Текст книги "Спроси у зеркала"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
– Спасибо, мама! Утешила! Значит, даже для тебя я урод! Тогда каким же меня воспринимают посторонние люди?!
Изольда Ильинична не стала бегать за ним по комнате, чтобы вновь прижать его к себе. Присела в кресло, ответила смиренно:
– Нет, сынок, для меня ты не урод, для меня ты самый замечательный сын на всем белом свете. Но я не хочу тебе лгать, не хочу убеждать тебя в том, что ты писаный красавец, а все остальные люди просто идиоты, потому что не понимают этого. Приходится признать – да, Валерочка, ты не очень красив, как и я, как и твой папа. Но подожди отчаиваться, не спеши. Ты находишься куда как в лучшем положении, чем мы с папой в свое время. У тебя впереди есть надежда и очень неплохая перспектива, все зависит только от тебя, сынок.
– Что, что от меня может зависеть?! Ты посмотри на меня – я же урод, я же самый настоящий урод!!! – истерически визжал Валерка. – О каких перспективах ты можешь говорить?!
Изольда Ильинична отвечала спокойно, словно обсуждали они не жизненно важный животрепещущий вопрос, а всего лишь вечернее меню:
– Валерик, не кричи. Присядь, пожалуйста, это очень серьезный разговор. Только сначала ты должен успокоиться, иначе ты или чего-нибудь не поймешь, или неправильно воспримешь. Успокойся, сынок, и выслушай меня. Я твоя мама, кто, если не я, по-настоящему может озаботиться твоими проблемами? Да, я не отрицаю – проблемы есть, но проблемы эти не неразрешимы. От того, что ты будешь истерически орать посреди комнаты, они не рассосутся. Успокойся, присядь и выслушай меня. Я не посоветую тебе плохого, ты же знаешь.
Валерка послушно присел в другое кресло, впрочем, на лице его светилось недоверие и разочарование.
– Я не из простого любопытства спросила, как ты относишься к Ларочке, – продолжила Изольда Ильинична. – Мне кажется, сынок, что ты относишься к ней не просто нормально, ты относишься к ней куда более трепетно. Я права?
Валерка смущенно опустил глаза в пол и промолчал.
– Не смущайся, сынок, это вполне нормальное состояние для пятнадцатилетнего мальчика. И я хочу сказать вот что – меня вполне устраивает эта твоя влюбленность. Больше того, я ей рада. Вот только, сыночек, я не хочу, чтобы это осталось в твоих воспоминаниях мимолетной влюбленностью, и не более того. Я думаю, тебе нужно серьезно задуматься над этим чувством. Я и сама люблю Ларочку, люблю, как родную дочь. Она вообще замечательная девочка, ее трудно не любить. Лучшей невестки, чем Ларочка, я не представляю. Больше того, я не приму никакую другую женщину в качестве невестки, ты меня понимаешь? Только эту девочку я с великим удовольствием позволю тебе назвать женой. И именно поэтому завела этот разговор сейчас, когда, казалось бы, еще так рано задумываться о твоем будущем. Только поверь мне, сынок, об этом думать может быть неоправданно поздно, но никогда не рано. Так вот, собственно, о чем я. Я вижу, какими голодными глазами ты смотришь на Ларочку. Я знаю, о чем ты думаешь, знаю, чего ты хочешь. Но Ларочку трогать не смей. Я, кстати, совершенно не удивлюсь, если она ответит тебе взаимностью – ты ведь для нее не чужой человек, не посторонний, она привыкла к тебе с самого раннего детства, ты рядом с нею столько, сколько она себя помнит. То есть она практически не жила без тебя, понимаешь? Поэтому очень может быть, что она тебя полюбит. И я искренне на это надеюсь. Но именно поэтому ты ни в коем случае не имеешь права вытворять с ней то, о чем мечтаешь. Это все должно остаться лишь в твоих фантазиях, ты понял меня? Ларочка должна остаться чистой девочкой, такой, на которой бы тебе впоследствии не стыдно было жениться. А все свои фантазии… Если тебе будет уж совсем невтерпеж, если природа взыграет так, что просто не сможешь с собой сладить, я всегда приду на помощь. Главное – не стесняйся, скажи откровенно, и я найду возможность воплотить в реальность твои желания. И пусть это будет не совсем романтично, пусть это будет за деньги, главное – ты сможешь утолить животное свое желание, не оскорбив при этом Ларочкиных чувств. Не отворачивайся, сынок, не прячь от меня глаза. Это совсем не стыдно, милый, это абсолютно