Постепенно он закрыл глаза и стал думать о приятном. О солнечном свете, о пикнике около реки, о пении птиц. Воспоминания медленно перекатывались в его голове, и постепенно он уснул. И тут во сне он услышал жуткий рев приближавшегося монстра, который становился ближе и ближе. Тутон вспомнил, как бабушка говорила ему: «Он ест только мальчиков, которые засыпают. Только тех, кто спит!»

Джорджи очнулся и открыл глаза. Рев был реальным и искры, мерцавшие вдали, стремительно приближались к нему. Мальчик поднял голову, лежавшую на рельсах, как раз в то время, когда мчавшаяся вагонетка грозила отрезать ее. Джорджи судорожно потянул за веревку и открыл дверь.

– Молодец, парень! – услышал он голос из темноты.

– Там нет никакого монстра!– говорил он потом бабушке. – Искры от вагонетки и ее дребезжание, вот что слышал Томми там внизу. Но эта история спасла мне жизнь, бабушка. Твой голос спас мне жизнь! Я больше никогда не усну!

– Нет, уснешь! – бабушка подоткнула его одеяло. – Уснешь. Тебе завтра рано вставать».

Шкеты

В 1870 году был принят закон, обязывавший всех детей в возрасте от 5 до 10 лет ходить в школы. Раньше это было привилегией только высших и средних классов. Несмотря на принятие закона, не все могли позволить себе такую роскошь, ведь до 1891 года обучение оставалось платным и стоило два пенса в неделю.

Тысячи новых зданий под классы были построены по всей стране, а семьи лишились дополнительного заработка, который приносили домой сыновья и дочери. И как всегда в Англии, тут же издали «Правила для учеников», в которых советовалось:

«Рано ложиться спать перед школой, иначе за зевоту в классе вы будете наказаны.

Хорошенько мыться перед уроками, иначе грязные, неопрятные, почесывавшиеся ежеминутно дети будут отосланы домой.

Есть перед школой. Пустой желудок мешает занятиям, как и пустая голова.

Не опаздывать. Быть строго в 9 00, иначе не будете допущены до уроков».

Дисциплина в школе была очень строгой, и любые проделки наказывались очень жестоко. Вот некоторые примеры, приведенные из предписаний для учителей.

«За стреляние шариками из промокашки, пропитанной чернилами. Наказание: поставить ученика на колени на полчаса на каменный пол, с руками за головой. Если он сядет на пятки или начнет наклоняться вперед или назад от неудобности позы, немедленно заставить его выпрямиться».

Рассказ девочки: «Каждый понедельник священник приходил к нам в класс и спрашивал, кто из нас пропустил воскресную школу? Я и моя сестра всегда пропускали ее, потому что воскресенье был день, когда мы с мамой стирали одежду и белье на всю нашу семью. Стирки накапливалось очень много. Поэтому каждую неделю мы признавались, что пропускали церковь в выходной, и в понедельник нас наказывали ремнем.

Мы стеснялись объяснить, почему мы не могли прийти. Однажды священник спросил меня: "Разве ты не знаешь, что Господь любит тебя и хочет видеть в своем доме в воскресенье?"

Я ответила: "Если он нас любит, то почему тогда в понедельник нас наказывают ремнем?"

Не помню, что священник ответил, но меня наказали еще сильнее!»

Наказание за опоздание в школу. Рассказ мальчика: «Мой отец задержал меня, и я был единственным из всей школы, который опоздал на линейку. За это учитель накричал на меня перед всеми, и я получил шесть ударов линейкой по пальцам. О, мой Бог! Было больно! Поверьте! Однако что было еще больнее: мое имя занесли в книгу наказаний. А ведь по ней нам давали рекомендации после школы. Мысль о том, что из-за единственного опоздания я не смогу получить хорошую работу, когда вырасту, жгла меня больше, чем боль от линейки!»

К провинившимся ученикам часто привязывали таблички или надевали повязки на руку со словами «Лентяй», «Осторожно, вор», «Тупица» и дурацкий колпак на тех, кто не знал урока.

