355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Туринская » Спроси у зеркала » Текст книги (страница 10)
Спроси у зеркала
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:04

Текст книги "Спроси у зеркала"


Автор книги: Татьяна Туринская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 11

Дидковский-младший не особенно задумывался о своей жизни. Запланировав ее раз и навсегда несколько лет назад, при помощи бесконечно мудрой мамочки разложив по полочкам все свои чувства и желания, жил себе спокойно, ни о чем особо не заботясь. А о чем, собственно, ему было заботиться? Сыт, умыт, прилично одет. Имеет вполне неплохую работу с приличной зарплатой, ездит, слава Богу, не на маршрутках – что еще человеку нужно для достойной жизни? Женщину? Так ведь 'их есть у меня'! Пусть не так много, как хотелось бы, но ведь вполне достаточно, не голодает. Пусть всего две, но с этими двумя Валерик себя чувствовал очень комфортно.

Одна у него была для души, как мечта о чем-то прекрасном и вполне достижимом. Ларочка – очаровательный ребенок, не девушка, не женщина – мечта в чистом виде, абсолютное совершенство. Если раньше Валерик страдал, не имея возможности прикоснуться к ней, как к женщине, то теперь, повзрослев, смотрел на нее спокойно, без дрожи и трепета в членах. Не верил – знал наверняка, что пройдет еще какое-то время, и Ларочка станет его законной супругой, надо только подождать. Время теперь работало на него: с каждым днем Ларочка расцветала, становилась все краше, все прекрасней. А вот когда она достигнет максимума цветения… Как раз тогда Валерик добьется некоторого успеха в карьере и женитьба станет еще одним кирпичиком, еще одним камешком в его жизненной дороге. А пока…

А пока пусть себе Ларочка спокойно взрослеет, Дидковский не собирается ей мешать. Ему и без Ларочки есть, чем себя занять. Вернее, кем. У него есть вторая Ларочка, так сказать, 'дубль'. И вот с этой, со второй, он вовсе не обязан церемониться, носиться, как с богинькой, искать для нее пьедестал повыше. Эта и без пьедестала обойдется. Пусть не так хороша, как Ларочка номер один, пусть даже вообще не хороша. Может, кто бы другой и разглядел в Кристине что-нибудь приятное – в принципе, Валерка отдавал себе отчет, что на самом-то деле она вовсе и не уродина. Даже дурнушкой ее назвать можно только с очень большой натяжкой. Просто… Просто при первой с нею встрече юный Валерик, помимо воли сравнив Кристину с недостижимой своею мечтой, содрогнулся не столько от ее некрасивости, сколько, пожалуй, от непохожести на Ларочку. Потому что хотел, жаждал, вожделел тогда только одну девочку во вселенной, только одну, только Ларочку Лутовинину и никого более. А тут… В первое мгновение почувствовал дикое разочарование, ощущение обманутости любимой мамочкой едва ли не поглотило с концами. Еще, кажется, мгновение, и ушел бы разочарованный Валерик восвояси с одной мыслью: 'и как же она могла подумать, что у меня получится вот с этой?..'

И как раз в это мгновение 'эта', словно испугавшись, что потеряет клиента, повернулась спиной, приглашая войти… И неожиданно для самого Валерика все получилось само собою. И если первое время Кристина дико раздражала его своею не столько некрасивостью, сколько опять же непохожестью на Ларочку, то довольно скоро он к этому привык. Больше того, ему даже понравилось. Вернее, он находил весьма забавным и даже пикантным то, насколько Ларочка и Кристина разные спереди, благодаря чему в нем сразу возникло ощущение превосходства над Кристиной. Хотя по логике вещей, он, в ту пору совсем еще мальчишка, к тому же прекрасно осознающий собственное внешнее уродство, должен был бы трепетать перед взрослой барышней, от которой, в принципе, зависело немало. В то же время дикое сходство дам 'со спины' приводило его даже не в восторг, а буквально в раж. И если первые несколько дней Валерик еще чувствовал некоторый трепет, наблюдая перед собою точную копию Ларочки, то уже недели через две его чувства претерпели резкую метаморфозу.

