Текст книги "Повседневная жизнь викторианской Англии"

Автор книги: Татьяна Диттрич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Многочисленная женская одежда весила так много, что в дождь дамы старались оставаться дома, даже имея зонты, ведь, намокнув, накидки и юбки тяжелели настолько, что каждый шаг в мокрой одежде давался с большим трудом. Тем более что в холодную и влажную погоду носили платья с фланелевыми нижними юбками и шерстяными сорочками – материалы, тяжелые уже сами по себе. Выходя на улицу, даже прячась под зонтом, невозможно было не промокнуть, а лужи и грязь на дороге, пристававшая к ботинкам, делали ле– редвижение для физически слабых женщин настоящей пыткой. Не случайно в Национальной галерее, куда вход был бесплатным, весь парадный подъезд набивался бедными женщинами, которые искали там укрытие в непогоду. От нечего делать, пережидая дождь, они отправлялись ходить по залам, чем вызывали недовольство патронов музея, боявшихся за натертые полы.

К концу века изменился и цвет женской одежды. В моду вошли яркие тона. Фиолетовые краски были так популярны, что из-за них всю декаду назвали лиловой.

Как одевались джентльмены. Что носила мужская прислуга

Мужская мода менялась значительно медленнее, чем женская. Но готовый костюм вошел в обиход для джентльменов гораздо раньше, чем для леди. Хлопковые сорочки заменили льняные, то же случилось и с нижним бельем. Стирать его стало гораздо легче. Сапоги заменялись ботинками и туфлями. Те, кто не мог себе позволить обувь кожаную, носили деревянную.

Тогда о социальном статусе человека судили по его костюму и головному убору. С непокрытой головой никогда не выходили на улицу, поскольку это считалось неприличным. Тысячи модисток изготавливали женские шляпки, которые покупались к каждому наряду. Кружева, ленты, цветы и птичьи перья красовались на них, поражая своим разнообразием. Стиль же мужских головных уборов был гораздо более скромен. Джентльмены, относившиеся к высшему классу, носили высокие шелковые шляпы, называвшиеся в России цилиндрами, меняя только их цвет. К пальто, фраку для вечернего приема и деловой встречи полагался черный, а летом к светлому костюму или пальто – белый или бежевый цилиндры, а фиолетовый, коричневый или серый дополняли сюртуки соответствовавших цветов. В театр выезжали в специальном «оперном цилиндре», который при нажатии на выступавшую верхнюю часть, складывался и убирался в днище. Средний класс носил котелки, а рабочий класс, дети и спортсмены – кепки.

Мужская мода, плавно изменяясь, из века XVIII, когда мужской одежде уделялось чрезвычайно много внимания – пряжки на туфлях, напудренные парики, даже иногда мушки на лице, переходила в век XIX. Парики в 1800-х годах уже не носят, но бриджи по-прежнему в моде и носятся с высокими сапогами. К 1840-м годам одежда становится темнее, вместо бриджей появляются брюки и на ноги надевают ботинки. Книги по модной одежде в это время советуют: порядочный мужчина должен иметь в своем гардеробе четыре камзола для утренних визитов, сюртук вечерний и пальто, несколько видов брюк и пять жилеток На званых обедах было принято появляться в приталенных черных пиджаках с длинными фалдами, которые назывались фраками (от слова фрог -лягушка), и белых галстуках.

