Текст книги "Спроси у зеркала"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
И на сей раз Гена игнорировал Ларочкины губы, устремившись к ее тонкой шейке. Он нетерпеливо отодвинул длинные тяжелые волосы, затрудняющие его движение к цели, прикрывающие густой шелковой паутиной ее нежную кожу. К несказанному Генкиному удовольствию ворот у свитера оказался мягким и эластичным, и вот уже его губы ласкали оголенное Ларочкино плечо, чуть подрагивающее от его настойчивых поцелуев. Оба замирали от желания, Генкины руки жадно шарили, разыскивая нижний край ее свитера, чтобы бессовестно и вероломно проникнуть в запретную зону. И Ларочка уже застыла в ожидании, сама сомневаясь в собственной недоступности. Но вдруг за дверью, отделяющей площадку от квартир, раздались быстрые шаги. Лариса лишь успела оттолкнуть от себя горячего воздыхателя, оставшись к своему стыду стоять вот так, с оголенным плечом, весьма красноречиво, до полного неприличия, выглядывающим из натянутого на предплечье руки ворота свитера, как дверь открылась и на пороге возникла соседка, решившая среди ночи прогулять собаку псинной породы. Впрочем, о какой ночи можно говорить, ведь светать начало еще тогда, когда они только-только подъехали к дому, а ведь они уже битый час стоят здесь, обсуждают Сливку, периодически прерывая глупую болтовню страстными поцелуями!
Пес возмущенно тявкнул. Ларочка, словно опомнившись, стыдливо одернула свитер, вернув ворот на положенное ему место, смущенно пробормотала:
– Здрасьте, теть Люда, – и покраснела.
Соседка удивленно взглянула на парочку влюбленных, от неожиданности не сумев спрятать презрение к распутной молодежи, высокомерно кивнула в ответ и нажала кнопку лифта. Тот, заждавшийся уже пассажиров, тут же заурчал механическим зверем, гостеприимно открывая створки двери. Собака еще раз на всякий случай тявкнула из глубины кабины, дверца с тем же глухим урчанием закрылась, лифт отъехал от этажа, и Лариса с Геной вновь остались вдвоем. Так не хотелось расставаться, но дом уже просыпался, и в любой момент мог появиться еще кто-нибудь из соседей. Да и кто знает, как долго намерена тетя Люда гулять со своей псинной собакой?
– Наверное, мне пора, – первым нарушил неловкое молчание Горожанинов. – Но мы же увидимся завтра? То есть какой завтра, уже сегодня? Мы ведь увидимся? Во сколько мне подъехать к институту?
Ларочка, зардевшись, радостно ответила:
– К трем! Ой, а вообще-то я не знаю… Может, сегодня лучше прогулять? Мы ж целую ночь не спали. Не знаю, Ген, я теперь ничего не знаю!
И, счастливая, уткнулась макушкой в Генкину грудь. Тот обнял ее на прощание, чмокнул в ушко, прошептал:
– Я тебя найду. Дома или в институте – я тебя все равно найду. Теперь ты от меня не спрячешься…
Глава 9
Пока Лариса с Геной наслаждались неожиданным своим счастьем, Юлька Сметанникова буквально сходила с ума от ревности. Она целыми днями названивала то одному, то другой, но чаще всего натыкалась на автоответчик Горожаниновых, в Ларискиной же квартире, не обремененной наличием автоответчика, попросту не поднимали трубку. Юлька злилась, но от злости становилась лишь еще более упорной в достижении поставленной цели. День ото дня на автоответчике появлялись все новые записи:
– Гена, это я, Юля. Перезвони мне, пожалуйста, когда появится возможность.
– Гена, это Юля. Перезвони мне, пожалуйста, по возможности – я никак не могу застать тебя дома.
– Гена, это я. Неужели так сложно позвонить, ведь ты же знаешь, что я жду. Позвони, пожалуйста, мне очень нужно тебя увидеть.
– Гена, это Юля. Где ты все время ходишь?! Геночка, я тебя очень прошу – позвони мне, когда вернешься, в любое время. Мне срочно нужно с тобой встретиться! И я уверена, что это нужно не только мне. Гена, отзовись!