При общении с реальной Ларочкой Дидковский умело сдерживал свои чувства и эмоции, изо всех сил стараясь держать себя в рамках друга. Зато вечером, наедине с Ларочкой-дубль, он позволял себе отыграться по полной программе за вынужденную скромность несколько часов назад. И он уже не особенно старался понять, кого в данную минуту наказывает: Кристину ли за непохожесть на Ларочку, за некрасивость, и вообще за все на свете, или же Ларочку за непокорность и непонятливость, за так раздражающую его независимость и самодостаточность. И самое главное – за недоступность. Да-да, именно за недоступность Ларочки он больше всего и наказывал Кристину! И в то же время наказывал ее за доступность, за покладистость, за безоговорочное, мгновенное исполнение его не всегда приличных желаний, каких никогда и ни при каком условии не исполнила бы Ларочка. Она бы, пожалуй, даже не позволила ему их высказать. Или нет, вероятнее всего, он сам себе никогда не позволил бы выразить подобные желания Ларочке. Кристина же, кажется, даже не смущалась, услышав от него очередной недвусмысленный приказ. И даже, кажется, получала от этого удовольствие. И за это Дидковский наказывал ее, тоже не умея скрыть удовольствия. За то, что совершенно спокойно, безо всяких там 'но', без условий, без разрешения, без малейшего смущения, даже, можно сказать, без особого желания может проделывать с нею такие 'па', что другим парням и не снились! И уж тем более они не снились Ларочке. Наказывал за то, что проделывать эти 'па' ему хотелось как раз с Ларочкой, а никак не с Кристиной. За то, что вынужден был довольствоваться суррогатом, дешевой подделкой вместо оригинала. И виновата в этом была не Кристина, его жалкий суррогат, а Ларочка, только Ларочка Лутовинина! И Дидковский уже совершенно не сомневался, что наказывает вовсе не Кристину за Ларочкины грехи, а саму Ларочку Лутовинину, непослушную, бесчувственную и непокорную. И от всего этого винегрета не столько мыслей, сколько чувств, Дидковский буквально входил в раж, ощущая себя как минимум строгим воспитателем или даже надзирателем, а как максимум – и вовсе вершителем судеб.

Но и этот этап в отношениях Дидковского и Кристины остался в прошлом. Нынче Валера редко позволял себе мстить или особо измываться над Ларочкой-дубль. Может, попросту привык к своему суррогату, может, понял, что мстить ему, в сущности, не за что. И некому. И очень хорошо, что Ларочка достанется ему чистой и безгрешной. Как хорошо и то, что он ей достанется пусть не совсем чистым, но не слишком и запачкавшимся, зато вполне опытным и созревшим мужчиной. И уж теперь-то она в нем точно не разочаруется! Он теперь – о-го-го, он теперь… да от него теперь любая запищит, не только неопытная Ларочка!

В общем, жил себе Дидковский, не тужил, никуда не спешил, будучи абсолютно уверенным в том, что Ларочка его в любом случае дождется, сколько бы времени ему ни понадобилось. А чего ему было спешить, куда? И зачем, если и так все хорошо, просто отлично! Ларочка – вот она, рядышком, чистенькая-благородненькая, красивенькая и возвышенная – богинька, да и только! Когда же просто так любоваться ею было уже совсем невмоготу, Валерик попросту сворачивал беседу и ехал к Кристине – очень простое и даже приятное решение проблемы. Вот в отпуске было намного сложнее, там Кристины под рукою не было, а потому приходилось выкручиваться старым, как мир, юношеским способом, спрятавшись от всего мира в ванной комнате или же под одеялом. Не особо приятно, но в принципе терпимо, если знаешь, что заниматься самоудовлетворением придется не более трех недель.

И жил Валерик в свое удовольствие, смешав все чувства в кучу, но в то же время совершенно не задумываясь, как долго может продолжаться его двойная жизнь. Как вдруг вихрем, ураганом, бешеным цунами ворвался в его жизнь лучший друг Генка Горожанинов. Вернулся из своих америк, вторгся, не спросясь, перевернув всю Валеркину жизнь вверх тормашками, одним ударом отправив все его привычки, весь его устоявшийся, размеренный жизненный ритм, все его ценности и мечты, планы и устремления в нокаут, в прошлое.

