Текст книги "Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)"

Автор книги: Татьяна Толстая

Соавторы: Марина Степнова,Елена Колина,Анна Матвеева,Павел Басинский,Майя Кучерская,Евгений Водолазкин,Вениамин Смехов,Денис Драгунский,Александр Цыпкин,Валерий Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Маши дома нет! – выскочила ее бабушка.

– А где она? – зачем-то спросила я, хотя мне ясно было – со мной больше не хотят иметь дела.

– Уехала в Москву.

– А ваша машина вот, стоит под навесом, – совсем бестактно сказала я.

– Уехала с соседями! – чуть смутилась бабушка. Лариса Николаевна ее звали, я вспомнила. – Да, с соседями, с Грибановыми… – и вдруг разозлилась: – А кто ты такая, меня тут уличать?

Повернулась и быстро вышла, захлопнув дверь, ведущую из кухни в дальнейший коридор.

Я тоже вышла – на крыльцо.

Зачем-то решила обойти дом с другой стороны. Сделала пару шагов и остановилась. Там было открытое окно, и взрослые, они разговаривали.

– Зря так издеваться над ребенком, – сказал Петр Петрович, Машин папа.

– Она не ребенок. Ей двенадцать лет! – ответила Лариса Николаевна.

– Тем более лучше сказать прямо. Так вот и сказать: «Ниночка, тебе отказано от дома!»

– А она поймет, что это значит?

– Поймет. Умная девочка из хорошей семьи.

– Вот и я говорю, из хорошей семьи! – возразил Петр Петрович. – Вряд ли она могла украсть.

– А я не говорю, что она украла! – чуть не взвизгнула Лариса Николаевна. – Сотый раз повторяю: в этом возрасте нет понятия «украсть». Она просто… Ну как это сказать… Вот! Взяла себе. И обманула подругу, рассказав какую-то несусветицу.

В кухню вошел Игорь, племянник Волковых: он приехал погостить. Ему было больше двадцати. Он был сначала курсант милиции, а теперь просто милиционер. Кажется, следователь, я не знала точно. Он посмотрел в окно, и мне на секунду показалось, что он меня заметил. Или нет?

Потом голос подала мама Маши. Наверное, она сидела в углу, поэтому я ее не видела.

– Я, конечно, глубоко уважаю Виктора Яковлевича и Наталью Ивановну… – это она про моих маму и папу. – Образованные, интеллигентные люди.

– Вот! – сказал Петр Петрович.

– Но у самых прекрасных людей могут быть самые разные дети!

– Вот! – сказала Лариса Николаевна.

Они еще что-то говорили.

Странно: как будто им больше вообще не о чем говорить.

Я посмотрела наверх и увидела черные ветки на фоне вечереющего неба, еще яркого, но уже с закатным золотом, примешанным к лазури. Был конец июля. Ничего, что я так красиво выражаюсь?

– Ничего, все хорошо, – сказал Андрей Сергеевич.

Я увидела эти ветки и поняла, что мне делать. Потому что я увидела свое тело, худое и дылдястое, с чуть подвернутой головой, тоже черное на небесном фоне, висящее среди этих ветвей.

Прыгалки. Я решила – вернее, в тот миг еще не решила, но уже захотела – повеситься на прыгалках. Я представила себе, как на прощанье поцелую их круглые деревянные ручки, уже подзатянув петлю на шее, за секунду до того, как шагнуть с кривого шершавого сучка вниз. То есть – вверх! Туда, в небо. Где с меня сойдет эта клевета, эта ложь, это гадкое, страшное, пока еще не произнесенное, но уже готовое выскочить слово – «воровка». Потому что я не крала эту Барби!

– Ты хотела сказать: «эту паршивую Барби»? – добавил Андрей Сергеевич.

– Нет! – вскричала Нина Викторовна. – Эту прекрасную, бесценную, любимую Барби! Зачем ты про нее так?

– Извини, – сказал он.