– Гена, это снова Юля. Если так тебе будет понятнее, то Юля-Сливка. Ты ведь меня еще помнишь? Ты не мог меня забыть, я никогда в это не поверю. Позвони мне, Гена, очень тебя прошу, позвони! Ты даже не представляешь, как мне это нужно! Это нужно нам обоим! Геночка, обещаю, тебе не придется об этом жалеть. Пожалуйста, позвони. Если ты вдруг случайно потерял мой номер, на всякий случай повторяю…
– Гена, ты заставляешь меня нервничать. Если ты поставил себе цель заставить меня мучиться – ты ее добился. Ты добился ее уже очень давно. Так что перестань, пожалуйста, упражняться в упрямстве – я все равно упрямее, я все равно своего добьюсь…
Две недели ежедневных звонков, ежедневных сообщений не дали ровным счетом никаких результатов. Сливка звонила по нескольку раз за вечер, звонила допоздна, пока пару раз не нарвалась на весьма неласковое возмущение Генкиной матери.
– Алло, Наталья Владимировна? Добрый вечер! А могу я поговорить с Геной? Это Юля Сметанникова. Гена дома?
– Какой вечер?! Ночь на дворе! Нету Гены, нету!!! А не кажется, ли тебе, Юля, что в полдвенадцатого ночи звонить можно только в самом пожарном случае? Не догадываешься, что люди могут уже спать в это время?! Между прочим, нам на работу вставать ни свет ни заря, людей лечить!
– Простите, тетя Наташа, я не хотела вас разбудить, просто мне очень нужно поговорить с Геной, срочно. Это, может быть, как раз тот пожарный случай.
Наталья Владимировна взорвалась:
– Какой пожарный случай?! Ты звонишь целыми днями, покоя от тебя нет, автоответчик забит твоими сообщениями! Какой пожар? Если он не хочет тебя видеть, значит, не хочет, никакие звонки, никакие сообщения не помогут. Неужели непонятно? Хотел бы – давным-давно уже сам бы тебя разыскал. Прекрати трезвонить!
Сливка ответила, нисколечко, казалось бы, не засмущавшись:
– Еще раз извините, Наталья Владимировна. Передайте Гене, что я звонила. Спокойной ночи.
Горожанинов категорически отказывался выходить на связь. Но Сливка была упорна и столь же категорически не желала ставить точку. Не сумев подобраться к Генке, решила поговорить начистоту с Ларисой. Вышла утром пораньше, дабы не пропустить момент, когда Лутовинина отправится в институт.
– Привет, подруга, – шагнула навстречу, лишь только Лариса вышла из парадного. – Ты на автобус? Нам по дороге, пошли.
Ларочка, не будь дурой, сразу догадалась о теме предстоящего разговора. Вся сжалась, как пантера перед прыжком. И неудобно было перед Сливкой по-прежнему, но и отдавать Генку, отказываться от счастья не собиралась. Шла себе молча, предоставив бывшей подруге право (или обязанность?) самой начать трудный разговор. И Юлька его начала:
– Лар, объясни мне, что происходит? Где ты целыми днями пропадаешь? Звоню тебе, звоню – а тебя вечно дома нет. С кем гуляешь, подружка дорогая, с кем развлекаешься? Поделись с подругой радостью, расскажи, с чем тебя поздравить?
Лариса, словно не понимая, что Сливка имеет в виду и вообще к чему весь этот разговор, спросила, как ни в чем не бывало:
– А чего звонила? Что-то надо было?
Юлька недобро усмехнулось:
– Ага, надо было. Надо было узнать, с кем это ты столько времени проводишь.
– С кем надо, с тем и провожу. Тебе-то какое дело? – довольно неласково ответила Лариска.
– Да вот, понимаешь, – ответила Сливка. – Терзают меня что-то последнее время смутные сомнения. Насчет нашей дружбы, насчет твоей порядочности. Потому и спрашиваю, с кем гуляешь, с кем столько времени вместе проводишь. Потому что подозрения мои растут и ширятся. Разум подсказывает, что верны мои подозрения, а сердце верить отказывается: да как же так, да быть того не может, чтобы Лариска Лутовинина, лучшая подруга, и на такую подлость бы пошла. Так с кем гуляешь, Лар? Кто тебя до ночи домой не отпускает?
