Текст книги "Танец белых одуванчиков"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Антон не стал отвечать на риторический вопрос. Кирилл малость перевел дух, и продолжил исповедь:
– Вот я и рассудил. Вряд ли Зельдовым нужны наши деньги. И без нас многое могут себе позволить. Даже слишком многое. Гораздо больше, чем мои старики. Ты же знаешь, мой отец скромненько так ездит на Ауди, правда, не на бэушной, конечно, не на хламе, на отличной новенькой восьмерочке, и тем не менее – всего лишь на Ауди. А Тамара с Сонькой – на Мерсах рассекают, папашка их на БэЭмВухе. Одна только теща у меня скромница, вообще без машины обходится. Потому что водить не умеет. Вот и был я уверен, что Зельдовым-то уж точно не деньги мои нужны, и даже не отцовские деньги, а я и только я, собственной персоной. Андрианов Кирилл Александрович, прошу любить и жаловать. Только поэтому и задумался серьезно над словами Зельдова. А почему, собственно говоря, и нет? Денег у них куры не клюют, один только особняк на хороших "поллимона" потянет, вместе с "фаршем" – так и вовсе под "лимон" завесит. Им ли устраивать охоту на маленького скромного Кирилла Андрианова? Опять же – девка яркая, эффектная, да в койке ой какая умелица. Тогда почему бы, собственно говоря, и не жениться?! Вот и женился на свою голову…
– Даааа, – философски протянул Волынец.
Кирилл вздохнул тяжко, задумался о чем-то. Потом, словно вспомнив что-то важное, сообщил каким-то вопросительным тоном:
– Только вот знаешь, чего я не понимаю? Почему-то пару месяцев назад Тамара машину продала. Вот это, между прочим, меня так удивило. Она ведь от Мерсика своего была в полном восторге, иначе как "Мерсик" или "машиночка" его даже не называла. И вдруг продала. Ну ладно, мне было бы понятно, если бы она ее на другую модель поменяла. Так ведь нет, вообще без машины обходится! Правда, едва ли не каждый вечер меня терроризирует: "Купи мне машину!" А я никак не могу понять, куда же деньги делись.
Антон усмехнулся:
– Ну, а пока не поймешь, новую, естественно, не купишь!
Кирилл не отреагировал на шутку, ответил вполне серьезно:
– Да нет, не в этом дело. Просто как-то странно. Я этого просто не понимаю. У меня на это логики не хватает. А ты же знаешь, если я чего-то недопонимаю, это начинает меня тревожить. Я начинаю подозревать всяческие гадости. Хорошее ведь никогда в голову не лезет, одни глупости да откровенные гадости. Машину-то мне, конечно, придется купить, куда я денусь с подводной лодки. Но ведь не Мерседес! И она прекрасно это знает! Я даже Ауди ей не куплю. Я для себя-то не считаю это необходимым, а для нее тем более. Меня, например, вполне устраивает джип – мне на нем очень даже удобно по стройкам мотаться. И вообще удобная машина. Но ей-то не по стройкам мотаться, по нормальным ведь дорогам будет ездить. Если наши дороги, конечно, можно назвать нормальными. Так что вполне обойдется чем попроще. Вот это меня и удивляет: она прекрасно знает, что я не намерен выворачивать карманы наизнанку ради того, чтобы пустить пыль в глаза ее знакомым. И при этом продает свою любимую машину. Тебе не кажется это странным?
Волынец с готовностью кивнул, чуть выпятив губы:
– Да, пожалуй. Интересный финт ушами. Может, ее кто-нибудь шантажирует?
Кирилл помолчал, обдумывая предположение друга.