Нина Викторовна продолжала:

– От жалости к себе я заплакала. Потом пошла дальше, вокруг дома. Но воткнулась в совсем непроходимый шиповник, и повернула назад, и опять прошла мимо крыльца.

На крыльце стояла Маша.

Мы встретились глазами.

– Зачем ты наврала, что уехала? – спросила я.

– Это бабушка наврала, а не я! – ответила Маша. – А ты подслушивала. Подслушивать подло! Ты подлая! Ты очень подлая!

Наверное, она хотела произнести страшное слово «воровка», но все-таки не решалась.

Я опять заплакала, потом вытерла глаза рукой и сказала:

– Я честно не крала твою Барби. У меня ее правда отняли. Какой-то сретенский мальчишка. Я правду тебе рассказала.

Маша посмотрела на меня и вдруг сама заплакала во всю силу. Спрыгнула с крыльца ко мне, обняла меня и сказала:

– Всё, всё, всё. Пойдем ко мне.

– Они на меня злятся, – я мотнула головой к двери.

– Тогда завтра! – Маша продолжала меня обнимать. – Я с ними все улажу. Все им объясню. А ты приходи завтра, прямо после завтрака. Поедем на великах кататься. Или вот с Игорьком на лодке. Он к нам на целый месяц, в отпуск, – и вдруг прошептала, сплетническим голоском: – У него денег нет на море поехать. И у его папы с мамой тоже нет денег. Они попросили, чтоб он у нас на даче поотдыхал. Он хороший. Приходи!

Мне стало легче. Но все-таки я спросила:

– Ты мне веришь, что я не крала твою Барби?

Маша обняла меня еще крепче и прошептала в ухо:

– Неважно.

– Почему это неважно? – Я пыталась отстраниться и посмотреть ей в глаза.

Она не давалась. Она горячо дышала мне в ухо:

– Потому что я тебя прощаю! Прощаю навсегда! Бери себе!

Ах ты черт…

– Не надо меня прощать! – закричала я, выдралась из ее горячих и липучих объятий и убежала.

Вот тут я точно решила, что мне надо повеситься.

Родителям жаловаться было бессмысленно. «Ерунда, брось!» – сказал бы папа. И мама бы подхватила: «Тоже мне проблемы!» В этой истории они были на моей стороне, я ведь им все тут же рассказала. Да, конечно, на моей стороне, но как-то очень легко. Не вдумываясь. Барби для них была просто кукла. И слова Маши и ее бабушки – просто слова.

Ночью я два раза просыпалась и смотрела на пустую кроватку Барби – то есть на пустую конфетную коробку. В ту единственную ночь, когда Барби – моя Варенька, моя святая Варвара – спала здесь, из коробки поднималось тихое жемчужное сияние. Я думала – вдруг она вернется. Но было темно.

После завтрака я взяла прыгалки и пошла вешаться.

Но все-таки решила в последний раз зайти к Маше Волковой. Потому что она сказала, что прощает меня и дарит мне Барби, а я сказала «не надо». То есть как будто бы согласилась, что я украла, но отказалась от прощения.

Я пришла к ним, проскользнула в приоткрытую калитку – ах, времена, когда почти половина наших жителей не запирали калитки и заборы были с редким штакетником, – но вдруг раздумала объясняться с Машей. Там, прямо за воротами, был широкий въезд для машины – а тропинка рядом. Я набрала светлых камешков по бокам въезда и выложила на темном утоптанном шлаке – «я не крала Барби!». Я уже совсем заканчивала, но сзади раздались шаги. Я дунула прочь, побежала по аллее и услышала, как этот ихний племянник Игорь выскочил из калитки – калитка громко скрипнула старой пружиной, и топот за мной, он кричал «стой, стой!» – но я припустила к лесу. Он бы все равно меня не нашел. Я в лесу знала все тропинки.

Там было мое любимое место. Вечная лужа, вроде маленького болотца, и над ней раскидистое дерево, пригнутое книзу, с толстыми сучьями и узкими серебристыми листьями. Кажется, ветла.

