Текст книги "Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)"

Автор книги: Татьяна Толстая

Соавторы: Марина Степнова,Елена Колина,Анна Матвеева,Павел Басинский,Майя Кучерская,Евгений Водолазкин,Вениамин Смехов,Денис Драгунский,Александр Цыпкин,Валерий Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Насыр, щурясь из последних сил, чтобы проскочить финишную дистанцию в этой белизне, как во внезапно упавшей мгле, переключил возмущенно скрежетнувшую коробку на вторую скорость, чуть подобрал правую ногу, уберегая педаль газа, и совсем, кажется, невнятно добавил, как бы оправдываясь, непонятно для кого и с какой целью:

– Еще продукты бабе Насте завезти надо, я ее мужа в больницу возил, хороший дед был, веселый, все время детям моим конфеты покупал, а потом умер, а баба Настя осталась. Она невеселая совсем и меня не слишком любит, чертом косоглазым называет, но жрать-то ей надо, а, кроме меня, у нее только племянник, его она не любит еще сильнее. Я ей в Осинках колбасы нормальной купил, творог фермерский и сметану, чай и тортик замороженный без калорий. У всех ведь праздник – а у нее не будет, что ли? Так нельзя. Каждый человек имеет право на праздник. Всё, приехали.

Он аккуратно въехал в ворота, створ которых, против обыкновения, не был перекрыт шлагбаумом, и аккуратно затормозил у пандуса, возле которого уже пританцовывала Камола в накинутой на плечи куртке. Завидев машину мужа, она метнулась к дверям больницы и вывела оттуда двух санитаров с каталкой, рванувших по пандусу в атаку. К моменту, когда каталка развернулась у борта, Насыр уже проморгался, отдышался, отстегнул женщину, выскочил, обежал машину и распахнул дверь.

Санитары ловко и быстро переложили женщину на каталку и с лязгом устремились в здание, невнимательно слушая пояснения Камолы. Насыр остался на месте, глядя им вслед и растирая затылок, онемение от которого неприятно расползлось на челюсти.

Камола выбежала обратно почти сразу, обняла Насыра и сказала ему в грудь:

– Сразу на операцию увезли. Сказали, молодец, вовремя успел.

– Ну прям, скажут они так. Врешь ты все.

– Молодец-молодец, – отрезала Камола и потрепала его редеющие волосы, а Насыр, чтобы не сдаваться онемению лица, сделал вид, что сейчас укусит. – Отработал на сегодня, домой?

– Почти. Вот это только развезу, – он махнул рукой в сторону заднего сиденья.

– Но новых заказов-то брать не будешь? Хватит уже на сегодня. И так измотался, бледный, как привидение.

Насыр в глазах Камолы всегда был измотанным, бледным, непоевшим и коварно все это скрывающим, а потому требующим немедленного ухода с кормлением, выгулом и обласкиванием. Дети, естественно, тоже.

– Да каких новых, не заработало же… – начал Насыр и замолчал, уставившись за плечо Камолы.

Та обернулась, но не увидела ничего интересного, кроме следа снежков, которыми кто-то кучно расстрелял одну из опор козырька над входом. Мальчишки, наверное, баловались. Странно, что охрана не заметила и не отогнала.

– Вот и хорошо, что новых нет, – отрезала Камола. – Ты чего высматриваешь?

Насыр, вглядывавшийся в темный салон собственной машины, спохватился:

– А, точно, в багажнике же. Я Амине наушники купил, передай, если первой вернешься.

– Вот еще. Сам приедешь и вручишь, как следует. Ей от тебя радости больше. А Абдулазиз без подарка пока?

– Ну как. Кружку-мешалку купил, с кнопкой такая. Сахар, сливки размешивать и так далее.

– Самое то лентяю этому. Давай развози все, что надо, и домой уже. Меня тоже обещали отпустить пораньше, нормальный стол приготовить успею.

– Значит, лопнем все-таки, – отметил Насыр, поцеловал жену и толкнул ее к дверям. – Дубак, а ты неодетая. Марш внутрь.

Спохватился и крикнул уже в спину:

– Отзвонись потом, как там операция!

