Текст книги "Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)"

Автор книги: Татьяна Толстая

Соавторы: Марина Степнова,Елена Колина,Анна Матвеева,Павел Басинский,Майя Кучерская,Евгений Водолазкин,Вениамин Смехов,Денис Драгунский,Александр Цыпкин,Валерий Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Марина Степнова

Кот Блед

Кот пришел в день, когда исчез интернет.

Появился на дороге сам собой – огромный, черный, искрящийся, и степенно прошел в дом, щекотнув горячим боком голую Катичкину ногу. Они оба посторонились, чтобы не мешать. Боже, ну и зверюга! Катичка улыбнулась – первый раз за два месяца. Нет, за три.

За три месяца, четырнадцать дней, восемь часов, сорок пять минут.

Ты считаешь минуты?! Лучше бы канистры с бензином! Или макароны!

Он пожал плечами, пошел в дом за котом, подальше от Катички, от скандала. Канистры и макароны он тоже считал – шесть двадцатилитровых канистр, двадцать четыре четырехсотграммовые пачки пасты-пенне, Катичкиной любимой. Вообще он считал всё, привычка, дурацкая, как и положено привычке, и – опять же, как и положено привычке, успокаивающая. Катичка крикнула что-то обидное, как будто швырнула грязным комком, он непроизвольно пригнулся. Она стала непривычно вспыльчивая, гневливая. Лицо темнело, натягивались скулы, она щурилась, словно выбирая, куда ударить, и неприятно было видеть и понимать, что скалится и непроизвольно скрючивает дергающиеся пальцы не Катичка даже, а кто-то другой, чужой внутри нее, не страшный, а жалкий, перепуганный и потому особенно опасный. Примат, балансирующий на спине ящерицы. Ящерица тоже не хотела умирать.

Да никто не хотел. Честно говоря, и он тоже.

Кот проинспектировал все комнаты, но вердикт оставил при себе.

Он ходил следом, пытаясь оценить дом с кошачьей точки зрения. Волгло, гулко. Пахнет пылью, влажным деревом, мышами, карамелью и яблоками – это от Катичкиных духов, утренней глазуньей с молотым перцем, дымом, домом. Пятна плесени на стенах – словно капнули чернила на промокашку. Зимой тут всегда сыро, они всё собирались заказать на «Амазоне» напольный деумидификатор, да прособирались.

Olimpia Splendid 01958, 4,5 звезд, 4645 оценок, 159,99 евро, бесплатная доставка Prime.

«Амазон» отвалился чуть ли не первый. Вообще большая логистика рухнула почти сразу, да все рухнуло почти сразу, хотя выглядело несокрушимым, незыблемым, не, не, не. А вот хлебная лавка приезжала до сих пор, раз в неделю, совершенно пустая, но ведь – приезжала, как и было обещано в объявлении о продаже, вообще каждое слово в этом объявлении оказалось правдой, а они с Катичкой хохотали, как гиены, когда читали его в первый раз. Как гиены, как угорелые, как подорванные. Как угорелые подорванные гиены.

Три комнаты, четыре лестничных площадки, три с половиной этажа. Половинка – это чердак. Один этаж – одна комната. Трешка, поставленная на попа. На предпоследней лестничной площадке – ванная, которую Катичка называла – будка. Душ, раковина, унитаз, биде – все крошечное, как для гномов. Когда, простите, срешь, коленки до ушей. Пахнет хлоркой, химозным морским бризом из баллончика, еще каким-то ядреным очистителем, но на керамике все равно – ржавые потеки и плевки. Местная вода железная, но Катичка не сдается. Она чистюля. До сих пор.

Плинтуса везде отстают, штукатурка, больная, слабая, влажная, облетает тончайшими нежными пластами, даже лепестками – почти яблоневыми. Тут не растут. Жалко. Надо было, конечно, сделать ремонт, но местные ломили непотребно дорого, а научиться самим все было недосуг. Они безрукие. Рукожопы. Фрустрированные городские невротики, как говорила Катичка. И смеялась.

Ничего, научимся, как выйдем на пенсию.

Нет, не выйдем.