нормально. Это лишь свидетельствует о твоем отменном здоровье и ни о чем более, разве что о твоем изысканном вкусе. Но уж никак не об отклонениях, ни о физических, ни о психических. Это гормоны, сынок, просто гормоны. В твоем возрасте это абсолютная норма, об этом ты можешь не переживать. Как можешь не переживать о том, что я неправильно тебя пойму. Я все и всегда пойму так, как надо. Ты понял меня, сынок? Я всегда и во всем тебе помогу, даже в таком интимном вопросе. Главное, чтобы ты не натворил глупостей с Ларочкой, чтобы не обидел и не напугал ее. Ты просто должен быть всегда рядом с ней, она должна знать, что человека лучше, надежнее тебя не существует в природе, что только тебе она может доверять, только на тебя рассчитывать. И никаких грязных помыслов! Ты меня понял?
Валерка смущенно кивнул. Ему было невыносимо приятно думать о маленькой, такой пока еще нескладной Ларочке, с торчащими горошинами-сосками под кофточкой, с узенькими плечиками и тоненькими ножками, как о будущей законной супруге, которая будет любить его всеми фибрами души, точно так же, как уже сейчас любит ее он. Еще приятнее было то, что об этом, словно о свершившемся факте, говорила мама, что само собою уже пробуждало надежду на будущее счастье. А вот слегка завуалированное предложение матери поставлять ему продажных женщин для утоления животной страсти вогнало в краску. В то же время оно приятно взволновало возможностью осуществить то, о чем так давно мечталось бессонными ночами. Пусть не с Ларочкой, пусть с кем угодно, лишь бы уже познать, что же это такое, о чем так много говорят более опытные мальчишки.
– Вопросы есть? – как учительница географии в конце объяснения новой темы спросила Изольда Ильинична.
Валерка снова кивнул, не смея от стыда поднять глаза на мать.
– Давай, – милостиво позволила та.
– А с чего ты взяла, что Ларочка захочет за меня замуж? Откуда такая уверенность? – еле слышно спросил Валерка.
Мать помолчала, раздумывая, как бы лучше ответить. Наконец, не придумав ничего особо завуалированного, ответила прямо:
– Ты должен этого добиться. Обязан. Любыми способами, понимаешь? Любыми!!! Неважно, хочет ли она этого или нет. Важно только то, что этого хочешь ты. Ну и мы с папой, разумеется. Поверь мне, сынок – женщины глупы, как курицы. И если 'петух' будет достаточно настойчивым, если сумеет убедительно доказать, что она его любит – она с радостью в это поверит, ведь любая женщина хочет, чтобы над нею стоял сильный мужчина, чтобы он ею управлял, повелевал, а она бы только со страдальческим выражением лица исполняла его прихоти. Понимаешь, сынок, это такая игра – женщины всегда притворяются, всегда! Они будут говорить тебе 'нет', что на самом деле следует воспринимать вовсе не отказом, а лишь кокетливым намеком на согласие. Женщины любят сильных, уверенных в себе мужчин, тех, которые не ждут открытого согласия, а уже после такого вот кокетливого намека идут в атаку. А послушного мужчину, в точности исполняющего все женские требования, они будут презирать. Да, сынок, таковы мы, женщины. И не ищи в женском поведении логики – ее там нет. Просто прими, как факт – женщины не такие, у них все иначе. А потому ты должен быть уверенным и настойчивым, но не до такой степени, чтобы напугать своею настойчивостью Ларочку. Прежде всего, ты должен быть ее преданным, самым верным другом. И только потихоньку, исподволь должен проявлять свою силу и волю. Настолько потихоньку, чтобы она даже не заметила этого, понимаешь? Ты обязан жениться на Ларочке, понимаешь? Обязан!!! Во-первых, только она знает тебя настолько хорошо, что может полюбить, несмотря на, прости, несколько подкачавшую внешность. Но есть еще и во-вторых, объясняющее слово 'обязан'. В данном случае ты обязан даже не столько ради себя, сколько ради будущих поколений Дидковских. Ты же сам видишь, что дальше ухудшать нашу породу уже просто некуда. У тебя есть только два варианта – или не иметь потомства вообще, дабы страдания Дидковских закончились на тебе, или же существенно улучшить нашу породу. А для этого лучшего образца, чем Ларочка Лутовинина, невозможно даже представить. Мало того, что она красавица – не спорь, я говорю, красавица!