Сев в действительно пустую машину, Насыр проверил, всё ли на месте. Девушка могла ведь и трофей какой-нибудь захватить. Недостачи не обнаружилось, и Насыру немедленно стало стыдно. Он на всякий случай пояснил себе, что всерьез ничего такого и не подозревал. Просто странная девушка очень, вела себя странно и исчезла странно. С другой стороны, тихая, не буянила, да и ногами больше не махала. В любом случае, в городе чокнутых много, не пропадет и, главное, не замерзнет. Вот и забудем про нее.

И Насыр забыл про нее – на долгий час, в течение которого он отлично все успел. Ну почти все.

Первым делом он закинул продукты бабе Насте и даже успел поздравить ее с наступающим, пока она не захлопнула дверь, – а потом помахал ей, подсматривающей в окно, и она сердито задернула занавеску, чтобы тут же проковылять к другому краю окна и подглядывать оттуда, а потом украдкой перекрестить Насыра на дорожку. Он завез масло и приправы Анор и даже попил с нею чаю, пообещав забежать в каникулы – и зарубив себе не забыть об этом. Он позвонил Людмиле Сергеевне и сказал, что на сегодня выбыл, но завтра готов с пяти. Он помог выдернуть из сугроба застрявшую микролитражку с растерянной до слез барышней за рулем, а потом, махнув рукой и ей, сбежал, потому что барышня выскочила из машины с намерением как-нибудь отблагодарить, как будто помощь оказывают ради благодарности.

Тут час, на который Насыр забыл странную девушку, и истек.

Уже направляясь в сторону дома, Насыр вспомнил – не про девушку, конечно, а про раненую женщину. Дома Камола, конечно, и так все расскажет, но пока еще они с Насыром встретятся, а позвонить можно прямо сейчас.

Оказалось, что нельзя.

Экран отказывался разблокироваться пальцем, который Насыр несколько раз обтер о штаны, пароль сработал лишь со второй попытки, а в итоге телефон торжествующе продемонстрировал отсутствие сигнала.

«Ты еще будешь мне тут», – пробормотал Насыр, вертя телефон над головой, но сигнал так и не появился, а рука налилась прохладной слабостью, через плечо натекшей в шею и затылок. Насыр, с трудом удержав, не брякнул, а бережно уложил кисть на колено и уставился на него через посверкивающую белизну, вспоминая, чего хотел-то.

– Позвонить хотел, – сказала девушка. – Жива она, выкарабкалась. Успокойся. Ты правда молодец, зараза такая.

Насыр повернул голову. Это оказалось непросто: шея не то чтобы не слушалась, но как будто не понимала, какую мелкую мышцу когда сокращать для простейшего движения.

Девушка говорила с пассажирского сиденья, спинка которого еще была откинута так, как, по мнению Насыра, удобнее раненой женщине. Девушке, сидевшей с прямой спиной и лицом к Насыру, удобно быть не должно было – но явно было. Даже ноги, длиннющие, вспомнил вдруг Насыр, не упирались в центральную консоль или рычаг переключения скоростей.

Я обещал довезти до места, где ей удобно, подумал Насыр вяло, но не довез. А она говорила: еще рано. Или мне только казалось?

– Не казалось, – подтвердила девушка. – Тогда рано было, сейчас время пришло. А ты, паразит, ушел. Колобок. Вечно с вами так, добрячками веселыми.

Никуда я не ушел, тут сижу, устал только, подумал Насыр. Передохну́ – и поедем. Отвезу куда хочешь, раз обещал. Заказов сегодня все равно больше не будет, а от тебя хоть толку и нет, убытков тоже чуть – весу в тебе шиш да маленько.

– Так меня давно не оскорбляли, – сказала девушка, улыбаясь, и от этой улыбки у Насыра заледенело сердце, месторасположение которого он теперь знал твердо и до боли – вот тут оно висит и не бьется. – Куда я хочу… Там тебе не понравится. А сам-то ты, обещалкин, куда хочешь?

Домой, подумал Насыр, недоумевая, куда еще-то. Только там радость.

– Странные у тебя представления о радости, домовенок. От красоты отворачиваешься, неожиданных удовольствий пугаешься, поесть-попить-повеселиться не рвешься. Весь день в тесном салоне, ночью в тесной квартирке. Об этом ли ты мечтал?