За кляксы и следы грязных пальцев на чистовой работе наказывали розгами. Довольно часто розги ломались при наказании и заменялись новыми. Одним из самых известных своей жестокостью учителей был Уильям Шоу, который также занимал должность директора школы в северной части Йоркшира. Он был так нетерпим и жесток, что ученики в буквальном смысле дрожали от страха при его появлении, а двое мальчиков даже потеряли зрение после очередного наказания. Родители мальчиков подали на изверга в суд, – так о нем узнал Чарлз Диккенс и вывел его в своей книге «Николас Никльби» под именем Уокфорд Сквирс. Каждый в стране знал, что на самом деле под этим персонажем подразумевался Уильям Шоу. После выхода книги Чарлза Диккенса никто уже не хотел посылать детей в его школу.

Будущих учителей подготавливали в колледжах. Правила в них тоже были очень строги:

Не разрешалось покинуть колледж, кроме как в определенные часы.

Не разрешалось заходить в спальни в дневное время.

Не разрешалось ложиться позже 10 часов вечера.

Не разрешалось курить и посещать пивные заведения.

Не разрешалось заводить дружбу с местным населением.

Учителей все же не хватало, и поэтому очень распространена была система, когда учитель рассказывал материал, а затем лучшие ученики повторяли его для других классов. Иногда, из-за большого количества учащихся в одном помещении, учитель в одном конце классной комнаты объяснял новый материал, а его помощник, в некотором отдалении, закреплял пройденное.

В 1870 году зарплата учительниц составляла пятьдесят восемь фунтов в год, а учителей – девяносто четыре фунта.

Многие родители не могли позволить себе отдавать учиться своих детей, пока школы не стали бесплатными. Поэтому директора делали скидки. Если в семье было три ребенка, то оплачивалось посещение двух первых, а третий учился бесплатно.

Сатирические издания того времени часто публиковали картинку из выстроившихся перед школой в длинную шеренгу детей и родителей, спрашивавших администрацию: «А сколько за пятнадцать?»

Такое количество детей в это время было совсем не редкостью. Можно понять родителей, которые, отпуская детей в школу, лишались денег и значительной помощи по дому. Один из учителей писал в своих воспоминаниях: «В начале моей карьеры были очень неприятные моменты, когда я должен был пробираться по улице через толпу разъяренных родителей, которые предпочитали видеть своих детей дома, и увертываться от метко бросаемых ими гнилых помидоров».

Школьные инспекторы были так непопулярны, что были вынуждены ходить парами. Одному из них, обходившему дома учеников, родители сказали, что их ребенок умер. Войдя в дом, пораженный инспектор обнаружил новопреставленного, прыгавшего по полу, как заяц. Довольно часто в классе насчитывалось 70, 80 учеников или учениц. По этой причине дисциплина должна была быть очень строгой. Иначе учителю приходилось кричать все время, чтобы быть услышанным.

Мальчики и девочки учились раздельно, и даже входные двери для обоих полов находились с разных сторон здания. Мужчины учили мальчиков, женщины – девочек. К учителям обращались «сэр», к учительницам – «мисс» или «мадам», в зависимости от семейного статуса.

В девять утра школьники первым делом отправлялись на ассамблею в холл, где выстраивались в линию лицом ко входу и замирали, раскрывая рот только для того, чтобы спеть гимн или произнести вместе со всеми молитву. Все их начальство во главе с директором школы, офицером, следившим за посещаемостью, инспектором, учителями, стояло перед ними. В это же время делались все объявления. Затем детей осматривала медсестра, выискивая в волосах гнид. Если вши обнаруживались, то бедняге брили голову. Если ребенок заболевал ветрянкой или корью, его отсылали домой, а если ученик был неаккуратен или даже грязен, то его отправляли мыться в умывальную комнату или домой. Ассамблея заканчивалась в 9.30. Далее правила диктовали: «Войдя в свой класс, сесть за парту и ждать учителя. При его появлении встать, чтобы показать уважение к годам и заслугам. При оглашении списка присутствующих вставать, когда называют вашу фамилию, громко отвечая: "Здесь, сэр или мисс!"