Почти все мужчины в 1840-1860-х годах носили густые бакенбарды и усы. К концу века они продолжали носить усы, которые стали более элегантными и оттого требовали тщательного ухода. Тогда же появились специальные чашечки, в которых при изготовлении сверху делалась накладка соответствующей формы, чтобы не замочить этот элемент украшения мужского лица. Джентльмены надевали корсеты для верховых прогулок, чтобы выработать хорошую посадку. Надевали они Pix и в других случаях, к примеру, чтобы спрятать живот, но скрывали это от окружающих.Произвести впечатление было невозможно, если мужчина надевал ошибочный вид шляпы. Уильям Кок стал первым графом Лейстерским при вступлении Виктории на престол, и его семья жила в чудесном дворце в Норфолке. Его сын – тоже Уильям – вошел в историю как создатель известного нам всем головного убора под названием «котелок». Однако он не был ни портным, ни шляпных дел мастером. Он считался великолепным хозяином и агрономом своего времени. В какой-то момент он стал беспокоиться, что некоторые его слуги, ответственные за проведение охоты, могут пострадать от низко висящих веток при быстрой скачке и от браконьеров, часто наведовавшихся в его владения. Чтобы защитить их головы от ударов, он сконструировал шляпу с твердой фетровой тульей. Нарисовав головной убор необычного фасона, он отнес рисунок знакомому шляпному мастеру в Лондоне и попросил изготовить для примера один экземпляр. К изображению он приложил и описание того, как с помощью шеллака достигнуть нужной прочности тульи. Вернувшись через неделю, он увидел свое изобретение и даже опробовал прочность, встав на него. Так родился котелок – головной убор в половину цилиндра, с полями и очень прочным верхом! Удовлетворенный результатом, Уильям Кок заказал еще двенадцать котелков и заплатил за каждый по двенадцать шиллингов. Скоро всякий уважавший себя слуга высокого ранга в округе имел такой головной убор. Его создатель не предполагал, что немного позже его детище будут носить по всей Англии, а затем и по всему миру! Этот вид шляпы вскоре надели инженеры и банкиры, он стал символом престижа для среднего класса в викторианское время не только в Англии, но и во многих других странах. В простонародье он назывался «билликок» (Уильям Кок).

В то же время бедным людям было не до моды. Они носили то же, что и их бабушки и дедушки. Правда, значительно подешевевшая, производившаяся в массовых масштабах одежда позволила и им одеваться прилично по воскресеньям и праздникам. Наряжаясь в выходной день, они все еще не надевали нижнего белья, которое расценивалось рабочим классом как роскошь. Очень дорогой по-прежнему оставалась одежда из шерсти, однако льняные и хлопковые брюки, платья, кофты были очень популярны, несмотря на то что их называли бумажными из-за неспособности согревать зимой. Бедные женщины взамен двух цветов: чистого и грязного впервые наслаждались крашеной одеждой и очень полюбили яркий, броский рисунок Тем не менее старые вещи по-прежнему хранили, перешивали, перелицовывали. Дети донашивали пальтишки, платья, ботинки за старшими братьями и сестрами. Более или менее новой выглядела обувь, потому что ее носили только по праздникам. Идя в школу, обували и разувались сразу, как заходили на двор. Привычка покупать поношенную одежду на барахолках сохранялась, поскольку все равно она была дешевле, чем новая.

Глава десятая

ЗДОРОВЬЕ

Город и болезни

Город не был здоровым местом ни для бедных, ни для богатых, поскольку опасность таилась в самих домах, то есть там, откуда ее совсем не ждали. Пыль, проникавшая в тяжелые портьеры, прятавшаяся в коврах, застилавших каждую комнату, осаживалась на всевозможных мелких безделушках, которыми были наполнены дома викторианского периода, забивалась в легкие, покрывала слизистую оболочку носа и рта. При всей своей вредности эта пыль природного характера была не опасна, в отличие от паров, исходивших от стен, окрашенных пигментом, приготовлявшимся на основе красного и белого свинца. Любой перепад температур, влажность приводили к тому, что выделявшиеся мельчайшие частицы свинца проникали в организм проживавших в доме людей либо с дыханием, либо через поры кожи. Не лучше были и бумажные обои. Яркие краски на них также производились на основе отравляющих веществ. Особенно опасным был зеленый цвет, для получения которого применялся мышьяк, а также лиловый, розовый, некоторые оттенки голубого и серого. В некоторых обоях скапливалось до 50 процентов мышьячной кислоты. В довершение всего, при разбавлении киновари, модного в середине XIX века ярко– красного цвета, использовавшегося для покраски стен во всех домах, где был достаток, также применялся красный свинец.

Мысли древних римлян о целебности свежего воздуха помогали в таких случаях. Заболевшие люди уезжали к морю из своих пропитанных ядовитыми парами жилищ и там, дыша чистым воздухом, действительно чувствовали себя лучше, но, возвращаясь домой, заболевали опять. Сильные колики, головные боли, даже частичная парализация нередко настигали людей в то время. Не зная причину своих болезней, они не подозревали, что и одежда, которую ежедневно надевали на свое тело, также была окрашена красками, приготовленными на мышьяке. В 1862 году в «Таймс» Чарлз Дарвин опубликовал рекомендации доктора Лезаби (для леди любого возраста), как можно легко определить, есть ли в одежде опасные яды. «Каплю аммиака или нашатырного спирта капните на зеленые листья рисунка ваших обоев или платья. Если они станут голубыми, то это определит наличие мышьяка, с помощью которого зеленый цвет выделяется из меди. Если каждая леди вместо привычной нюхательной соли будет носить с собой флакончик нашатырного спирта, то одна его капля на материал, вызывавший сомнения, сможет помочь их разрешить».