На кухне кот задержался, посмотрел на холодильник. Выразительно уркнул. Ненормально большой, конечно. Чернющий, прямо непроницаемый. Яйца с кулак. Мышцы так и ходят. Глаза рыжие, круглые. Не глаза, а блюдца. Как в сказке Андерсена. Желтый томик, третий справа на нижней полке в их с Катичкой комнате. В Москве. Картинки кружевные, словно кто-то вел пером чернильную линию, не отрывая руки. Единственная уцелевшая книжка из детской библиотеки. Родители начали собирать еще до того, как он родился. Мечтали, что он будет тихим воспитанным книгочеем. Но он, честно говоря, не особо, цифры были интереснее. Мама сперва боролась, потом злилась, потом долго надеялась на внуков, хоть детям твоим пригодится, раз сам дурак, а потом обиделась, она очень умела обижаться, и всё раздарила, раздала – книжки, игрушки, даже его первого зайца, голубого, старенького, родного. Сама же потом плакала, жалела. А вот Андерсен как-то приблудился, переехав с ним примерно десять? Нет, семь, семь с половиной раз. Буквенный кочевник.

Молоко, похоже, не прокисло. Будешь молоко?

Вошла Катичка, кот уркнул повторно – уже укоризненно. Он совсем, что ли, малахольный у тебя?

Вроде того.

Катичка, прости-прости-прости, сама не знаю, что на меня нашло, звонко чмокнула его в щеку, мог бы и побриться, это, кажется, уже подумала, убрала молоко, закрыла холодильник, снова открыла, взяла доску, желтую, пластмассовую, для сыра: для сырого мяса, для рыбы, для фруктов – доски другого цвета, отделила от параллелепипеда ветчины основательную грань, бросила коту – на, жри! Сполоснула доску, вытерла, убрала на место, снова хлопнула дверцей холодильника, погладила кота по остро выставленным лопаткам. Кот тряс головой, чавкал, роняя из розовой пасти розовые куски. Жрал.

Вообще-то это была моя ветчина.

Не жадничай. Мы же всегда хотели кота.

Может, это чей-то кот.

Больше нет ничего чьего-то.

Возразить было нечего.

Катичка еще раз погладила кота. Села на стул. И некрасиво, в голос, заплакала.

* * *

Вечером они долго сидели на террасе в плетеных пластмассовых креслах. Ноябрь, а так тепло. Даже куртки не нужны. Благословенная земля. Тебе подлить? Давай. Вино тоже было благословенное, почти синее, горькое, густое. Он разлил не на ощупь, а на звук – струйка, встретившись с тонким стеклом, пропела жалобно, нежно и истаяла в тишине. Птиц больше не было. Машин тоже. Лисица, которая каждую ночь то тявкала где-то в полях, то вдруг, задыхаясь, отрывисто истерично хохотала, замолчала еще в сентябре. Хотя, может, это и не лисица была вовсе.

Это разливное, из таверны? Угу. Надо будет купить литров десять, если они не закрылись. Он кивнул. Закрылись, конечно, но думать об этом не хотелось. Катичка потянулась погладить его по щеке, но угодила в глаз, ахнула, извинилась. Ничего, ничего. Мне не больно. Он нашел ее пальцы, поцеловал. Пахло мятным мылом и немного чесноком. На ужин были его любимые куриные отбивнушки.

Как хорошо, что мы вместе.

Катичка поцеловала его руку в ответ. Кресла поскрипывали, как будто озвучивали каждое невидимое движение.

Хочешь, свечку принесу?

Нет, не надо. Уже скоро.

И действительно, минут через пять луна вспухла над горизонтом – огромная, раздувшаяся, неприятная, темно-оранжевая. Ненормальная. Они знали, что это ненадолго, надо просто не смотреть, подождать. Все, уже нормальная, маленькая, белая, висит на положенном месте. И сразу, словно кто-то подбросил снизу целую пригоршню, появились звезды. Крупные, как прыщи, сказала Катичка – и они засмеялись.

Он встал, подошел к перилам. Темнота побледнела, расползлась, спряталась в ближайшей оливковой роще, темной, будто жестяной, и стало видно далеко-далеко. Долина лежала не шевелясь. Дремала. Ни огонька. Все оттенки серого. И черного. И синего. Очень красиво. Когда они в первый раз вышли на эту террасу, Катичка всплеснула руками и ахнула.

Как мы его назовем?

Катичка чуточку растягивала гласные, как всегда после второго бокала.

Кота?

Кота.