– Знаешь, мне приходило это в голову. И это меня тревожит. Не столько тревожит ее прошлое, то есть предмет шантажа, как то, что шантажисты обычно не оставляют свою жертву в покое до конца чьей-нибудь жизни. Или пока жертва не грохнет шантажиста, или пока не покончит с собой. В крайнем случае, пока не разорится. И мне ни один из этих вариантов не нравится. Так что вот он, еще один черный камешек в огород Тамары. Потому как вряд ли в чью-нибудь гениальную голову придет идея шантажировать чистого человека. Вот и думай, каких дел она наворотила. То, что мужиков у нее до меня был вагон и маленькая тележка – это аксиома, не требующая доказательства. Слишком уж она у меня умелая барышня в этом плане. Так что вряд ли ее шантажируют за интимную связь с кем-либо – это слишком очевидно и элементарно, чтобы быть поводом для шантажа. Да и вообще, в наше время моральная распущенность не считается преступлением. Нет, Антоша, тут наверняка что-то посерьезнее…
Друзья замолчали. Каждый обдумывал одно и то же, но вслух свои мысли никто не озвучивал. Кирилл было вернулся к изучению бухгалтерских документов, да надолго отвлечься от обсуждения волнующего его вопроса не смог. Отшвырнул стопку бумаг на дальний угол стола так, что они веером легли на полированную столешницу, откинулся на спинку кресла, сцепил руки и стал словно бы разминать пальцы.
Антон первым нарушил молчание:
– Кира, а ты никогда не задумывался о разводе?
Кирилл не ответил. Только весьма красноречиво усмехнулся и прикрыл глаза. Помолчал некоторое время, потом таки решил ответить:
– Если честно и откровенно, эта мысль впервые пришла в мою светлую голову в аккурат в день свадьбы…
Задумался еще на мгновение, потом поправил сам себя:
– Нет, наверное, не о разводе. В тот день я впервые засомневался в правильности выбора. А непосредственно о разводе впервые подумал приблизительно через пару недель после возвращения из Лондона.
Антон многозначительно повел бровью:
– Да, две недели – серьезный стаж. А на каком, собственно, основании?
– А, – Кирилл недовольно махнул рукой. – Так, мелочи всякие…
– Ну, – мудро заметил Волынец. – Жизнь вообще состоит из мелочей. В частности, именно из них складывается общая картина…
– О, да! – подхватил Андрианов. – Тут ты абсолютически прав. И картинка вырисовывается еще та… Весьма, знаешь ли, непривлекательная картинка вырисовывается…
– Поделиться не хочешь? – скромненько предложил свою помощь Антон.
Кирилл усмехнулся:
– Нет, спасибо. Увольте – еще не хватало все эти мелкие дрязги на люди выносить. Просто мы очень разные, вот и все. Совсем разные, кардинально.
Антон хмыкнул:
– Ну, раз кардинально – разведись, делов-то! Что ты теряешь? Я вообще не понимаю, чего ты тянешь? Если через полмесяца после свадьбы уже серьезно подумывал о разводе. Кто ж помешал? Чего ты тянешь-то – полгода уж прошло, если не больше! Ждешь, когда "уа-уа" пойдут косяком? Пеленки-распашонки, моральная и материальная ответственность за подрастающее поколение? Чего ты тянешь?!
Андрианов разочаровано крякнул, встал из-за стола. Подошел к окну, тщательно разглядывая там что-то одному ему ведомое. Потом развернулся к Антону и честно признался:
– Уже дотянул.
– Что? – воскликнул Волынец. – Таки?..
Кирилл кивнул:
– Вот именно. Говорю же – дотянул.
– И что, большой срок? – участливо поинтересовался Антон.
Кирилл неопределенно пожал плечом, неуверенно ответил:
– Говорит, шесть недель. Это где-то приблизительно полтора месяца?
– Ага, – машинально кивнул Волынец. – Так ведь если так мало, еще ведь можно все исправить. На хрена оно вам надо, если все равно рано или поздно разведетесь? Сделала бы аборт – и никаких проблем.
Кирилл задумчиво покачал головой:
– Нет, Антоша, я не могу на этом настаивать. Если бы она сама захотела, сама приняла это решение – я бы его принял. Даже, пожалуй, с радостью. С откровенной. А заставлять… Да даже предложить такое не могу. Я бы и с посторонней бабой вряд ли поступил бы так, хотя не знаю, не уверен. Если она ждет от тебя ребенка – разве можно ее считать посторонней? В общем, не могу я ей этого предложить. Это ведь я совершил ошибку, я ошибся, я, понимаешь?! Не она – я! Она-то виновата только в том, что приняла мое предложение. Но делал-то его я! Именно я принимал решение! Не папочка Зельдов – тот только намекнул, а я сам. И как я теперь могу заставлять ее сделать аборт? Она ж беременная не от кого попало – от собственного мужа. От законного, между прочим. И она правильно говорит – российский закон беременную женщину охраняет. Я теперь не смогу развестись с ней до тех пор, пока ребенку не исполнится год. А смогу ли я потом его бросить, ребенка? Это сейчас его еще нет, и он для меня всего лишь препятствие на пути к свободе. А потом? Когда он уже будет? Живой. Маленький. Беспомощный. Ты полагаешь, я смогу его бросить, беззащитного?