В этой луже водилась странная лягушка, почти желтого цвета с пятнышками, я ее давно заметила. Вот и сейчас она выглянула и на меня посмотрела. Я ей подмигнула и развела руками – вот, мол, какое неприятное зрелище тебе предстоит, сестричка. Лягушка на всякий случай нырнула и спряталась.

А я полезла на ветлу налаживать петлю из прыгалок. Странное дело, я совсем не думала о маме с папой, и вообще ни о ком и ни о чем.

– Стоп! Стоп! Совсем с ума сошла! – этот самый Игорь прибежал.

Догнал и нашел, вот беда. Интересно, это все милиционеры такие дико ответственные?

Он чуточку подпрыгнул и дернул меня за ногу. Я свалилась с широкой толстой ветки, прямо ему в руки. Он поставил меня на землю. Тут мне стало страшно. Наверное, я представила себе, как это больно и противно – вешаться. Я даже села в траву. Стиснула руками колени, чтоб не было видно, как они дрожат. Ну а что делать? Больно, противно, а надо.

Игорь сел рядом со мной, обнял меня за плечо.

Я резко отодвинулась и, наверное, еще сильней задрожала.

– Не бойся! – сказал он. И повторил: – Не бойся меня, я ничего…

– Я не боюсь, – перебила я. – Я все знаю. Книжки читала, картинки видела, девчонки рассказывали. Твоя Машенька в том числе. Мне все равно. Я сейчас умру. Хорошо, не сейчас, через пять минут, какая разница?

Он привстал, снял куртку, пошевелил рукой в траве, нащупал и отбросил какой-то сучок или камешек, разгладил зелень, постелил куртку.

– Ложись на спину и закрой глаза.

Я легла. Мне было совершенно все равно. И даже чуточку интересно. Даже на время расхотелось вешаться. Я подумала, что повеситься всегда успею. Тем более после «этого», потому что мне тогда уж точно будет нечего терять.

Я лежала так несколько минут. Мне казалось, что долго. Потом я чуть приоткрыла глаза. Увидела, что он сидит рядом с блокнотом в руке. Он сказал:

– А теперь спокойно подыши. Как будто перед сном. Не жмурь глаза изо всех сил, а легонько так прикрой. И постарайся вспомнить, как это все было. Этого парня. Его одежду. Его велосипед. Главное, не спеши и спокойно вспоминай.

Я не могла вспомнить его лицо. Но я помнила руки. Царапины. Сбитые костяшки пальцев. Ковбойка в клеточку. Белая пуговица на груди. Коричневые кеды. Велосипед. «Темно-красная рама. Руль, обмотанный синей изолентой. Звонок на руле слева. Еще изолента на раме, но теперь зеленая, грязная. Педали без резинок, ободранное железо», – шептала я.

Игорь раскрыл блокнот и стал записывать.

Потом сказал:

– Если ты на самом деле все так хорошо запомнила, мы его найдем. То есть в смысле, я его найду. Вставай. Пошли.

– Прыгалки забыла, – я показала на дерево.

Он ловко залез на этот толстый боковой сук, отвязал прыгалки, кинул мне.

Я протянула ему руку, чтоб он помог мне встать.

– Сама, сама! – сказал он.

Через три дня ко мне пришла Маша, очень мрачная.

– Игорек зовет. Надо в Сретенское съездить.

Мы ехали на его жигулях.

Он говорил:

– Послушайте, девчонки. Вот я старше вас на десять лет. Работаю в милиции. Но я тоже все время удивляюсь, какая бывает жизнь. Удивляюсь, какая она некрасивая и тяжелая. Никак не могу привыкнуть. Это понятно. Мой папа – полковник. Мама – директор школы. А мой дядя – сам Петр Петрович Волков! – и он подмигнул Маше в зеркальце заднего вида. Как-то льстиво подмигнул – со злостью отметила я. – Да, девчонки. Я с детства жил в удобстве, в тепле и уюте. Не знал, да и сейчас до конца не знаю, как люди на самом деле живут…

– А как они на самом деле живут? – спросила Маша.