Я много о чем мечтал, подумал Насыр. Быть красивым и сильным мечтал. Денег до фига заработать. Путешествовать. В космос слетать, за «Пахтакор» сыграть, начальником стать, в кино сняться, еду из кино попробовать, со спорткарами наперегонки погонять, красавиц на руках носить. Кое-что сбылось, даже сегодня вот. Кое-что не сбудется никогда. Думаешь, мне жалко? Нет. Потому что это чужая жизнь. Красивая, приятная, но не моя. Как чужие башмаки, самые красивые и дорогие: в лучшем случае неудобно будет, а то и сотру всё нафиг. С чужими удовольствиями так же.

– Невесело это как-то, башмачник.

Я раньше тоже думал, что главное – веселье, подумал Насыр. Теперь понял, что радость важнее. Бывает веселье без радости, бывает радость без веселья. Первое не радует, второе не веселит, зато дает смысл. Человек – он ведь для счастья живет.

– Ты не знаешь даже, для чего сам живешь, весельчак. Откуда тебе про каждого человека знать?

Для счастья, упрямо подумал Насыр. У нас это лучше всего получается. И разнообразней всего. Значит, для этого мы и созданы. Так и сказано, между прочим.

– И в чем твое счастье, забавное созданье?

В том, чтобы жить, подумал Насыр. Мирно, спокойно и радостно.

– А для этого, жилец, надо обеспечивать мир, хранить покой и дарить радость. Ты это умеешь?

Я делаю все, что могу, подумал Насыр. Большего не могу. Но все, что смогу, буду делать всегда.

– Если жив будешь. «В том, чтобы жить» – ты с этого очень верно начал, умник. А жизни тебе было отпущено до сегодняшнего дня.

Да я уже понял, подумал Насыр.

– Что ты понял, мудрила? – воскликнула девушка гневно. – Что я зря час на все вот это потратила, проиграла два к одному, еще и истосковалась вся? Так все просто и спокойно предопределено было: одна авария, три трупа, все быстро и удобно, вам безболезненная смерть, мне удовольствие и сытость. Нет, надо было устроить эти качели с аккуратным вождением, гражданским самосознанием и гуманистическим поведением!

Надо было, значит, подумал Насыр.

– Поостри мне, – буркнула девушка. – Скажи спасибо, что в ближайший час мне полный стол насыплется, а то я бы тебе, фокуснику, так просто эти трюки не спустила бы.

Не скажу, подумал Насыр. Мне жаль. Не надо полный стол.

– Это уж не тебе решать, жалейка, – отрезала девушка. – Нам всем на радость.

Я устал, подумал Насыр. Сколько можно уже. Делай, что должна, или отпусти уже. Меня семья ждет.

– Ты умрешь, – сказала девушка.

Плохо, подумал Насыр.

– Вот эта штука, вы ее называете аневризмой, – сказала девушка, коснувшись раскаленным пальцем ледяного затылка Насыра, а затылок, вопреки ожиданию, не зашипел. – Она сегодня должна была лопнуть. Перед аварией, при аварии, при попытке вытащить Мокеева из машины, на въезде в больничный двор – она должна была лопнуть, без вариантов.

Девушка сунула к носу Насыра экран своего телефона – вернее, угольно-черную прямоугольную дыру без дна, в которой что-то двигалось бешено, непонятно и жутко.

Убери, подумал Насыр. Не для моих глаз это.

– Ну да, – согласилась девушка, так же непонятно и жутко шевеля возникшими на месте дыры пальцами. – Я тебя вот так брала, тюльпанчик, рукой, вот этой. И отпускала, потому что ты со своим долбаным долгом как-то из руки выскальзывал – этой вот, моей! – и жил дальше. Как – не знаю. Но теперь у тебя вместо аневризмы рубец.

От такой рубец, подумал Насыр.

– Окей, бумер, – согласилась девушка. – От него ты и умрешь. Но не сегодня. И не завтра. И даже… Сказать, когда?

Не надо, подумал Насыр. Пожалуйста.

– Пожалуйста, – не то повторила, не то согласилась девушка. – Это тебе, скромняга, мой подарок к Новому году, хоть ты и не празднуешь. Живи, не зная сколько.