Валерка, в принципе, и не собирался спорить, для него-то Ларочка и подавно была наипервейшей в мире красавицей. Однако Изольда Ильинична почему-то решила объяснить:
– Это сейчас она немножко подурнела, потому что у нее тоже начинается переходный возраст. Но годам к пятнадцати она станет просто непревзойденной красавицей! Ты можешь сколько угодно убеждать меня в том, что и кроме Ларочки найдутся красавицы. Да, возможно, и найдутся. Вопрос лишь в том, смогут ли они полюбить тебя? И, к сожалению, 'да' я могу сказать только при непременном условии: за папины деньги. И только Ларочка сможет полюбить тебя не за наши деньги, не за папино положение в обществе, а сугубо за то, какой ты у меня замечательный мальчик. И кроме того, что она исключительная красавица, что сможет полюбить тебя сугубо за твои человеческие качества, она еще и сама замечательный человечек. Возможно, она и не может похвастать особыми талантами в чем бы то ни было, зато, согласись, сынок – характером она обладает замечательным, такая не будет устраивать нам истерик по любому поводу. Уж такая покладистая, такая послушная девочка – просто идеальная невестка! К тому же для исправления породы нам подойдет не любая красавица, совсем не любая. Например, блондинка или шатенка нам не подойдут категорически, они только усугубят наши проблемы! Мы и так все жутко белокожие и рыжие, нам еще только блондинок и шатенок не хватало! Только брюнетка!!! И только натуральная и смуглокожая, как Ларочка Лутовинина! Тогда у ваших детей кожа не будет такой синюшно-белой, как у нас, тогда, наконец, ресницы и брови станут заметными. А волосы?! У нее же просто потрясающе шикарные волосы! Может, тогда твоему сыну не придется краснеть под презрительными взглядами прелестниц? Может, тогда ты сможешь позволить себе родить второго ребенка, не ужасаясь от мысли: а вдруг родится дочь, как ей жить на белом свете такой уродиной? Ты понял меня, сынок? Только Ларочка, только Лутовинина! Нам нужны ее гены, только ее. Только она сможет возродить род Дидковских, вдохнуть в него струю свежего воздуха. И поэтому ты должен, обязан жениться только на ней. Ты понял меня? Любыми способами, любыми!!! Ты просто обязан сделать так, чтобы именно Ларочка стала твоей женой, чтобы только она родила тебе детей. Делай, что хочешь, но ты должен добиться того, чтобы она стала твоей женой. Если сможешь – добивайся цели лаской и нежностью, не получится – смело можешь применять подлость. Как известно, цель оправдывает средства, а цель у нас высокая, не ради себя стараемся, ради нашего будущего, ради следующих поколений Дидковских. Если иначе будет невозможно, разрешаю тебе даже пойти на насилие – если будет необходимо, я и сама тебе в этом помогу, но это уже самый крайний шаг, до этого ты должен испробовать все остальные способы. И уж, конечно, не сейчас. Сначала ты должен дать ей вырасти, а уж потом… Впрочем, я очень надеюсь, что прибегать к насилию нам с тобой не придется. Самый верный способ – ласка, нежность и завуалированная настойчивость и жесткость. И еще, сынок, запомни: капля камень точит. Значит, ты всегда должен быть рядом. Она должна испытывать неудобство и неуют, когда тебя нет рядом. Ты понял меня, сынок? Ты хорошо меня понял?
