Текст книги "Спроси у зеркала"

Автор книги: Татьяна Туринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

Выпускной год тянулся до неприличия долго и нудно, а потом как-то вдруг, совершенно неожиданно закончился чередой экзаменов и, ко всеобщему удовольствию, выпускным балом. Лариса была поистине великолепна в длинном узком платье цвета шампанского, с замысловато уложенными любящей мамочкой волосами. К семнадцати годам она, наконец, перестала быть угловатым подростком. Как и предсказывала Изольда Ильинична, Ларочка буквально расцвела, превратившись в писаную красавицу: яркая, эффектная девушка-конфетка с бархатистой матовой кожей и томным взглядом блестящих каре-зеленых глаз и скромной милой улыбкой.

Сливка тоже изменилась, повзрослела. Проблемы с кожей остались в прошлом, и нынче ей не приходилось много времени проводить перед зеркалом, чтобы скрыть многочисленные дефекты. Однако появилась у Юльки новая проблема в виде неизвестно откуда взявшегося лишнего веса. Нет, полной или даже уменьшительно-ласкательной 'пышечкой' ее назвать вроде язык и не поворачивался, но вместе с тем и хрупкой девушкой Сливка не была. Вся она стала такая крепенькая, налитая – кровь с молоком, сельская девка-молодуха. Нельзя сказать, что ее это портило – отнюдь. Сливка выглядела очень даже соблазнительно и аппетитно, однако вряд ли осознавала это, начитавшись-насмотревшись журналов и фильмов с худющими топ-моделями и соответствующими восхваляющими комментариями. Изводила себя бесчисленными диетами и бесилась, в очередной раз обнаружив на весах все ту же совершенно, на ее взгляд, жуткую цифру – шестьдесят семь килограммов. И это при ее-то росте сто шестьдесят сантиметров!

Повеселились, погуляли до утра, и вмиг выросли. Все, школа позади, впереди – взрослая жизнь со множеством дорог, пойди-ка выбери свою, да не ошибись в выборе! Однако выбор был сделан еще несколько месяцев назад, и каждый направил свои стопы в избранном направлении. Сливка, как и планировала, кинулась в МГУ, но там и без нее народу хватало, да еще и все сплошь обладатели золотых медалей или, как минимум, шикарных аттестатов с парой-тройкой четверок по физкультуре, пению да рисованию. Сметанникова же, как ни старалась весь выпускной год, а таких успехов не добилась. Единственное ее достижение – одна тройка по химии, да и то потому, что исправить ее не было уже никакой возможности, ведь за прошедшие несколько лет Юлька ее запустила просто до безобразия, а разобраться в органической химии, не имея ни малейшего понятия о неогранической – утопия. По остальным же предметам Сливке удалось выйти в твердые хорошисты. По истории и биологии и вовсе в аттестате красовались пятерки. Однако для супер-пупер популярного, всем миром признанного МГУ этого оказалось маловато. А потому пришлось Сметанниковой довольствоваться тем же юридическим факультетом, но куда менее престижного заведения – Политехнического Университета. Какое отношение юриспруденция имеет к технике – вопрос, конечно, интересный. Просто модные, востребованные временем факультеты теперь открывались в любом уважающем себя учебном заведении, вот и вся разгадка. Ну что ж, Политех – так Политех, главное выйти из его стен все тем же дипломированным юристом.

Лутовинина же, не мудрствуя лукаво, подала свои не блещущие четверками-пятерками документы в скромный и незаметный Московский областной пединститут им. Крупской, что на улице Радио, на факультет филологии. Пусть не особо модно и совсем непрестижно, зато надежно, дешево и практично. Главное, все равно ведь высшее образование, а остальное мелочи жизни. Правда, и в пединституте к ее дикому изумлению образовался конкурс – не одна Лариска оказалась такой хитрой охотницей за дипломом о высшем гуманитарном образовании. Довелось попотеть на экзаменах, однако первого сентября Ларочка Лутовинина с гордостью осознала себя студенткой.

С тех пор пути Сливки и Ларисы пересекались редко. Правда, они периодически сталкивались около дома или на автобусной остановке. Встретившись – с удовольствием болтали часа два, если позволяло время. Если не позволяло – без особых сожалений разбегались по своим делам. Ни друзья, ни враги – просто приятельницы, хорошие знакомые. Сливка окунулась в бурную студенческую жизнь, благо институт преимущественно мужской (вернее, женского 'населения' там было немножечко меньше половины). Ларочке же приходилось до сих пор довольствоваться обществом старого проверенного друга Валерки Дидковского, потому что в институте парней было раз-два и обчелся, да и те все больше 'ботаники'. Валеркино же расписание каким-то чудом совпало с Ларочкиным так, что он практически каждый день ждал ее у института на своем новеньком жемчужно-сером Фольксвагене, подаренном любящим папашей на двадцатилетие.

Путь их домой обычно пролегал через какое-нибудь уютное кафе с неплохой кухней, или же, как в далеком нынче детстве, обедали у Дидковских, где их всегда ждал шикарно накрытый Люсей стол. В результате до родной квартиры Лариса добиралась не ранее семи-восьми часов вечера, сытая и уставшая, когда уже не хотелось ни приключений, ни свежих впечатлений. Расслаблялась в любимом кресле перед телевизором, не догадываясь, что именно сейчас-то у Валерки и начинается самое интересное. Так же, как не догадывалась и о том, что расписание у них совпадает совсем не случайно. Не подозревала, что лень ее вселенская так же была тщательно вписана в плотное расписание предусмотрительным и расчетливым Дидковским. И в голову не приходило, что таким способом Валерка вовсе не заботится о подруге, а оберегает ее от появления в ее жизни какого-либо интереса. Потому что любой интерес, даже не связанный с представителем мужского пола, для Дидковского был крайне опасен. По его замыслу, Ларочка до самого замужества должна была просидеть в уютном кресле в четырех стенах, не зная и не ведая, что по большому счету творится в мире. И пусть в результате его 'опытов' она превратится в аморфную инфантильную барышню – что с того? Ему-то это только на руку, что может быть лучше и удобнее 'домашней' супруги?

И, на удивление, его план срабатывал безотказно. Лариса действительно стала аморфной домоседкой, вяло отмахивающейся от навязчивой матери, назойливо рекомендующей ей почаще бывать среди людей. Весь первый курс, образно говоря, так и просидела перед телевизором. До самых летних каникул, когда в очередной раз поехала в Сочи с Дидковскими, где привычно нежилась под южным теплым солнышком и ласковыми Валеркиными руками, аккуратно и трепетно втирающими в ее кожу защитный крем.

А осенью все изменилось. Изменилось резко и вдруг, неожиданно для всех участников событий. Для кого-то неожиданность оказалась приятной, для кого-то – пугающе-ужасной. Осенью в Москву вернулся Генка Горожанинов.

За два года, проведенных на чужбине, Гена повзрослел и в некотором роде возмужал. Из домашнего мальчика, почти что маменькиного сынка, он превратился в самостоятельного мужчину. Пусть еще очень молодого, но взрослого. Может быть, в Америке люди взрослеют раньше и быстрее, может быть, просто за два года Валерка, Лариса и Сливка его основательно подзабыли, но каждый из них вынужден был признать – Горожанинов изменился кардинально. И совсем не в худшую сторону.

Внешне Гена стал, наверное, еще красивее, чем был раньше. Отлично сложенный, загорелый, гладко выбритый и коротко остриженный – словно сошел с обложки глянцевого журнала. Если бы не рост, скромно именующийся 'чуть выше среднего', Горожанинова нынче смело можно было бы причислить к первым красавцам отечества. А может, это опять же была всего лишь затейливая игра памяти? Может, они просто забыли, каким Генка был раньше? А может, шарма ему добавляла уверенность в себе? Именно уверенность, ведь раньше Горожанинов был скорее самоуверенным, и самоуверенность его держалась сугубо на осознании собственной неотразимости. Теперь же от двадцатидвухлетнего Генки веяло уверенностью не в собственной красоте и неотразимости, а в силах, в своей способности изменить мир. Глядя на него теперь, хотелось немедленно предоставить ему недостающую точку опоры, дабы он прямо тут же, на глазах изумленно замершей публики, перевернул мир.

Вопреки собственным ожиданиям, Дидковский не обрадовался возвращению единственного друга. Увидев самодовольную Генкину физиономию, Валерка занервничал. Почему-то раньше он никогда особо не задумывался, что внешностью они с Генкой разительно отличаются друг от друга. Теперь же понял, что на Генкином фоне он будет выглядеть еще более уродливо, чем выглядел до сих пор. И если Ларочка Лутовинина раньше не обращала внимания на его более чем скромную внешность, то теперь, увидев его рядом с возвратившимся в родные пенаты Горожаниновым, непременно почувствует к нему отвращение. В лучшем случае. Потому что в худшем она почувствует к нему жалость, а этого Дидковский перенести бы не смог. И уж естественно присутствие рядом Горожанинова резко снижало его шансы на успех внедрения в жизнь многолетнего плана по присвоению Ларочке фамилии Дидковская.

Сонное царство на Строгинском бульваре закончилось. Сливка, только-только, казалось бы, привыкшая жить без любимого Геночки Горожанинова, словно сошла с ума. Телефон в квартире Горожаниновых трезвонил без умолку с утра до вечера – Юлька требовала к себе внимания.

Горожанинов, в свою очередь, не смог не заметить произошедших со Сливкой перемен. Если раньше он практически и не смотрел в сторону противной девчонки-липучки, разве что позволял себе периодически пользоваться ее болезненной к нему склонностью, то теперь был вынужден признать – а ведь выросла девка, ведь вся в соку! При взгляде на грудастую Юльку, образно говоря, слюнки текли, и память услужливо вытаскивала на свет смутные ощущения тепла и податливости ее тела в темном прохладном подъезде. И его собственное тело живо отзывалось на эти воспоминания. И он, пожалуй, с величайшим удовольствием восстановил бы практически утраченный статус-кво, наведавшись по старинке в ее парадное. Если бы не одно 'но'.

Увидев Ларочку, Горожанинов буквально обалдел. Его мозг категорически отказывался признать в этой неземной орхидее, в этом шедевре Творца Небесного ту незаметную подружку, привычную, как мама с папой, как Валерка Дидковский, ту полусестричку-полудруга, ту самую Лариску Лутовинину, которой так, кажется, давно носил тяжелый портфель из школы до гостеприимной квартиры Дидковских. Ту самую Лариску, что участвовала в их детских шалостях, ту, что тихонечко возилась с куклой на диване, пока они с Валеркой разглядывали книжку с фотографиями и техническими характеристиками оружия, ту, что, кажется, всегда, всю жизнь была рядом. Нет, нет, этого не может быть! Или это не та Лариска, или же Генке приходилось признать, что все двадцать два с лишним года жизни был полным идиотом и слепцом, иначе как же он мог не разглядеть эту неземную красоту, как он мог не влюбиться раньше в эту хрупкую девочку, в этот небывалый, нереально-восхитительный цветок?! Генка пропал.

Пропала и Лариса. Только теперь, в восемнадцать лет, ее сердце наконец-то проснулось. Впервые в жизни почувствовала в душе какое-то странное волнение, трепет, неуютную дрожь. Разум мутился от желания чего-то неизведанного, непознанного, запретного. Впервые в жизни Ларочка, казалось, осознала себя женщиной. Невероятного труда ей стоило при первой же встрече, когда собрались, как бывало когда-то, за большим гостеприимным столом в гостиной Дидковских, делать вид, что ничего особенного не происходит, что это никакой не незнакомец, а самый что ни на есть обыкновенный Генка Горожанинов. Тот самый Генка, друг детства, знакомый и изведанный, изученный вдоль и поперек, 'от' и 'до', как собственная ладошка. Пыталась сдержать блеск темных влажных глаз при взгляде на нежданного уже гостя, да стоит признать, что удавалось ей это не так хорошо, как бы она того хотела. По крайней мере, Сливка и Валерка Дидковский сразу насторожились. Однако ни Ларочка, ни Генка этого даже не заметили.

– Лар, покажи мне Москву. За два года, небось, расстроилась, изменилась, что и не узнать.

Эх, поспешил Горожанинов! Казалось бы – ну чего ему стоило дождаться, когда они выйдут из квартиры Дидковских и проводят Сливку до ее парадного, тогда бы себе и говорил что в голову взбредет. Нет же, высказался прямо в дверях, при и без того встревоженном Валерке, при Сливке, едва не потерявшей сознания от его откровенного наплевательства на ее чувства. Успел заметить, как блеснули Ларочкины глаза в счастливом смятении, обрадовался было, что вот-вот останется с ней наедине. Да не тут-то было…

– А правда, – обрадовался Дидковский подсказке. – Поехали гулять по ночному городу? Покатаемся по центру, а потом, может, снимем катерок на ночь, посмотрим на город с Москвы-реки. Как вам план, а?

Генка с Ларочкой недовольно притихли, однако Валерка со Сливкой так бурно восторгались предстоящим путешествием, что вопрос о прогулке был практически решен. Ларочка только сделала несмелую попытку остудить Валеркино разыгравшееся воображение:

– Ты же выпил, и как ты собираешься нас везти?

На что у Дидковского уже был припасен ответ:

– А что, такси в Москве с сегодняшнего дня отменили?

Уже через пятнадцать минут у дома на Строгинском бульваре стояла желтая машина с шашечками на дверцах. Участники предстоящей прогулки лишь успели заскочить домой да переодеться, ведь, несмотря на теплый сентябрь, ночи были уже довольно прохладными. Счастливая Ларочка выскочила из парадного, и, не умея сдержать счастливой улыбки, подошла к ожидавшей компании. Генка подивился: надо же, даже в скромненьких джинсиках и простеньком свитерке она была такая воздушная, такая соблазнительная, такая утонченная, словно богиня Елена в прозрачной до неприличия тунике.

Ларочка первой забралась в машину, в самый дальний уголок заднего сиденья. Следом туда же поближе к ней забрался Горожанинов. Сливке остался небогатый выбор – или с Генкой, или впереди, рядом с водителем. Стоит ли говорить, что она выбрала первый вариант? И Дидковскому ничего не оставалось делать, как довольствоваться, так сказать, местом гида. Они ехали по ночной Москве со сверкающими витринами, по Ленинградскому шоссе с желтыми мигающими глазами светофоров на перекрестках, Валерка не столько смотрел по сторонам, сколько комментировал вид за окном машины. При этом он сидел вполоборота к остальной компании и не сводил глаз с притихших в своем уголочке Ларочки с Генкой. Видел, как трепетно Горожанинов держит Ларочкину руку в своей, как нежно и многообещающе поглаживает ее ладошку свободной рукой, как светятся при этом в темноте ночи счастливые глаза глупой неопытной девчонки. Видел, но ничего не мог поделать. Даже скрипеть зубами и то не мог, потому что, чтобы не завыть в голос, ему приходилось постоянно молоть языком любую чушь, пришедшую в голову в эту минуту. И еще находил в себе силы при этом улыбаться, словно не происходило в это мгновение самое ужасное событие в его жизни!

А вот Сливка угрюмо молчала, не в силах выдавливать из себя улыбку в тот момент, когда ей хотелось голыми руками задушить предательницу. От обиды и ненависти слезы закипали в ее глазах, и Юлька, отвернувшись к окну, яростно вытирала их кулаком. Ох, если бы только Лариса с Генкой могли слышать ее мысли…

С того дня все переменилось в таких спокойных раньше жизнях Ларисы Лутовининой и Валерия Дидковского. Валерка уже не мог себе позволить ежедневно забирать Ларочку из института, ведь был уже не студентом, а молодым специалистом банковского дела. Валера нынче служил заместителем начальника отдела кредитов в одном из крупнейших московских банков, и ежедневно отпрашиваться с работы в два-три часа пополудни не мог себе позволить. Освобождался не раньше семи часов, когда уже невозможно было обнаружить Ларочку дома. Потому что к тому времени они с Горожаниновым обычно бродили, взявшись за руки, где-то по арбатским переулкам, или неторопливо жевали гамбургеры и картошку-фри в Макдоналдсе, запивая молочным коктейлем или приевшейся Кока-колой. А может, в эту минуту они сидели где-нибудь в зрительном зале маленького кинотеатра на окраине Москвы, непременно в последнем ряду, и целовались до одури, до умопомрачения? Валерка сходил с ума от ревности, от ненависти к единственному другу. Сходил с ума, но ничего не мог поделать, ровным счетом ничего! Он пытался вышибать клин клином, проводя все вечера и даже ночи у Кристины, пытался забыть о предательстве ближайших друзей в ее жарких объятиях. Иногда вымещал на ней злость и обиду, словно перед ним лежала не она, а подлая предательница Ларочка Лутовинина, и он мстил, мстил ночь напролет, доказывая ей, кто в доме хозяин, демонстрируя мужские свои способности, рычал и срывал зубами пеньюар из тончайшего батиста с ее хрупкого горячего тела, целовал жестоко, до боли, до синяков, утверждаясь в роли властителя женских душ и тел. В пылу похоти забывал на несколько коротких мгновений боль предательства, переставал понимать, что не над Ларочкой в данную минуту устанавливает господство, а всего лишь над Кристиной, которая и без того принадлежит ему столько лет безраздельно и безоговорочно, целиком и полностью. И, вдруг очнувшись от минутного затмения разума, не столько увидев, сколько почувствовав, осознав, что рядом с ним все та же привычная до оскомины Кристина, а Ларочка, быть может, в эту же самую секунду точно так же стонет, сладострастно и похотливо, но не в его объятиях, а под руками опытного ловеласа, вероломного предателя Генки, Дидковский заливался слезами обиды, позорно бежав в ванную, подальше от сочувствующих Кристининых глаз…

Изольда Ильинична не столько увидела, сколько почувствовала, что что-то не так. Именно почувствовала, потому что видеть сына она теперь могла крайне редко. Но даже в те редкие мгновения Валеркин затравленный взгляд говорил о многом. Тревога поселилась в материнском сердце. Воспользовавшись моментом, когда Дидковский заехал домой переодеться перед визитом к Кристине, она поставила вопрос ребром:

– Валерик, это ничего не даст.

– Что именно? – равнодушно спросил Дидковский.

– Твое молчание, твоя замкнутость. Так проблемы не решаются, таким манером их можно только загнать подальше и вырастить до неразрешимых размеров.

Валерка не ответил. Но и не ушел от разговора. Он лишь устало плюхнулся в кресло, вытянул длинные кривоватые ноги и печально опустил голову.

– Ларочка? – спросила догадливая мамаша.

Валерка снова не ответил, лишь чуть заметно качнул головой.

– Проблемы?

Вот тут Дидковский сорвался:

– Нет, мама, у меня все просто отлично! А что у меня, по-твоему, еще может быть с Ларочкой, кроме проблем?!

Изольда Ильинична мирно ответила:

– Ну, раньше-то у тебя с ней проблем не было, все ведь было нормально.

Валерка продолжал беситься:

– Это раньше! Ровно до тех пор, пока Горожанинов не вернулся из своих америк. Тогда я ей был нужен, а теперь – мордой не вышел! Теперь она нашла себе покрасивше!

– Ну, ты не спеши так кипятиться, скорее всего, это только твои подозрения. Ведь раньше, до его отъезда, между ними ничего не было? Быть может, и сейчас ничего нет, и это все только твое больное воображение? Или есть факты?

Валерка дерзко взглянул матери в глаза:

– Если тебя интересует, держал ли я свечку, то нет!

Изольда Ильинична брезгливо скривилась:

– Фу, Валерик, не хами. И вообще, это грубо. Ты прекрасно понял мой вопрос.

Дидковский попытался взять себя в руки, вздохнул поглубже, успокаивая распоясавшиеся нервы.

– Прости, мама, я действительно позволил себе лишнего. Прости. Нет, на самом деле у меня нет фактов их близости, я могу об этом только догадываться по их постоянному отсутствию дома. Я ведь ни того, ни другого не видел уже целых две недели! Ты представляешь? Две недели!!! Вот ты мне и скажи, чем они могут заниматься, если я две недели не могу застать дома ни одного из них? По-моему, нетрудно догадаться без всяких доказательств.

Изольда Ильинична присела в соседнее кресло, потрепала сына по безвольно свисающей с подлокотника руке.

– Знаешь, сынок, догадки – это всего лишь догадки. Они могут быть сколько угодно страшными и ужасными, но катастрофой они становятся только тогда, когда появляются реальные факты. Впрочем, даже это еще не катастрофа. Хотя об этом, пожалуй, рано. Насколько я знаю Ларочку, а я ее знаю, согласись, довольно неплохо, то если между ними что-то и существует, то дальше поцелуев это 'что-то' вряд ли зашло. Ларочка ведь у нас придерживается довольно консервативных взглядов – без ложной скромности, мы с тобой воспитали ее весьма недурственно, ведь так? Тогда почему ты о ней такого плохого мнения? Нет, я уверена, никакой грязи Ларочка не допустит, она у нас серьезная девушка. Ну, а поцелуи… Обидно, конечно, но это не смертельно. В конце концов, девочке уже девятнадцатый год, а у нее еще ни с кем не было таких отношений, что дело могло бы дойти до поцелуев. И вообще, должна же она к моменту вашей свадьбы хотя бы уметь целоваться, иначе ты в ней разочаруешься в первую же ночь, а на вторую побежишь к своей Кристине. Кстати, как она там?

Валерка неопределенно пожал плечом:

– Нормально, что с ней станется?

Изольда Ильинична недовольно раздула ноздри:

– Что, что? Как будто ты не знаешь, что периодически происходит с женщинами, не применяющими никакой контрацепции! Ты уверен, что она принимает таблетки? Ты уж будь любезен, сынок, не забывай ей напоминать о том, что нам ее ребенок не нужен. Наш род может продолжить только ребенок Ларочки, и никакой другой! Другого мы не только не признаем, мы даже не допустим его появления на свет! Ты говорил с ней об этом?

Дидковский недовольно поморщился:

– Ой, мам, оставь Кристину на меня. Ты ее нашла – спасибо, я тебе очень за это благодарен. А дальше я уж сам как-нибудь разберусь!

Изольда Ильинична зашипела:

– Вот как раз 'как-нибудь' и не надо! Надо 'как положено', а не 'как-нибудь'! Нам не хватало только незаконнорожденного ребенка от этой шалавы! Смотри мне, самостоятельный! А то я твою самостоятельность быстренько под корешок обкорнаю, посидишь тогда у меня на голодном пайке! Не забывай, что твоя благополучная половая жизнь полностью в моих руках. Если что, я эту шалаву из Москвы в один момент выставлю, будет в своем Житомире на панели демонстрировать навыки и умения!

– Не в Житомире, а в Воронеже, впрочем, какая разница? И не называй ее шалавой, это некрасиво и попросту бестактно. Она не шалава, она моя наложница. Ладно, мама, перестань, – примирительно произнес Валерка. – Мне и самому этот ребенок не нужен, я тысячу раз ей об этом говорил.

– Вот и скажи в тысячу первый, – не унималась Изольда Ильинична. – Так и скажи открытым текстом своей наложнице – ишь, слово-то какое выискал для обыкновенной шлюхи – так и скажи: мол, если посмеешь – вылетишь не только из квартиры, а и из Москвы. Скажи, у меня руки длинные, отовсюду достану.

Валерка возмутился:

– Мам, ну сказал же – хватит! И чего тебя так этот ребенок напугал? Ну, надумает рожать – пусть себе рожает, с нас-то взятки гладки. Я ж ее сразу предупредил, чтоб на меня не рассчитывала. Если уж ей так хочется от меня ребенка…

– Я тебе дам ребенка! И думать не смей! Забыл, как сам всю жизнь маешься? Неужели ребенку своему такого пожелаешь, пусть даже незаконнорожденному? Тебе повезло иметь мудрую мать, которая заботится обо всем на свете, не только о здоровье и удобстве печется, но и жену тебе с малолетства готовит собственными руками, и даже шалаву, то есть наложницу для любовных утех организовала в лучшем виде, дабы тебе девки отказами жизнь не испортили. А этому, представь, какая мамаша достанется? Дрянь и дешевка, почти дармовая подстилка. Ах, ах, она у него, видите ли, наложница! А я говорю – шалава и дешевка! И что ожидает ее ребенка? А если еще и девочка родится? С нашей-то внешностью и с порченными генами твоей Кристины? Что ей в жизни светит, чему ее такая мамаша научит? Разве только профессиональным навыкам, положит начало, так сказать, семейной династии?!

Дидковский притих на минутку. Да, пожалуй, мама как всегда права, он-то и не додумался с этой стороны посмотреть на проблему.

– Ладно, ма, я все понял. И хватит об этом. Обещаю – с Кристиной проблем не будет. И точка.

Изольда Ильинична удовлетворенно вздохнула:

– Ну вот и ладненько. А то я все переживаю, а поговорить с тобой на эту тему никак не получалось, все случай не подворачивался. Теперь моя душа спокойна. И вот еще что, сынок. Это уже папа хотел с тобой поговорить, да вы с ним последнее время совсем перестали пересекаться. Понимаешь, мы с папой надумали переезжать.

– Как переезжать? – Дидковский обалдело уставился на мать. – Куда переезжать?

– Понимаешь, Валерик, нашему папе ведь уже давно по статусу не положено жить в убогом Строгино. На него уже и так косятся: что это Дидковский, на себе да на семье экономит, или у него такой дурной вкус, что его и Строгино вполне устраивает? Папа ведь меня уже давно уговаривает переехать в более подходящее место, а я все до последнего отбрыкивалась, как могла – нам ведь крайне необходимо быть рядом с Ларочкой, иначе как же мы сможем ее контролировать? Разве что тянуть вслед за собой всю семейку Лутовининых. Я ничего не имею против Ларочки, ты же знаешь, но тянуть на своем горбу этих лоботрясов, не умеющих прокормить собственного ребенка? Нет уж, увольте! Однако пришел момент, когда оттягивать дальше нельзя. Мы должны переехать в более подходящую нам по статусу квартиру, куда-нибудь в центр, а может, в новые высотки в Крылатском? А может, и вовсе купить домик в Подмосковье, где-нибудь в Вешках, или в Тарасовке Там и воздух свежий, земля, река, лесок рядом. Я бы могла заняться цветоводством. Как ты думаешь?

– А как же Ларочка?

Изольда Ильинична вздохнула:

– Вот то-то и оно – а как же Ларочка? Ты ведь уже парень достаточно взрослый, не о тебе волнуюсь. Тебя-то мы уже смело можем оставить одного здесь, в этой квартире, рядом с Ларочкой. Но управишься ли ты с ней без меня? Ты целыми днями пропадаешь на работе, кто будет ее контролировать? Опять же, Горожанкин этот твой… Однако папа настаивает на срочном переезде, от этого у него зависит что-то важное на работе. Я не уверена, он мне всего лишь завуалировано намекнул, но мне кажется, что его хотят поставить председателем правления банка 'Авита'.

– 'Авита'? – Валерка восхищенно присвистнул. – Здорово! Это же не просто банк, это же сеть банков по всей России! Это же такие деньжищи!!!

– Вот то-то и оно! – подтвердила Изольда Ильинична. – Вот и представь себе: председатель правления всероссийской сети банков 'Авита' – и живет в занюханной трехкомнатной кооперашке в Строгино! Это ж стыд-позор! Потому-то папа и настаивает на немедленном переезде, дальше тянуть просто невозможно. Как ты к этому относишься?

Дидковский притих на несколько мгновений. Оно-то конечно, спокойнее душе, когда мама, такая разумная и мудрая, рядышком, когда ни один шаг Ларочки от нее не укроется. С другой стороны – полная свобода, живи не хочу! Опять же, не сильно-то мамино присутствие оградило Ларочку от притязаний Горожанинова.

– Знаешь, мам, может, так даже и лучше. Разумеется, если вы не намерены в ближайшее время продавать эту квартиру. Хоть кто-то из нас ведь должен быть рядом с Ларочкой, ты согласна? И кто знает – быть может, живи я тут один, у меня появится больше шансов на успех? Так что передай папе, что я согласен. Только ж вы учтите, что я тоже не собираюсь тут жить вечно. Когда-нибудь, когда Ларочка уже станет моей женой, нам тоже нужно будет более приличное жилье. И, кстати о птичках – что же мне все-таки делать с Ларочкой?

Изольда Ильинична явно повеселела от того, с какой легкостью Валерик позволил им с отцом переехать. А она-то ночей не спала, все переживала, как он отнесется к этой новости!

– А вот за Ларочку ты, Валерик, не переживай, с Ларочкой все будет нормально. Ну, походят они с Генкой, погуляют, повстречаются немножко – тебе-то от этого ни холодно, ни жарко. Главное, что женой она в результате все равно будет твоей, а все остальное мелочи жизни. Ты же знаешь Генку! Он же парень легкомысленный, влюбчивый. У него сегодня одна на уме, завтра другая. Сколько их у него было, а сколько еще будет? Для него Ларочка – всего лишь одна из многих. Жаль, конечно, что она этого пока не понимает, но тут уж мы с тобой ничего поделать не можем. Если мы с тобой попытаемся открыть ей на него глаза – станем врагами номер один, а мы этого не можем себе позволить. Стало быть, нам с тобой остается одно – только молча наблюдать со стороны. Вот увидишь, пройдет совсем немножко времени, и Ларочка будет плакать из-за Горожанинова этого. А ты тут как тут, ты всегда рядом. Так что нам эта ситуация даже на руку. Генка, сам того не подозревая, только поможет тебе еще лучше проявить себя в Ларочкиных глазах. Образно говоря, он собственноручно подтолкнет Ларочку в твои объятия. Очень скоро она будет считать Генку подлецом, а тебя – рыцарем, единственным настоящим мужчиной на земле.

Валерка растерялся:

– Так как же?! А если он… она с ним…

Изольда Ильинична недовольно прервала его бессвязные причитания:

– Об этом и думать не смей! Наша Ларочка не такая!