Лариса задержалась с ответом на какую-то секунду, словно испугалась Юлькиного гнева, словно стыдно стало до безумия за украденное свое счастье:
– С кем, с кем… Сама знаешь. Или, как минимум, догадываешься. С ним, с Геной.
А сама побоялась открыто взглянуть в глаза собеседнице. И так знала, что в этот момент Сливка злобно усмехается, даже воочию представляла, как трепещут от гнева ее ноздри.
– Таки с Геной, значит. С Геночкой, с Горожанкиным. С моим Горожанкиным… Как же так, подруга? Не ты ли мне твердила, что вы с ним просто друзья? Не ты ли успокаивала, утверждала, что уж кого-кого, а тебя мне опасаться не стоит? А сама кинула подружку. Подленько так, исподтишка, рраз – и в дамки? В смысле, к Геночке под крылышко? Это как понимать, а? Это ты назло, что ли? Мстишь мне за что-то? За что?
Лариса постаралась успокоить подругу:
– Юль, ну я тебя умоляю, за что мне тебе мстить? Просто… ну так вышло, понимаешь?
– Ах, вышло? Вышло?! 'Я не думал, просто вышло так'?! А кто думал? Еще скажи, по пьяни вышло, сдуру, а теперь остановиться не можешь!
Ларочка возмутилась:
– Юль, ну что ты несешь, почему 'по пьяни'?!
Сливка аж остановилась. Ноздри ее трепетали, как у загнанной лошади, в глазах сияла какая-то странно-торжественная ненависть к собеседнице, и казалось, не будь утро таким солнечным и ласковым, а небо таким безоблачным и приветливо-голубым, можно было бы без труда увидеть молнии ее гнева, насквозь пронзающие подлую подругу Лутовинину.
– Потому что я никогда не поверю, что Ларочка Лутовинина, вся из себя такая тихоня, такая честная и порядочная девочка, на трезвую голову устроила бы такую подлянку лучшей своей подруге, рискну даже заявить: единственной подруге! Не могла ты у меня забрать Генку иначе, чем на пьяную голову, не могла! Потому что прекрасно знаешь, как я его люблю! И Генка не мог с тобой закрутить на трезвую голову, не мог! Потому что ты для него никто, ты для него ноль, 'друг', такой же друг, как Валерка Дидковский. А с друзьями не спят, поняла? Не спят! И не заводят шуры-муры. Ты его просто водкой в тот вечер накачала, и не спорь, я видела, как ты ему подливала! Сама, наверное, уже пьянющая вдрибодан была, потому, наверное, и подливала, что сама уже ни хрена не соображала! Любви ей, видите ли, захотелось! Ясен перец, захотелось! Еще бы, до восемнадцати лет в девках засидеться! Это-то мне как раз очень даже понятно, это я даже приветствую – давно пора, а то корчила из себя последнюю девственницу отечества. Но только Геночку моего не тронь. Не тронь, слышишь?! Горожанкин мой, только мой! И ты это прекрасно знаешь! Я его еще в детстве забила, я еще в пятнадцать лет закрепила за собой право собственности на него! И ты не имеешь права забирать его у меня, не имеешь! Это подло! Какая же ты, Лутовинина, сволочь! 'Сливка, миленькая, ты же знаешь, что мы с ним просто друзья, у тебя нет никаких оснований меня опасаться, я тебе не соперница'. Чьи слова, а? Чьи?! Не твои, скажешь?! Не ты ли меня уверяла в своей лояльности?! Гнида ты, Лутовинина. Гнида и сука, сволочь! Отдай, он мой!
Сметанникова сначала выговаривала это с сарказмом, негромко, почти шепотом. Однако по мере того, как речь ее становилась менее мирной и более обличительной, менее тихим становился и ее голос. И в конце тирады она уже почти орала, гневно выкрикивая обвинения в адрес Ларисы, нисколько, кажется, не смущаясь того, что вокруг на них глазеет толпа людей, скопившихся под прозрачной пластиковой крышей остановки в ожидании автобуса. Лариса только дергала Сливку за рукав, пытаясь приструнить подругу, или кем она ей нынче приходилась. Сливка же, категорически отказываясь замечать любопытную публику, лишь со злостью каждый раз вырывала рукав и продолжала 'обличать' мерзавку перед лицом благодарных слушателей. В конце концов Ларисе надоел этот спектакль, она развернулась и пошла прочь от остановки обратно в сторону дома. Сливка рванула за ней:
– Ты куда? Нет, постой!