Валерка, пятнадцатилетний довольно уродливый мальчишка, уверенно и даже с облегчением кивнул. 'Да, мама, я все понял. Спасибо, что ты у меня есть. Спасибо за твою бесконечную мудрость. Да, мамочка, я все понял. Я все сделаю так, как ты сказала'.
Глава 3
Прошло еще два года. Лариса была все тем же гадким утенком, все такой же девчонкой-нескладушкой, как и практически все без исключения ровесницы. Пожалуй, единственное, что отличало ее от большинства таких же гадких утят, так это по-прежнему ровная гладкая кожа. Юлька же Сметанникова вдобавок к чрезмерной угловатости получила весьма неприятное дополнение в виде мелких, невероятно противных красных прыщиков.
Было между подругами еще одно различие. Ларочкина душа спала сном младенца, ей еще не хотелось любви, она еще не выискивала в представителях противоположного пола того принца, с которым с несказанным удовольствием сбежала бы от всего цивилизованного мира куда-нибудь подальше от любопытных глаз, пусть в шалаш, только бы вдвоем. Лариса еще мечтала о собаке, о маленькой уютной комнатной собачонке, своеобразной диванной подушке, которую можно было бы тискать целыми днями, как куклу, носить на руках, причесывать, ухаживать за нею, словно за младенцем. Мальчики же по-прежнему были для нее обыкновенным окружением: кого-то из них она могла назвать другом, кого-то одноклассником, кого-то просто прохожим. Но даже самый красивый прохожий мальчик не вызывал в ней ровным счетом ни малейшего волнения.
Сливка же воспринимала мальчиков иначе. Если в Генку Горожанинова она была влюблена, пожалуй, с самого раннего детства, то теперь, несмотря на дикую, беззаветную в него влюбленность, едва ли не в каждом встречном мальчишке без труда находила что-то такое, только ей видимое, что вызывало в ней трепет и сумасшедшее желание сделать для него что-нибудь хорошее, нужное, такое, чтобы он, этот гипотетический мальчик, понял, что без Сливки ему будет довольно трудно существовать на белом свете. Если понадобится – Юлька готова была принести себя в жертву, пасть ниц, лишь бы это доставило мальчику хотя бы мимолетное удовольствие. В школу Сливка носила целые кульки конфет и яблок, с удовольствием угощая мальчиков, но никогда не делясь с девочками, даже с лучшей, казалось бы, подругой Ларисой Лутовининой. Одноклассницы за это на нее обижались, иногда смотрели с откровенным презрением, как на мальчишескую прислугу, однако все эти косые взгляды, казалось, Сливку не огорчали ни в малейшей степени. Зато когда мальчики просили ее, уговаривали:
– Ну Сливка, дай же конфетку, очень кушать хочется, – она буквально таяла от собственной значимости, от того, что мальчики явно выделяют ее из всей серой массы одноклассниц.
Стоит ли говорить, что и гулять Сливка выходила отнюдь не с пустыми руками. Карманы ее куртки вечно топорщились от яблок и печенья, и надо было видеть, как таяла Сливка, когда протягивала угощение Геночке Горожанинову. И категорически отказывалась замечать, что Генка-то в ее сторону и не смотрит, а если и берет из ее рук яблоко, то ради этого даже не поворачивается в ее сторону, продолжая взахлеб рассказывать слушателям очередной анекдот.
Как ни пыжилась Сливка, а привлечь Генкино внимание к собственной персоне ей не удавалось. Тогда она придумала козырный, как ей казалось, ход.
Звонок с урока еще не прозвенел, но Юрий Константинович, физрук, уже отпустил класс, и девчонки дружною толпою ввалились в раздевалку. Там на низенькой скамеечке пристроилась Сливка, прогулявшая урок. В этом не было бы ничего удивительного, потому что Юлька физкультуру терпеть не могла и прогуливала ее гораздо чаще, нежели являлась на занятия, как и положено, в коротеньких синих шортиках и белой футболке. Однако в этот день она не просто дожидалась подруг в раздевалке, она усердно вырисовывала что-то на левой руке.
