Текст книги "Танец белых одуванчиков"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Помогите, она тонет!!!
Кирилл еще не успел оглянуться, еще не видел, кто тонет, но раненное сердце уже знало, уже захлебывалось кровью: она, она, его маленькая подопечная, его девочка-одуванчик! Забыв прожевать хлеб с маслом и помидором, ахнул, резко оглянулся, пытаясь найти, высмотреть маленькую белую головку с прилипшими ко лбу колечками среди купающихся. Надежда билась в мозгу: нет, не она, только не она, это не может быть она! Поперхнулся, подавился, закашлялся до рвоты…
Увидел только, как с рук рослого загорелого спасателя, как сказочный богатырь выходящего из бездны морской, свисает маленькая безжизненная головка с мокрыми веревочками-кудельками… В голове зашумело, замутилось, закружилось все вокруг, и Кирилл потерял сознание.
Потом, позже, уже дома, мама успокаивала его:
– Ну что ты перепугался, дурачок? Все хорошо, ее спасли. Ты был в обмороке, а потому не видел. Вот и думай, можно ли самому, без взрослых, ходить на пляж? Вам все кажется, что родители перестраховываются, а видишь, как оно бывает?
От сердца отлегло: жива! И пусть он никогда не увидит ее больше, пусть ужасно обидно, что так и не познакомился с нею, но она жива, его подопечная, его маленькая девочка-одуванчик, и это главное!
А потом пришло отрезвление. Он рано в этот день лег спать, перенесенный шок дал о себе знать. Да только заснуть сразу все равно не получилось – все еще переживал события жуткого дня, когда он чуть не столкнулся со смертью. Радовался, что все обошлось, но не прекращал себя корить за то, что позволил произойти беде. Ведь он должен был быть рядом с нею, а он… Пошел есть помидоры!!! И какой он после этого защитник?
Уже почти заснул, да в этот момент зазвонил телефон. Отца дома не было, и трубку сняла мама. Ах, как жаль, что Кирилл не успел заснуть, ах, как жаль! Потому что не надо бы ему слушать мамин рассказ бабушке, не надо бы знать страшную правду!
– Ой, мам, Кирюшка уже спит, так что я шепотом буду говорить, хорошо? Тебе нормально слышно? Господи, что сегодня произошло – это ужас, бедный ребенок, как он это перенес! Как я сама перенесла?! Да девочка сегодня утонула на наших глазах. Да, совсем. Махонькая такая, лет десять, худенькая. Куда только родители смотрят?! Я бы таким родителям руки-ноги повырывала! Зачем рожать, если не можешь нормально вырастить?! Да нет же, мам, я знаю, что говорю – без родителей она была, с подружками. Они совсем рядом с нами расположились. Пять девчушек и ни одного взрослого, представляешь?! Потом купались тоже рядом с нами. Мне даже показалось, что эта девочка Кирюшке понравилась, он как-то подозрительно вокруг нее крутился. А потом мы вышли на берег, сели кушать, а девчонки все еще бултыхались. А ты же знаешь, какое там дно, на озере – мелко, мелко, а потом резкий обрыв. Вот они и скакали в "Бабка сеяла горох", и доскакались, пока она в этот обрыв не угодила. А плавать-то по-человечески никто не умеет! Пока спасали, девчонка утонула. А Кирюшка в обморок упал, когда ее увидел. Сначала вырвал от страха, а потом потерял сознание. Я ему сказала, что девочку спасли, что она пришла в себя и ее увезли в больницу. Да на самом-то деле она утонула. Да нет, мама, не дожидались мы скорую, там и без скорой все было понятно с первого взгляда – достаточно было на нее посмотреть – она аж синяя была, живые так не выглядят… Ты, мам, смотри, перед Кирюшкой не проговорись, вообще не говори на эту тему, ладно?