Антон не ответил. Да Кирилл и не ожидал ответа. Сам уже давным-давно все решил. Идея с разводом отпала сама собою, как абсолютно неисполнимая в реальности.
– Так что – подставил шею добровольно-принудительно, позволил надеть на себя хомут? Все, голубчик, попался, теперь не рыпайся – больнее будет. Вот и выходит, Антоша, что придется мне терпеть. Как миленькому. До конца дней своих… А тебе я вот что скажу: если не хочешь стать философом – не торопись. Не спеши, Антоша, только не спеши! Обдумай все хорошенько, не ошибись. Сначала убедись, что сам хочешь быть с этой женщиной. Не просто по вечерам ее иметь, а потом спокойненько засыпать мордой к стенке. А именно быть. В широком смысле. Жить вместе, растить детей. Вместе преодолевать проблемы, вместе радоваться их решению. Когда известие о беременности супруги тебя бесконечно обрадует, а не заставит скривиться и подумать всерьез о петле. Когда хочется вместе состариться и умереть в один день. Вот если твоя Татьяна абсолютно подходит под это описание – женись. Если хотя бы на один вопрос затрудняешься ответить – отойди в сторону, ибо это не твое…
– А ты? – тихо спросил Антон. – А как же ты?
Кирилл грустно усмехнулся:
– А я, Антоша, в прошлом. Потому что в будущем это буду уже не я. Это будет злой разочаровавшийся в жизни человек, не умеющий простить ни себе, ни законной супруге собственной ошибки.
Волынец помолчал немного, проявляя сочувствие, потом вдруг задорно улыбнулся и предложил:
– Ну тогда, Кира, тебе не остается ничего другого, как найти любовницу для души. Ту, которая никогда не потребует, чтобы ты бросил Тамару и женился на ней. Ту, рядом с которой ты будешь отдыхать душой. А иначе… А иначе тебе совсем хреновато будет.
– Да что ты говоришь?! – лукаво ответил Кирилл. – Хорошо, что ты подсказал. Сам бы я до этого никогда в жизни не додумался!
Антон внимательно вгляделся во вдруг повеселевшие глаза друга:
– Ну-ка, ну-ка, – подозрительно ухмыльнулся он. – С этого места поподробнее. Или я что-то упустил? Ну-ка колись, нашел, что ль, кого? Кто такая? Почему не знаю?! Это к ней ты каждый вечер срываешься, не дождавшись официального окончания рабочего дня?
Кирилл как-то легко улыбнулся, радостно. Глаза посветлели. Ответил со смехом:
– Я, Антоша, сам себе устанавливаю рабочий график. Это называется "Прелести работы на самого себя". И вообще. Много будешь знать – скоро состаришься. Давай-ка лучше займемся работой.
Глава 19
Света упивалась своим новым состоянием. Впрочем, не таким уж и новым – за четыре месяца беременности успела привыкнуть к мысли о скором появлении малышки на свет. Однако все равно едва ли не каждый день находила в своем положении все новые прелести. Подташнивало ли с утра, тянуло ли на солененькое, мучила ли изжога – все было хорошо, все было просто великолепно! Потому что каждый признак, каждая маленькая неприятность лишь напоминали: потерпи, милая, еще совсем немножечко, и ты уже никогда не будешь одна! Да, да, всего лишь несколько месяцев отделяли ее от полного беззаветного счастья. Конечно, у нее будет безумно много трудностей – Светлана прекрасно понимала, полностью отдавала себе отчет, что малыша, даже от самого любимого человека на свете, вырастить нелегко. Нелегко даже в полной семье, где и муж, и жена преследуют одну цель – поднять ребенка на ноги, выдать ему путевку в самостоятельную жизнь, воспитать так, чтобы не было мучительно больно и стыдно перед Богом и людьми за него. Одной же, без мужской поддержки, без крепкого надежного плеча, без опоры моральной и материальной, ей будет вдвойне, втройне труднее. И тем не менее, она была безумно счастлива.