– И что это будет? – спросила разгоряченная после пробежки Ларочка.
– Не видишь, что ли? – недовольно ответила Сливка.
Ларочка пригляделась. На руке, от локтя до кисти, огромными стильными буквами было выведено 'Гена'. Вернее, буквы были нанесены контуром черной шариковой ручкой, а серединка закрашена красной пастой. В эту минуту Сливка как раз усердно докрашивала последнюю букву.
– Ты что, совсем сдурела? – возмутилась Лариска. – Ты ж это художество фигушки смоешь! Увидят же все! Ты бы еще транспарант вывесила у входа в школу! Ладно бы еще зимой, когда рукава длинные. Сливка, ты соображаешь, что творишь?!
Сметанникова, казалось, даже не обратила внимания на слова подруги, спокойно докрасила букву, пару секунд полюбовалась на собственное произведение и лишь после этого посмотрела на Ларочку.
– Эх, Лутовинина, много ты понимаешь! – Сливка достала из портфеля упаковку бинта и протянула его Лариске. – На, забинтуй.
Лариса взяла бинт, но, кажется, все еще не понимала хода Юлькиных мыслей.
– И что, будешь ходить с забинтованной рукой?!
– Да, – с пафосом ответила Сливка. – Любовь требует жертв!
Ларочка невесело усмехнулась и добавила неуверенно:
– Да уж, о здравом смысле тут говорить не приходится, – и принялась бинтовать подруге руку.
На следующий день половина девочек пришли в школу с забинтованной левой рукой. Правда, заметили этот странный факт не мальчики, а учителя. Однако ни одна из учениц не призналась, в чем дело. На многочисленные вопросы, словно сговорившись, отвечали, скромно потупив глазки:
– Поранилась…
Мальчишки были заинтригованы. Тем более что через пару дней во всей школе, вернее, в классах от седьмого и старше, уже сложно было найти ученицу с незабинтованной рукой. Не захотела выглядеть белой вороной и Лариса, хотя и писать ей вроде было совершенно нечего. Долго думала, как бы ей выйти из трудной ситуации, а то вдруг решат, что она какая-то ненормальная, не такая, как все, раз решительно никого не любит. И на следующее утро уже ничем не отличалась от абсолютного большинства старшеклассниц.
И именно в этот день страсти достигли апогея. Мальчишки, заинтригованные донельзя, для надежности скооперировавшись по три-четыре человека, на переменах отлавливали девчонок, зажимали в уголочке и насильственным образом срывали повязки, стремясь узнать сердечную тайну каждой из девчонок. Сначала из интереса, что же они там прячут, а когда, наконец, разобрались, что именно находится под повязкой, каждому мальчишке стало уже не просто интересно, а вроде как престижно насобирать побольше собственных имен на посторонних девичьих руках. И началась охота.
Одноклассники Ларисы и Сливки в этой охоте участие если и принимали, то весьма и весьма хилое в силу того, что все еще находились на последней стадии детства, не перешагнув еще того рубежа, за который вполне успешно перебрались их одноклассницы. Да и не на них ведь был рассчитан этот спектакль, не на одноклассников…
С диким визгом и скрытым удовольствием девчонки позволяли разматывать не слишком уже свежие, потертые о столы марлевые повязки. После того, как только девичья тайна была раскрыта, ее обладательница вновь заматывала свой 'секрет' все тем же использованным бинтом и с замиранием сердца ждала очередного охотника за своей тайной. Стоит ли говорить, что больше остальных сердец, пожалуй, таяло Сливкино. О, это были ее самые замечательные дни в школе, ее лебединая песня! Мало того, что к ее руке за несколько дней не прикоснулся разве что ленивый. Самое главное, ради чего она, собственно, и задумала всю эту аферу, было достигнуто: ее тайна стала доступна самому Геночке Горожанинову! И пусть, прочитав свое имя на Сливкиной руке, он лишь усмехнулся, зато теперь он точно знает, как сильно, попросту безумно она его любит! Что ради него согласна на любые жертвы, что готова бросить себя под его ноги и будет лишь счастлива, если он хотя бы вытрет об нее ноги!