Спасибо, подумал Насыр и очнулся от скрипа.

Снегопад утих, так что дворники, изредка просыпавшиеся к жизни, скребли по почти чистому стеклу с возмущенным визгом. Припаркованная машина щелкала аварийкой в кармане совершенно пустой темной улицы. Чего я тут стою-то, подумал Насыр и осторожно пошевелил головой, в которой мелькнул отзвук недавней боли. Боли не было, было онемение в отсиженном бедре – похоже, Насыр просто дрых в неудобной позе, успев при первых признаках засыпания приткнуться в удобном месте. Была у него такая сверхспособность, единственная, к сожалению. Дрых он обычно без сновидений, но на сей раз ему, кажется, что-то приснилось. Яркое, необычное и страшноватое.

Насыр попробовал вспомнить сон, но тот распадался на бессмысленные цветные лоскуты, оставляя чувство легкого сожаления и почему-то огромного облегчения.

Ну и ладно, подумал Насыр, выключил дворники, аварийку и поехал домой.

Его там очень ждали.

Алексей Сальников

Свет звезд

– Пе-е-еть птицы переста-а-али, све-ет звезд коснулся крыс! – негромко, но очень красиво тянет девичий голос, и Чеев с удивлением оборачивается и на неожиданное окончание строки в известной песне, и на то, как симпатично все это исполнено.

Не он один смотрит на вокалистку – многие в автобусе, что везет их до самолета после семичасовой задержки рейса, косятся: кто-то недовольно, кто-то устало, кто-то все же слегка улыбается.

– Даша, ты задолбала своими крысами, – говорит одной школьнице другая. – Первый раз это было смешно, второй, но сколько уже можно?

Ту девочку, что упрекает певицу, поддерживают еще несколько подружек.

Чеев ловит себя на том, что наблюдает за ними с усмешкой умудренного жизнью взрослого человека, хотя сам, двадцатиоднолетний, вряд ли старше их больше, чем лет на пять. Но недавнее расставание, командировки, съемная квартира, работа в местной газете, где вокруг одни сплошные старички с болячками, разводами, детьми и внуками, – и вот уже у него чувство, будто он сам разве что не рожал.

Снаружи автобуса темнота, и не зима, а прямо зимища, всё в снегу, внутри – духота от печек и тесноты, да еще и коллега накатил в ожидании, стоит рядом, и Чееву плохо в данный момент, но хорошо в перспективе, потому как места у них в разных частях салона. Автобус движется медленно-медленно и долго-долго. Один из пассажиров, примечательный тем, что поминутно раздраженно вздыхает, будто только он один из всех настрадался, а остальным такие приключения все равно что аттракцион, не выдерживает и предсказуемо шутит. Причем, еще до того как произнести остроту, заранее озирается, ища моральной поддержки:

– Походу, прямо так до Москвы и доедем! А?

Никто его не поддерживает, и нервный пассажир недовольно ерзает, отчего создается впечатление, будто он заперт не только внутри транспорта, а еще тело для него все равно что застенки, пассажиру тесно внутри себя и одиноко. Чееву тоже невесело, но все же, очевидно, не до такой степени. Его отчасти интересуют люди вокруг: в полет затесались парочки влюбленных, жмущиеся друг к другу, тогда как все остальные пытаются держаться все же на расстоянии, насколько это возможно. Еще есть несколько мужчин в расстегнутых пальто и деловых костюмах, они не прекращают обсуждать что-то на тему девелопмента, насчет платежки, которая должна пройти, в их речи довольно часто слышится слово «кластер», а летят мужчины в экономе.

Беседу они не прекращают, даже когда выходят навстречу потоку воздуха из раскрывшихся дверей, который лишь сначала кажется по-весеннему теплым, но стоит подождать своей очереди на трап, и Чеев сначала надевает вязаную шапочку, а чуть погодя и вовсе натягивает ее на уши. Люди поднимаются в самолет неторопливо, нехотя, можно даже решить, что обреченно. Чееву это не нравится. Он завидует техникам, обслуживающим самолет и следящим за посадкой, ведь после смены они отправятся домой по земле, когда, возможно, Чеев еще будет болтаться в воздухе. Можно решить, что персонал аэродрома читает мысли Чеева, он ловит на себе веселые взгляды людей в оранжевых жилетах. Общее выражение их лиц такое, словно они приготовили какой-то розыгрыш для всех на борту, и осталось только дождаться взлета, чтобы обнаружить, в чем он заключается.