Если ученик мямлил, ерзал за партой, учитель брал в руку сигнал-колотушку и стучал в нее, чтобы привлечь к себе внимание. Писали мелом на черных досках, которые можно было передвигать по классу, а также, кроме тетрадей, у учеников имелись специальные грифельные доски, вставлявшиеся в щель парты, на которых они писали грифельными карандашами. А малыши учили буквы, рисуя их на подносах, засыпанных речным песком. После того как алфавитный список присутствовавших был оглашен, начинались уроки чтения, письма и арифметики. Для этого раздавались учебники, и начиналось чтение по очереди, иногда у доски. Каждый урок длился 30 минут. Для письма требовалась линейка и карандаш, и старшие дети открывали свои тетрадки и линовали страницы. Затем раздавались чернильницы каждому ученику, и все начинали копировать то, что учитель писал на доске. Если ученик окунал перо слишком глубоко в чернильницу, то получалась клякса, которую очень трудно было смыть с рук и одежды. Сидеть на уроке полагалось прямо. Если учитель считал, что ученик плохо старается, то между его локтями и спинкой стула просовывалась палка, заставлявшая провинившегося сидеть ровно и поневоле сосредоточиться. Если на арифметике ученик не мог быстро посчитать в уме, на него надевали дурацкий колпак до конца урока. Детей учили не только простому сложению, вычитанию, делению и умножению, а также дробям, простым и десятичным, извлечению процентов, и т. д. Все эти математические действия могли пригодиться в дальнейшей жизни. Особенно если выросшие ученики хотели заработать много денег. Школьники умели совершать арифметические действия с числами до миллиона. Им разрешалось пользоваться деревянными счетами, которые были изобретены еще древними греками, а с помощью римлян распространились по свету. Дети должны были знать назубок таблицу умножения, которая в Англии не до десяти, как у нас, а до двенадцати, поскольку британская денежная система базировалась на цифре 12. В одном шиллинге, самой распространенной денежной единице XIX века, было 12 пенни.

После того как ученики осваивали арифметику, их начинали обучать алгебре и геометрии. В школьных правилах было записано, что мальчики должны решать задачки более сложные, чем девочки. Те и другие обучались также географии, истории, предмету, называвшемуся «Общие знания», и предмету, который мы бы назвали «Природоведение», он знакомил учащихся с окружающим миром от камней и минералов до засушенных растений и насекомых.

Утренние уроки заканчивались в 12 часов, после того, как староста проходил по коридору, звоня в колокольчик.

Теперь у детей было целых два часа, чтобы поесть, поиграть на школьном дворе и проветрить голову перед вечерними занятиями. Кто-то уходил обедать домой, кто-то ел принесенное с собой в школе. Мальчишки гоняли по двору металлические ободья от тележных колес, играли в футбол, катали мраморные шарики или состязались каштанами в «покорителя». Девочки прыгали через скакалку, чертили на земле классики или играли с мальчиками в салки и прятки. Учителя чинно прохаживались между ними, изредка поднося ко рту свисток, если игры были слишком шумными или возникала драка. В два часа все возвращались в классы, где опять проводилась перекличка, после которой продолжались уроки те же, что и утром. Добавлялись только практические занятия по домоводству для девочек, черчение и физкультура для мальчиков, пение для всех учеников, так же как и гигиена.

В 17.00 колокольчик возвещал об окончании занятий. Ученики сдавали чернильницы старосте класса, собирали свои принадлежности, затем вставали из-за парт и все вместе произносили молитву. После этого чинно строем шли к воротам школы и счастливые бежали домой. Те же, кто провинился за день, оставались по– еле занятий и шли в кабинет директора за наказанием. По его решению ученики либо отсылались к родителям с запиской о плохом поведении, либо учитель сам бил их розгами по рукам или ягодицам. Более щадящей формой наказания считалось многократное написание по сто раз одного и того же предложения, подобного этому: «Чтобы мне ослом не стать, считать я буду и писать!»