– Валерик, выручай!

Не прошло и двух недель, как Дидковские-старшие покинули квартирку на Строгинском бульваре, Валерка, можно сказать, еще не успел толком привыкнуть к собственной самостоятельности, как в его дом ворвался Горожанинов.

Дидковский и на нейтральной территории вряд ли сумел бы сдержаться, не продемонстрировать бывшему другу всей неприязни, если не сказать ненависти. Тут же бывший друг посмел явиться непосредственно в его теперь уже личную квартиру! Да еще и застал, можно сказать, в самый последний момент, когда Валера уже готов был совершить свой ежевечерний моцион: пешая прогулка до известного дома на Таллиннской, там… цикл упражнений для поддержания тела и духа в тонусе, и обратно неспешным шагом тем же маршрутом. И как раз в тот момент, когда Дидковский напоследок смотрелся в висящее в прихожей зеркало, и раздался тревожный звонок в дверь.

– Что за пожар? – едва скрывая раздражение, спросил Валера.

Генка, не испрашивая у хозяина позволения, прошел в комнату и с ходу плюхнулся в кресло. Дидковскому не оставалось ничего иного, как, засунув злость и ненависть подальше с глаз людских, последовать за непрошенным и совсем нежеланным гостем.

– Пожар, Валерик, это ты точно заметил – пожар! – воскликнул перевозбужденный Горожанинов. – Дружбан, выручай! Больше не к кому с такой просьбой обратиться. Только ты поймешь, только ты не откажешь!

Дидковский чувствовал, что раздражение скрывает из последних сил, что еще чуть-чуть, еще мгновение, и истинные его чувства вырвутся на волю, и тогда…

– Короче, Склифосовский. Ты застал меня буквально на пороге. Что надо?

Спросил, и сам почувствовал, что уже, пожалуй, переступил за грань – так не разговаривают с друзьями, так общаются с врагами. Вынужденно общаются, когда война еще не объявлена, но хотя бы одна сторона уже перестала считать мирный договор действующим. Горожанинов же, кажется, не заметил явной прохлады в голосе друга.

– Валерик, войди в положение! Квартирка нужна хотя бы на пару часиков! Ты ж все равно уходишь! Так ты иди себе спокойненько по делам, а мы тут с Лориком посидим, 'поокаем'. А?

Дидковский от неожиданности аж забыл, как дышать. И почему-то нестерпимо захотелось врезать гостю по самое некуда. И за 'поокаем', и за 'Лорика'. Хотелось крикнуть этому гаду, что никакая она не Лорик, она Ларочка, она только Ларочка! И 'окать' с нею никому нельзя! 'Окать' с нею будет только сам Дидковский, да и то не ранее, чем присвоит ей собственную фамилию! А этот… Хам, быдло, сволочь!..

Невероятным, просто таки нечеловеческим усилием воли Дидковский заставил себя ответить хоть и прохладно, но, по крайней мере, не особо враждебно или хотя бы цензурно:

– Я тебя правильно понял? Ты решил из моей квартиры устроить блат-хату?

Генка поморщился:

– Ну зачем так грубо, Лерик? 'Блат-хата'! Просто… Ну, ты же сам все понимаешь. Мы вместе уже два месяца, а все еще не… Ну, в общем, так и болтаемся по улицам до сих пор, как мальчик с девочкой…

По Валеркиному желудку горячим озером разлилась радость. Значит, они все еще… Значит, мама, как всегда, была права – Ларочка не такая! И в то же время раздражение и даже ненависть уже едва умещались внутри, так и норовили фонтаном, диким безудержным фейерверком, безобразным гейзером вырваться наружу. 'Лорики', 'Лерики' – что за панибратство, что за фамильярность?! 'Поокать' ему, видите ли, захотелось! Да еще и с Ларочкой, да еще и в Валеркином доме! А не пошел бы ты!.. Сукин сын! И почему-то так захотелось сказать гадость, и не одному только Генке, но и подлой Ларочке. И пусть она пока, как высказался Горожанинов, только болтается с ним по улицам, но ведь позволяет ему не только называть себя этим дурацким именем, но и – о ужас! – думать о такой мерзости, как… И Дидковский не сдержался, спросил с плохо скрытым сарказмом:

– Да ну?! Прям вот так по улицам? Целых два месяца?! Нууу, брат. На тебя непохоже.