Да и как ей было не радоваться, как не светиться от счастья? Ведь Кирилл, самый дорогой, самый драгоценный человек на свете, до сих пор был рядом! Конечно, Светлана по-прежнему знала, что это ненадолго, это временно, что в любой момент ее несказанному счастью придет конец, потому что рано или поздно Кирюша уйдет от нее. Вернее, уходил-то он от нее и так каждый вечер – домой, к жене, к Тамаре – но однажды придет страшный день, когда Кирилл не появится, не будет встречать ее с работы. И тогда Света поймет – пришел ее черный день. Но даже этот самый страшный день не сможет стать в ее представлении абсолютно черным, беспросветно мрачным. Потому что Кириллу уже никогда не удастся покинуть ее полностью. Потому что он уже не сможет забрать у нее частичку самого себя. Маленькую, даже крошечную частичку. Но частичка эта так велика в своей малости, так немыслимо, беспредельно огромна в смысловом содержании, что даже после расставания с Кириллом Света все равно не перестанет быть счастливой. Потому что она не будет одна. Она больше никогда не будет одна! И пусть у нее не будет Кирилла, но у нее будет своя маленькая Кирочка, Кира Кирилловна Кукуровская. Дитя любви…
Дитя любви… Их с Кириллом любви. Безусловно, из двоих всегда один любит больше, другой меньше. А то и вовсе один из пары лишь откровенно позволяет себя любить, не более. Но ведь и не менее! К тому же Светлана была полностью, на сто процентов уверена: Кирилл ее тоже любит. Да, да, любит! Пусть не так сильно, как она его, и тем не менее. Пусть самую капельку, но ведь все-таки любит! Ведь если бы не любил, разве стал бы проводить с нею едва ли не каждый вечер? Разве не пресытился бы ею, такой бесцветной, такой незаметной, уже после двух свиданий? Ведь не может же быть, чтобы несколько месяцев кряду он приходил к ней сугубо от скуки! Да и чего бы ему скучать, молодожену? Когда рядом красавица-жена. Ведь Тамарка – откровенная красавица, этого у нее не отнять. Ведь Светлана едва не ахнула, увидев ее в день свадьбы – так похорошела подруга детства, так расцвела! А мужа удержать дома почему-то не может. Почему-то Кирилл упрямо едва ли не каждый вечер поджидает Свету у выхода из офисного центра. Стало быть, для чего-то она ему нужна?
Конечно нужна, конечно!!! Разве может быть иначе?! Это в первые дни Светлана с легкостью убеждала себя, что Кирилл совершенно случайно оказался рядом. Случайно? Да, пусть случайно. Даже теперь еще, полгода спустя, не сомневалась, что та их встреча, когда Кирилл увидел ее стоящей на автобусной остановке, была именно случайной. Да, пусть так. И не пропитайся она в тот вечер запахом жареных котлет, их мимолетная встреча так и осталась бы мимолетной. Надо же, ирония судьбы! Ведь не сделай Кирилл Свете этот сомнительный комплимент про аппетитный котлетный аромат, исходящий от нее, она ни за что на свете не осмелилась бы пригласить его к себе. А так получилось очень естественно: он ее подвез, признался, что ужасно голоден, и вполне логично с ее стороны было пригласить его поужинать борщом с клюквой. А она-то, глупая, чуть не умерла со стыда там, в машине! Еще бы – какая женщина примет столь ужасное замечание за комплимент?! От настоящей женщины ведь должно пахнуть французскими духами, а уж никак не жареными котлетами!