В конце каждого года производилась инспекция учеников, учителей, школьного здания, оборудования. Ученики выходили по одному перед важной комиссией и отвечали на вопросы по пройденному за год материалу. Если ученик отвечал хорошо, то получал сертификат по тестируемому предмету и переводился в следующий класс. Если же нет, то оставался в том же классе на следующий год, пока наконец не сдавал экзамен положительно. И вот наступали долгожданные каникулы, две недели – на Рождество и на Пасху, шесть недель – летом. Счастливые ученики старших классов распевали на улицах: «Забросим предметы, да здравствует лето!»

Однако радостное настроение от каникул было только у мальчиков и девочек из обеспеченных семей. Там же, где едва сводили концы с концами, расчитывали на помощь детей, которые часто работали до начала занятий. Да и как же могло быть иначе, ведь деньги из семьи шли не только для оплаты обучения, а еще и на школьную униформу и ботинки. Для многих детей это была первая обувь в жизни, которую они по строгому указанию родителей немедленно снимали, выходя за пределы школы, связывали за шнурки и вешали себе на шею. По дороге домой ребенок, видя увлекательную игру, включался в нее, и ботинки, чтобы не мешали, вешал на заборе. Опомнившись через ка– кое-то время, бедняга не находил их уже на прежнем месте и плелся домой, чтобы получить серьезную взбучку за порванную и испачканную в игре одежду и потерянную обувь. Наказание за это было так сурово, что несколько дней он не мог сидеть. Хорошие ученики поощрялись в конце года книгами и грамотами за успешную работу. Те, кто за весь год не пропустил ни единого дня, награждались медалями.

Глава шестая

ЧТО РАЗРЕШАЛОСЬ ПОРЯДОЧНОЙ ДЕВУШКЕ

Невидимки

Когда восьмилетние мальчики из аристократических семей отправлялись на жительство в школы, что же в это время делали их сестры?

Считать и писать они учились сначала с нянями, а потом с гувернантками. По несколько часов в день, зевая и скучая, глядя с тоской в окно, они проводили в комнате, отведенной под занятия, думая о том, какая прекрасная погода для поездки верхом. В комнате ставился стол или парта для ученицы и гувернантки, шкаф с книгами, иногда черная доска. Вход в комнату для занятий часто был прямо из детской.

«Моя гувернантка, ее звали мисс Блэкберн, была очень симпатичной, но ужасно строгой! Чрезвычайно строгой! Я боялась ее как огня! Летом мои уроки начинались в шесть утра, а зимой в семь, и если я приходила позже, то платила пенни за каждые пять минут опоздания. Завтрак был в восемь утра, всегда одно и то же, миска молока с хлебом и ничего больше до того времени, как я стала подростком. Я до сих пор терпеть не могу ни того ни другого. Не учились мы только полдня в воскресенье и целый день на именины. В классной комнате была кладовка, где хранились книги для занятий. Мисс Блэкберн клала туда же на тарелке кусок хлеба для своего ланча. Каждый раз, когда я что-то никак не могла запомнить, или не слушалась, или возражала чему-нибудь, она запирала меня в этой кладовке, где я сидела в темноте и дрожала от страха. Особенно я боялась, что туда прибежит мышка есть хлеб мисс Блэкберн. В своем заточении я оставалась до тех пор, пока, подавив рыдания, могла произнести спокойно, что теперь я хорошая. Мисс Блэкберн заставляла меня заучивать наизусть страницы истории или длинные поэмы, и если я ошибалась хоть на слово, она заставляла учить меня в два раза больше!»