Горожанинов вздохнул:

– А что делать? Мои-то старики вечно дома толкутся – то один, то другой. Работают хоть и в одной клинике, зато в разные смены. Им так, видите ли, удобнее, они так меньше друг другу надоедают! А обо мне, естественно, никто не думает! И у ее стариков чехарда с расписанием. Папаша – музыкант, что с него возьмешь? Непонятно вообще, когда на работу ходит. Да и тетя Лиза тоже работает посменно, как мои. Только к ней еще и на дом клиенты приходят – вообще чистый дурдом.

Дидковский ликовал. Про себя, конечно, глубоко внутри. Ах, бедненький Геночка! Страдалец! Что ж твои старики, все из себя такие упакованные стоматологи, не озаботились половой жизнью единственного сыночка? Сняли бы квартирку, дабы великовозрастному дитяти было куда баб-с водить! А то и бабенку бы какую сняли, дабы деточке не приходилось самому об этом заботиться. То-то, Горожанкин, то-то! Вот и разрешился их извечный спор, чьи старики круче. Правду говорят: жизнь – она все по местам расставит! А то все пыжился с самого детства, все пытался доказать, что его стоматологи супер-пупер-крутые родители! То-то! Что ж ты, Геночка, до сих пор не только на маршрутках ездишь, но даже телефона мобильного не имеешь, только мечтаешь?! Хотя он, между прочим, уже давно не такая уж и роскошь! А еще из Америки приехал, называется!!!

Вслух, естественно, Дидковский все это говорить не собирался. Сказал только все с тем же сарказмом:

– Так а подъезд на что? Со Сливкой-то ты не особо страдал от отсутствия собственной жилплощади!

Горожанинов нисколько, кажется, не обиделся на столь едкое замечание. Ответил по-простецки, как старому проверенному другу:

– Ну, Валер, ты сказал! Это для Сливки подъезд самое то, что надо. А Лорик… Нет, ты что?! Лорик – это… Да нет, об этом даже речи идти не может. Это же Лорик! Нет, Валерка, тут ты в корне неправ. Лорик заслуживает наилучшего. С ней все должно быть красиво и цивилизованно, по высшему разряду: никаких подъездов, никаких подвалов, никаких машин. В общем, никакой мерзости. Честно сказать, у меня таких, как она, никогда и не было. Ни в Москве, ни в Детройте. Таких, наверное, вообще не бывает, она такая одна. И я с ней совсем другой стал. Это раньше для меня все было просто. А с ней… Прикинь, я сам себя узнавать перестал, честное слово! Сам себе поражаюсь. А больше всего поражаюсь тому, как я раньше мог ее не замечать? Ведь она всегда, с самого детства, была рядом! И куда только мои глаза смотрели, а? Совершенно ведь не замечал! Лариска и Лариска, маленький хороший парень, надежный друг. Младший брат. Но никак не девчонка, не девушка, не женщина. Просто Лариска. А теперь это мой Лорик…

Генка мечтательно улыбнулся и продолжил:

– Валер, а ты когда-нибудь замечал, какая она красивая? Хоть когда-нибудь, хоть раз думал, что она – девчонка? Иначе, как о друге, думал? Или ты такой же идиот, как и я? Такой же слепец?

Дидковский молчал. Ярость кипела в нем во всю мощь, но выхода найти не могла. Только было наметился выход наружу, как коварный Горожанинов напрочь законопатил его своим бесхитростным, казалось бы, вопросом. Он что же, и в самом деле ничего не понимает? Не видит? Не чувствует?! Ну и кто же тогда из них слепец?!! Ведь это Дидковский, а не Горожанинов, первый открыл всю Ларочкину красоту и неповторимость, Дидковский!!! И о том, что Ларочка девочка, а не младший брат, как выразился Генка, тоже помнил каждую секундочку своей жизни. Да для Валерки, откровенно говоря, кроме Ларочки Лутовининой и не существовало других девочек, ведь только ее, ее одну видел даже с закрытыми глазами, одну ее воспринимал женщиной. Ей было-то всего-навсего одиннадцать лет, а Дидковский уже тогда видел в ней Женщину, именно ту, единственную и неповторимую, ту, которая с большой буквы. И до сих пор не сомневается в своей правоте. А этот остолоп, красавчик и любимец публики, полагает, что Ларочка – это его открытие?! Ему, видите ли, мало того, что Валерик позволяет ему уже два месяца 'прогуливать' Ларочку по улицам, ему теперь захотелось большего! Хотеть-то он, видите ли, умеет, хотеть он уже научился, а вот предоставить Ларочке тот уровень, к которому она привыкла благодаря многолетним стараниям семьи Дидковских – этого он не умеет, это ему слабо, это ему 'Валерик, помоги!'!!!