Лариса резко повернулась, и Сливка, не успев сбавить ход, чуть не врезалась в нее.
– Если хочешь поговорить, выяснить отношения – пожалуйста. Только не стоит для этого устраивать спектакль на остановке, да еще и в час пик. Совсем крышу снесло, тебе лечиться пора! Так вот, собственно, о деле. А не кажется ли тебе, Юля, что Генка сам вправе выбирать, кто из нас с тобой ему нужен? И попробуй-ка ему объясни, что ты забила его еще в раннем детстве. Сдается мне, он бы только посмеялся над таким твоим заявлением. Как и над тем, что в пятнадцать лет ты якобы закрепила за собой право считать его своей собственностью. Как будущий юрист, ты должна была бы хоть догадываться, что то, что между вами тогда произошло, может считаться уголовным преступлением, но аж никак не актом взаимной договоренности на будущую совместную жизнь. А если говорить простым, гражданским языком, те события можно назвать обыкновенным распутством, и ничем иным. И уж естественно, никаких прав на Генку это распутство тебе не дает. Уж не знаю, какое ты там удовольствие получала от этой пошлятины – физическое ли, моральное ли, однако в любом случае это не позволяет тебе утверждать, что Горожанкин принадлежит тебе! Поняла?!
Сливка аж задохнулась от возмущения:
– Распутство? Распутство?! Ах ты… ты… Да ты понимаешь, что говоришь? Что ты вообще можешь знать о том, что между нами было? Распутство! Щас! У нас с ним любовь, любовь с самого раннего детства, поняла? И никакое это не распутство, это высокое и чистое чувство, у нас с ним всегда были высокие отношения. Я всегда чувствовала, что ему нужно, именно поэтому готова была ради него на любые жертвы. Поняла? Только ради того, чтобы Геночке было хорошо! Я всегда давала ему то, в чем он нуждался. А ты? А ты?! Выскочка, подлая разлучница! Я его с детства прикармливала, сначала яблоками да печеньем, потом… потом сама знаешь, чем. Я, между прочим, еще в пятнадцать лет всю себя ему отдала. Мне вообще следовало бы сделать это в двенадцать. Даже нет, не в двенадцать – в десять! В семь! В пять!!! В ту самую минуточку, когда я его увидела впервые! Чтобы он никого, кроме меня, не знал, не пробовал. Потому что он мой, только мой! Это я, я, а не ты, прикармливала его все эти годы и в прямом, и в переносном смысле, это я, а не ты, готова была ради него на любые жертвы! А ты теперь пришла на мое рыбное место и радуешься богатому улову. Это нечестно, Лутовинина! Это как минимум нечестно! А по большому счету – это предательство в чистом виде, предательство и подлость! Подруги так не поступают! Так даже враги не поступают, даже враги понимают, что подло отбирать у человека единственную ценность в жизни! Ты подлая предательница, Лутовинина!
Лариса не столько слушала этот бред, сколько шарила взглядом вокруг в поисках укромного местечка со скамейкой. Нашла, затащила Сливку под парадное чужого дома невдалеке от остановки:
– Давай присядем. Я так понимаю, на первую пару мы сегодня уже не попадаем. Ну и хрен с ней. Я и сама хотела с тобой поговорить обо всем, выяснить отношения. Понимаешь, Сливка… Нет, ничего ты не понимаешь.