Если нянек всегда обожали, то бедных гувернанток любили довольно редко. Может быть оттого, что няни выбирали свою судьбу добровольно и оставались с семьей до конца своих дней, а гувернантками всегда становились по воле обстоятельств. В эту профессию чаще всего были вынуждены идти работать образованные девушки из среднего класса, дочери безденежных профессоров и клерков, чтобы помочь разорившейся семье и заработать себе на приданое. Иногда гувернантками были вынуждены становиться и дочери аристократов, потерявших свое состояние. Для таких девушек униженность от их положения являлась преградой к тому, чтобы они могли получать хоть некоторое удовольствие от своей работы. Они были очень одиноки, и слуги всячески старались выразить им свое презрение. Чем родовитее была семья бедной гувернантки, тем хуже к ней относились. Прислуга считала, что если женщина вынуждена работать, то она приравнена в своем положении к ним, и не желала ухаживать за ней, старательно демонстрируя свое пренебрежение. Если же бедняжка устраивалась в семью, в которой не было аристократических корней, то хозяева, подозревая, что она смотрит на них свысока и презирает за отсутствие надлежащих манер, недолюбливали ее и терпели только для того, чтобы их дочери научились держать себя в обществе.

Кроме обучения своих дочерей языкам, игре на пианино и акварельному рисунку, родители мало заботились о глубоких знаниях. Девушки много читали, но выбирали не нравоучительные книги, а любовные романы, которые потихоньку потаскивали из домашней библиотеки. Спускались в общую обеденную залу они только для ланча, где сидели за отдельным столом вместе со своей гувернанткой. Чай с выпечкой в пять часов относился наверх в комнату для занятий. После этого дети уже не получали никакой еды до следующего утра.

«Нам разрешалось намазать хлеб маслом или джемом, но никогда тем и другим, и съесть только одну порцию ватрушек или кексов, которые мы запивали большим количеством свежего молока. Когда нам исполнилось пятнадцать или шестнадцать, нам уже не хватало этого количества еды и мы постоянно ложились спать голодными. После того как мы слышали, что гувернантка прошла в свою комнату, неся поднос с большой порцией ужина, мы потихоньку босиком спускались по черной лестнице на кухню, зная, что там в это время никого нет, так как громкий разговор и смех слышались из комнаты, где ели слуги. Украдкой мы набирали что могли и довольные возвращались в спальни».

Часто для обучения дочерей французскому и немецкому языкам приглашались в качестве гувернанток француженки и немки. «Однажды мы шли вместе с мадемуазель по улице и встретили подруг моей матери. В тот же день они написали ей письмо, говоря, что мои перспективы на замужество ставятся под удар, потому что невежественная гувернантка была обута в коричневые ботинки, а не в черные. "Дорогая, – писали они, – в коричневой обуви ходят кокотки. Что могут подумать о милой Бетти, если за ней присматривает такаянаставница!"»

Леди Гартврич (Бетти) была младшей сестрой леди Гвендолен, которая вышла замуж за Джека Черчилля. Когда она вошла в возраст, то была приглашена на охоту довольно далеко от дома. Чтобы добраться до места, она должна была воспользоваться железной дорогой. До станции рано утром ее проводил конюх, который обязан был встретить ее здесь в тот же вечер. Далее с поклажей, составлявшей все снаряжение для охоты, она ехала в вагоне-стойле вместе с лошадью. Считалось вполне нормальным и приемлемым, что молодая девушка путешествует, сидя на соломе, со своим конем, поскольку считалось, что он будет ей защитой и забьет ногами любого, кто войдет в вагон-стойло. Однако если бы она без сопровояедения находилась в пассажирском вагоне со всей публикой, среди которой могли быть мужчины, общество бы такую девушку осудило.

В колясках, запряженных маленькими пони, девочки могли одни ездить за пределы имения, навещая своих подружек. Иногда путь лежал через лес и поля. Абсолютная свобода, которой юные леди наслаждались в имениях, пропадала мгновенно, как только они попадали в город. Условности поджидали их здесь на каждом шагу. «Мне разрешали одной в темноте скакать верхом через лес и поле, но если бы я утром захотела пройтись через парк в центре Лондона, полный гуляющей публикой, чтобы встретиться со своей подругой, ко мне тут же приставили бы горничную».