– Я, Гена, может и не настолько красив, как ты, может, и совсем некрасив. Да только это еще недостаточное основание для того, чтобы считать меня идиотом и слепцом. Так что говори только за себя. А я в отличие от тебя с самого детства видел в Ларочке именно девчонку. И никогда не воспринимал ее ни хорошим парнем, ни младшим братом!

Дидковский уже плохо соображал, что говорит, что происходит. Сказал – и осекся. Да уж, здорово получится, если Генка догадается о его истинных чувствах к Ларочке! И чего это он, собственно, разоткровенничался перед этой сволочью?!

– Если уж на то пошло, – попытался выкрутиться он. – То она для меня всегда была младшей сестренкой, а не братом, как для тебя. Она же вот в этом самом доме, можно сказать, дневала и ночевала! Ну, насчет ночевок я, пожалуй, несколько утрирую, но тем не менее этот дом для нее не менее родной, чем родительский. А ты сейчас хочешь все опошлить, превратить ее второй родной дом в публичный. В рассадник зла, в Дом Мерзости и Похоти. Но между прочим, это мой дом! И он должен оставаться домом как для меня, так и для Ларочки. Я не хочу ложиться в постель и думать, что часом ранее здесь кто-то кувыркался, пусть и на других простынях. Я не хочу случайно обнаружить следы твоей деятельности в виде резиновых изделий в ванне или хотя бы в мусорном ведре. Это мой дом, а не общежитие второго таксопарка!!! И для Ларочки этот дом должен остаться именно домом! Тем домом, в который она может прийти в любую минуту, в самый трудный час и получить здесь реальную помощь. А то, что ты, здоровый дурак, научился хотеть баб, да никак не научишься обслуживать свои желания в материальном плане – это, прости, твои личные проблемы. Не я ли тебе говорил, что поступать нужно на финансы, поближе к деньгам, пусть и чужим, а не в твой дурацкий автодорожный? Работал бы сейчас в банке, имел бы себе неплохую зарплату и еще лучшие перспективы. А я, извини, не могу и даже не имею ни малейшего желания заботиться о твоей половой жизни. И как вообще в твою бестолковую голову могла прийти такая чудовищная мысль? Это же надо – превратить мой дом, дом, в котором Ларочка провела большую половину жизни – в блат-хату, в публичный дом!!!

Горожанинов как-то странно крякнул и поднялся из кресла. Подошел к Валерке, протянул руку:

– Прости, брат, не подумал. Жаль. Но наверное ты прав. Да и вряд ли Лорику эта идея пришлась бы по душе, как же я сразу не понял. Она ведь тут даже не сможет расслабиться. Извини, Лерик, я не хотел тебя обидеть. Ну ладно, я пошел. Ты ведь куда-то собирался, я тебя, наверное, задерживаю?

И уже в дверях оглянулся, улыбнулся виновато:

– Наверное, ты всегда и во всем прав. Наверное, и мне стоило идти на финансы, поближе к чужим деньгам, как ты выражаешься. Но не мое это, не мое. Мне железяки ближе, схемы, чертежи… Не так выгодно, скорее, даже совсем невыгодно. Зато интересно.

И, не дожидаясь ответной реплики, покинул негостеприимный нынче дом.