Кирилл не мог кричать. И говорить тоже не мог. Полтора месяца потом мама возила его к детскому психологу, чтобы речь к нему вернулась. Да только с того дня Кирилл перестал чувствовать себя ребенком, словно бы постарел в душе. Потому что похоронил в самом себе самое светлое, что было в его жизни. И пусть этот свет был в нем совсем-совсем недолго, но он был. И Кирилл должен был, обязан был защитить, сохранить этот свет. А вместо этого он отвернулся от девочки-одуванчика, повернулся спиною к ней, к ее беде. Вместо того, чтобы быть рядом, чтобы защитить, чтобы спасти, он обжирался помидорами с хлебом и с маслом…
… Светлана все еще мыла тарелку. А может, только делала вид, что мыла? А на самом деле просто чувствовала неловкость наедине с мужем подруги, чужим и незнакомым, в сущности, человеком? А может, это была неловкость иного рода? От того, что прониклась каким-то запретным чувством к чужому мужу? Или ничем не прониклась? Просто не о чем было говорить с ним, почти незнакомым?
А Кирилл почему-то не мог отвести взгляда от ее спины, от ее затылка. Нет, конечно нет – если бы не эти белые почти невесомые куделечки, он бы никогда в жизни не провел параллели между девочкой-одуванчиком, его светлым лучиком, его солнечным зайчиком, его неизбывной болью, и Светланой. И никогда бы не обратил на нее внимания. Светлана была взрослая женщина, совсем не с тоненькими ручками-ножками, не с остренькими локоточками. Зато она была такая же белокожая, как и девочка-одуванчик. И еще у нее были почти такие же глаза, как у той безымянной девочки – светло-голубые, вот только не прозрачные. Веснушек, правда, не было, как не было и белесых бровей и ресниц, а вот губки тоже маленькие, бантиком. И пухленькие…
А еще… А еще у Светланы было то, чего не было у той девочки. Когда она улыбалась, а улыбалась она очень часто – пусть смущенно, но все-таки улыбалась! – на ее щеках из ниоткуда появлялись такие уютные, такие милые, такие очаровательные ямочки, что вся ее некрасивость тут же куда-то исчезала. Некрасивость? Разве она некрасивая? Да нет же, нет! Даже если ее нельзя назвать красавицей, разве это автоматически зачисляет ее в разряд некрасивых женщин? Да, она не красавица, но есть в ней что-то такое… уютное, милое. И, главное – беззащитное. Главное, что каким-то непостижимым образом роднило ее с девочкой-одуванчиком – это именно беззащитность. Даже если она взрослая женщина с совсем не острыми локоточками – она все равно выглядела такой беззащитной, так нуждалась в опеке, в сильном мужском плече…
И Кирилл подивился: надо же, как жестока жизнь, как несправедлива! Почему те, кто не особенно-то и нуждаются в поддержке и опеке, без труда находят это самое пресловутое сильное мужское плечо, а те, кто действительно в нем нуждаются, вынуждены обходиться собственными силами? Разве Тамаре нужна его опека? Разве ей нужен он сам? Разве ей нужен кто-нибудь еще? Она же по натуре хищница, ее не опекать – от нее защищаться надо! Однако мужчины от нее глаз оторвать не могут – такие, как она, никогда не останутся без опеки, без мужской поддержки. Не он, не Кирилл, так всегда найдется другой дурак, которому она будет морочить голову. А тут же – вот она, совершенно рядышком, так близко, что дух захватывает – сама беспомощность, сама слабость! И – ни одного мужика рядом! Только он, только Кирилл. Но с какой целью он здесь, почему он рядом? Что ему от нее нужно?