В течение трех месяцев, пока родители и старшие дочери вращались в обществе, младшие на своем верхнем этаже вместе с гувернанткой твердили уроки.

Одна из известных и очень дорогих гувернанток мисс Вульф открыла в 1900 году для девочек классы, которые работали до Второй мировой войны. «Я сама посещала их, когда мне исполнилось 16, и поэтому на личном примере знаю, каким было лучшее образование для девочек в это время. Мисс Вульф до этого преподавала в лучших аристократических семьях и в конце концов получила в наследство достаточную сумму, чтобы купить большой дом на Южной Адлей-стрит Мэйтер. В одной его части она устроила классы для избранных девочек. Она выучила лучших леди нашего высшего света, и я могу смело сказать, что и я сама очень много выиграла от этого прекрасно организованного беспорядка в ее образовательном процессе. На три часа утром мы, девочки и девушки разных возрастов, встречались за длинным столом в нашей уютной комнате для занятий, бывшей гостиной в этом эллегантном особняке XVIII века. Мисс Вульф – маленькая, хрупкая женщина в огромных очках, делавших ее похожей на стрекозу, объясняла нам предмет, который нам предстояло изучать в этот день, затем направлялась к книжным шкафам и вынимала оттуда книги для каждой из нас. В конце занятий устраивалось обсуждение, иногда мы писали сочинения на темы по истории, литературе, географии. Одна наша девочка захотела заниматься испанским языком, и мисс Вульф моментально принялась учить ее грамматике. Казалось, не было предмета, который бы она не знала! Но самый главный ее талант заключался в том, что она умела разжигать в юных головках огонь жажды познания и любопытства к изучаемым предметам. Она учила нас находить во всем интересные стороны. У нее много было знакомых мужчин, которые иногда приходили к нам в школу, и мы получали точку зрения на предмет противоположного пола».

Помимо перечисленных уроков девушки учились также танцам, музыке, рукоделию и умению держаться в обществе. Во многих школах в качестве тестирования перед приемом давалось задание пришить пуговицу или обметать петлю. Однако подобная картина наблюдалась только в Англии. Русские и немецкие девушки были гораздо более образованными (по признанию леди Гартврич) и знали прекрасно три-четыре языка, а во Франции девушки были и более изысканны в манерах поведения.

Как трудно сейчас нашему свободомыслящему поколению, практически не подвластному общественному мнению, понять, что всего лишь немногим более ста лет назад именно это мнение определяло судьбу человека, особенно девушек. Также невозможно для поколения, выросшего вне сословных и классовых границ, представить мир, в котором на каждом шагу вставали непреодолимые ограничения и преграды. Девушкам из хороших семей никогда не разрешалось оставаться наедине с мужчиной, даже на несколько минут в гостиной их собственного дома. В обществе были убеждены, что стоит мужчине оказаться наедине с девушкой, как он тут же будет ее домогаться. Таковы были условности того времени. Мужчины находились в поиске жертвы и добычи, а девушки ограждались от желавших сорвать цветок невинности.

Все викторианские мамы были сильно озабочены последним обстоятельством, и чтобы не допустить слухов о своих дочерях, которые часто распускались с целью устранения более счастливой соперницы, не отпускали их от себя и контролировали каждый их шаг. Девушки и молодые женщины к тому же находились под постоянным доглядом со стороны слуг. Горничные их будили, одевали, прислуживали за столом, утренние визиты юные леди делали в сопровождении лакея и конюха, на балах или в театре находились с мамками и свахами, а вечером, когда возвращались домой, сонные служанки раздевали их. Бедняжки практически совсем не оставались одни. Если мисс (незамужняя леди) ускользала от своей горничной, свахи, сестры и знакомых всего лишь на час, то уже делались грязные предположения о том, что что-то могло случиться! С этого момента претенденты на руку и сердце словно испарялись.