Сливка попыталась было вставить свои пять копеек, однако Лутовинина сделала решительный протестующий жест:
– Я тебя внимательно выслушала, не перебивала. Теперь ты меня послушай. Так вот. Ты тут на меня море грязи вылила, и даже не позволяешь мне от нее отмыться. Все не совсем так, как ты говоришь. Даже нет – все совсем не так, как ты говоришь. Совсем не так. Наши с Генкой отношения пока оставим в покое…
Сметанникова вновь дернулась, однако Лариса резко осадила ее, дернув за рукав, и продолжила:
– Я сказала – пока. Потому что сначала мы поговорим о прошлом. Не о вашем прошлом, потому что у вас нет общего прошлого, как и общего настоящего, а о твоем, только о твоем прошлом. Так вот, начнем с самого раннего детства. Ты утверждаешь, что еще тогда полюбила Горожанкина. Но это бред, Сливка, это же чистый бред! Потому что тебе было всего четыре года, когда ты впервые увидела Генку. И ты не только влюбиться в него тогда не могла, ты не можешь даже помнить это время, потому что наукой доказано, что человек начинает помнить свое детство не ранее пяти-шести лет, некоторые еще позже. Это раз. Во-вторых, человек в этом возрасте умеет любить только маму с папой, ну, всяких там дедушек-бабушек, тетушек да сестричек – в общем, ты поняла, что я имею в виду. То есть любить Генку в детстве ты никак не могла. Он мог тебе только нравиться, понимаешь? Да и то не столько как человек, потому что в детском возрасте человеческие качества еще не оцениваются, ребенок даже не имеет понятия, что это такое, у него есть два критерия: хорошо и плохо. Так вот, если Горожанкин тебе и нравился в детстве, то сугубо внешне. Да, он был красивым мальчиком, не спорю. Именно поэтому за ним все девчонки из нашего двора и бегали. Но все это в прошлом. Помнишь, еще тогда, в школе, я тебе говорила. Ведь все девчонки, которые вместе с тобой за ним бегали, все переросли, все выросли, поумнели. И у каждой эти детские влюбленности в Горожанкина ныне вызывают разве что улыбку. И ни одна из тех девчонок не заявляет сегодня своих прав на него, как ты: 'Я забила его еще в детстве'. Вспомни, как вы гонялись за ним с Наташкой Баглай наперегонки. Она ж точно так же тащилась от него, как и ты. И что? А ничего! Преспокойненько себе вышла замуж, родила пацаненка и даже уже носит второго, несмотря на то, что она наша с тобой ровесница. И какая там к черту математика с физикой? Нужны ей те науки, как зайцу стоп-сигнал. Девке всего-то восемнадцать с половиной, а у нее уже второй ребенок в проекте. И заметь – до Горожанинова ей теперь никакого дела нет. Ей теперь глубоко фиолетово, вернулся ли он из Штатов или нет, да и ездил ли он туда вообще. И ей тем более фиолетово, с кем он сегодня проводит время. А ведь тоже, грубо говоря, писалась за Геночкой, как и ты. Да что Наташка? А Маринка с Настей из твоего парадного, а Любка Пивоварова? А Ленка Корнейчик? Они ж все за ним бегали наперегонки, помнишь? И где они сейчас? Почему ни одна из них не предъявляет мне претензий, не заявляет своих прав, потому что 'еще в детстве его забили'? Нету. Нету никого! Ни Баглайки, ни Маринки с Настей, никаких Корнейчиков на горизонте, никаких Пивоваровых. Все выросли, все!!! Только ты одна застряла в детстве. Застряла, понимаешь? Именно застряла, потому что не бывает детской любви! Тверди мне сколько угодно раз о том, что ты его 'забила' в детстве – для меня это пустой звук, потому что никого ты не забила. Разве что только свою собственную голову забила всякими глупостями, и пляшешь от этих глупостей всю жизнь. Сливка, очнись! Погляди вокруг! Вон ведь сколько мужиков бродит – непаханая целина! И красавцы встречаются, не хуже Горожанкина. Чего ты вцепилась в него мертвой хваткой? Ты ж пойми – если б ты ему была нужна, он был бы именно с тобой, потому что в этом случае я бы ему была без надобности. Однако он со мной, значит, ему нужна я. Может быть, когда-нибудь ему понадобится еще кто-то, и тогда он будет проводить время с ней, а не со мной. Конечно, мне будет обидно, но я ведь не стану устраивать истерики среди толпы посторонних людей! Он сам вправе выбирать, кто ему нужен для счастья! Сам, понимаешь?