Возможно, отголосками именно этого совета великого ученого явилось то, что даже в середине XX века флакончики с нашатырным спиртом находились в сумочках большинства женщин Англии и России.

Однако первоначально эти рекомендации не воспринимались достаточно серьезно. В 1890 году женщин все еще настойчиво предупреждали об осторожности в отношении одежды, особенно нижнего белья, чулок и перчаток, объясняя, что яркие цвета лифов, сорочек, корсетов и прочего не только менее гигиеничны, но и опасны для жизни. Известный лозунг «красота требует жертв» в викторианские времена звучал очень актуально.

Именно тогда же предлагалось заменять массивные портьеры на окнах жалюзи или легкими шторами, также советовалось женщинам заняться новым хобби – самим сделать окна цветными и тем самым отгородиться от внешнего мира, не прибегая к пылесобираю– щим материалам. Однако опасность была не только в пыли и ядовитых испарениях со стен и одежды. Газ, использовавшийся для освещения и отопления, истощал и без того грязный воздух. Если картины помещали в комнате, освещавшейся газом, то их рекомендовалось вешать на веревке, а не на проволоке, потому что газ разъедал проволоку и она ржавела. Однажды даже был проведен эксперимент в складском помещении, где хранился хлопковый материал. Через несколько месяцев верхние ткани, находившиеся под газовым освещением, заметно обесцветились, а после года – стали значительно менее прочными от перегруженной газом атмосферы, как объяснялось в складских отчетах. Эта проблема была настолько существенной, что в магазинах, которые раньше домов стали использовать для освещения газ, чтобы светом привлекать покупателей, с 1850 года стали перемещать газовые лампы из внутренних помещений на улицу, под витрину, чтобы не пострадали вещи, выставленные для продажи.

Другая опасность таилась в питьевой воде. В 1840 году от холеры умерло 16 тысяч англичан, в 1866-м – уже 20 тысяч. Эта болезнь считалась особенно страшной не только потому, что смерть выкашивала целые улицы, она была новой, завезенной из Индии. Первый случай зарегистрировали в Ныо-Касле в 1831 году, следующие вспышки – несколько позже, в 1849 и 1854 годах.

Симптомами холеры на самой ранней стадии являлись неконтролируемая диарея, температура и рвота. Никто не знал, как она возникает и почему распространяется с такой быстротой. Не было никакого лекарства против этого заболевания, и никто не знал, как помочь беднягам. Считалось, что холера возникает от плохого воздуха, и этой же причиной объяснялась малярия. Кстати, эта точка зрения практически не изменилась со времен римского владычества в Британии. Именно римлянами была выстроена в Англии первая канализация две тысячи лет назад, потому что они стремились освободиться от неприятного запаха, считавшегося, с точки зрения медицины того времени, опасным для здоровья. Именно дурной воздух они считали причиной всех бед, а не сами нечистоты. Для подобного заключения у лондонцев викторианского периода было еще больше оснований, поскольку 24 тонны лошадиного навоза и полтора миллиона кубических футов человеческих фекалий стекало ежедневно в Темзу через канализационные каналы, до того как была выстроена закрытая канализационная система. Каждый, кто дышал этим воздухом ежедневно, мог заболеть чем угодно!

Но все же причина холеры была совсем в другом. Первым в Лондоне, кто стал понимать, что инфекция таилась в грязной воде, был доктор Джон Сноу. Большинство заболевших умирали в течение нескольких дней, а некоторые всего за сутки. Изучая предыдущие эпидемии холеры, он предположил, что раз первыми симптомами являются диарея, рвота, то причина должна заключаться в том, что человек перед этим проглотил. Если бы причиной был дурной воздух, то тогда бы первыми пострадали легкие. Каким простым и естественным кажется этот вывод сегодня. Однако Джону Сноу пришлось доказывать свою теорию и многочисленными наблюдениями подтверждать ее.