Глава 12

Прошло еще совсем немного времени, а Новый Год уже настойчиво стучался в двери. Совершенно по-праздничному кружились снежные хороводы за окнами, торжественно плавая в ярких лучах фонарей, словно в парке на аттракционе 'Лодочка' – туда-сюда, туда-сюда. О приближающемся празднестве настойчиво напоминало красочное оформление каждого уважающего себя магазина, да что там магазина – бери выше, самой Москвы! Город сиял торжественной иллюминацией, у каждого дерева, на каждом перекрестке, буквально на каждом столбе висело этакое завуалированное: 'А ты подготовился к Новому Году?! Не забывай, праздник стучится в двери, и встретить его нужно так, чтобы не было мучительно больно!..'

И вот в этот момент все чаще Валеркину голову стали посещать нехорошие мысли. Ну ладно, до сих пор все обходилось, благо что как у Генки, так и у Ларочки родители крайне редко оставляют квартиры без присмотра. Пусть не от особой житейской мудрости, пусть сугубо по стечению обстоятельств. До сих пор эти обстоятельства складывались в пользу Дидковского, но Новый Год… Празднование ночного праздника очень даже чревато своими последствиями. Как бы влюбленные не натворили каких-нибудь безобразий. Нет, тут полагаться на случай не стоит, тут надо самому все предусмотреть. Да при этом еще желательно в глазах Ларочки остаться джентльменом. Да и в Генкиных глазах хорошо бы остаться другом. Хоть и хочется иной раз показать ему свое истинное лицо, а, как ни крути, гораздо больше пользы в позиции не врага, но друга. И Дидковский принял решение.

Хоть и не звонил Горожанинову, кажется, целую вечность, а номер телефона, можно сказать, до сих пор от зубов отскакивал.

– Ген, не зайдешь ко мне? Сто лет не виделись. А у меня, между прочим, кое-какое предложение имеется.

Путь с восьмого этажа до третьего много времени не занял, и уже через десять минут Гена сидел в кресле в квартире Дидковского и потягивал пиво из банки.

– Эх, Валерик, хорошо живешь! В двадцать два года – машина, собственная трехкомнатная квартира. Живи – не хочу! Небось, от бабья нынче отбою нет, а? Они на материальное благосостояние падкие, заразы!

Дидковский едва не поперхнулся пивом. Нет, ну надо же, гад какой! То есть получается, что его можно любить сугубо за материальные блага?! Ах ты сволочь!!! Однако ответил почти спокойно:

– Я, Гена, на что попало не ведусь. И вот такие, падкие на материальное благосостояние, меня крайне мало интересуют.

Горожанинов хихикнул:

– Так ты, Лерик, что, до сих пор того, в девственниках маешься?

Хозяин брезгливо скривился. Вот ему для полного счастья только и не хватало обсуждений своей личной жизни в тесной мужской компании!

– Ну зачем же передергивать, Гена? В отличие от тебя я веду регулярную половую жизнь. Да вот только сюда я никого не вожу – потому что, Геша, это мой дом, а не блат-хата, не малинник, не рассадник и не дом терпимости. В этом доме, Гена, я отдыхаю душой и телом, а потому здесь должно быть чисто и уютно во всех без исключения смыслах. И в этот дом, Гена, я приведу только жену. А для более низких целей у меня имеется специальная точка. Впрочем, тебе этого знать не положено. Каждый устраивается в этой жизни, как умеет. Я устроился довольно неплохо, это ты правильно заметил.

– Да уж, да уж, – грустно ответил Горожанинов. – Родился ты у кого надо, это точно. Остается только завидовать белой завистью.

– Завидовать? – горько усмехнулся Валера. – Так ты уж завидуй всему, так сказать, в комплексе. Между прочим, мне эти материальные блага на голову свалились тоже в комплексе, так сказать, полный боевой комплект. С внешностью моей. Потому как старики мои, извини, таких красавцев, как ты, рожать пока не научились. Вот судьба и уравновешивает шансы каждого на выживание. Ты вот красавец, а стало быть, можешь выжить благодаря сугубо неземной своей красоте. Вот и крутись, выживай. А я видишь, какой уродился? Попробуй-ка без дополнительных данных выжить в этом жестоком мире. Вот нас с тобой жизнь и уравновешивает своими хитрыми законами. А то, согласись, несправедливо было бы: одним и внешность, и здоровье, и кучу разнообразных благ, в том числе материальных, а другим – одно сплошное уродство и нищету. Вот ты мне откровенно скажи: будь у тебя возможность выбирать, что бы ты выбрал? Вот честно, положа руку на сердце. Ты бы предпочел свое нынешнее положение, пусть и без лишней копейки в кармане, зато вот таким, признанным красавчиком, на которого девки всю жизнь оглядываются? Или же рискнул бы расстаться с неземной своей красотой взамен всему остальному? Вот тебе все мои материальные блага, но они продаются только вместе с моей же внешностью. Так как, Гена, берешь товарчик?