Добрались Генка с Валеркой и до Ларочкиной руки. Генка – сугубо ради любопытства, Валеркино же сердце просто замерло от страха: у нее есть тайна, у нее кто-то есть… А вдруг этот таинственный счастливчик – он, и тогда все его страхи напрасны? А если нет? Если он обнаружит под повязкой чужое имя?
Как и положено, Лариска верещала, пыталась выдернуть руку из тисков любопытных мальчишек. Однако бинт и без того держался не особенно хорошо, тут же, под воздействием чужих хищных рук, и вовсе съехал вниз, к запястью, открыв любопытным глазам каллиграфическим почерком выведенную надпись 'Андрей'. Генка только хмыкнул, спросил довольно безразлично:
– Кто такой, почему не знаю?
Гордо вскинув голову, Лариса дерзко ответила:
– А тебе и не положено это знать!
Горожанинов вполне удовлетворился таким ответом, спокойно развернулся и побрел искать очередную жертву. Валерка же не мог двинуться с места, испуганно-удивленно заглядывая в Ларочкины глаза: 'Как ты могла? Как же ты могла?!!'
Домой возвращались, как обычно, вчетвером. С самого Ларочкиного первого класса в Валеркины обязанности входило вести ее за ручку в школу и обратно, ведь нужно было переходить через дорогу. Пока Ларочка училась в начальных классах, ей почти каждый день доводилось дожидаться 'Варелу' в просторном холле школы, позже количество уроков у них практически сравнялось и ожидать друг друга им доводилось редко. Но даже если один из них освобождался раньше, непременно ожидал другого в холле – идти домой полагалось только вместе. Сначала это была Валеркина обязанность, позже просто привыкли. Мало того, и Генка со Сливкой точно также безропотно ожидали в холле, пока соберется вся компания и только тогда шли домой все вместе. Причем, и Валеркой, и Генкой Сливка воспринималась не более чем вынужденная обуза, нагрузка, так сказать бесплатное приложение к Ларочке. Сама же Ларочка была неотъемлемой частью их коллектива: другом, подругой, сестрой – кем угодно, Ларочка просто была своей в доску. По правилам ее портфель полагалось нести Валерику Дидковскому, именно так и было в самом начале, когда Ларочка пошла в первый класс. Позже к этой обязанности добровольно подключился и Генка Горожанинов, не то, чтобы с удовольствием, а просто помогал другу и младшей подруге нести тяжелый портфель. Ларочку он воспринимал не иначе, как малышку, а маленьким, как известно, нужно помогать. Валерка же, хоть и был его ровесником, но выглядел таким хилым, что Генке просто совесть не позволяла допускать, чтобы он таскал Ларочкин портфель. Драться они за него, естественно, не дрались, просто, встретив в холле младшую подружку, брали ее портфель, кто раньше успеет. Сливке же приходилось таскать свою ношу самостоятельно.
В этот день последние два урока Сливка не могла думать ни о чем другом, кроме того, как Горожанинов встретит ее в холле и посмотрит долгим многозначительным взглядом в ее глаза, словно бы говоря: 'Я все знаю, я понял, я оценил твою любовь. Ах, как я был слеп, как глуп! Но уж теперь-то, когда ты раскрыла мне глаза, все будет иначе. Теперь мы всегда будем вместе!' И после этого возьмет из ее рук портфель, тем самым признав Сливку перед лицом всей школы своей официальной избранницей.