Еще полчаса назад Кирилл не смог бы ответить на этот вопрос. Вернее, ответил бы как-то мутно, размыто: мол, защитить бы надо, как бы чего не случилось. Теперь ответ вытанцовывался более конкретный, потому что уже сформировалось нечто, что запросто могло вылиться не только в мысли, но и в чувства. Потому что если раньше, глядя на Светлану, думал только о девочке-одуванчике, терзал себя укорами, что не оказался рядом с нею, не спас, предал ради проклятых помидоров, то теперь видел именно ее саму, Свету. Не очень-то красивую, не очень интересную, совсем уж не яркую, абсолютно домашнюю и всю такую родную, такую уютную… И в глубине естества рождалось совершенно определенное желание: завладеть ею, сейчас, сию минуту, немедленно, подчинить себе ее пышное мягкое тело, покорить, нагло присвоить ее родную уютную душу. Куда уж конкретнее…
Вообще-то Кирилл всю жизнь причислял себя к сдержанным людям. Никогда не действовал по наитию, или нахрапом. Прежде чем сделать шаг, всегда тщательно его просчитывал, обдумывал со всех позиций – какие последствия может вызвать этот шаг. В общем, был всегда крайне осмотрителен и осторожен. Здесь же словно мозги туманом заволокло, словно в него вселился безумец, демон…
Кухня была такая маленькая, что ему оказалось достаточно просто встать из-за стола. И он сразу очутился практически прижатым к спине Светланы. Руки, его жадные руки… Он никогда не был наглым и бесцеремонным, почему же на сей раз руки действовали совершенно самостоятельно, не запрашивая согласия у мозга? А разве сейчас, в данное мгновение, мозг смог бы приказать им вести себя прилично?!
Кирилл прижался к ней, прижался весьма недвусмысленно, слишком тесно, слишком настойчиво, чтобы у кого-то могли возникнуть какие-либо сомнения на этот счет. Обхватил ее, нагло сунув руку в прореху между пуговицами блузки. И остолбенел на какое-то мгновение. Он ведь всегда любил девушек худеньких, стройненьких, чтобы без труда можно было пересчитать все косточки, все ребрышки под гладкой кожей. Тут же, дотронувшись до мягкого животика, ощутил просто небывалое доселе возбуждение. А мозг почему-то заранее радовался: "Она моя, она только моя!"
Остолбенела и Светлана. Ожидала ли она вероломного нападения, или нет – она сама вряд ли смогла бы ответить на этот вопрос. Может быть, хотела? Хотела, но боялась? Или боялась, потому что не хотела? А может, и вовсе не боялась именно потому, что не хотела, не видела в случайном визитере мужчину?
В любом случае, остолбенела она тоже лишь на короткое мгновение. Уж какие чувства были в ней изначально – неизвестно, однако в тот момент, когда почувствовала тепло его тела, когда ощутила наглую его руку у себя под блузкой, в ней боролись два желания. Вернее, желание-то как раз было одно, но было оно столь неприличным, что поддаваться ему было попросту стыдно: "Господи, он же подумает, что я шлюха!" А так хотелось оставаться порядочной женщиной…
И к двум этим взаимоисключающим желаниям прибавлялся стыд: ведь это же не просто посторонний мужик, которого завтра она уже не встретит, и не увидит уже никогда, а потому можно было бы без зазрения совести плюнуть на приличия и хоть раз в жизни получить удовольствие просто так, ни о чем не задумываясь. Но ведь это муж ее подруги, муж Тамарки Зельдовой! Как же она может позволить ему прикоснуться к себе, ведь совсем недавно была свидетельницей на их свадьбе?!!
Светлана попыталась развернуться лицом к гостю, чтобы оттолкнуть, чтобы поставить его на место. Но в душе ей совсем не хотелось этого. Хотелось наоборот расслабиться, утонуть в нем, в его объятиях. И Кирилл, словно почувствовав ее желание, не позволил ей повернуться. Держал крепко, нагло, вжимаясь в нее всем телом. Руки настойчиво шарили по мягкой ее груди, по животу, а губы жадно ласкали нежную белую шею, чуть прикрытую светлыми легкими кудельками…
И Светлана застонала, моля о пощаде:
– Кирилл…
Так много хотела сказать, объяснить, что нельзя, растолковать, почему нельзя, что это попросту невозможно… А голос задрожал, прервался на его имени. Дыхание стало прерывистым, воздуха катастрофически не хватало…
– Нет же, нет, – тихо и совсем неуверенно прошептала она. – Нельзя, как же Тамара?..
А сама едва не теряла сознание под его настойчивыми ласками.
Кирилл и сам знал, что нельзя. Как знал и про Тамару. Да, они поссорились, да, они собираются разводиться, но стоит ли сейчас распространяться на эту тему? Не до этого сейчас. А еще так не хотелось выглядеть обычным донжуаном, прибегать к избитым уловкам: "да не обращай внимания, мы скоро разведемся". И почему-то вдруг впервые в жизни захотелось быть беспредельно наглым. Нет, не быть им на самом деле, но казаться именно в эту минуту. Хоть раз почувствовать себя беспринципным покорителем женских сердец, хоть раз отказаться от природной своей учтивости…
И, не прерывая настойчивых ласк, лишь чуть оторвавшись от ее аппетитной шейки, он довольно жестоко, наверное, чересчур обидно, ответил:
– А разве обязательно ставить ее в известность? Она ведь тут совершенно ни при чем, здесь только ты и я, нас двое, и никого больше. Никто не узнает, это будет наш маленький секрет…
Света восприняла это не как успокоение и достаточное основание для продолжения взаимных ласк, а, скорее, как пощечину. Снова попыталась вырваться, и снова потерпела фиаско – Кирилл держал по-прежнему крепко, придавив к мойке, и не собирался сдаваться. А может, опять-таки почувствовал, что на самом деле ей не хотелось останавливать его, что просто очень больно ранили, зацепили его слова? Вырываться Света перестала, но попыталась "облагоразумить" кавалера словами. А может, просто совесть свою пыталась успокоить?
– Ты ведь женат, Кирилл, так нечестно, у тебя ведь есть Тамара…
А Кириллу почему-то понравилось играть роль мерзавца и хама. И вместо того, чтобы объяснить, что между ним и Тамарой практически все закончилось, он продолжил свою странную игру:
– А слабо просто так, без всяких ожиданий, зная, что всего лишь на один раз, что у меня жена и я от нее никуда не денусь? Не считая меня возможным кандидатом в мужья? Просто так, потому что хочется точно так же, как и мне. Хочется, чтобы прямо здесь и прямо сейчас, вот на этой самой кухне? Только ты и только я. И пусть оно все огнем горит – просто хочется сейчас и со мной, слабо? Без расчетов и выпендрежа, одно сплошное физическое влечение, и ничего больше? Слабо?
А руки уже забрались под юбку, уже лишь тонкая ткань трусиков отделяла их друг от друга. Свете было ужасно обидно, слезы набежали на глаза. Ведь не о грязном сексе мечтала, о большой любви, о романтике! И где она, романтика? Где она, ее любовь?! Заблудилась… Заблудилась?!!
Разве заблудилась? А вот же, рядышком, разве не она? Пусть не такая красивая, как в романах и кино, но разве не об этом мечтала с той самой минуты, когда… Разве может она ему отказать сейчас, если мечтала об этом моменте с самой их с Тамарой свадьбы?! Ведь еще там, в машине со стилизованными кольцами на крыше, готова была отдаться прямо на глазах у Тамары. Ведь с самого первого мгновения утонула в его серьезных глубоких глазах, ведь сердечко забилось неровно при первом же взгляде. Ведь все глаза уже от обиды выплакала: почему всё Тамарке, почему всё опять ей одной?!
Да, да, он прав, гори всё синим пламенем! Пусть хоть один раз, но она тоже познает это счастье – принадлежать любимому мужчине. Пусть не совсем по-человечески, пусть в некотором роде по-скотски, а не на атласной простыне, щедро устланной лепестками роз… Хоть раз не думать ни о чем, хотя бы раз руководствоваться не дурацкими правилами, придуманными благополучными моралистами, а только чувствами, только собственными желаниями! И пусть он чужой муж, пусть он даже не просто чужой, пусть он Тамаркин муж, пусть, пусть, пусть! Она не узнает, Тамарка никогда ничего не узнает! И ничего особо подлого в этом нет – ведь она не зарится на него, не строит планы, как бы его отбить, увести из семьи. Нет, она только чуть-чуть прикоснется к чужому счастью. Самую капельку, самую малость. Один-единственный разочек позволит себе быть безрассудно счастливой!
И Светлана перестала сопротивляться…
Кирилл даже не замечал, что улыбается. Вроде как обычно ехал домой, вроде обычный будничный день, вернее, вечер, практически ночь, но на его лице почему-то блуждала какая-то странная улыбка. Дурацкая улыбка. Счастливая.
Глава 10
Дома его благодушное настроение как рукой сняло. Или, скорее, как корова языком слизала.
Правда, была та языкатая корова весьма стройной и красивой барышней с чуть тяжеловатыми бедрами, огненно-рыжими волосами и хищным оскалом.
Да, к величайшему разочарованию Кирилла, дома его ожидала законная супруга. Которой, по идее, там уже быть не должно было бы. Та самая, на которую он так настойчиво советовал Светлане не обращать внимания. Если бы он еще сам смог не замечать ее – было бы просто великолепно!
Тамара встретила его в прозрачном до неприличия пеньюаре – вроде не раздетая, но и одетой ее язык не повернулся бы назвать. Не стала дожидаться, пока он пройдет в комнату. Едва ли не впервые за недолгую совместную жизнь, если не считать прошлого раза, когда она, совершенно обнаженная, даже без чисто символического пеньюара, вышла встречать его в прихожую.
Кирилл сделал вид, что не замечает ее. Молча разулся и прошел в комнату. Тамара последовала за ним и так же молча присела в кресло. Уже не нагло, как накануне, а скромненько, аккуратненько.
– Ты еще здесь? – нарушил напряженное молчание Кирилл недовольным тоном. – Я надеялся тебя здесь не застать.
Ангельским голоском Тамара спросила с едва прикрытым укором:
– Ну зачем ты так, Кирюнчик? Ну, поссорились немного, с кем не бывает?
– Немного? – возмутился Кирилл. – Ну-ну. Сколько же по-твоему нужно для много?
Тамара потупила глазки, почти прошептала:
– Прости, милый, я была неправа…
Кирилл подошел к окну, распахнул шторы, словно бы намереваясь полюбоваться видом из окна. На самом деле всего лишь пытался выиграть время. Да и что можно было увидеть, кроме ярких лучей уличных фонарей, разрывающих темноту на рваные куски, ведь на город уже давно опустилась ночь. Да, до самой ночи засиделся у Светланы, до тех самых пор, пока она тревожно не посмотрела на часы, пока не намекнула, что вот-вот вернется мама…
Ах, как все не вовремя! Он ведь был уверен, что Тамара уже в прошлом, иначе разве позволил бы себе такой кульбит с ее лучшей подругой? С лучшей? Что за вздор – у Тамары вообще нет подруг, по крайней мере, за весь год, что они были вместе, за год, в который вошли и месяцы горячих пылких встреч, и короткий опыт супружеской жизни, Кирилл ни разу не видел ни единой ее подруги, даже не слышал ни об одной из них. Если где-то с кем-то Тамара и появлялась, если о ком-то и говорила, то только о сестре, только о любимой своей Сонюшке. А Светлана появилась лишь однажды, только на свадьбе, да и то, наверное, из-за того, что сестер в свидетели брать не принято. Тогда можно ли считать Тамару и Свету подругами, тем более лучшими?
Тамара кошкой подкралась сзади, на цыпочках. Да только Кирилл видел ее отражение в стекле, а потому был готов к ее нежным объятиям. И все равно сжался, подобрался весь, словно что-то холодное и склизкое прикоснулось к нему, а не теплые ласковые женские руки проникли под рубашку.
– Мрр! Котик устал? Разве можно так долго работать, дорогой? Совсем забыл про свою кошечку…
Тамара вела себя столь же нагло, как еще совсем недавно вел себя он сам. И если то, как вел себя он сам по отношению к Светлане, Кириллу безумно понравилось, то Тамарино поведение вызвало лишь негативные эмоции. Длинные чуть загнутые ногти с ярким маникюром вызывали отнюдь не возбуждающие ассоциации. И эти губы, еще более искривленные отражением от недостаточно ровного стекла! Быть может, прикоснись к нему сейчас мягкие белые руки с коротенькими ноготочками, если бы вместо хищного оскала увидел в стекле смущенную ласковую улыбку с мило подмигивающими ямочками на щеках, у него бы возможно и получился очередной мужской подвиг, невзирая на усталость, но в данной ситуации…
Кирилл довольно резко отстранился, повернулся лицом к соблазнительнице:
– По-моему, мы собирались развестись.
Тамара бросилась к нему, прижалась к мускулистой груди, как к спасителю человечества:
– Ну что ты, что ты, Кирюнчик! Я же пошутила! Какой развод, что ты, милый! Я же тебя люблю, я так тебя люблю! И ты ведь тоже любишь меня, правда? Ведь любишь же, любишь, я знаю!
Кирилл вновь резко отстранился:
– Как ты можешь любить нищего козла? Именно так ты меня вчера назвала. И это не было похоже на шутку.
Тамара стояла там, где он ее оставил, боялась вновь подойти и вновь быть отторгнутой, отвергнутой. Жалобно попросила:
– Ты прости меня, а? Прости, Кирюнчик. Я ведь тебя так люблю…
Кирилл чувствовал фальшь в ее словах. Да даже если бы и не чувствовал – что бы это могло изменить? Ведь он-то не любил, теперь он точно знал, что не любит ее, и никогда, видимо, не любил. Потому что надо быть полным идиотом и бесхребетником, чтобы полюбить такую, как она!
– Не любишь. Ты никого не любишь. Ты вообще любить не умеешь.
– А ты? – парировала Тамара. – А ты разве умеешь любить? Не говори, что не любишь меня, скажи, умеешь ли ты любить вообще?
Если бы она нашла другие слова, если начала бы настаивать на своей любви к Кириллу, если бы стала лгать – вопрос об их совместном будущем был бы решен раз и навсегда. Но Тамара, словно почувствовав его решительность и испугавшись ее, невзирая на свою обычную нечуткость ко всему миру, вдруг нашла именно те слова, которые Кирилл не смог пропустить мимо ушей, которые зацепили его, затронули душу, заставили задать себе самый важный вопрос. А в самом деле, умеет ли он любить? Тамару – нет, определено не может, не любит. А вообще? Умеет ли он любить вообще?
Еще совсем недавно он ответил бы на этот вопрос утвердительно. Да, да, а иначе что же это было, там, со Светой? Что, как ни любовь?! Внезапная, захлестывающая с головой, сбивающая с ног, всеобъемлющая, вселенская любовь. Когда неожиданно для самого себя понимаешь, что просто умрешь, в буквальном смысле слова перестанешь существовать, если не соединишься вот с этой конкретной женщиной, и только с нею, прямо здесь и прямо сейчас в опьяняющем экстазе любви, до самозабвения, до потери собственной личности погрузишься в ее плоть, растворишься в ее душе. Кто она, что она для него, Светлана?! Что это было между ними всего каких-то час, два назад? Почему он вдруг сошел с ума, перестал соображать, творил не то, что подсказывал разум, а только то, чего жаждало его тело, чего требовало все его существо, все естество?! Сидела перед ним обыкновенная женщина, домашняя, мягкая, уютная, с такими ласковыми глазами и подмигивающими ямочками на щеках. Да, было приятно на нее смотреть, слушать ее совершенно замечательный чуть грассирующий говорок, есть странный борщ с клюквой, приготовленный ее руками – да, приятно, но не более того. Что же изменилось за тот миг, когда она повернулась к нему спиной, пока под струей воды терла щеточкой тарелку? Почему именно в тот миг он сошел с ума? Почему именно в то мгновение она показалась ему не просто необыкновенной, а совершенно неземной, волшебной? Другими словами и не скажешь, просто сами собою напрашивались знакомые с уроков литературы пушкинские строки: "Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты".
Кирилл уже готов был ответить утвердительно на Тамарин вопрос: да, да, он умеет любить, определенно, однозначно умеет! Но эти строки… С одной стороны, лишь подтверждающие, что все, что было только что со Светланой, именно к любви и относится. К чистой и высокой. К чистой? "Как гений чистой красоты"?! Красота – ладно, не в красоте дело, много ли он радости получил от Тамариной красоты? Но "чистой"?! О какой чистоте может идти речь, где она, чистота? Да и кому она нужна в наш прагматичный до абсурда век?! Когда двое отдаются друг другу, наслаждаются друг другом в тесной кухоньке рядом с плещущимся в тарелке остывшим борщом, практически не зная друг друга, без лишних слов, без всяких обещаний, просто, как дважды два, банально до пошлости, пошло до неприличия: "Ты меня хочешь? Правда, я женат, тебе от меня ничего не обломится, а вот слабо ли тебе просто так, потому что хочешь?!" И это – любовь?!! Чистая? Светлая? Неземная?! И пусть им обоим было действительно просто здорово, так здорово, как никогда ранее, несмотря на немалый опыт общения с противоположным полом. Но о какой любви можно говорить, о какой чистоте? Дикость, безумие, животная страсть – и ничего более…
И Кирилл промолчал. Потому что нечего было говорить. Потому что чем он сам лучше хищницы Тамары? Чем он сам занимался всего какой-то час назад? Он не романтик, нет, он жестокосердный прагматик. Вместо сердца у него калькулятор, он не умеет любить, он умеет лишь просчитывать всё и вся. А если вдруг счетная машинка в его груди дает сбой, то он начинает руководствоваться сугубо своими плотскими желаниями, физическим влечением, животной своею натурой, потому что вместо сердца у него – калькулятор. А любить калькулятором невозможно.
Тамара вновь приблизилась к нему, взяла обе его руки в свои, сказала вкрадчиво:
– Вот видишь? Мы с тобой одной крови, ты и я. Мы одинаковые. Тогда стоит ли обвинять в наших общих проблемах одну меня? Может быть, нам и нелегко будет вместе, время покажет, но мне кажется, мы все-таки должны попробовать. Как ты думаешь? Если тебе жалко денег на домработницу – хрен с ней, я попробую научиться обходиться без нее…
Кирилл, оглушенный собственными размышлениями, стоял рядом с нею истукан истуканом. Хотелось вырвать свои руки из ее холодных влажных ладоней, хотелось бежать от этой хищницы куда глаза глядят. Но чем он лучше? Он такой же, как она, они одного поля ягоды, одной крови.
– Мне не жалко денег, – равнодушно ответил он каким-то бессердечным, омертвевшим голосом. – Просто я не привык платить за то, что можно сделать своими силами, вот и все. Это совсем не трудно – убрать свою одежду в шкаф и вымыть за собой тарелку.
– Хорошо, – легко согласилась Тамара. – Хорошо, милый, без проблем! Как скажешь, так и будет. Это действительно не так уж трудно. Наверное.
А Кириллу уже было все равно. Наплевать на ее одежду, на ее посуду, наплевать на нее саму. Наплевать на себя. Если он такой же, как она, он сам себе противен. Ему не за что любить себя. Как не за что не любить Тамару. Они с ней одной крови…