Горожанинов виновато улыбнулся:

– Не, я уж как-нибудь в собственной шкурке останусь. Извини, Лерик, я ведь даже не подозревал, как ты страдаешь.

Дидковский скривился. Еще не хватало, чтобы какой-то там Горожанинов его жалел!

– Страдаю? Это я-то страдаю?! Да дай тебе Бог жить так же, как я! Нет, Гена, я не страдаю. Вот раньше, в детстве – да, было дело. Вот уж настрадался на всю оставшуюся… А теперь – нормально. Вот видишь, даже ты мне завидуешь, стало быть – пришло, наконец, мое время! А красота… Что красота, Гена? Так, пустой звук. Не вечна она, твоя красота. Пройдет немножко времени, и от красоты твоей останутся жалкие воспоминания. А я, Гена, жил, живу и буду жить. И, заметь, довольно неплохо. Мягко говоря. А некрасивость моя… Ты, Гена, меня напрасно жалеешь. К моей некрасивости так же легко привыкнуть, как к твоей красоте. И уж поверь мне – сам я теперь от нее нисколько не страдаю. Зато всем остальным ну о-очень доволен, о-очень!!! Так что еще неизвестно, кому из нас повезло больше. Потому что я аж никак не желал бы поменяться с тобой местами. И я не красна девица, чтобы любить меня сугубо за неземную красоту. Я предпочитаю, чтобы меня любили за то, что я из себя представляю. Я, Гена, хочу, чтобы бабы стонали и плакали не от моей симпатичной мордашки, а от моих умелых рук, и не только рук. Знаешь ли, дружочек, насколько дороже ценится женский писк при моей-то скромной внешности?! Потому что уж я-то точно знаю, что пищит она сугубо от удовольствия, от физического и морального удовольствия, а не от исполнения дурацкой своей мечты о принце неземной красоты на белой лошади с бархатной попоной. От твоей красоты, Геша, никогда ни одна баба так не запищит, уж поверь мне!!! И пусть я не ловлю восхищенных взглядов на улице и в транспорте – мне теперь это и даром не надо! Это когда-то я от этого страдал, особенно, если рядом со мной вышагивал Геночка Горожанинов, самый красивый мальчик Строгинского бульвара. А теперь не страдаю. И не потому, что теперь я и городской транспорт – понятия несовместимые. А потому что гораздо дороже восхищенных взглядов ощущение власти над женщиной. Физической, настоящей власти. Животной, если хочешь. Красота этой власти никогда и никому не давала. И не даст. Потому что это ощущение может подарить только настоящая мужская сила. А она, как ты, надеюсь, догадываешься, от внешней красоты ни в малейшей степени не зависит.