Однако все вышло не совсем так, как ей мечталось, даже, пожалуй, и совсем не так. Мальчишки по обыкновению встретили их в холле, однако Генка и не думал пристально заглядывать в Сливкины глаза, и уж тем более не собирался нести ее портфель. Напротив, он прытко выхватил портфель из Ларочкиных рук и, ни слова не говоря, направился в сторону дома. Остальным не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
Всю дорогу мальчишки обсуждали довольно плотный график предстоящих выпускных экзаменов, подсчитывали, кому сколько шпаргалок осталось написать, даже о костюмах и обуви к выпускному балу заговорили, а вот о сегодняшнем приключении с девичьими тайнами даже не вспомнили. Сливка была крайне разочарована. Но самое ужасное ждало ее впереди. Она-то надеялась, что после фактически признания в любви Генке ее обязательно пригласят как минимум отобедать у Дидковских. Раньше ей, пусть нечасто, но выпадала такая честь, но уж теперь-то, когда она, можно сказать, стала официально признанной подругой сердца Горожанинова, ее просто обязаны допустить в святая святых! Ан нет, не тут-то было, как говорится, факир был пьян…
У самого входа в парадное, когда Лариска с Дидковским уже нырнули в прохладный подъезд, Горожанинов вдруг резко повернулся:
– Ну ладно, Сливка, пока, – и не дожидаясь ответного 'Пока', стремительно скрылся в парадном, догоняя друзей.
А несчастная Юлька так и осталась стоять у парадного в гордом одиночестве, брошенная и позабытая всеми, даже любимым.
По обыкновению, обедали у Дидковских. Вроде уже и надобность такая отпала, уже не надо было никому присматривать за подросшей Ларочкой, уже вполне умела обслуживать сама себя в тринадцать-то лет, совершенно не нуждаясь в няньках. Однако привычка – великий мотиватор, по какой-то странной причине недооцененный исторически. Чего только не происходит в мире по привычке! Кто-то по привычке женится, кто-то по привычке продолжает жить с постылым супругом или супругой. Возможно, даже войны начинались по привычке того или иного властолюбивого исторического персонажа получать то, чего пожелает его пятая нога. В данном же случае друзья совершенно безобидно продолжали обедать у Дидковских, хотя внешняя необходимость этого ныне оказалась в далеком прошлом.
И по той же давно укоренившейся привычке с Валериком и Ларочкой обедал Генка Горожанинов. Это происходило настолько естественно, что казалось, никому из троицы и в голову не приходило, что такие ежедневные обеды у Дидковских могут не особо радовать хозяев, или же нагружать их в финансовом отношении. Просто заходили в лифт, привычно жали на кнопку с цифрой 'три', не менее привычно вваливались дружною гурьбой в гостеприимную квартиру, где их не менее привычно встречала Люся, приходящая домработница Дидковских. Изольда Ильинична могла быть дома, могла со спокойной совестью заниматься своими проблемами вне его пределов – это ровным счетом ничего не меняло. В любом случае каждый Божий день после уроков за большой обеденный стол в гостиной Дидковских усаживались Валерик, Генка Горожанинов и, естественно, Ларочка Лутовинина. И только в выходные дни эта традиция нарушалась, только в выходные друзья встречались или вечерами на улице, или же не встречались вовсе. Суббота и воскресенье – это были их личные дни, когда полагалось пусть ненадолго, но таки вспомнить о существовании собственных родителей и провести с ними некоторое время.
Не менее привычно и по обыкновению проворно Люся накрыла на стол и удалилась на кухню. За столом подросшие дети хозяйничали сами: наливали горячий суп из красивой фарфоровой супницы, накладывали салат, гарнир к мясу или рыбе. Меню у Дидковских обычно не было однообразным – чай, не столовая, приличный дом.
За обедом мальчишки вновь заговорили о наболевшем:
– Валер, а ты уверен в своем выборе? Экономика, банковское дело – это же такая скука!
– Много ты понимаешь, – с набитым ртом парировал Дидковский. – Сам ты скука! Деньги не могут быть скукой! Вот я погляжу на тебя лет этак через десять, когда я буду руководить каким-нибудь отделом в министерстве финансов, а может, даже банком каким-нибудь, а ты в лучшем случае будешь штаны протирать в захудалом, заплесневелом конструкторском бюро. Ну, может, если уж совсем повезет, попадешь в управление городского транспорта каким-нибудь рядовым инженеришкой. Нет, Генка, ты не понял главного – будущее за экономикой. И вообще, главное – быть поближе к деньгам, тогда в самом худом случае тебе отвалятся хотя бы крошки от большого пирога. А чем больше пирог – тем жирнее крошки. А что тебе в твоем автодорожном отвалится? Разве что машинного масла в ладошку накапает так, что рук не отмоешь.
Парировать Генке было особо нечем:
– Оно-то, может, и так, но какая же все-таки скука целыми днями калькулировать чужие деньги!
– Ну почему же? – с неприкрытой гордостью в голосе спросил Валерик. – Если иметь хорошее воображение и понимать, что, как ни крути, а процент от этих вот чужих денег, пусть и крошечный, все равно твой – о какой тогда скуке можно говорить? Это ж не сухие цифры, ты пойми главное – это деньги! Даже если в отчете речь идет о процентах, то это все равно деньги, процент-то от чего? От денег! Там деньги всюду, на каждом шагу, за каждой циферкой, за каждым словом! Надо только уметь их видеть! А иначе почему, ты думаешь, на банковское дело такой конкурс? Думаешь, все дураки туда наметились, потому и конкурс такой?
– Вот-вот, конкурс, – подхватил Горожанинов. – А ты уверен, что этот конкурс тебе по зубам? А если пролетишь? Тогда что – погоны и фуражка?
Валерка довольно захохотал:
– Генчик, я тебя умоляю! Где мой папа, и где армия! Шутник ты, однако! Ты лучше о себе позаботься, сердобольный наш!
Горожанинов оскорбился:
– Ну, мои-то тоже не пальцем деланные! Между прочим, твои же старики тоже их пациенты. Без стоматологов в наше время не слишком-то проживешь, каждый мечтает о голливудской улыбке, а военкомы, между прочим, тоже люди.
Ларочка долго отмалчивалась, с аппетитом уплетая судака под белым соусом, теперь же решила напомнить мальчишкам о своем существовании:
– Ну вы еще подеритесь, выясняя, чьи старики круче! Между прочим, это с вашей стороны, мягко говоря, свинство. А мне что же, по вашей логике, повеситься на первом же суку? Папа – музыкант, мама – парикмахерша. Ну и что? Они, между прочим, очень даже хорошие люди!
Генка с Валериком на мгновение притихли, осознав всю некорректность разговора, но Горожанинов быстро нашелся:
– Тебе-то в армию не идти, так что ты запросто и с папашей-музыкантом проживешь. Это над нами дамоклов меч висит в виде всеобщей воинской повинности, потому и приходится перестраховываться на случай пролета с институтом. Ладно, проехали. Ты, Лар, сама-то куда поступать будешь?
Наевшаяся до отвала Лариска откинулась на спинку стула:
– Уф, ну ты, Геночка, спросил! Ты бы еще первокласснице вопрос задал, куда она будет поступать! Я, между прочим, только-только седьмой класс заканчиваю! Это вам с Валеркой надо думать о будущем, а мне пока еще рановато.
Валерик вступился за друга:
– Об этом-то как раз думать никогда не рано. Не в том смысле, что ты непременно уже сейчас должна выбрать институт для поступления. Тебе просто нужно прислушиваться к себе, чем тебе больше всего хотелось бы заниматься, к чему у тебя душа лежит. Вот кем бы ты вообще хотела быть? Кем ты себя видишь в будущем?
Ларочка скривилась:
– Ой, началось! Фу, зануды! Никем я не хочу быть! Я хочу всегда быть ребенком.
Дидковский посмотрел на нее с нескрываемым разочарованием:
– Лар, ну как ты можешь такое говорить? Ты ведь уже не такая маленькая, уже должна бы к чему-то стремиться…
– Дурак ты, Валерка. К чему мне еще стремиться? Мне и сейчас хорошо. Ни о чем думать не надо, ни о чем переживать, принимать важные решения. У меня и так все хорошо. А важные решения пусть принимает кто-нибудь другой. Это же так здорово, когда от тебя ничего не зависит!