Чеева сюрприз ждет сразу же, как только он добирается до своего ряда кресел: багажная полка полностью забита пуховиками и чемоданами, а для его рюкзака нет места. Хорошо, что фотоаппарат он оставил в багаже у коллеги. Извинившись, Чеев протискивается к иллюминатору, пристраивает рюкзак под бочок, успевает скривиться, когда спинка кресла спереди откидывается прямо ему в лицо и наваливается ему на колени под тяжестью крупного пассажира, но Чеев сразу же выключается.

Впрочем, его сну устраивают перерывы еще на земле. Сначала громкий инструктаж по безопасности, затем уведомление о том, что самолет еще ждет противообледенительная подготовка, тыканье пальцем в плечо с вопросом, пристегнут Чеев или нет, – все это то и дело выдергивает его из небытия. Напоследок еще и бабушка успевает позвонить в седьмой раз за ночь, и Чеев не выдерживает – сварливо отвечает на вопрос: «Как дела?».

– Да хреново дела, бабуля, блин. Зря ты свечку ставила. Ты ее точно за здравие ставила, а не за упокой? Может быть, ты ее куда-нибудь не туда воткнула, не знаю, но тут трешак.

Бабушка не остается в долгу и тоже злится:

– Придурок, ты думай, что ты несешь. У меня сердце и так не в порядке. Мне теперь совсем не спать, пока ты не вернешься? Тебя в эту поездку не на аркане тащили, ты сам вызвался, хотя тебе говорили, что не надо никуда летать в такое время беспокойное.

Чеев закатывает глаза и обреченно выдыхает, потому что бабушка права. Сам полез, сам десять раз пожалел, хотя его и предупреждали, что незачем лететь, если есть возможность этого не делать, но Чееву почему-то захотелось – не жить, не быть – оказаться подальше от родного города, хотя бы на пару дней, где предновогоднее убранство наводило на дурацкие воспоминания о том, как хорошо было всего двенадцать месяцев назад, в эти же дни, тусить в компании своих друзей или знакомых подружки или, что лучше всего, только вдвоем зависать дома по выходным. Осторожно встать пораньше, чтобы не разбудить девушку, еще даже не умывшись, не причесавшись, накинуть куртку и сбегать до ближайшей кофейни, взять пару стаканов чего-нибудь с молоком и сиропом, несколько маффинов или овсяных печенюшек, спешить обратно… Ой, лучше об этом даже не вспоминать, чтобы не чувствовать себя идиотом.

Для родителей все его переживания были пустяком. Они говорили, что такого у Чеева еще будет полно, если он не станет зацикливаться на произошедшем расставании. Бабушка подошла к его горю серьезнее, но легче от ее помощи не стало. Она и до этого ходила в церковь не только по праздникам, а по любому поводу неизвестно зачем. Но тут ее походы стали целенаправленными, она будто собралась доказать внуку, что способна выпросить у Господа Бога личное благополучие внука.

Папа, скорее всего временно обойденный материнской молитвой, уронил себе гантель на ногу, и ожидалось, что новогодние праздники он проведет в гипсе. Бабушка так вкладывалась во внука, что отец не дождался от нее сочувствия, а удостоился лишь скупого комментария: «Идиотина косорукая, всю жизнь такой и был, ладно хоть не на башку себе эту хрень опрокинул, и то спасибо».

Но ее молитвы что-то не сильно помогали и Чееву, но они и не обязаны были вроде бы и помогать атеисту, каким Чеев себя считал, просто постоянное упоминание бабушкой ее духовного труда слегка подбешивало, и оставалось лишь вежливо молчать, когда она в очередной раз заговаривала про свечки, иконы и внука. Чеев говорит, что начинается подготовка к взлету, потому что так оно и есть, кладет трубку, переводит телефон в авиарежим, включает аудиокнигу и отрубается уже до посадки в Москве.

Там приключения продолжаются. Их с коллегой командировка – наполовину авантюра. Какой-то хмырь из их региона должен получить премию, то ли театральную, то ли музыкальную. У Чеева и его коллеги есть приглашение на данное мероприятие, но особо их в столице никто не ждет. Гостиница согласована через друга главреда, да и то один номер на двоих. Чеев никогда не жил с чужими людьми в одной комнате, не знает, каково это, и ему заранее грустно от факта совместного проживания, а особенно от общего с коллегой туалета и душа.

А коллега-корреспондент, наоборот, бодр и весел, смахивает на собаку, которую отпустили с поводка. Первым делом в аэропорту он потрошит свой багаж и возвращает Чееву редакционный фотоаппарат в сумке, где, помимо самого фотоаппарата, валяется всякая байда вроде пачки сигарет, забытой фотографом, вовремя ушедшим в отпуск, влажные салфетки, бутылек с жидкостью для вейпа, из-за чего сумка пахнет карамелью и лимоном. Коллега вытаскивает Чеева из аэропорта на улицу, приглашающе машет рукой, и Чеев оказывается возле урны, вокруг которой курят люди. Коллега тоже закуривает и смотрит в телефон, пока Чеев обзванивает родных и сообщает, что долетел благополучно. «Ну, слава богу!» – не сговариваясь, говорят бабушка и папа с мамой. «Посмотрим», – думает Чеев, оценивая подозрительно бодрое поведение коллеги.

Начинает светать, коллега увлекает за собой Чеева к толпе других людей, уже не курящих, а ожидающих автобуса. Когда автобус приходит, они залезают внутрь, расплачиваются. Как перед посадкой в самолет, долго и неторопливо едут по окраинам – теперь Москвы, что, оттаивая после снегопада, вся какая-то серенькая и скучная. Чееву неизвестно, правда, чего он, собственно, ожидал.

Затем они спускаются в метро. Коллега молчалив и рассеян, его занимает переписка, он ведет ее, неуклюже тыча большим пальцем в экран телефона, и при этом коварно улыбается неизвестно чему, но предчувствия у Чеева нехорошие. Они и до гостиницы плетутся, потому что коллега получает очередной сигнал пришедшего сообщения, замедляет шаг и отвечает на ходу. Ничем хорошим такое общение старших товарищей не заканчивается, даже когда они путешествуют по области. Вечно влекут стариков алкогольные и амурные приключения, воскресшая любовь и давняя дружба обнаруживаются ими в разных частях региона, окормляемого газетой.

В гостинице заселение с двух, сейчас едва десять утра – не так уж много, если подумать, осталось ждать, но коллега доверительно сообщает:

– Ты заезжай, вещи занеси, я позже подтянусь, мне тут надо… – Вид у него, будто он отпрашивается в туалет с урока.

Не дожидаясь ответа, коллега растворяется в заново начавшемся снегопаде, оставив Чеева куковать в лобби среди мрамора, где еще не убраны натоптанные ими следы. Повсюду тут бархат, люстры театрального вида, косящиеся охранники. Секьюрити то и дело бросают на Чеева токсичные взгляды, как бы говорящие: «Ну и что ты тут потерял, болезный?» – на что Чеев отвечает им выражением лица, которое подразумевает ответ: «А хрена ли мне еще остается?»

Вскоре Чеев все же обживается рядом с вещами коллеги, находит розетку, ставит смартфон на зарядку, и уже не сильно становится тоскливо за просмотром всякой дури в интернете. Между делом выясняет, зачем он сюда приехал, то есть разыскивает в сети фигуранта своей будущей фотосъемки, уточняет, чем тот на самом деле заслужил внимание редакции их газеты. Ведь по герою грядущего материала и не скажешь, что он чем-то замечателен: с виду обычный такой алкоголик. А оказывается – театральный деятель, член нескольких творческих союзов, кто бы мог подумать? Какие-то постановки у него там, одна краше другой. Чеев раскапывает в нескольких видеохостингах фрагменты из этих спектаклей, но здраво оценить качество декораций и игру актеров мешает качество съемки, посторонние шумы и что все это отрывочно, едва ли каждый ролик со спектаклем длиной больше двух минут. Но в зале смеются, значит, вроде норм. Смотрит на карте, далеко ли от гостиницы будет происходить праздник. Близко – пара километров почти по прямой. В театре, название которого знакомо, но и только.

Его сидение время от времени прерывают родители и бабушка, осведомляются, как у Чеева дела, не обижают ли его там. Три раза Чеев рассказывает историю скрывшегося в каменных джунглях коллеги.

– Так чего ты хотел? Ты же с Вадиком поехал. Считай, это редакционное испытание – поездка с Вадиком. Значит, тебя в газете приняли и думают, что ты в доску свой, – говорит папа, знакомый с редакционной кухней. – Просто забей. Представь, что ты один приехал. Ты же переживал, что ты в номере будешь не один? Судя по тому, как все пошло, можешь раскладываться там как у себя дома, никого не будет.

– А вещи его? – беспокоится Чеев.

– Нашел о чем думать! Привезешь обратно, да и все. Не забудь пару тыщ за это с Вадика стрясти, чтоб не наглел.

Вот так, довольно скоро, пролетает несколько часов, и Чеева приглашают на ресепшен. Он, беспокойно оглянувшись на баул коллеги, зачем-то спешит, торопливо вытаскивает паспорт, краснеет, потому что за стойкой девушка, наверняка его ровесница, очень милая такая, но смотрит строго, будто все про Чеева знает. Между прочим спрашивает, курит ли он, и хотя Чеев не выносит сигарет, все равно рдеется еще больше, будто его уличили. Есть у Чеева странная черта: при виде симпатичной девушки он сразу представляет, что женился на ней, прикидывает, как хорошо будет с ней в браке, какие у них будут дети, насколько ее родители адекватнее, чем его родная семья. И все это – лишь при мимолетном взгляде на шею, на руки, носик. То, что девушка может угадать и такие мысли, тоже вгоняет Чеева в краску. Началось подобное довольно рано, когда о браке было думать странно. В тринадцать Чеев влюбился в гостившую у них неделю двоюродную сестру, внутренне возмущался порядкам, которые не одобряли браки между кузиной и кузеном.

«А ведь если подумать, то ведь встречу ее на улице и даже не вспомню, где видел», – размышляет Чеев, получив ключ-карту от номера. Он чувствует неловкость, что думает про нее подобное, покуда ковыляет в сторону желанных после перелета и ожидания душа и постели. Удивление размером номера, который больше, чем родительская квартира, а про съемную малосемейку и говорить нечего, отвлекает Чеева от самокопания. Он мстительно роняет сумку Вадика чуть ли не на пороге, перешагивает через нее, сбрасывает ботинки, осторожно, как кошка, обходит две комнаты, два туалета и ванную, где находится собственно ванна, а еще душевая кабина и еще один унитаз, ну и всякая прочая мелочовка. При этом тут так свободно, что можно впихнуть еще кухонный гарнитур. Жаль, что уезжать отсюда нужно завтра в шесть утра, а то… А что «а то»? У Чеева нет знакомых в Москве, вписку он тут устроить не может. Разве что Вадик притаранит падших женщин, но тогда проще и здоровее будет пойти погулять на свежем воздухе или сразу выписаться и уехать в аэропорт.

Чеев смотрит на телефоне, сколько осталось до мероприятия, которому посвящена командировка. У него есть четыре с лишним часа. Есть не хочется, поэтому Чеев лезет в душ, затем заводит будильник, включает телевизор и отключается, но не сразу. Простыня настолько гладкая, что невозможно лежать, согнув ноги, наволочки на всех трех подушках крахмально поскрипывают, чуть ли не как пенопласт по стеклу. Чеев ворочается и думает: «Вот ты свинья, в хостел бы тебя или куда-нибудь в номер под Сысертью» – и внезапно просыпается от веселого сигнала будильника. Коллеги нет.

Чеев звонит ему. Вопреки ожиданиям, Вадик сразу же берет трубку, успокаивает Чеева уверенным голосом:

– Иди, не жди меня. Я не приду. Чего мне там делать? Я у него уже брал интервью с год назад вроде бы. Наклепаю чего-нибудь. Да даже если из головы возьму, кто будет проверять?

– Вадим Григорьевич… – пытается вразумить его Чеев, но не находит слов.

– Да чё ты паришься? – не понимает Вадик. – Главное, ты, блин, сумей его запечатлеть, ну и еще каких-нибудь кадров там наснимай. Сам его расспроси, если поймаешь. Давай, студент, пока-покедова. Развлекайся там.

«Да и хрен с тобой», – решает Чеев. Еще раз лезет в душ. Приободренный неожиданной свободой, принимается напевать про свет звезд, коснувшийся крыс, причем одной из них назначает Вадика. Тщательно мажется дезодорантом, одевается, хватает фотоаппарат, насвистывая, шагает на выход.

Охранникам он уже не любопытен, будто пропитался духом гостиницы и поэтому стал неразличим для них до степени невидимости. В фойе имеется аппарат для чистки ботинок, который Чеев тут же пускает в дело, хотя и понимает, что, пока дочапает до места, ботинки станут такими же, как до щетки и крема.

Чеев идет по центру и не может поверить, что находится в другом городе, на другом конце страны. Да, все благоустроеннее как будто, здания древнее, они похожи на краеведческие музеи, поставленные бесконечной чередой по обе стороны дороги. Из кованых оград и над кирпичной кладкой нескольких попавшихся на пути церквей торчат сырые ветви каких-то деревьев – не тополей точно. Вроде акации или яблони, может быть клена, – тонкие, длинные, густые и прочные, потому как не обламываются под тяжестью облепляющего их снега. Ему нравится, как пахнет камнями, асфальтом, корой, бензином. И пусть в центре его города запах почти тот же – сам он живет на окраине, редакция тоже на периферии, за ж/д вокзалом, не в бараке, но окруженная чем-то вроде бараков. Поэтому Чеев чувствует себя не на работе, а шляющимся просто так в выходной день.

Его хватает за рукав суровая пожилая женщина и спрашивает как пройти. Уверенностью взгляда и требовательностью голоса она напоминает Чееву его собственную бабушку.

– А я не из Москвы, – почему-то хвастается Чеев.

– Да я вижу, – заявляет она. – Но у вас у всех же сейчас карты в карманах.

Чеев вынужден согласиться. Показывает ей дорогу, говорит, где сесть на трамвай. Женщина отпускает его и уходит. Только тогда Чеев замечает, что к бабульке прилагается маленькая девочка со скрипичным футляром в руке. До этого Чеев просто не мог отвлечься то от суровых голубых глаз пожилой женщины под стеклами квадратных очков, то от экрана смартфона.

Он еще только на середине пути, а меж тем начало мероприятия через двадцать минут, нужно ускориться, но не успевает Чеев пройти до ближайшего перекрестка, а его снова окликают.

Переулок. Девушка загнала машину на удачное, как ей казалось, парковочное место, прикрытое ровным снежком, и теперь автомобиль по брюхо в сугробе. Тут же и ее молодой человек плюется от досады и виновато грустит, да и девушка невесела. Молодой человек просит подтолкнуть. Чеев оглядывается по сторонам. Только что вокруг было полно всяких прохожих, видом покрепче, нежели Чеев. Сейчас он и девушка переглядываются, а ее молодой человек яростно орудует лопаткой под колесами и подсовывает туда обломанные с ближайшего куста черные ветки. Понятно, что выбора у Чеева просто нет. Он кладет сумку с фотоаппаратом на багажник, упирается в корму автомобиля. Молодой человек прыгает внутрь машины, Чеева обдает выхлопом и снежными брызгами вперемешку с древесной трухой, но Чеев при всем этом ощущает азарт, а не досаду. Ему интересно, получится ли у него справиться и раскачать несколько тонн заленившегося металла. Почти сразу становится понятно, что дело пойдет. Машина оказывается на удивление легкой и с готовностью отдается на волю все более широкой амплитуды, куда увлекают ее водитель и Чеев, затем вырывается на твердую почву.

Молодой человек выскакивает к Чееву, радушно жмет ему руку, девушка, чтобы Чеев не забыл, берет сумку с фотоаппаратом с багажника и вешает Чееву на плечо. Они даже машут ему на прощанье, а Чеев стоит и ждет, когда окончательно развеется запах духов девушки с ароматом черемухи, такой приятный и такой странный, когда вокруг зима.