Дидковский говорил, и сам верил в то, что говорит. Он даже чувствовал, как расправляются его плечи, как наливается силой и стальной мускулатурой его безобразно хилое тело, как впервые в жизни самоуверенность загоняет старые комплексы в самый дальний уголок сознания. Эх, видела бы его сейчас Ларочка! Разве смогла бы она усомниться в том, что именно Валерик Дидковский самой природой предназначен ей в законные половины?! Ах, как жаль, что всю эту трель соловьиную слышит только старый, почти уже бывший друг Генка Горожанинов. А перед Генкой стоит ли метать бисер? Перед этой серой личностью, кроме внешнего лоска не обладающей ни единой приятной, а главное, полезной черточкой? Перед этой скотиной, вернувшейся из своих америк и нарушившей тем самым плавное, такое спокойное и приятное течение Валеркиной жизни. Только было скривился Дидковский, только было нарисовалась на его некрасивом лице пренебрежительно-снисходительная улыбка, как вдруг в мозгу резко отпечаталась мысль, не позволив выдать почти уже бывшему другу истинные свои чувства: стоит, еще как стоит!!! Потому что еще рано, еще не пришло Валеркино время. Время, когда он в открытую сможет взирать на Горожанинова, как на поверженного врага. Когда он сможет, рисуясь перед Ларочкой, придавить эту серую личность штиблетой из лакированной крокодиловой кожи ценою четыреста баксов за штуку. Не пришло. Пока что еще Ларочка, глупое создание, пляшет под дудочку этой серой личности. Пока еще жива угроза потерять ее. И уверенность в том, что она непременно пожалеет о своем неразумном выборе, не слишком грела несчастное Валеркино сердце: конечно, она пожалеет, да легче ли от этого будет обманутому в собственных надеждах Дидковскому? Нет, не пришло еще его время, не пришло. Но оно обязательно придет, в этом Дидковский совершенно не сомневался. И вот тогда… Тогда – берегись, Горожанинов, ты очень многое узнаешь о себе такого, о чем даже не догадывался! А пока… Что ж, пока можешь заблуждаться по полной программе.

И Дидковский произнес примирительно:

– Впрочем, давай оставим этот беспредметный разговор. Кому из нас больше повезло в жизни – это очень спорный вопрос. Везение, счастье – это вообще очень тонкая материя, и на нее так просто не порассуждаешь. Везение – оно ведь и отвернуться может, правда? Да и рано подводить черту, когда вся жизнь еще впереди. Это сегодня я на коне, на той самой белой лошадке с бархатной попоной, а ты – прости, Гена, в полной заднице. А завтра ведь может случиться и наоборот – тьфу, тьфу, тьфу…

Валера суеверно сплюнул через левое плечо и беззлобно улыбнулся. И улыбка-то у него вышла почти искренняя, дружеская. Да вот как-то не очень ей удалось растопить обиженное Генкино эго. Да уж, нелегко вот так сидеть в кресле человека, которого ты еще пятнадцать минут назад искренне считал своим лучшим другом, и выслушивать гадости в свой адрес. Может, 'гадости' – это не совсем подходящее слово, гадостей-то по большому счету Валерка вроде и не говорил, но как-то из всей его торжественной речи выходило, что он, Дидковский – пуп земли, а Горожанинов – дерьмо собачье, ничего не имеющее, ничего не умеющее и вообще ничего из себя не представляющее. Вроде и не ссорились еще, а Гена почему-то чувствовал себя размазанным по стенке. Неприятное чувство, надо признать. Очень неприятное!

– Знаешь, Валер, если я живу с родителями и не работаю в банке – это ведь еще далеко не задница. Я молод, здоров, красив – это ты верное подметил – так что плакаться мне вроде не из-за чего, у меня все прекрасно, Валера. Меня любит самая замечательная девушка на свете, и я ее люблю безумно – за что же меня жалеть, Лерик? За то, что я не имею, как ты выразился, специальной точки, где мы с ней могли бы остаться вдвоем?! Но мне с ней хорошо и без такой точки. Ты, Валера, вообще можешь представить, что нам может быть хорошо и без этой твоей специальной точки?! Ты хоть представляешь, какой это кайф – бродить по улицам с любимой девушкой и, не замечая мороза, любоваться каждой снежинкой, каждым деревцом, покрытым снегом? Ты вообще когда-нибудь замечал, что заснеженное дерево перестает быть похожим на дерево, что оно становится как будто живым существом из иного, волшебного мира? Заколдованным принцем или наоборот принцессой. Да нет, куда тебе! Ты, наверное, и слов-то таких не знаешь. Может, и знаешь, да только слова эти явно не из твоего лексикона. У тебя все больше дебеты-кредиты на уме, чужие бабки да крохи от этих бабок, которые рано или поздно станут твоими. У тебя ж, Валера, не голова, а калькулятор! Ты ведь способен только на то, чтобы подсчитывать материальные блага и всевозможные выгоды, вытекающие из этих благ! И еще, Валера, ты очень правильно заметил: еще не время подводить черту, все еще только начинается. И завтра действительно все может случиться наоборот.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю