Текст книги "Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)"

Автор книги: Татьяна Толстая

Соавторы: Марина Степнова,Елена Колина,Анна Матвеева,Павел Басинский,Майя Кучерская,Евгений Водолазкин,Вениамин Смехов,Денис Драгунский,Александр Цыпкин,Валерий Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

ЧУДО КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ
Современные писатели о невероятном, простом, удивительном
(сборник рассказов и эссе)

Книга издана при поддержке компании «Эн+»

Автор идеи и куратор проекта Анна Попова

Составитель Вероника Дмитриева

Художественный руководитель проекта Вера Курочкина

Дизайн и макет Андрея Бондаренко

Иллюстрации Саши Николаенко

© Водолазкин Е. Г., Степнова М. Л., Толстая Т. Н. и др., тексты

© Бондаренко А. Л., оформление

© Николаенко С., иллюстрации

© ООО «Издательство ACT»

* * *

Мы на всех путях дойдем до чуда!

Этот мир – иного мира тень,

Эти думы внушены оттуда,

Эти строки – первая ступень.

валерий брюсов

Мы не понимаем происходящих событий, в том числе чудес, потому что смотрим с изнанки и видим узелки и торчащие нитки, но если зайти с лицевой стороны, мы увидим, что ангел вышивает полный смысла и красоты узор.

из бесед с натальей леонидовной трауберг

Евгений Водолазкин

Чудо как необходимость

Чудо, по Далю, это «всякое явленье, кое мы не умеем объяснить по известным нам законам природы». Ни в малейшей степени не оспаривая автора живаго великорусскаго, задаешься вопросом: а законы природы – не чудо? Не чудо ли, что хаос превращается в космос?

Как все неорганизованное, хаос предшествует космосу. Иной порядок логически несостоятелен. Впрочем, и после воцарения космоса хаос не то чтобы совсем ушел. То тут, то там он подмигивает нам из разных интересных точек – будь то Бермудский треугольник или какое-то шотландское озеро. Не сказать, что сводки оттуда отличаются убедительностью. Значимо скорее то, что увлечение масс такого рода сведениями говорит о неистребимом влечении к хаосу, к изнанке бытия.

Мир Божий – это гармония, которая характеризуется вовсе не тем, что «не кончается объятье». Да, наилучшим образом гармония проявляется в вещах красивых вроде небесных светил, радующих нас – каждое в положенное ему время. Но в природе существует и единство несходного. Даже антагонистического. Пищевая цепочка – несмотря на откровенную жесткость отдельных ее звеньев – это тоже род гармонии. Сюда же можно отнести и сосуществование человеков, которые суть общественные животные.

Здесь ассоциация невольно возвращает нас к пищевой цепочке: что ж, мы, люди, умеем есть друг друга. Очень даже. Следует признать, что цивилизационный слой чрезвычайно тонок – и смывается первой же серьезной волной, будь то революция, война или голод, а под этим слоем – такие бездны… Добрососедские отношения в одночасье сменяются доносами, а вечерние шахматы под липой – безмолвной и сосредоточенной резней. Хаос, иначе говоря, не дремлет, из чего со всей очевидностью следует, что космос – чудо.

Это не значит, что в пределах возникшей гармонии не может быть дальнейших чудес. Иногда отлаженный механизм законов природы начинает сбоить: вошли во взаимодействие не те шестерни, заржавели зубцы – мало ли что случается с механизмами. В таких случаях обращаются к Механику.

Это, так сказать, соображения общего характера. Теперь – о вещах самых что ни на есть конкретных. Я спрашивал у своих друзей, было ли в их жизни чудо. Почти все ответили, что было. С позволения собеседников рассказываю о двух из них.

Первый случай связан с Александром Аузаном (для своих – просто Сан Санычем) – выдающимся экономистом, чьи идеи развиваются сегодня его многочисленными учениками. В 2000 году Сан Саныч ездил на конференцию в Дурбан (ЮАР). Страна непобедившего апартеида решила продемонстрировать ученым гостям национальный сафари-парк, полный животных, для наших широт нехарактерных.

Сопровождал исследователей гид, разбиравшийся в местной фауне не хуже, чем гости в экономике. Подобно опять-таки экономистам, он не боялся разочаровать свою аудиторию плохим прогнозом и сообщил, что вследствие недавних дождей животные спрятались и увидеть их, скорее всего, не удастся. При этом с каждого гид взял расписку, что машину он не покинет (угроза нападения львов), а также не будет брать с собой оружие. Расписка предполагала, что экскурсанты едут на свой страх и риск и не будут, так сказать, в претензии, если кто-нибудь из представителей местной фауны их съест. После того как бумаги были подписаны, джип со смельчаками отправился в путь.

Как это нередко случается в сфере экономики, действительность разошлась с прогнозами. Животных экскурсанты встретили. Что больше всего поразило Сан Саныча – так это розовый цвет всех увиденных им зверей. У гостей складывалось впечатление, что они смотрят на мир сквозь розовые очки. Романтический этот цвет объяснялся тем, что обильными дождями размыло местную розовую глину и все животные, как по команде, приобрели цвет окружающей среды. Все – кроме крокодила, не пожелавшего покинуть ряды зеленых.

Часа через три езды по розовой поверхности участники конференции увидели розового слона.

 
Где баобабы вышли на склон,
Жил на поляне розовый слон.
 

Смею утверждать, что из всех присутствующих эти строки мог вспомнить только Сан Саныч. Рожденный в СССР, он знал эту песню. Помните? «Боба и слон», фильм нашей юности.

 
Много веселых было в нем сил,
Скучную обувь он не носил.
 

Да, не носил. Но остальное с песней, увы, не перекликалось. Розовый слон был очевидным образом разъярен и несся прямо на машину. Джип мгновенно дал задний ход, но пространства для маневра у него не было: за спиной путешественников бурлила разлившаяся от дождей река. В обычное время ее еще можно было как-то преодолеть на джипе, но сейчас об этом не могло быть и речи.

С хладнокровием исследователя Сан Саныч поясняет, что африканские слоны немного меньше индийских. Но вообще-то тоже большие. Даже не будучи зоологом, можно предположить, что в сложившейся ситуации разница между породами не сыграла бы значительной роли.

Пассажиры джипа лихорадочно припоминали текст инструкции. При виде приближающихся зверей в ней предлагалось сразу же закрыть окна. Неизвестно, какие звери имелись там в виду, но совершенно ясно, что не слоны. Сминая джип, как консервную банку, слон едва ли стал бы рассматривать, закрыты ли в нем окна. Все приготовились к худшему.

Оттягивая развязку, скажу о подоплеке события, состоявшей в непростых отношениях между слонами и носорогами, поскольку проблема коммуникации – она и в Африке проблема. Короче говоря, есть на районе два главных авторитета: слон и носорог. Не лев, заметьте, не крокодил, а именно слон и носорог.

Эти парни, как апокрифический Китоврас, никогда не сворачивают с дороги. Что в тот памятный день и привело их к столкновению. Слон оказался сильнее и отправил носорога в форменный нокаут. Одержав чистую победу над соперником, слон поднял голову – и увидел джип, который в воинственном угаре принял за еще одного носорога. Если вспомним историю с ветряными мельницами, то поймем, что такое происходит не только в царстве животных. Слоны, как и люди, видят ровно то, что ожидают увидеть. Победив одного носорога, розовый слон был полон решимости победить и другого.

И вот он, момент чуда. Перед мчащимся в ярости слоном на дорогу садятся четыре птицы. Что за птицы, откуда слетели? С неба – больше неоткуда. Пестрые, размером с гуся. Марабу? Трудно сказать. Одним словом, райские птицы. И слон – останавливается. Он завороженно смотрит на птиц и как бы погружается в раздумья.

О чем думают в такие минуты слоны? Этого не знаем ни я, ни Сан Саныч. Может быть, розовый слон жалел розового носорога, который медленно приходил в себя неподалеку на обочине. Джип объехал слона, что называется, на цыпочках. Но теперь это был другой слон. Совершенно мирный. В свой губастый рот он осторожно вкладывал подобранные хоботом листочки.

Все выдохнули. «А какой некролог пропал! – прокомментировал произошедшее Сан Саныч. – „Затоптан слоном в Южной Африке“». Да, в наших условиях такого некролога не дождешься.

Но произошло ведь, по сути, чудо. Которое оказалось гораздо действеннее инструкции по сафари. Вспоминал ли в тот ответственный момент Сан Саныч какие-то молитвы? Не знаю, я у него не спрашивал. Но, думаю, вспоминал.

О втором случае я услышал от Дмитрия Петрова – полиглота и остроумного человека. Однажды на совместном нашем выступлении его спросили, можно ли выучить язык во сне. «Можно, – ответил Петров. – Есть только одна проблема: когда просыпаешься, всё забываешь».

Весной 2013-го, если не ошибаюсь, года Дмитрий читал соотечественникам курс итальянского языка. Локация, как любят сейчас говорить, для итальянского курса оптимальная – город Рим. В Страстную субботу неожиданно возникла идея поехать всей группой в русский храм. Желающих отправиться туда с Дмитрием было семь человек. Можно предположить, что степень готовности отстоять долгую службу была у всех разной. Как это всегда бывает при коллективных перемещениях, раздались голоса, что трудно будет поймать машину, что в субботний вечер в городе пробки и что в храм, скорее всего, не успеть.

На серьезный лад всех настроило уже то, что к группе из восьми человек неожиданно подъехало два пустых такси. Одновременно. Когда же по пути следования машин пробки стали активно рассасываться, все уже были готовы к чему-то необычному.

Храм Николая Чудотворца, находящийся возле вокзала Тermini, был переполнен. После крестного хода его покинула очередная группа туристов, появилась возможность войти внутрь. Петров с учениками и вошли. Стоя в притворе, рассматривали церковь.

Внезапно один из священников направился в их сторону. Дмитрий посторонился. Он испытывал особое спокойствие того, кто знает, что ничьего внимания не привлечет и идут точно не к нему. Но священник шел именно к Дмитрию. Этот высокий, статный человек напоминал Моисея, перед которым расступалось море. А потом, конечно, смыкалось. Сказав, что его зовет настоятель, священник повлек Дмитрия через весь храм к Царским вратам.

Дальше все происходит как во сне. Задав пару полагающихся вопросов, Дмитрия благословляют на службу. Его облачают в стихарь и дают два листа с текстом. Дмитрий не скрывает своей растерянности, но настоятель жестом дает понять, что объяснения оставляет на потом, а сейчас нужно участвовать в службе.

Началось чтение Евангелия от Иоанна. Чтецы выстроились полукругом и по очереди читали текст на разных языках. Дмитрию достались немецкий и английский переводы. Еще несколько человек прочитали стихи Евангелия после Дмитрия.

После службы чтец Дмитрий спросил у настоятеля, что это было. Тот ответил коротко: традиция. Из более подробного ответа следовало, что в Страстную субботу в память о двенадцати апостолах на двенадцати языках читают Евангелие от Иоанна: на греческом, латинском, арамейском, церковнославянском, армянском и других.

В 23:30 настоятель, по его словам, осознаёт, что в этом году на службе некому прочесть Евангелие по-английски и по-немецки. В ту же минуту он начинает усердно молиться о том, чтобы это упущение было исправлено. Оканчивает моление в 23:50. Окидывает взглядом храм и – видит полиглота Дмитрия Петрова.

«Я тут же батюшку за вами и отправил, – подытожил настоятель. – Мы ведь все вас знаем: весь наш приход учит итальянский по вашему курсу». Он светился спокойствием. Не сомневался, что по его молитве просимое будет дано. Скорее удивился бы, если бы этого не произошло. Это был тот самый тип священника, о котором говорит один из чеховских персонажей: идя во время засухи молиться о дожде, он брал с собой зонтик.

Мне кажется, что вера в чудо – важное условие его сотворения. Видя эту веру, Бог нарушает естественные законы. А еще чудо должно быть необходимым. То есть тем, без чего ничего не получится. Оно может быть явлено в тот момент, когда естественные законы уже бессильны. Только Бог выше таких законов, и явление чуда всякий раз это обстоятельство подтверждает.

Однажды у меня был творческий вечер в Хельсинки. После выступления – принятая в таких случаях автограф-сессия. В условиях заграницы – занятие не из простых. Все дело в именах. Подписывать ведь просят конкретным лицам. Не очень легко это было в европейских странах, но все познается в сравнении. Что значит цветущая сложность, я понял, подписывая книги в Японии, Китае и Вьетнаме. Даже финны со своим сверхсложным языком не казались мне впоследствии чем-то непреодолимым: имена-то у нас во многом общие.

Тогда, после выступления в Хельсинки, возникла сложность, с финнами не связанная. Ко мне подошла русская дама и попросила подписать книгу женщине, у которой последняя стадия рака. Добавила: у нее ребенок одиннадцати лет. У меня опустились руки. Человек не просто уходит, хотя и просто здесь – совсем не просто. Он уходит в страшной боли, потому что никто не позаботится о ребенке так, как мать.

Что я мог написать? Что она выздоровеет? Чтобы не теряла присутствия духа? Я молча сидел с ручкой в руке, а очередь терпеливо ждала. «Напишите что-нибудь», – тихо повторила дама. И вдруг я подумал, что мне, которому нечего сказать, необязательно что-то говорить самому. Можно напомнить слова тех, кто знал, что сказать. И я написал строку из церковного песнопения: «Бог идеже хощет, побеждается естества чин». Подумав, приписал русский перевод: «Там, где захочет Бог, преодолевается естественный порядок вещей».

Когда мы с женой вышли на улицу, шел дождь. Он смывал слезы, с которыми как-то удалось справиться в зале. Это был тот случай, когда настоятельно требовалось чудо, и – оно могло совершиться. Совершилось же оно с Александром Исаевичем Солженицыным, победившим рак. Можно предположить, что этим исцелением ему предоставлялась возможность написать его великие книги, в том числе, конечно же, «Раковый корпус». Но здесь начинается та область причин и следствий, которая нам, мягко говоря, не вполне доступна.

И в моей жизни было настоящее чудо, оно произошло в самый тяжелый ее момент. Это глубоко личное, и я не буду об этом рассказывать. Просто хочу сказать, что чудеса случаются.

Григорий Служитель

Священная геометрия случая

Нам обещали праздник, мы в него верим. Может быть, мы не дойдем, может быть, его нет. Или дойдем, но нам покажется, что он не тот. Нет, он был, но уехал. Праздник уплыл в другую страну. Но мы его все-таки найдем. Как приятно умирать по дороге на праздник.

римас туминас

Магия – дело рук человеческих, а чудо – это привилегия скучающего божества, которое по своему усмотрению вмешивается в расчерченную раз и навсегда драматургию нашей жизни. Я верю в чудо хотя бы потому, что оно невероятно, немыслимо и невозможно. Ведь чем чудо невыполнимее, тем, наперекор здравому смыслу и земной логике, оно ближе к свершению.

Школа

Недавно, гуляя по городу, я увидел у мусорного контейнера выломанный дверной косяк с отметками роста. Есть свойства и повадки сугубо русские. Например, показать язык зеркалу, вернувшись за чем-нибудь домой. Присесть помолчать на дорожку. И нигде больше, кажется, не отмечают рост детей на дверных косяках. Я подошел поближе. Сначала появился Антон. До шести лет он, судя по всему, был единственным ребенком. Но вот уже есть Ася, которая растет так быстро, что в восемь обогнала своего старшего брата и дальше зазор между ними только увеличивается. Потом целые три года наблюдения не ведутся. Но вдруг объявляются еще и Петя с Олей. Сразу взрослые и высокие. Почерк совсем другой, похоже, мужской, и засечки выписаны не карандашом, а маркером, крупными печатными буквами. Когда Асе исполняется двенадцать, рядом с ее именем возникает неряшливо перечеркнутое слово коза, а потом пропадает Петя и жизнь детей безвестной семьи застывает. И вот я вижу этот косяк на помойке. Наверное, после рождения дочери мама развелась, снова вышла замуж, и новый супруг въехал в ее квартиру со своими детьми. Что-то случилось с Петей, а дальше… ну дальше, должно быть, пришлось продавать квартиру, потому что семье не хватало жилплощади. И новые хозяева затеяли ремонт, выломав из дверного проема чужую реликвию и выставив ее к мусорному контейнеру. Детство по-настоящему заканчивается тогда, когда родители больше не записывают наш рост на дверных косяках.