В 1854 году очередная эпидемия началась там, где он жил, в Сохо. Пятьдесят шесть случаев заражения было зарегистрировано 31 августа на одной улице, и около трехсот в следующие два дня. За две недели умерло пятьсот человек. Составляя карту улиц, где заболели люди, он выявил эпицентр болезни. Обходя и расспрашивая больных, он заметил, что те, кто вместо воды пил пиво и эль, остались здоровы, а заболели только люди, бравшие воду из колонки, находившейся на перекрестке.

Джон Сноу немедленно приказал снять с этой колонки рычаг, качавший воду, и холера прекратилась сама собой. Оказывается, именно в этом месте канализационный канал дал течь, заражая чистую питьевую воду. В переполненных городах любая инфекционная болезнь распространялась с мгновенной быстротой, поэтому тиф, желтая лихорадка, оспа, холера уносили половину населения. Грязь и разлагавшиеся помойки привлекали в больших количествах мух, которые, садясь на еду, разносили инфекцию. В бедных домах на одной постели по очереди могли спать все члены семьи, оставляя после себя тифозных вшей. Последствия такого общежития могли быть ужасными. Кроме того, нездоровая пища, недостаток в организме витамина С, получаемого из овощей и фруктов, способствовали распространению среди горожан цинги. У многих детей были кривые ножки от рахита, образовавшегося от недостатка солнечного света и плохого питания. Они часто не доживали до своего пятилетия. В бедных семьях, где родители работали с утра до вечера, причинами смертности часто являлись недогляд, отсутствие медицинского надзора, а главное – недостаток питания. Одна из четырех рожениц умирала от инфекции. Идея о применении противозачаточных средств считалась скандальной и осуждалась обществом, а аборты объявлялись вне закона.

Роженицы и младенцы

Многие женщины, измученные постоянной беременностью и большим количеством голодных ртов, шли к подпольному доктору и умирали от непрофессионализма последнего. Матери стеснялись объяснять дочерям до их замужества о подобных интимных вещах, только рожавшие подруги могли приоткрыть завесу, но в викторианское время многие девочки видели в своем доме только взрослых людей и детей родственников, которые необязательно становились подругами. Неосведомленность о данном предмете была вопиющей. И часто бедняжки, не зная простейших вещей, только на поздних сроках понимали, что они беременны. Это неудивительно, ведь об этом не говорилось! Если девушка выказывала интерес к интимной стороне жизни, то она уже не расценивалась как невинная. Это было плохо уже само по себе с точки зрения будущего замужества, но еще хуже то, что окружавшие могли заподозрить: а нет ли у любознательной девушки причин интересоваться этим вопросом?! Миссис Пантон, которая написала книгу на эту тему, ни разу не назвала вещи своими именами и период, в который женщина ожидала ребенка, называла «уединением». «Наступает момент в жизни каждой леди, когда она должна удалиться от общества и прислушаться к себе». Урсула Блюм, которая в своей книге описала жизнь своей матери, принадлежавшей к верхушке среднего класса, заметила, что в ее семье «считалось неблагоприятным, если джентльмен видел ее в определенный момент жизни. Предполагалось, что даже папа не имел представления о том, что происходило в его доме. Он не спрашивал, почему у мама приступы тошноты и она частенько была замечена со слезами на глазах».

В России еще в 60-х годах XX века, почти через сто лет, считалось, что говорить о беременности женщины в обществе не совсем прилично. Даже будущие матери, обсуждая между собой этот вопрос, говорили: «Она в положении! В ее положении следовало бы позаботиться о себе!»

В XIX веке так не думали. Раз об этом состоянии женщин не говорилось, то и не считалось необходимым как-то облегчить их жизнь на это время. Работницы продолжали трудиться до родов, и даже в домах среднего класса ожидалось, что жена будет исполнять все свои функции по дому, как она это делала и раньше, без каких-либо скидок на свое самочувствие. «Организм женщины устроен так, чтобы справляться со всеми трудностями. Было бы также вредно для жены работяги бросить свою работу, как и для леди среднего класса отказаться от подметания пола или приготовления обеда. Нужно относиться к труду как к необходимым упражнениям, с помощью которых леди сохраняют физическую силу».На вершине общества картина была совершенно другая. Королева Виктория писала своей дочери: «Первые два года моего замужества были совершенно испорчены по этой причине! Я не могла путешествовать и проводить много времени с любимым Альбертом». Тем, кто мог позволить себе не работать в этот период, говорилось, что много двигаться вредно для здоровья. К 1840 году идея ношения корсетов во время беременности постепенно исчезает, их заменяют другие приспособления, помогавшие поддерживать тяжелый живот. Это привело к тому, что в обществе начинают появляться округлевшие дамы, состояние которых первыми замечали наблюдательные глаза светских сплетниц. Большинство все же предпочитали удаляться от людей на несколько месяцев, боясь нехорошего глаза, и занимались подготовкой одежды доя младенца и доя себя.