Зато потом, после борща… Светлана обожала вспоминать, как все произошло тогда. И почему-то совершенно не испытывала стыда за свою легкомысленность, преступную доступность. Вот ровным счетом ни капелюшечки не было стыдно! Только сердце сладостно замирало: "Боже мой, он ведь наверняка принял меня за шлюху!" Но вместо стыда почему-то так приятно холодело внутри, и холод этот тут же превращался в жар: о, как это было прекрасно! Пусть пошло и постыдно, пусть без малейшего налета романтики, но до чего же это было прекрасно! Какой восторг она испытывала от бесстыжих прикосновений Кирилла! Проваливалась сквозь землю от стыда, и в то же время с такой податливостью отдавалась его наглым рукам, выгибалась под его бесцеремонными ласками, стыдливо раздвигала ноги… Какое безумное сочетание позора и бесконечного счастья! Только дважды Света испытала это странное, но несказанно волнительное, до безумия возбуждающее ощущение. В первый раз, когда все это произошло довольно грубо и откровенно пошло, прямо на кухне, в узеньком пространстве между обеденным столом и мойкой. И во второй, когда Кирилл молча привез ее домой, даже не поздоровался, не дождался приглашения войти. Когда вошел сам, первый, по-хозяйски прошел в комнату и требовательно посмотрел на Свету. Стыдно было до чертиков! Пожалуй, еще стыднее, чем в первый раз. Потому что в первый раз все еще можно было, хотя бы условно, списать на страсть, на внезапно возникшее желание. Во второй же раз оба прекрасно понимали, что произойдет дальше. И самое страшное, что Кирилл понимал! Понимал, что она все знает, что даже не сомневается, для каких таких далеко идущих планов, для каких целей он везет ее домой. И даже ведь не попытался сгладить это мерзкое ощущение, когда тебя, словно овцу на заклание, тащат с определенной целью в постель, даже не интересуясь твоим желанием! Кирилл как будто ждал тогда ее реакции. Пытливо заглядывал в глаза: откажет или нет? Когда вот так, по-скотски? Насколько же она доступна, насколько низко пала?!
Света пала низко. Ой, как низко! За что и получила сполна от Кирилла, когда он прямо в глаза задал жуткий вопрос: "Ты со всеми такая доступная? С каждым желающим в койку прыгаешь?" Ой, как было больно, как больно!.. Миленький, родненький, зачем же так больно, за что?! И все равно ни о чем не жалела. И в третий раз пошла бы на это, и в четвертый, и в сотый. Потому что мало ей было одного кусочка счастья. Совсем-совсем мало! Захотелось присоединить к нему еще хотя бы один украденный кусочек, осколочек чужого, Тамаркиного счастья. Потом еще один. Потом еще, еще… Так и пристрастилась к этому хобби: воровать по чуть-чуть, по осколочку, и в копилочку складывать. И почему-то уже не было стыдно перед Тамарой – сколько бы кусочков Света ни украла, а у Тамарки все равно больше останется. Тогда чего стыдиться?!
В третий раз уже совсем не было стыдно. Не то что перед собой – даже перед Кириллом. Потому что третий раз не был похож ни на первый, страстный, ни на второй, скотский. Потому что третий, как и все без исключения последующие разы, был человеческим. Да, Света по-прежнему была для него всего лишь любовницей, что само по себе унизительно. Но больше Кирилл никогда не позволял себе каких-нибудь хамских выходок. Если только не считать хамством то, как он звал Свету. Практически никогда не называл по имени, буквально ведь ни разу не назвал, если не считать его окрик на остановке, когда он пытался привлечь ее внимание. Вместо настоящего ее имени только шептал, запустив большущую свою крепкую ладонь в ее мягкие, как вата, и почти такие же белые волосы: "Мышь белая!" И не всегда, но очень часто добавлял: "Кудрявая". Обзывал? Может, и так, да только от слов его, от этого ласкового шепота, Светкино сердечко заливалось елеем: нет, нет, равнодушный человек никогда не сумеет сказать эти, в общем-то, довольно оскорбительные слова так проникновенно! Пусть чуточку, самую малость, пусть по-своему, по-странному, но Кирилл ее любит!
И вот за эту его капелюшечку любви Света была ему безумно, безгранично благодарна. Потому что пусть ненадолго, но она тоже прикоснулась к этому миру, к миру взаимной любви. И пусть она никогда в жизни не станет его женой – какая разница?! Разве это главное? Разве статус? Разве пресловутый штамп в паспорте? Жена ли, любовница – все одно. Лишь бы принадлежать с потрохами, до последней своей бесцветной реснички, до ноготочка мизинца, – только ему, родимому. Кирюше…
А Кирюшенька-то – вот он, рядышком! Такой родной, бесконечно любимый! Теплый, сильный, уютный… Светлана прижалась к его плечу, нежно поцеловала самыми кончиками губ, и уткнулась в грудь Кирилла, чтобы он, не дай Бог, ненароком не увидел блеснувшую вдруг в ее ресницах слезинку. Так много хотелось ему сказать, так много! Но, наверное, нельзя. Он ведь может испугаться ее любви. Зачем ему лишние проблемы, разве за ними он сюда приходит?! И Светлана в очередной раз промолчала, лишь покрепче зажмурившись от счастья. Любимый!..
А Кирилл словно услышал ее мыли, словно почувствовал, как сжалось от любви ее сердечко: так ласково-ласково чмокнул светлую пушистую макушку, прижал к себе покрепче. Вздохнул о чем-то о своем, спросил тихо:
– Я знаешь, чего понять не могу? Вот когда Тамара отбила у тебя того паренька – как ты могла ее простить? Ведь это же подлость! Предательство.
А Свете так не хотелось разговаривать! Вот так и лежать бы на Кирюшиной груди всю жизнь, не отрываясь ни на миг, не отвлекаясь на дурацкие разговоры. Всю жизнь, до самой последней секундочки быть вместе, так близко, как и представить себе невозможно! Но не отвечать невежливо, а вдруг Кирилл обидится?
Светлана вздохнула как-то по-детски беззащитно, чуть ли не обиженно, и ответила:
– Знаешь, Кирюша, я ведь и сама сначала так думала. Ненавидела страшно! Так обидно было, так больно! А она ведь еще и преподнесла это известие, как свою немыслимую услугу, представляешь? Мол, скажи еще спасибо. Я, говорит, твоему орлу проверку на вшивость устроила. Хотела, говорит, проверить, как сильно он тебя любит. Оказалось – не сильно. Даже вообще не любил. Не знаю, чего ему от меня было нужно? Зачем четыре месяца тянул резину? Может, просто неудобно ему было бросить меня? Вот так, без повода. Жалко было? Зато как только повод появился, он им тут же воспользовался.
Света тяжело вздохнула, вновь переживая события минувших лет, продолжила печально:
– А потом… Знаешь, потом я и сама решила, что так даже лучше. Правда, так действительно лучше. Представляешь, если бы мы с ним встречались не четыре месяца, а, например, восемь? Или год. Или еще больше. Когда бы я к нему вообще насмерть прикипела. А потом бы оказалось, что любила только я, а он всего лишь терпел мою любовь из вежливости или даже жалости… Я просто представила, как бы мне тогда было больно. Ведь гораздо больнее, чем когда он с Тамаркой… Обидно было, конечно, до ужаса. Я ее тогда ненавидела, не могла смотреть в ее бесстыжие глаза. А она только нахваливала себя: ах, какая она умница, она меня просто-таки спасла от этого негодяя! Подробненько все так рассказывала: как они встречались, кто кому чего сказал, кто кого где поцеловал… И все с такой издевкой в его адрес: мол, видишь, мне-то он и самой на фиг не нужен, только о тебе забочусь. Сама не знаю, как я ей тогда глаза не повыцарапывала. А потом поняла, что так лучше, правильнее. Потому что все равно рано или поздно он бы меня бросил. Тогда почему не ради Тамарки? Так я хотя бы сразу обо всем узнала. А мог ведь и голову мне морочить много месяцев… Нет, так действительно лучше. Хоть и больно было, и обидно, а я ей действительно благодарна. Потому что сама из-за этой влюбленности слепая была, ничего вокруг не замечала. А потом поняла, что никакой он не рыцарь на белом коне, самый обыкновенный паренек. И не в том дело, что обыкновенный. Просто я поняла, что я и сама-то его не любила. Понимаешь, я просто истосковалась одна. Мне ведь было уже довольно много лет – семнадцать! Представляешь, я тогда на самом деле думала, что это очень много!
Света искренне, совершенно беззаботно рассмеялась, и продолжила:
– Вот и представь: семнадцать лет, все подружки уже далеко не по одному разу влюблены были, у всех бурная личная жизнь – то радость великая, то слезы горькие. Все подружки ведь уже прикоснулись ко взрослой жизни, все, как одна! Плотно прикоснулись, очень плотно. Кое-кто уже познал все прелести этой самой взрослой жизни, в смысле, воочию увидел обратную сторону медали. А я, аки младенец, ничегошеньки ровным счетом не видела, не пробовала. Так хотелось стать взрослой! А тут – он. И не беда, что не красавец – главное, что меня заметил, обратил внимание, осчастливил… Ну, я умишком-то и поехала немножко. Не столько от собственной любви, сколько от радости, что и меня тоже любят. Понимаешь, не от того, что конкретно вот он, именно этот человек меня любит, а вообще. Я ведь так со своей бледностью намучилась, да еще и мама постоянно твердила, что любовь-морковь – это все не для меня. Она-то уберечь меня хотела, от страданий, от людской подлости, от предательства, да только не понимала, что своей наукой причиняет мне еще большую, смертельную боль! От тоски ведь сердце разрывалось! Вот и летала над землей от счастья, что неправа оказалась мама, что и на мою улицу праздник пришел. А потом оказалось – таки права была мама, надо было ее слушаться… В общем, благодаря Тамарке я сумела разобраться в собственных чувствах. Хоть и больно было, и обидно, но без этой науки в жизни, пожалуй, пришлось бы еще тяжелее. Если бы не она, если бы он сам меня бросил через какое-то время, я бы, возможно, и по сей день страдала. Потому что была бы уверена, что люблю, а он взял и вероломно предал. Так что, как видишь, я ее действительно простила. Конечно, даже сейчас немножечко обидно, но это так, мелочи. Потому что благодарности за науку во мне гораздо больше, чем обиды за предательство…
Света замолчала, вновь переживая, вновь ища оправданий для подруги. Права ли была, что простила, или неправа? А поверит ли Кирилл в ее искренность? А вдруг решит, что это лишь отговорки, а на самом деле она до сих пор помнит предательство подруги. Больше того, не просто помнит, а жестоко ей мстит, нагло присваивая себе ее мужа пусть всего на несколько часов, зато практически ежедневно. Но ведь это неправда, абсолютная неправда! Потому что не месть ею движет, любовь. Только теперь уже Света уверена, что вот эта любовь, к Кириллу, настоящая, не придуманная. Потому что ждала его, кажется, всю жизнь. Кажется даже, что видела его когда-то давно-давно, да почему-то упустила из виду, потеряла. А теперь вот нашла, да поздно. Нашла в тот день, когда он связал себя по рукам и ногам с другой женщиной, с Тамарой…
Кирилл приподнялся на локте, посмотрел на Светлану. Такая бесконечная жалость светилась в его взгляде, такая нежность! Да только Света этого не видела – лежала с закрытыми глазами, словно опасаясь, как бы Кирилл не прочел в них тоски и боли, как бы не надумал, что она и по сей день любит того паренька.
– Глупая, – прошептал он, целуя ее бесцветные брови. – Какая же ты глупая…
Поцеловал нежно в глазки закрытые, чмокнул в курносый нос, в розовое маленькое ушко. Светлана откинула голову назад и чуть набок, с готовностью подставляя шею под его поцелуи. Лежала под ним, как десерт на тарелочке: вся такая беленькая, пушистая, мягкая, как взбитые сливки. Кирилл плавно опускался: от сладкой нежной шейки перешел к пышной белой груди. Соски, как бутоны – и языком ласкать не надо, и без того налитые, торчат вверх, как маленькие солдатики. А приласкать-то все равно хочется. Кирилл прильнул губами к одному из них, поиграл немного. Чуть отстранился, словно бы любуясь произведенным эффектом. Ничего не изменилось, такие же. Вот только круги вокруг какие-то темные стали, не девичьи. Да уж, конечно, откуда им, девичьим взяться.