Беатриса Поттер – любимая английская детская писательница в своих мемуарах вспоминала, как однажды со своей семьей она отправилась в театр. Ей в то время было 18 лет, и она прожила в Лондоне всю свою жизнь. Однако возле Букингемского дворца, здания парламента, Стрэнда и Монумента – известных мест в центре города, мимо которых нельзя было не проехать, она ни разу не была. «Поразительно констатировать, что это было первый раз в моей жизни! – писала она в своих воспоминаниях. – Ведь если бы я могла, то с удовольствием прошлась бы здесь одна, не дожидаясь, пока кто-нибудь сможет меня сопровождать!»А в это же время Белла Уилфер, из книги Диккенса «Наш общий друг», добиралась в одиночку через весь город от Оксфорд-стрит до тюрьмы Холлоуэй (более трех миль), по словам автора, «как будто ворона перелетает», и никто при этом не думал, что это странно. Однажды вечером она отправилась искать своего отца в центр города и была замечена только потому, что в финансовом районе на улице в то время находилось лишь несколько женщин. Странно, две девушки одного возраста, и так по-разному относились к одному вопросу: можно ли им выйти одним на улицу? Конечно, Белла Уилфер – вымышленный персонаж, а Беатриса Поттер жила на самом деле, но дело еще и в том, что существовали разные правила для разных сословий. Бедные девушки были гораздо свободнее в своих передвижениях в силу того, что некому было следить за ними и сопровождать везде, куда бы они ни направлялись. И если они работали в качестве прислуги или на фабрике, то дорогу туда и обратно они проделывали в одиночестве и никто не думал, что это неприлично. Чем выше статус женщины, тем большим количеством правил и приличий она была опутана.

Незамужняя американка, приехавшая в сопровождении тети в Англию навестить родственников, должна была по делам наследства вернуться домой. Тетя, опасавшаяся повторного долгого плавания, не поехала с ней. Когда через полгода девушка опять появилась в британском обществе, она была принята очень холодно всеми важными дамами, от которых зависело общественное мнение. После того как девушка самостоятельно проделала такой далекий путь, они не считали ее достаточно добродетельной для своего круга, предполагая, что, находясь без присмотра, она могла сделать что-то недозволенное. Замужество для молодой американки было поставлено под угрозу. К счастью, обладая гибким умом, она не стала укорять дам в несовременности взглядов и доказывать им их неправоту, а вместо этого в течение несколько месяцев демонстрировала образцовое поведение и, зарекомендовав себя в обществе с правильной стороны, обладая к тому же приятной внешностью, очень удачно вышла замуж. Став графиней, она быстро заставила замолчать всех сплетников, все еще имевших желание обсуждать ее «темное прошлое».

Жена должна была слушаться и подчиняться мужу во всем, так же как и дети. Мужчина же должен быть сильным, решительным, деловым и справедливым, поскольку на нем лежала ответственность за всю семью. Вот пример идеальной женщины: «Было что-то необъяснимо нежное в ее образе. Я никогда не позволю себе повысить голоса или просто заговорить с ней громко и быстро, боясь испугать ее и причинить боль! Такой нежный цветок должен питаться только любовью!»Нежность, молчание, неосведомленность о жизни были типичными чертами идеальной невесты. Если девушка много читала и, не дай бог, не пособия по этикету, не религиозную или классическую литературу, не биографии известных художников и музыкантов или другие приличные издания, если у нее в руках видели книгу Дарвина «О происхождении видов» или подобные научные произведения, то это выглядело так же плохо в глазах общества, как если бы она была замечена в чтении французского романа. Ведь умная жена, начитавшись подобной «гадости», стала бы высказывать мужу идеи, и он не только бы чувствовал себя глупее ее, но и не смог бы держать ее в узде. Вот как пишет об этом незамужняя девушка Молли Хагес из бедной семьи, которая сама должна была зарабатывать себе на жизнь. Будучи шляпной модисткой и потеряв свое дело, она отправилась в Корнуолл к своей кузине, которая побаивалась ее, считая современной. «Через некоторое время кузина отвесила мне комплимент: "Они сказали нам, что вы умны. А вы совсем нет!"»