А зачем его называть? Пусть будет просто кот.

Он не просто кот. Ты что, не понимаешь? Это утешение. Господь послал его нам в утешение.

Кота?

И не только.

Катичка была права, конечно. Господь посылал им в утешение много всего. Солнце, виноградники, холмы, сыр, вино, оливки. Теперь вот кота. Сожрав ветчину, кот ушел из дома, оставил их растерянных, осиротелых, но к вечеру вернулся, притащил птицу, очевидно, задушенную самолично, спасибо, дружище, но не надо, ладно? Не надо никого убивать! Кот бодался, крутился вокруг ног, требуя ласки и еды, и, получив искомое, облюбовал на втором этаже кресло и задрых. Остался. Они с Катичкой тихонько выкинули птицу, маленькую, взъерошенную, длинноносую, подальше в лес. Чтобы кот не обиделся. Смешно, но в доме стало спокойней. И не только в доме. Весь мир стал безопасней.

Почему ты молчишь? Я чистую правду сказала. Иначе откуда этот кот вообще взялся? Это не кот. А знак. Знак Божий.

Кать, ты пьяная просто. Давай не будем?

В бога он не верил. Никогда. Даже не пробовал – как курить. Не из вредности. Просто нелегко было представить себе сущность, способную учитывать и удовлетворять все потребности каждого индивида, учитывая, что этих самых индивидов на планете примерно восемь миллиардов. С хвостиком. На всех – котов не напасешься. Или не восемь миллиардов? Он ткнулся прогуглить, но сети не было. Нажал перезагрузить. Пока на экране крутились песочные часы, сообразил, что теперь не восемь миллиардов уже, наверно. С учетом происходящего. Может, и миллионы давно. А то и меньше. Под ложечкой закрутилась тревога – так же механически, мерно, как песочные часы.

Он сглотнул. Машинально, словно беременная, положил ладонь на солнечное сплетение, успокаивая что? Катичка бы сказала – душу. Она всегда любила эту хрень – вибрации, эманации, чудеса. Разве наша с тобой встреча – не чудо? Охренеть, какое чудо. Наехала на меня самокатом своим, чуть ногу не сломала. А если бы я не взяла в тот день самокат? Это теория вероятности, а не чудо!

Он и сам не понимал, что́ Катичка в нем нашла. Она была изящная, шустрая, коротко, как мальчишка, стриженная – то, что называется, штучка. А он тюфяк, сырой, рыжеватый, лет с двадцати пяти плешивый. Они никак не должны были быть вместе. Но поди ж ты.

Очень не хотелось умирать.

Телефон наконец перезагрузился. Никаких сетей. Вообще что-то было не так. В целом. Он еще раз осмотрел долину. Горы. Призрачный драгоценный вид. В том месте, куда уводила дорога, не висела _звезда. Ну, их звезда. Всегда висела, а сегодня нет. Вместо нее серело пятно. Небольшое.

Облако?

Он снова перезагрузил телефон.

Нет, точно – облако.

Блед, – сказала Катичка из-за спины.

Что?

Мы назовем его – кот Блед.

И Катичка не то закашлялась, не то засмеялась.

* * *

Утром он вышел на террасу, и солнце немедленно придавило его, как бетонная плита. Господи. Который щас час вообще? Он потряс телефон. В голове катались красные и черные шары. Нельзя так нажираться в сорок лет, ей-богу. Он потряс телефон еще раз – интернета так и не было. Связи тоже.

Что ж. Этого следовало ожидать. И мы ожидали.

Он из-под руки, щурясь и моргая, посмотрел туда, где вчера было пятно. Серое, небольшое. Надоедливое. Как жирный отпечаток на очках.

Туман. Никаких сомнений. Это был туман.

Чертово солнце, слезы градом.

Он потер глаза. Еще. Ну, блин.

Снизу коротко, нежно, переливчато мяукнули.

Кот Блед сидел аккуратным кувшинчиком на дорожке. Перед ним лежала крыса. Без головы. Хвост у крысы дергался. Голова – с прикушенным страдальчески языком – валялась под кустом лаврушки.