Скользнул еще ниже. Руки нахально прокладывали путь в сокровенные глубины. Светлана ахнула, и подалась вся навстречу его настойчивым пальцам, выгнулась назад, насколько позволяла подушка. Кирилл как раз ласкал ее живот. Отшатнулся, посмотрел подозрительно. Погладил рукой, снова присмотрелся.
– Эй, – спросил. – Ты у меня что, пивными дрожжами питаешься, что ли? Растешь прямо не по дням, а по часам. Я, конечно, не возражаю, мне твои пышности очень даже ничего, даже очень волнительны твои пышности. Да только ж ты не переборщи. Смотри вон, живот, как у бабы беременной. Это уже лишнее. Придется мне тебя, Мышь, на строжайшую диету посадить. А то раздобреешь так, что и в кровать-то не поместишься. Что я тогда буду с тобой делать?
Света скукожилась, как от удара. Всё, пришло время. Дальше не утаишься…
Кирилл понял ее реакцию по-своему:
– Э, дорогуша, ты еще расплачься. Я же пошутил. Ну, неправ – некорректно пошутил, каюсь. Я ж не со зла. Я ведь раньше худышек любил, чтоб кожа да кости, чтобы каждое ребрышко отдельно обхватить можно было. А ты вот меня своими пышностями прельстила почему-то. Да только я бы хотел, чтобы ты такая же осталась. И худеть не надо – тебе не пойдет, ты и должна быть пышненькая, но во всем ведь нужна мера, да? Просто клади в свой шикарный борщ с клюковкой чуть поменьше сметанки, договорились?
Светлана тихо ответила:
– Не поможет.
Кирилл с готовностью отозвался:
– И хлебушка поменьше. Картошки тоже. Лучше на мясо налегай с овощами – шикарная диета, честное слово! У меня мама на ней постоянно сидит. И сыта, и не поправляется ни капельки.
– И диета не поможет, – еще тише ответила Светлана.
– Что, уже пробовала? Ну ладно, что ж теперь, помирать, что ли? Не всем быть худыми и бледными. Так и быть, беру, заверните…
Кирилл вновь прильнул к ее животу, демонстрируя, что не стоит принимать его замечание всерьез. Продолжил было любовную игру, да Светлана отстранилась:
– Не надо, Кирюшенька. Подожди.
Кирилл расстроился:
– Что, все-таки обиделась? Ну вот…
Прилег рядышком и притих. И Света молчала, набиралась смелости для решительного заявления. Для расставания. Потому что беременная она ему наверняка не нужна. И небеременной-то неизвестно с какой радости заинтересовался, а уж с пузом, с проблемами…
Вздохнула глубоко-глубоко, то ли от переживаний, то ли просто набирая воздуха для предстоящего объяснения, сказала просто, без затей:
– Знаешь, Кирюшенька, не помогут мне диеты. Надо просто подождать немножко, потом сама вернусь к прежнему весу. Может, правда, поправлюсь немножко, а может вообще похудею. Но это потом, позже. А пока…
Кирилл молчал, пока еще не понимая, к чему она клонит. Извечные бабские дела, диеты, похудения, каждодневная борьба с собственным телом. Неинтересны ему эти проблемы.
– Ты, Кирюшенька, только не сердись на меня, ладно? Не кричи сразу, не ругайся, сначала выслушай. Я ведь не собираюсь вешать на тебя свои проблемы. Я со всем справлюсь сама, ты не бойся. И Тамара твоя ничего не узнает. Никто ничего не узнает. Даже моя мама… Она не знает, кто ты, она только видит мою счастливую мордочку, а кто ты такой – даже не догадывается. Я ей ничего о тебе не рассказывала. Никто ничего не узнает, тебя никто не осудит, Кирюша. Это мой выбор. Сознательный…
Что за ерунда? О чем это она? Какая-то белиберда. Кто его не осудит? За что его не осудят? И о каком выборе она говорит?!
– Я что-то резко перестал тебя понимать. Попробуй еще раз, хорошо? С самого начала. И более внятно.
Светлана присела на кровати, спиной к Кириллу. Боялась увидеть разочарование в его глазах, страх перед ответственностью. Не хотела видеть его растерянным, особенно принимая во внимание, что видит его наверняка в последний раз.