Сметанникова, выслушавшая всю тираду молча, лишь поджав губы, наконец-то получила возможность говорить:
– Для счастья? Так ведь он и выбрал меня для счастья! Сам! Никто не дарил ему такого счастья, как я! Вот ты мне скажи, где ты была в пятнадцать лет? Чем занималась? Книжки умные читала, телевизор смотрела? По театрам с Дидковскими расхаживала, по югам раскатывала. А я в это время перед Геночкой буквой 'зю' стояла, потому что знала, что ему нужно! Так что не тебе судить, что ему нужно для счастья! Это знаю только я, я одна! Ты вот вся из себя такая чистенькая, порядочная, такая вся, блин, честная. Конечно, потому что в заплеванном подъезде раком стояла я, а не ты! Потому что именно я ради него пожертвовала порядочностью, я! Потому что это я сделала выбор, для меня, а не для тебя, Геночкины желания были превыше всего, независимо от степени их чистоты. Я ради него пожертвовала всем, я ради него превратилась в малолетнюю шлюху. А чем ты пожертвовала ради него? Чем? А ничем! Абсолютно ничем! Тебя вполне устраивало тогда, что это мне приходится подставлять ему задницу, тогда тебя этот факт совершенно не смущал. Пока я расстилала себя под Генкиными ногами, ты, вся из себя такая чистенькая, такая порядочная девочка, наслаждалась оперой и театром, симфоническими, блин, концертами в обществе благородных Дидковских. А теперь на моих трудах, на моих горбах хочешь в рай въехать?! Не выйдет! Я заслужила себе это право верой и правдой, задницей выстрадала, трудилась на свое будущее, не покладая рук в буквальном и переносном смысле! Не задумываясь о том, насколько чистенькой после этого останусь. Потому что я была ему нужна! Я была ему просто необходима! Я пожертвовала собой ради него, ради нашего с ним будущего! А ты теперь вылезла из своей берлоги, красуешься передо мной…
Лариса скривилась брезгливо:
– Крыша едет, дом стоит. Это, Слива, уже диагноз. 'Пожертвовала', 'Трудилась', 'Необходима'. Это ты кому-нибудь другому расскажи, кто кому был необходим. Я-то все знаю, мне можешь не впаривать басни Крылова. Уж если кто кому и был нужен, так он тебе, а не ты ему. Ты ж себя ему, как на тарелочке, преподнесла: На тебе, Геночка, откушай, голубок! Естественно, он откушал! Найди дурака, чтоб в таком возрасте от халявы отказался! Да только он-то считал тебя не более чем халявной… сама знаешь кем, а ты, дура, втемяшила себе: любовь, любовь! Большая и светлая, блин! Противно слушать, ей Богу! Ты хоть понимаешь, что все поставила с ног на голову? Тебе бы забыть о том позоре, как о страшном сне, сделать вид, что ничего и в помине не было, а на самом деле ты белая и пушистая, стопроцентно порядочная девушка. А ты носишься со своим позором, как баба Яга со ступой: 'Я то, я сё, я такая геройская девочка, не постеснялась в пятнадцать лет целиком в дерьмо окунуться, упасть ниже уровня городской канализации'. Глупо, Слива! Свое распутство ставишь теперь в заслугу, и требуешь, чтобы окружающие за это относились к тебе с уважением. Неужели ты даже сейчас не понимаешь, что допустила тогда роковую ошибку? Я могу понять, что тогда ты была еще маленькая и беспросветно глупая, именно потому и захотела раньше времени поиграть во взрослые игры. Хотя, если честно, я даже не представляю, какую бестолковую голову надо иметь, чтобы абсолютно добровольно шагнуть в это дерьмо в таком возрасте, да еще убедить себя в том, что это никакое не дерьмо, а очень даже благое дело. И трясти своей доступностью, как красным знаменем на торжественной линейке перед пионерской дружиной. Тебе бы продемонстрировать ему что-то такое, чего нет у других, за что тебя можно было бы уважать, а ты не нашла ничего более оригинального и полезного, нежели загнуться перед ним буквой 'зю' по собственному желанию. А теперь на этом основании требуешь уважения к своим чувствам. Слива, тебе до фига лет, взрослый человек, а ты до сих пор ни хрена не понимаешь! Или только притворяешься, что не понимаешь? Ну было что-то между вами, даже не будем уточнять, что именно, так то ж когда было? Даже если не вдаваться в подробности, как именно это можно назвать. Все давно в прошлом – и детство твое, и пятнадцать твоих лет.