При родах в середине века присутствовала вся женская половина дома; сестры, тети, суетившиеся служанки бегали вверх и вниз по лестнице с кувшинами кипяченой воды. Мужчины бесцельно ходили по гостиной и, прислушиваясь к крикам наверху, нервно курили. Роды принимала акушерка, и некоторые заботливые мужья предпочитали быть рядом с женами в трудный момент. Принц Альберт стал свидетелем рождения своей первой дочери в 1841 году. Однако после 1860 года, когда приоритет присутствия при постели рожениц приобретают доктора и медсестры, членам семьи, даже матерям роженицы, более не позволяется находиться рядом.После появления на свет младенца молодая мама окружалась заботой и ей не разрешали вставать с постели в течение девяти дней. Ее кормили с ложечки, не рекомендуя даже садиться на кровати. Если же она поднималась раньше, то это рассматривалось как бравада. Все окна в комнате, где находилась роженица, были закрыты, чтобы не допустить и малейшего дуновения ветерка. Во многих аристократических семьях настаивали, чтобы только что родившая женщина оставалась в кровати до месяца. Не удивительно, что после такого срока отвыкшая от движений мама чувствовала слабость и головокружение, когда первый раз выходила на свежий воздух. В бедных семьях не было материальных возможностей для сантиментов и часто перерыва на отдых не делалось совсем. Многие, кроме того, были вынуждены скрывать свою беременность, чтобы не потерять рабочее место. На следующий же день после родов они поднимались и шли на фабрику, где работа была сопряжена с очень тяжелым физическим трудом. С 1847 по 1876 год очень многие женщины умирали от родильной горячки. Не было средств, которые могли бы спасти больных. Доктора прописывали опиум, коньяк с содой и даже шампанское. Но только, чтобы облегчить состояние. В 1795 году в Вене австрийский доктор значительно сократил смертность среди рожениц, заставляя всех, кто входил к ним в комнату, обрабатывать одежду с помощью хлорной извести. Только через пятьдесят лет в Лондоне обратили внимание на этот факт. И даже в 1848 году, когда в Королевской медицинской академии обсуждался вопрос дезинфекции, доктора настаивали, что причина родильной горячки кроется в перевозбуждении от случившегося, то есть зависит от состояния ума женщин в главный момент их жизни. (Кстати, до сих пор в Англии в палаты с роженицами посетители входят в верхней одежде и берут ребенка, родившегося несколько часов назад, грязными руками.)

Женщины были совсем не подготовлены к рождению ребенка и в этом вопросе полагались на более опытных служанок в доме, которые часто еще помнили детьми родителей молодой мамы. Миссис Битон в своих рекомендациях писала: «Поскольку все окна на ночь наглухо закрываются, шторы над кроватью опускаются, а количество кислорода, потребляемое взрослыми, настолько велико, что его не хватает младенцу, ни в коем случае ни матерям, ни няням не класть грудных детей с собой в кровать. Углекислой кислотой, выделяемой ими при дыхании, можно просто отравить маленького человечка». Она также считала, что младенцев лучше кормить из бутылки, чем грудью, поскольку, с ее точки зрения, тогда дети менее реагируют на инфекционные заболевания. Но, к сожалению, стерилизация емкостей для питания стала применяться только с 1890 года и тогда же вошла в обиход резиновая соска. Применение чистой бутылочки с соской спасло множество жизней, поскольку появилась возможность использовать сцеженное молоко. Ранее вместо резиновой соски в аптеке покупалась кожа от соска теленка.

Если у матери не хватало молока, то до середины XIX века младенца кормили размоченной в воде хлебной кашицей, не понимая, что маленькие желудочки еще не приспособились к грубой пище и нуждаются только в жидкой. Как ни странно, даже матери в семьях среднего класса не знали элементарных вещей. Им было неизвестно, что, когда у младенцев начинают пробиваться зубки, это часто вызывает температуру и беспокойство ребенка. В этот момент у него обильно текут слюни и он тащит в рот все подряд, чтобы почесать воспаленные десны. Аппетит в это время пропадает. Видя, что ребенок отказывается от молока, давали ему твердую пищу, а когда он начинал кричать от боли в желудке, показывали доктору, который прописывал препараты, содержавшие опиум. В результате младенец погибал из-за элементарного невежества ухаживавших за ним людей. «Я был поражен не тем, какое количество детей умирало, а тем, что вообще хоть кто-то выживал в таких условиях!.. Два дня назад одна леди обратилась ко мне за консультацией по поводу своего младенца, которому было менее двух месяцев, страдавшего от диареи. Когда я поинтересовался, чем же она его кормит, то был поражен, услышав, что она дает ему овсяную кашу! Ей не приходило в голову, что в этом возрасте ребенок может умереть от подобной пищи и что именно от нее у него диарея!»

Доктор Чаваз рекомендовал приготавливать для ребенка с четырех месяцев, когда материнского молока не хватало, следующую смесь: хлебные крошки кипятить в воде в течение трех часов с добавлением в конце небольшого количества сахара и молока. Другое использовавшееся викторианцами питание для грудничков состояло из муки, туго закрученной в чистую тряпку, кипевшей в воде в течение четырех-пяти часов. Образовавшуюся на материале корку затем сковыривали, а то, что оставалось внутри, разбавляли молоком и добавляли сахар. Следовать подобным рекомендациям было практически невозможно! Разве хватит выдержки слушать по пять часов крики голодного ребенка? У кого имелись деньги, те покупали готовую детскую еду. К концу XIX века появилось довольно много фирм, занимавшихся продажей питания для младенцев. В это время достаточно было опубликовать в газете, что в семействе такого-то появилось пополнение, как представители всех этих компаний бросались по указанному адресу и допекали новых родителей своими предложениями. Остальные либо просили слуг приготовить смесь из муки, либо делали это сами заранее.

Согласно рекомендациям доктора Чаваза, младенцев не следовало купать в ванне, а только протирать тельце с помощью губки. От бедных деток наверняка ужасно пахло, и по этой причине количество одежды, надевавшейся на них даже в летний день, было неимоверным. Все это мало способствовало оздоровлению нации. Однако второй существенной причиной детской смертности была грязь. Чтобы утихомирить крикунов, в бедных домах им давали в рот тряпочку с хлебной жвачкой. Если полагались на женщину, присматривавшую за детьми, пока их матери работали, то она, мало беспокоясь о их здоровье, вряд ли когда-либо стирала те тряпки, в которые заворачивала хлебный мякиш и которые совала младенцу в рот вместо соски. Кроме того, во многих бедных домах грязь была ужасающая из-за отсутствия воды и оттого, что матери, убивавшиеся на работе, просто не имели ни сил, ни возможности привести жилище в порядок. К тому же количество посторонних людей, живших в одной комнате, делало это практически невозможным.

Сестры милосердия для своих ближних

До конца XIX века госпитали обслуживали только бедных. Люди среднего класса лечились дома. В каждой спальне висели полочки с аптечкой над письменным столом, за который садился доктор, посещавший больного, чтобы выписать рецепты на необходимые лекарства. Ведь спальня – это потенциальная палата для больного, а жена – потенциальная сиделка. Как писала миссис Битон: «Каждая женщина в какой-либо период ее жизни должна становиться сестрой милосердия, чтобы ухаживать за своими близкими».

Женщины подразделялись на две категории: няни и няньки. Няни – это те, кто заботился о муже и семье, как это всегда делает жена и мать, а няньки были вынуждены заботиться о ком-то не по своей воле. В «Дэвиде Копперфильде» Софи, невеста Томми Т]ээдлса, принадлежала как раз к такой группе. Она, получив от Томми предложение выйти за него замуж, считала очень трудным для себя оставить близких, забота о которых лежала на ее плечах. Когда она сказала матери о своей помолвке, та упала в обморок, и Софи не могла вернуться к вопросу несколько месяцев. Больная сестра, узнав о том, что она собирается выйти замуж, «обхватила ее руки своими, закрыла глаза, побелела и застыла, а потом ничего не ела два дня». «Ты понимаешь, они так нуждаются в Софи, что им даже сама мысль невыносима, что она когда-то выйдет замуж Они решили, что она так и будет всегда заботиться о них, и называют ее старой девой».