У меня не так много вопросов ко вселенной. Если точнее, их всего два. Первый: что все-таки означали буквы «См.», которые учителя ставили вместо оценки под домашкой? И второй: почему из третьего класса мы сразу перепрыгнули в пятый? Куда подевался четвертый класс? В конечном итоге кто-нибудь зачтет нашему поколению тот непрожитый год? Станет ли он премиальной надбавкой к уже отмеренному сроку жизни? Несуществующий четвертый класс как пустота между замерами роста. Впрочем, есть вопросы, на которые и не хочется знать ответы. Так Джон Китс обвинил Ньютона в том, что тот «расплел радугу», научно объяснив ее природу.

Детская жизнь длилась, но никак не была названа. Ведь в детстве вещи не ищут своих имен. Искать или, точнее, знать названия – это и есть главная задача школы. Я не возвращаюсь в своей памяти в школьные годы с любовью, как не возвращаются в места обид и поражений. Школу я вспоминаю, как ежедневный бой. Так вот, все лучшее, что связано у меня с тем долгим периодом, как бы не имеет отношения к самой школе. Конечно, есть те, кого я вспоминаю с нежностью. Например, Игоря Петровича, учителя русского и литературы. Человек он был прямой, натура, как говорится, цельная. Любой вопросительный знак разгибал в восклицательный. Требовал ясности не только от нас, своих учеников, но и от самого русского языка. Сложносочиненные предложения в наших работах кромсал без жалости. В глазах его застыл строгий именительный падеж, а на лице играл гипертонический багрянец. Он давно умер. Или, скажем, Ольга Валерьевна, учительница географии. Помню, как удивлялся, когда смотрел, как она водит мелом по доске: жил себе какой-нибудь трилобит сотни миллионов лет назад, имел свою небогатую, но все-таки биографию. Питался скудным океаническим пайком и вполне был этим доволен; по-своему любил свою трилобитиху, скорой, но яркой любовью. А потом через круговорот зодиакальных эр, через апокалипсисы цивилизаций он вдруг обнаружил себя в московской средней школе, в кабинете географии, на доске; маленькой известковой точкой в какой-нибудь букве А. Ольга Валерьевна напишет фразу, потом сотрет ее тряпкой. И так, спустя миллионы лет, трилобит внес свою лепту в мое образование. Знал бы он, что его ракушка обратится со временем в интеллектуальный капитал, он бы крепко задумался и на всю жизнь остался печальным.

Кстати, о капитализме. Мое первое представление о капитале в девяностые – это вкладыши (были такие фантики, которые прилагались к жвачкам). Их коллекционировали, их воровали, за них дрались. Но, главное, на них играли. Игра была элементарной. Усевшись вкруг на полу в рекреации школы, каждый участник протягивал в общую стопку по три-четыре вкладыша картинкой вниз. Потом скидывались на каменьножницы, кто играет первый. Задачей было так хлопнуть ладонью по стопке, чтобы как можно больше вкладышей перевернулись лицевой стороной (именно они и считались выигранными). Стоимость вкладышей сильно варьировалась. Машины из жвачки Turbo были самыми дорогими. Ниже в иерархии стояли роботы-трансформеры Grendizer, потом шли какие-то советы влюбленным от Love is, ну и в основании пирамиды валялись девальвированные Дональдаки и Тип-топы. В нашей школе скоро образовался свой олигархат. Вкладышные активы обменивали на бирже за спортзалом. Или продавали. За сорок крутых вкладышей можно было купить целый глазированный сырок. По школе ходил слух, что какой-то безумец в балахоне группы ONYX меняет пятьсот вкладышей на картриджи для приставки «Денди». Но я этим слухам не верил. Одного из тогдашних нуворишей я недавно увидел на плакате. Стал депутатом, участвует в выборах.

В детстве я думал, что каждое утро на небо восходит новое солнце. Я долго не верил, когда меня убеждали, что это не так, потому что есть знание школы, которое нужно для того, чтобы нас между собой уравнять, и есть твое субъективное знание, которое, несмотря на свою абсурдность, отличает тебя от других. Я вырос в учительской среде. Моя бабушка, преподавательница французского, ни разу за всю жизнь не покинув пределы СССР, знала Париж лучше многих парижан. По открыткам, романам, снам. Она могла водить по нему экскурсии с закрытыми глазами. Ее город – воображаемый, не эмпирический, но лично для меня еще более живой, чем «настоящий» Париж. О взаимосвязи знания и воображения Борхес пишет в эссе «Сон Колриджа»:

«Монгольский император Кубла-хан в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его согласно своему видению; в XVIII веке английский поэт Колридж, который не мог знать, что это сооружение порождено сном, видит во сне поэму об этом дворце. Если с этой симметричностью, воздействующей на души спящих людей и охватывающей континенты и века, сопоставить всяческие вознесения, воскресения и явления, описанные в священных книгах, то последние, на мой взгляд, ничего – или очень немного – стоят».

Чем прекрасно прошлое: память и воображение сплетены в канат, в котором одно от другого уже неотделимо. Вообще мне кажется, было или не было гораздо интереснее, чем быть или не быть. Вот, к примеру, вспоминаю один вечер из детства. Мороз, горка у школы с темнеющей ледяной дорожкой. На мне комбинезон, ненавистный вязаный шлем, из рукавов торчат две варежки на резинках. Подо мной санки, за мной – мама, готовая с короткого разбега запустить меня с горки вниз. Мне это развлечение безразлично, но если мама думает иначе – хорошо, молча сделаю вид, что люблю ездить на санках с горки. Помню, санки в моем детстве делились на две фракции: с продольными планками и с поперечными. Лихачи отвинчивали металлические спинки. Говорили, что спинка значительно ухудшает аэродинамические характеристики болида. Тихоходы, наоборот, подкладывали к спинке подушку, вручали поводья родителям, и те тягали обоз на горку, тащили его до подъезда. Ленивые, сонные души. Помню, какой скрежет поднимался, когда санки съезжали с заснеженной дороги на асфальт, под которым пролегала теплотрасса, а потом опять бесшумно катили по снегу. У моих санок были продольные планки желто-синего цвета. Спинку я не откручивал – ее украли, пока санки на привязи ожидали моего возвращения из булочной. На них я садился в позе Русалочки из порта в Копенгагене. Спускался я быстро и умел неплохо маневрировать. Все-таки моих санок уже давно нет. Где-то они сейчас? На какой свалке истлели? Какие костры истопили?

Мои самые важные воспоминания о школе не имеют отношения к учебе. Главное, что происходило со мной в эти годы, как бы вынесено за тетрадные поля (которые придумали в Средневековье, чтобы крысы, объедая бумагу, не задевали текст). К слову, кто-то подсчитал, что средневековый крестьянин за всю жизнь получал столько информации, сколько мы сейчас получаем за один день. Зачем она нам нужна? Иногда о человеке больше говорят отметки его роста на старом дверном косяке. Так вот одно из моих главных воспоминаний о школе – влюбленность в Олю Войкову, которая поощряла, но не разделяла моего чувства. Однажды она отмечала в школе свой ДР. Я помогал ей развешивать по стенам класса гирлянды, надувал шарики и связывал их ниткой, разносил мандарины по партам, расставленным по периметру класса. Когда мы закончили, Оля сказала, что ее сердце все равно будет принадлежать Косте Арустамяну. Потом она съела конфету, свернула пустой фантик и положила его обратно в конфетницу. Она сказала, что теперь в этом фантике вместо конфеты живет святой дух. И я до сих пор в это верю. Недавно встретил Олю на улице. У нее все очень хорошо. Они живут с Костей, и у них трое детей.

Театр

Выхожу на улицу из служебки после спектакля «Мастер и Маргарита» (я в нем играл Коровьева). Налетает с визгами стая девочек-подростков. Окружили меня, затихли, переводя дыхание, и снова загалдели: «Ай, не он, не он. Не Ваня. Где Ваня Янковский? Где наш Ваня? Отвечайте немедленно, где Иван!»

Смотрю, мужик какой-то неподалеку в машину садится, указываю в его сторону:

– Так вот же он, Ваня!

Стая закричала «а-а-а-а-а» и полетела на мужика. Только одна девочка как-то замешкалась, вернулась ко мне и спросила застенчиво:

– А вы кого играли в пьесе?

– Я? Да так. Никого… Я – автор.

Мимо паническими зигзагами, с лютым бибиканьем проехало авто, облепленное подростками.

– А, – разочарованно потупилась девочка, – молодцы, хорошо всё придумали. Распишетесь?

– Без проблем.

Она протянула программку и розовый фломастер. Никогда не видел автографа Булгакова, но у меня получилось что-то интенсивно-экспрессивное, с тройным тулупом, каскадом, изящным курбетом и, конечно, двойным «фф» на конце.

«Главное – величие замысла», – любила повторять Анна Ахматова, за ней Иосиф Бродский, а вслед за ними простой пехотинец русского репертуарного театра Сергей Аброскин. Был у нас в театре «СТИ» спектакль «Мариенбад» по повести Шолом-Алейхема. На репетициях придумали, что каждый актер выберет себе какой-нибудь напиток, наиболее подходящий его персонажу, и будет пить его на протяжении всего действия. В общем, кто-то прикладывался к стеклянной фляжке с коньяком, кто-то потягивал из огромной кружки пиво, а Сергей Аброскин, исполнитель роли неврастеничного портного Бройхштула, пил молоко. Пил ярко, пил талантливо, но из глиняного стакана, так что ни один зритель оценить его задумку не мог. Шли месяцы, годы, и однажды после очередного спектакля актерский коллектив, посовещавшись, отправил меня к Сергею с вопросом. Я долго переминался с ноги на ногу, наконец собрался с духом и выпалил: «Сергей, возможно, стоит все-таки попробовать наливать молоко во что-нибудь прозрачное?» И робко прибавил: «Нет?» Сергей посмотрел в окно, глубоко затянулся и ответил: «Главное – величие замысла!» – затем многозначительно поднял вверх указательный палец и удалился прочь.

На днях купил пиво и, позабыв страх божий, впервые, кажется, в этом тысячелетии решил выпить его, не прячась, среди белого дня, прямо на улице. Сел в сквере у Чернышевского, помолчал, улыбнулся солнышку и открыл бутылку.

В автозаке было светло и прохладно. Поэтично ложилась тень от решетки на пол, и что-то там еще красиво переливалось. Я из задержанных был первый, поэтому пришлось еще час ждать, пока автозак заполнится и мы, запев хором «славное море, священный Байкал», тронемся в отделение. Так вот, к чему я. Выяснилось, что из шестнадцати моих попутчиков четверо, включая меня, оказались актерами, а товарищ старший лейтенант уже в отделении признался, что после школы пробовал поступить в театральный в Нижнем. То есть если представить, что все население России – это бывшие, настоящие или будущие задержанные, то получается, что каждый четвертый среди нас – артист драмы и кино. Морали не будет.

Когда-то очень давно, кажется в МХТ, я смотрел моноспектакль канадского режиссера и актера Робера Лепажа «Обратная сторона Луны». Там был эпизод, в котором главный герой заходит в бар, напивается и за стойкой рассказывает бармену про первого человека, вышедшего в открытый космос, – то есть Алексея Леонова. Он объясняет ему разницу между американским астронавтом и русским космонавтом: «Понимаешь, астронавт ищет звезды, а космонавт гармонию». Он выпивает еще и еще, и дальше сцена, построенная, в общем-то, на очень простой оптической иллюзии, но ни до, ни после я не видел, чтобы театральный ход мог настолько сильно воздействовать на все органы чувств. То ли это был сон, то ли мечта о полете, то ли и то, и то… На сцене под небольшим углом было поставлено зеркало. Лепаж ложился на спину перед этим зеркалом вместе со стулом так, что в отражении мы видели как бы совершенно обычно сидящего человека. Он вел рукой вправо, влево. Поворачивал голову. Чуть склонялся в одну строну, в другую. И вдруг в какой-то момент он делает медленный кувырок назад, но мы, уже позабывшие, что наблюдаем за отражением, видим, как человек, наплевав на все законы физики, взлетает со стула ввысь и зависает в воздухе. Это было невероятно. Я помню, что тогда я впервые услышал, что это такое, когда весь потрясенный зал одновременно вздыхает. И так продолжалось минут пять или семь (огромное время по сценическим меркам). Это был танец свободного человека, который отменяет гравитацию – то есть груз необходимости. В конце он так же медленно «опустился» на стул. И это было одним из моих главных театральных впечатлений. Да, чуть не забыл. В зале в тот вечер оказался Алексей Леонов. В конце спектакля он подошел к сцене и пожал Лепажу руку. Это ли не театральное чудо?

Футбол

В 2016 году чемпионат Англии по футболу завершился сенсацией – победителем впервые в своей истории стал скромный клуб «Лестер Сити» из одноименного города. Чтобы было понятно: согласно ставкам в букмекерских конторах перед началом сезона, коэффициент на победу «Лестера» в английской премьер-лиге равнялся ничтожным 5000. Выше ставки были на то, что Элвис Пресли еще жив, а Леди Гага станет президентом США. Так вот, в 2015 году тайский владелец «Лестера» Вишай Шривадданапрабха уволил старого тренера и назначил на его должность Клаудио Раньери, не самого титулованного, но, что называется, крепкого профессионала. Задача перед клубом стояла одна – не вылететь в низший дивизион. В целом назначение Раньери не вызвало особого энтузиазма ни среди болельщиков, ни среди специалистов. Не совсем было ясно, с чего вдруг немолодой, неизвестный в Англии тренер удержит на плаву бесперспективный «Лестер». Тем удивительнее было наблюдать сезон, в котором Лисы (это прозвище «Лестера») ни с того ни сего начали громить всех подряд. От грандов вроде «Челси» и «Манчестер Юнайтед» до таких же скромных, как он сам, клубов-середняков: «Норвич» или «Сандерленд». Никаких звездных игроков в трансферное окно «Лестер» не купил и купить не мог. Клуб на три четвери состоял из футболистов, с которыми продлевали контракты из года в год. Но. К примеру, средний по всем показателям нападающий Джейми Варди (в 28 лет!) по окончании золотого сезона превратился в главное открытие не только АПЛ, но и всего мирового футбола. Феноменальное достижение «Лестера» нельзя объяснить ни простым везением, ни ослабленностью основных претендентов на титул. К тому же «Лестер Сити» оформил чемпионство досрочно, и результаты чужих встреч принципиального значения для него уже не имели.

Очевидно, что логикой смертных, нашей приземленной арифметикой объяснить триумф «Лестера» невозможно. Остается один вывод: в чемпионстве «Лестера» свою роль сыграли потусторонние силы. Точнее, одна сила. Еще точнее – король Англии Ричард III.

Тут сразу надо сказать, что мало к кому из заметных исторических личностей память потомков оказалась столько пристрастна. Да, Ричард III не отличался манерами и мягким нравом, но все-таки от шекспировского образа исчадия ада он был далек. Или лучше так: реальный Ричард мало чем выделялся на фоне своих современников. Козни и интриги, в которых он, конечно, знал толк, вполне вписывались в общий стиль эпохи. Он действовал строго «по моде» тогдашнего времени и был не лучше и не хуже остальных приближенных к власти. А время было в королевстве трудное. В результате Столетней войны Англия была вынуждена навсегда отказаться от своих владений на севере Франции. Казна опустела. Страна увязла в гражданской войне. Собственно, это и была Война Алой и Белой розы. В 1483 году умирает король Эдуард IV. Формально преемником должен стать его сын, но, судя по всему, он был рожден не одной из царствующих королев, а одной из многочисленных любовниц своего отца. Поэтому Ричард III, который приходился королю братом, посчитал, что в очереди на престол он автоматически обходит всех конкурентов и становится первым. То есть не совсем автоматически. Все-таки некоторым особо опасным претендентам Ричард III помог сойти с дистанции. Сейчас разобраться, кто на самом деле имел больше прав на английскую корону, почти невозможно. Точно известно одно. Ричард царствовал недолго и очень скоро вывел из терпения даже своих сторонников. 1 августа 1485 года состоялась битва при Босворте, в предместье (внимание!) города Лестера. Войско Ричарда III потерпело сокрушительное поражение. Сам король был убит, а на трон взошел Генрих VII, родоначальник новой королевской династии Тюдоров. У Тюдоров права на престол были весьма призрачны, так что посмертное очернение Ричарда III имеет вполне простое и внятное объяснение: моральный и физический урод Ричард III Плантагенет получил по делам своим, а благородные Тюдоры вернули королевству мир и процветание. Тело убитого Ричарда раздели и выставили на площади Лестера. Потом без монарших почестей, без тризны и панихиды оскверненный труп бросили в могилу у церкви неподалеку. Вот. И тут начинается самое интересное.