– Я халява? – задохнулась от возмущения Сметанникова. – Я? Да ты, да как… Да что ты понимаешь, да я всем пожертвовала…
– Повторяешься, – грубо перебила Лутовинина. – И в жертвенности твоей я сильно сомневаюсь. Да, не спорю – у вас действительно были кое-какие отношения, но вы оба, повторяю – оба – получили от этих отношений сполна, кому чего нужно было. Скажи честно, Слива, тебе было хорошо?
Сливка с готовностью отозвалась:
– Да!!!
– Ну вот, и ему было хорошо, – удовлетворенно продолжила Лариса. – Значит, каждый получил от этого то, чего хотел. И о какой жертвенности можно говорить? Ты получила то, что хотела – удовольствие от общения с Горожанкиным. Не уверена, что ему тоже было уж очень хорошо, возможно, это во мне говорит эгоизм, но тем не менее вполне допускаю – пусть будет так, ему тоже было с тобой хорошо. Значит, каждый из вас получил сполна от вашей связи. Тогда какие претензии? На том этапе это нужно было вам обоим, но тот этап давным-давно в прошлом, о нем можно и даже нужно забыть и жить себе дальше. Успокойся, Юль, плюнь на все и постарайся забыть. Оглянись вокруг, посмотри свежим, незакомплексованным взглядом, найди себе другой объект для внимания. Уверяю тебя – это еще не конец света! У тебя ж в Универе парней тьма тьмущая, не то, что в моем Педе, где из мужского племени одни сплошные 'ботаники' попадаются. И хватит злиться на меня. Я не виновата, что он выбрал меня. Не виновата, понимаешь? Что я могла поделать?!
– Ты могла бы не поддаваться на его провокации, вот и все, – мрачно ответила Юлька. – Ты ведь прекрасно знала, что предаешь меня, однако это не помешало тебе…
– Опять двадцать пять! – воскликнула Лутовинина. – Юль, ну я ж тебе только что все объяснила, все по полочкам разложила…
– Да на хрена мне твои полочки? – заорала Сметанникова. – Заткни их себе знаешь куда? Ты мне Генку отдай, а потом разглагольствуй о детстве, о жертвенности. Он мой, а ты его нагло украла – вот и весь разговор. Отдай, оставь его в покое, не бери грех на душу.
– Нет, – замотала головой Лариска. – Не отдам. Он мой. Он сам выбрал меня. Вот если бы он выбрал тебя, тогда я бы спокойно отошла в сторону.
– Посмотрим, – угрожающе зашипела Сметанникова. – Вот это мы посмотрим. Он все равно ко мне вернется. Потому что только я могу дать ему то, что ему нужно. Только я! И он это очень скоро поймет. Ты, может, мордашкой-то своей симпатичной и смогла его на некоторое время заинтересовать, да кроме мордашки в тебе и нет-то ничего – одна сплошная преснятина. А Геночка любит погорячее, уж я-то знаю! Ты, Лутовинина, мне не соперница, попомни мои слова. Ты же пресная и холодная, как селедка замороженная! Уже очень скоро Геночке захочется вкусненького. И вот тогда… Рано или поздно, но он ко мне вернется. Вот тогда я посмотрю, как ты отойдешь в сторону.
Лутовинина искренне захохотала:
– К тебе? Вернется? Ой, Слива, не смеши! Забудь, мой тебе совет! Даже если он и бросит меня, то уж никак не ради тебя! Успокойся, Слива, живи себе дальше!
– Я проживу. Я проживу, никуда не денусь – вешаться не собираюсь. Но и тебе радоваться недолго, Лутовинина. Я тебе отомщу. Я обязательно тебе отомщу! В итоге все равно мой будет, вот увидишь.
– Ой, народная мстительница! Ладно, ты себе мсти, а я поехала. На первую пару опоздала, так хотя бы в магазин заеду, все времени не хватает косметику выбрать. Если б не ты – еще б два месяца не собралась. Спасибо, Слива! Успехов тебе в мести!
И, искренне усмехаясь, Лариса отправилась в сторону автобусной остановки.