До середины XIX века, заболев, полагались только на близких или знающих знакомых женщин. При родах звали родственниц и акушерок, которые, правда, не всегда славились хорошей репутацией. Показаться доктору-мужчине считалось почти что аморальным. Даже Елизавета I, окружив себя докторами-мужчинами, никогда не позволяла им себя осмотреть. Обо всех симптомах они знали только с ее слов и согласно сказанному проводили лечение. Так было практически везде. Кстати, трубка-стетоскоп для прослушивания легких, которую прикладывают к груди пациента, была изобретена оттого, что иначе доктор должен был своим ухом прикасаться к груди пациенток (одетых в нижнюю сорочку). Доктора вынуждены были совершать действия, чрезвычайно смущавшие и пациенток, и самих эскулапов, отказываясь от которых, многие женщины платились жизнью. Изобретение стетоскопа помогло распознать такие болезни, как плеврит, пневмония, бронхит и эмфизема. Для женщин знать и понимать в медицине хотя бы на домашнем уровне было вполне естественным. Однако они не учили латыни и не разбирались в терминах. При появлении таких технологий, как анестезия, мужчины заняли главную позицию в медицине. Тогда же появившиеся лжедоктора – недоучившиеся, подрабатывавшие студенты – видели для себя широкое поле действия. Чем меньше пациенты знали, тем лучше названные «доктора» себя чувствовали в отличие от их больных. Порой, не имея представления о болезни, от которой лечили, они прописывали дорогостоящие препараты наобум, получали свои проценты от аптекаря и плату за работу, ничуть не заботясь, что больному становилось хуже. Если близкие пациента все же хотели знать подробнее о болезни, то тогда доктора или начинали кричать, или забрасывали любопытного непонятными латинскими терминами.

Вот что писал в 1857 году доктор Бэквел в своей книге, имевшейся почти в каждом доме: «В своем трактате я даже не буду пытаться объяснять симптомы болезней, поскольку я убежден, что лечение домашними силами произведет больше вреда, чем пользы. Подумайте сами, как человек, не имеющий никакого образования, может обнаружить болезнь и решить, как ее лечить, прочитав всего лишь что-то на бумаге… Лучший совет, какой я могу дать, каждый раз когда кто-то заболевает в семье, посылайте за доктором рано утром в тот же день!»

Далее доктор Бэквел задерживался на подробном изложении, какое неудобство для врача представляли не вовремя сделанные вызовы, и называл точное время, когда их нужно делать, не забывая указать, как надо себя вести при прибытии медицинской помощи: «Стойте рядом с доктором тихо и с готовностью помочь. Когда он обратится к вам, объясняйте симптомы сегодняшнего дня, не вдаваясь в подробности, что случилось месяц назад… Многие, особенно низшие классы, рассказывают что угодно, только не то, что доктор хочет услышать!»

Трудно представить, что доктор, останавливавшийся на мелочах, касавшихся его, а не пациента, мог быть полезен последнему. А ведь медицинские услуги стоили очень дорого. Большинство семей не только не могли вызывать врача каждый раз, когда кому-то было плохо, а и тогда, когда речь шла о жизни и смерти. Для таких случаев все та же бесценная книга миссис Битон, объяснявшая, как ухаживать за больными, что давать при тех или других симптомах, воистину была лучшим советчиком в каждом доме. Многие не знали элементарных вещей, таких, например, что болезнь может быть от грязи, плохой воды, укуса насекомых, которых в тот период можно было встретить в комнатах слуг даже в богатых домах. Большинство предпочитало полагаться на советы, изложенные в ее книге, не только потому, что это было значительно дешевле, а и оттого, что репутация докторов была не высока. Доктор Джон Бернет описал в женском журнале «Заболевание в женских органах» следующий случай. Один почтенный человек, заботясь о жене, у которой в довольно молодом возрасте стала развиваться близорукость, отвел ее к доктору. Окулист после осмотра женщины заметил, что глаза слабеют оттого, что она страдает от выпадения матки. И возвратить ее зрение возможно только при удалении этого органа. Обращаясь в журнал, доктор Бернет преследовал свои цели, он заявил, что мог помочь женщине восстановить естественные размеры матки благодаря гомеопатии. Можно, конечно, предположить, что окулист владел навыками чтения диагноза по роговице глаз. Также можно допустить, что гомеопат был очень хорош. Но ведь, скорее всего, оба были шарлатанами. И с позиции людей XIX века это выглядело именно так.