Кот еще раз пропел свою нежную трель и исчез в живой изгороди, чтобы через секунду появиться на дороге, мягкой полупетлей затянувшей их дом. Направо дорога спускалась, постепенно твердея, скучнея, асфальтовея, и километров через сорок, извертевшись вконец, приводила к людям. Налево она оставалась, сколько видно глаз, обычной грунтовкой, тоже интересничала, крутилась, вилась, пока не упиралась в далекое, едва различимое поднебесье. Там утром и вечером стояло ровное медное пламя, которое ночью сгущалось в точку, в круглогодичную рождественскую звезду, сияющую над невидимым вертепом. Жуют волы, и длится ожиданье. Откуда ты знаешь, что это вертеп? Может, просто заброшенная ферма.

Они так ни разу и не дошли туда. Не проверили. Направо ездили регулярно, привозили еду и вино, друзей и гостей, энергосберегающие лампы и бумажные полотенца (12 рулонов всего за 3,99). И едва ли не каждый вечер, каждый отпуск, сидя на террасе, давали себе слово, что вот завтра непременно пойдем и разведаем, что там такое светится, но всякий раз отвлекались, четырнадцати дней не хватало ни на что, двадцати тоже не хватало, теперь, когда они здесь навсегда, не хватало сил.

Мы же сами купили этот дом.

Сами.

Теперь ты понимаешь – зачем?

Он не понимал, нет, все равно нет. Особенно сейчас.

* * *

Это было десять лет назад, они были молодые, глупые, тридцатилетние, даже еще не поженились, хотя уже год жили вместе, сперва короткими перебежками – то у него, то у нее, а потом и по-настоящему, в общеснятой двушке, для которой пришлось впервые слить бюджеты. И это оказалось интимнее и важнее, чем любое телесное слияние. Впрочем, в постели тоже все ладилось тогда, и не только в постели. По пятницам заказывали суши, в воскресенье ездили на бранчи, иногда даже в «Пушкин», много шопились, много путешествовали, много работали и вечерами много пили, успокаивая себя тем, что пьют только очень хорошее и очень сухое. И вообще – что бы мы все делали без вина и Голливуда?

Кино смотрели перед сном, на диване, обнявшись. Два бокала, тарелка с закусками, которую Катичка называла одним словом – колбасыр. Все чаще они выбирали не изощренные детективы, а романтические комедии, и к финалу Катичка обязательно плакала быстрыми, радостными слезами, а он говорил – боже, какая феерическая хрень! – и шел за новой бутылкой, чтобы она не видела, что он тоже плакал. Уже решено было, кому заказать обручальные кольца – чтоб не как у всех. Это было их жизненное кредо, нигде не записанное, никогда не сказанное вслух, но общее, очевидное – не как у всех. На самом деле они всегда были типичные представители. Обывательская масса.

На свадьбу оба собирались надеть джинсы и одинаковые футболки. И в свадебное путешествие поехать не после, а до. Долго выбирали – Прованс? Тоскана? Бали? – времена были сытые, лоснящиеся, глянцевые, они зарабатывали больше, чем можно и нужно, все в Москве так зарабатывали. В любую столицу мира легко было смотаться на пару недель или дней – и они мотались, поражаясь, что даже в Нью-Йорке все медленно и дешево по сравнению с Москвой.

Так куда?

Ну, я не знаю. Давай в Прованс. Камамберу поедим.

Да ну его. Были. А камамбер твой жопой воняет. Причем старой.

Баннер выплыл из угла, раскорячился на половину страницы. Катичка наклонилась, всмотрелась, щелкнула мышкой.

Вот тут не были! Смотри, прелесть какая! Давай?

А давай!

Очень маленькая страна. Очень маленькое место на самом ее краю. Зато гора здоровенная. Гостиничка горошиной лежала у ее подножия. Горошина была не фигурой речи, а концептом – все в отеле было круглое. В прямом смысле. Бетонная сфера – здание, внутри круглые номера, иллюминаторы вместо окон, круглая, бесстыже розовая кровать, круглое зеркало на потолке, круглое джакузи с видом на кругом очерченный садик, тяжелые шары гортензий на круглых клумбах, радужные мыльные пузыри в горячей воде, круглые, едва помещающиеся в ладонь бокалы, в которых шипели бусинки местного вина, чуть газированного, веселого, очень-очень молодого. От всего этого голова тоже шла кругом, они непрестанно, как от травы, смеялись, занимались любовью, спали, катались по окрестностям – как красиво! Ты только посмотри!

Действительно – очень красиво.

А давай дом тут купим!

Вроде, это Катичка сказала. Но мог и он. В любом случае – это была шутка, очень смешная. Им вообще не нужен был дом. Тем более тут. Они собирались пожениться и вписаться в московскую ипотеку. Все было просчитано минимум на сорок лет вперед.

В супермаркете они взяли вина, сыра, местных колбасок – смрадных, фантастически вкусных, по-особому спеленутых кабаньей кишкой. Еще дыню давай? Вон ту, зеленую. И виноград. Хочешь виноград? Ага. Каждая ягода размером с хорошую сливу. Все здесь было ненормально большое, сочное, непристойное. Деревья. Фрукты. Облака. Комары. Только люди были маленькие, шустрые, смуглявые, как муравейчики. Журчали на своем певучем непонятном языке, не вызывая никаких ассоциаций, и потому казались игрушечными. Заводными. Не люди, а нарочно. У них были непроницаемые, почти кошачьи мордочки, немножко злые. Нет, просто строгие. Откуда ты знаешь? Может, они наоборот – таким образом выражают свою приязнь. И вообще – френдли и хэппи. А тебе не все равно? В общем, да. Все равно. Нет, нет, не приставай. Мне с утра больно, все ободрал щетиной своей. Тащи лучше вино. Катичка скорчила ему рожицу, с размаху рухнула на круглую кровать и несколько раз сделала ангела, как в сугробе.

Он притащил, ощущая себя всемогущим Шивой, бутылку, два бокала, тарелку с нарезанной дыней, виноградную гроздь (пришлось в зубах). Катичка уже перевернулась на живот и, болтая голыми ногами, листала невзрачный журнальчик. Это что? Дом будем выбирать. Я каталог в супермаркете стащила. Слава богу, все по-английски. Смотри, четырехэтажная вилла с садом стоит меньше трешки в Бирюлево. Нам на трешку в Бирюлево и через сто лет не накопить. Поэтому давай купим виллу! Ну давай! Не жмись!

Они листали объявления, ржали, кидались виноградом, открыли вторую бутылку вина, позанимались любовью, да побрился я, клянусь, сама проверь, потом позанимались еще, оголодали, и он сбегал к холодильнику за колбасками и сыром. И еще вина прихвати, пожалуйста, милый! Он был милый, да. Счастливый. Тридцатилетний. За круглым окном все стало сперва серо-голубым, потом синим, и, наконец, стемнело полностью. Вместо ночника включили кособокую застенчивую луну. У Катички на шее и на бедрах, изнутри, там, где кожа была тонкая, как молочная пенка, и всегда прохладная, все было красное, натертое, и она требовала дуть, и он дул, да ты не дуешь, а щекочешь, так нечестно!

Девять спален, шесть ванных комнат, полностью реконструированный, с видом на холмы, кондиционированная кухня, частный сад, гараж на две машины, сорок пять квадратных метров, четыреста тридцать, в часе езды от аэропорта, в пяти минутах – общественный бассейн. Будем им жопу голую с террасы показывать. Кому им? Им всем! А потом гулять по этим тыщам квадратных метров.

Они смеялись так, что не услышали шагов судьбы. Кто первым заметил это объявление? Для ищущих романтического уединения! Читай – для круглых идиотов. Отдельно стоящий старый дом на вершине живописного высокого холма, к которому ведет асфальтированная дорога. Пристегните ремни, приготовьте блевательные пакетики – вам понравится на нашем серпантине. Площадь сто девять квадратных метров. Три этажа. Три жилых комнаты. Это вообще как? Про ванную ничего? Ничего. Значит, лейка на стене. Ну уж сразу лейка. Шланг могли протянуть. По живописному холму. Полностью оборудованная кухня. Терраса с ошеломляющим видом. Ошеломляет в основном количество комаров. А откуда комары? Написано – возле дома девственный лес. В лесу всегда комары. И грибы! Тоже девственные. Будем жареху делать вечерами. Ага, прям в камине! А там есть камин? Обижаешь! Вот – в доме имеется дровяной камин. Просторная мастерская. Место для машины под навесом. Частный садик. Дом полностью меблирован в винтажном стиле. То есть бабка-стайл. И мумия бабки наверняка до сих пор на чердаке. Там нет чердака. Все, без чердака не берем, без чердака – не жизнь. Что там еще? Раз в неделю приезжает хлебная лавка. Они покатились со смеху, и он, еле отдышавшись, дочитал – по соседству всего три обитаемых дома, жители которых живут напряженной духовной жизнью.

От напряженной духовной жизни они буквально взвыли. Почему-то это было уморительно смешно. Луна уже разрядилась, ее унесли, должно быть, на склад. Небо побледнело, как Катичка. Под глазами – синяки. Ты так красиво утомлена. Иди сюда. Он смог в четвертый раз, хотя уже немножко через силу. Коленки и локти саднило, как будто по наждачке проехался. Как молодой, ну. Да почему как? Вполне себе молодой.

Проснулся он после полудня. В иллюминаторе плескало, переливалось голубое, зеленое, круглое. Последняя бутылка вина была определенно лишней. Катичка спала, придавив щеку, на подушке – пятно слюны. Неожиданно некрасивая. По-настоящему родная. Он заморгал часто-часто, все задрожало, сияя, едва не перелилось через край. Завтракали в саду вчерашними объедками, упоительно вкусными, пахло гиацинтами, зеленью, землей, столик, за которым они сидели, был черный и горячий, как кофе.

Поедем? Тут километров сорок всего.

Они посмотрели друг на друга, хором радуясь тому, что думают хором, и засмеялись.

Как выяснилось, не сорок километров, а шестьдесят. Сорок – только по той самой дороге, вверх на холм. Действительно – очень живописная. Уши закладывало, рентованная малолитражка взрыкивала, дергалась, еле тянула. Лес был непривычный: курчавый, невысокий, ни одного знакомого дерева, даже запах чужой, крепкий, неразбавленный. Иногда на очередном повороте мелькала в прогалах зеленого огромная, чуть подернутая дымкой, долина, Катичка верещала восхищенно, хватала его за локоть, мешала вести.

Дом оказался больше, чем на фотке в объявлении. И лучше. Когда-то давно – розовый. Черепичная крыша заросла мхом. На пороге, упираясь плечом в косяк, стоял невысокий мужик в выгоревших шортах и смотрел, как они подъезжают. Как будто знал. Слава богу, не местный. Говорил по-английски быстро, раскатисто, иногда даже Катичка не понимала. После иняза, на секундочку. Вы американец? Зыркнул хмуро, глаза почти белые и прозрачные, как у хаски. В некотором роде – да. Дальше расспрашивать было неловко. Тощий, морщинистый, дубленый, словно скрученный весь из медной проволоки. На животе – крепкие кирпичики пресса. Он машинально втянул живот, мягкий, тестяной, непропеченный. Сколько ему? Пятьдесят? Шестьдесят? Молодец. Хорошо выглядит.

Мужик провел их по дому – совершенно чудесному. Дверь на террасу придерживал камешек в форме сердца. На камне была нарисована забавная кошачья морда в растопыренных усах. Наверно, какой-то ребенок постарался. С террасы не хотелось уходить. Вообще из дома не хотелось.

Мужик принес им кофе в оранжевых чашках, неровных, горячих, ручных. Всегда мечтала покраситься в такой же цвет! – сказала Катичка, любуясь. Так потом и сделала, кстати. Мужик поймал ее взгляд, сказал, что чашки может оставить. Вообще все, что внутри. Дому скоро сто лет. Мебель в вашей спальне – его ровесница. Будете спать на настоящем антиквариате.

Он так и сказал – в вашей спальне.

И сколько вы хотите? В объявлении сказано – цена по запросу. Только имейте в виду – мы не олигархи. Ну и тут все ветхое, конечно. Надо вкладываться в ремонт. Катичка ковырнула пузырь краски на перилах террасы. Она считала, что умеет торговаться, поэтому они вечно покупали все втридорога.

Мужик смотрел на них в упор, чуть прищурившись, словно читал то, что написано мелким шрифтом. На щеках у него, на выбритом черепе лежала едва заметная серебристая тень. Да он седой совсем. Может, и не шестьдесят, а все семьдесят.

Двадцать тысяч евро.

Ровно столько у них было отложено на первый взнос по ипотеке.

Солнце собиралось садиться, вдали, слева, вспыхнуло медное ровное пламя.

Что это?

Узнаете. Это очень любопытное место. Оно недалеко. Минут двадцать пешком.

Они смотрели и смотрели, а свет, переливающийся, неугасимый, густой, все стоял и стоял вдали.

Еще я оставлю вам свой джип. Бесплатно. Это японец, старый, но очень надежный. Сузуки Самурай. Без него вы просто не спуститесь вниз, когда будет дождь. Или туман.

То есть в плохую погоду отсюда не выбраться?

Зато сюда не добраться чужим. Это важнее.

Катичка поставила оранжевую чашку на пластмассовый столик. Первым делом купим сюда что-нибудь изящное. Кованое. И два кресла. А вот тут я посажу цветы.

Ты помнишь, он тогда сказал – когда будет туман?

* * *

Улетали 15 августа, Катичке 1 сентября надо было в универ, к студентам, ему – в контору, пялиться в мониторы. Училка и сисадмин, очень смешно. Они стояли в очереди на паспортный контроль, Катичка скролила ленту, мелькали селфи, котики, виды, а он зевал так, что щелкало за ушами, и все цеплялся взглядом – как будто задравшимся ногтем – за соседку, подтянутую белокурую девку в красной майке. Девка озиралась, тоже зевала, то и дело ныряла в рюкзак, шуршала там чем-то, проверяла паспорт, искала шоколадку, и сиськи ее, тяжелые, загорелые, дынные, толкались и перекатывались, как поросята. Интересно – свои или силиконовые? Силиконовые. Нет, неинтересно.

Он чмокнул Катичку в душноватую рыжую шерстку на макушке. У корней блеснуло коротко, ярко – седина. Катичка начала седеть лет пять назад и почему-то отчаянно этого стеснялась, пряталась. Волосы красила чуть не раз в неделю. Он делал вид, что не замечает. Концепция жить долго и счастливо и умереть в один день устраивала его совершенно. Старость была всего лишь частью этого плана.

Скорей бы в самолет – и спать.

Рейс был ранний, чтобы добраться до аэропорта, пришлось бы вставать в два часа ночи, в итоге решили не ложиться совсем. Сперва бродили по дому, проверяли розетки, краны и щитки, хлопали дверцами, заглядывали в ящики, радуясь, что ничего не надо тащить с собой. Дом привязал их к одному месту, но взамен позволил путешествовать налегке, даже без зубных щеток. Теперь они уезжали из дома и возвращались тоже домой.

Тут были свои плюсы и минусы, конечно. Дом оказался изрядным обременением – вроде больного диабетом кота. Надо было дистанционно платить налоги и коммуналку, возиться с видом на жительство, осваивать местную бюрократию. Про ипотеку в Москве пришлось забыть, новые двадцать тысяч никак не накапливались, Катичка тратила по мелочи, но много, безалаберно, там блузочка, тут ложечки, все со скидкой, но на выходе улетали в трубу дикие тыщи. Ему никак не удавалось взять это под контроль. Они так и жили в съемной двушке, при том, что где-то, на вершине холма, пустовало сто квадратных метров. Бездомные домовладельцы.

Идиотизм.

То он, то она требовали продать дом немедленно, да кто его купит, ищи теперь таких же дураков. Они стали чаще ссориться – из-за всего подряд, но из-за денег особенно азартно. Но стоило им приехать, отпереть дом своим ключом и войти в сумеречную, засиженную гекконами прихожую, как все менялось. Они любили этот несносный дом. На пенсии переедем сюда совсем. Может, раньше? Может, и раньше.

В полночь, перед отъездом, сели на террасе с бокалами вина. Молчали, смотрели на долину, прощались. Пахло белыми грибами – совсем как в Подмосковье, трещали невидимые жуки.

Цари горы. Мы – цари горы.

Катичка не ответила. Она не любила уезжать, всегда беспокоилась, суетилась, как грызун перед грозой. Перекладывала бессмысленно барахлишко. В этот раз – прям на нервах была, всерьез.

Он еще раз поцеловал ее в макушку. Наш рейс объявили, идем уже. Не хватало опоздать. Катичка подняла голову от телефона – зрачки у нее были громадные, во всю радужку, как у кокаиновой наркоманки.

Началось. Началось.

Да что началось?

Вместо ответа Катичка схватила рюкзак, оранжевый, синтетический, веселый, и, оступаясь, растопырив руки, словно слепая или слабоумная, побежала к выходу.

К обеду они уже снова сидели на террасе, каждый – в своей ленте новостей. Рюкзаки валялись неразобранные. Холодильник никто так и не удосужился включить. Дом, не успевший осознать, что они уехали, молчал неловко, словно не знал, о чем говорить. Ну что там у тебя? Новая Зеландия. Уже треть. Это бред, бред, абсолютный бред. Не могло такого случиться, это фейки, Кать, зря только билеты пропали.

К вечеру Новой Зеландии не стало. Вообще. Совсем.

Ее полностью покрыл туман.

* * *

Первые дни они читали новости безостановочно, все подряд, на всех, спасибо ИИ, языках. Спали по два-три часа, меняя друг друга, как на посту – боялись пропустить важное, и, засыпая, а потом (по ощущениям – через несколько секунд) просыпаясь, он видел в темноте Катичкино лицо, подсвеченное снизу экраном, синеватое, страшное, как будто уже мертвое.

Новостные агентства. Агрегаторы новостей. New York Times Washington Post Guardian BBC News CNN Al Jazeera Reuters Associated Press Le Monde ТАСС. Ты веришь ТАСС? А ты видишь разницу? Официальные новости и правда у всех были одинаковые – сухие, короткие, хрустели, как хворост, вспыхивали так же – на мгновение, ни толку, ни света, ни тепла. Сохраняйте спокойствие не поддавайтесь панике спецслужбы ведут тщательную проверку все на личном контроле президента премьер-министра правительства его королевского величества главнокомандующего верховного вождя.

Эксперты мямлили невразумительное, смотрели мимо телесуфлера, терли очки. Их было по-человечески жалко – данных для экспертной оценки было действительно ничтожно мало, да для какой угодно оценки. Зато диванные эксперты из соцсетей слов не жалели. Инопланетяне, второе и далее по счету пришествие Будды/Магомета/Христа, внеземные споры, сверхсекретное оружие, сбежавшее из засекреченной лаборатории Китая/России/США, происки иллюминатов, поиски атлантов, заговор мировой закулисы, лично Билла Гейтса-отца и сына его Цукерберга. Миллионы просмотров, миллиарды лайков, плач, скрежет зубовный, шапочки из фольги. Настоящий маховик беспримесного невежества и зла.

Туман отбросил всех в средневековье.

Он понимал, что людям просто страшно, он сам боялся, но совсем другого. Прошел месяц. Примерно треть планеты была покрыта туманом. По сути – не существовала больше. Счет беженцев шел на миллионы. И при этом никто, совершенно никто не понимал, что это за туман. Откуда он взялся. Что в нем происходит. Никто не понимал даже, из чего этот чертов туман состоит.

Почему ты думаешь, что он чертов? – тихо спросила Катичка. А если наоборот?

Что – наоборот?

Если этот туман от Бога?

Ты тик-тока пересмотрела? Давай еще Макаронному монстру поклоняться начнем. Концепция бога вообще никакой критики не выдерживает. У тебя же вроде высшее образование, Кать.

У тебя вроде тоже. А толку?

Обычно он не реагировал ни на Катечкины подколки, ни на перемены ее настроения, ни на вспышки злости. Оплотом здравомыслия и спокойствия в семье был он. С – стабильность. А все почему? А все потому, что он мямля. Мама так и говорила – ты не мужчина, а мямля! Тряпка! Все об тебя ноги будут вытирать.

Он встал. Рванул себя за ворот футболки. Хрустнуло. Гнев, круглый, горячий, красный, быстро поднялся изнутри, подрожал секунду и вдруг лопнул. Не смей! Бдыщ! Он саданул кулаком по столу. Вскрикнули и переполошились чашки. Не смей! Так! Со мной! Разговаривать! И еще раз – бдыщ! Кровь, кишки, распидорасило. Мышцы подергивались даже на лице, возле губ.

Стало почему-то весело. Жарко. Круто. Не страшно совсем.

Вот почему она так часто орет.

Катичка поднялась, пожала плечами и ушла разбирать шкаф. Как только стало ясно, что туман – это новая реальность, она затеяла генеральную уборку. Каждый день расхламляла новый угол, отдраивала, отчищала, откладывала ненужное, нужное проветривала, встряхивала, крепко держа за углы, складывала аккуратно. Очень вовремя!