– Сейчас увидишь.

Машина остановилась у длинного деревянного дома. Я знала, что такой дом называется «барак». Мы иногда ездили в Сретенское на великах – полчаса в оба конца, – покупали там мороженое в магазине, а на обратном пути через мостик видели эти бараки – ближе к речке и старой фабрике. Но туда не ездили. Нам все говорили, что туда не надо. Могут велики отнять, побить или вообще.

Мы прошли по коридору барака. Игорь толкнул дверь.

Да. Он правду говорил. Такого разора, грязи и вонищи я никогда глазами не видела и носом не чуяла. Пахло жаревом, куревом, потными подмышками и ночным горшком. Три кровати. Одна – высокая железная. Другая – низкий топчанчик. Третья тоже железная. Много табуреток. Электроплитка, на ней суп варится. Велосипед в углу, с красной рамой. Рама обмотана изолентой. На высокой железной кровати сидит старенькая тетка (теперь я понимаю, что ей было лет сорок). На топчане – мальчишка не старше пятнадцати. Тот самый. А на третьей кровати лежит какая-то бледная немочь с серыми волосами, как пакля, и поверх одеяла у нее – Барби. И она вцепилась в нее своими костлявыми пальцами с грязными ногтями.

Видно было, что они все нас ждали.

– Вот! – сказал Игорь. – Девочка Света. У нее одна ножка совсем кривая, а вторая тонкая. Она еле до окна может дойти, на костылях. Ей десять лет. Мамы с папой у нее нет. Одна тетя Лиза. А это тети-Лизин племянник, Славик. Брат девочки Светы. Он, конечно, был неправ…

Мы с Машей разревелись и рванули к двери.

Вечером у Волковых было что-то вроде маленького праздника. Теперь все любили всех и громко наслаждались своим великодушием. Лариса Николаевна, бабушка Маши, даже как будто извинилась передо мной. «Мне очень жаль, Ниночка, что я тебе не поверила сразу. Но признай, история была такая… не совсем натуральная, как будто придуманная. Правда?» – «Правда, правда!» – сказала я. Мне совсем не хотелось злиться и выяснять отношения. Но в уме я поняла – все равно для Ларисы Николаевны и я, и даже племянник Игорь – на ступеньку ниже. Потому что Петр Петрович, ее сын, а тем более Петр Евгеньевич, ее покойный муж, – богатые и знаменитые, а мы – уже не то. Мой дедушка – просто когда-то был известный. Не так, чтоб знаменитый, и уж точно не богатый. Мир устроен лесенкой, никуда не денешься. Маша рыдала и обещала отдать лишние книжки и платья, и я рыдала от жалости к девочке Свете, но ни за какие коврижки никто из нас – ни богатая и знаменитая Маша, ни втершаяся в эту компанию я – не стал бы с этой Светой не то что дружить – порог ее кошмарной конуры не переступили бы. Лучше в самом деле повеситься.

«А как же там живет Барби? – спросила я себя. И тут же ответила: – Барби – ведь это святая Варвара. Святые могут».

Дальше было совсем интересно.

Через пару дней я сидела у Волковых в большой гостиной и пила чай – теперь мы с Машей опять были лучшие подруги. За столом были только мы с Машей и ее мама. Вдруг с веранды зашел этот самый Игорь и сказал:

– Был в Сретенском, у ребят. Ну, у тех, которые мне помогли найти куклу. Там вообще черт знает что. Девочка Света, ну вот эта, инвалидка, – ударила ножом свою тетю Лизу. Но без последствий. В плечо. Сегодня. Рано утром. Сонную. Доковыляла до нее, и вот… Крика было, страшное дело. Поэтому группа приехала. В чем дело, почему? Потому что тетя Лиза продала ее куклу. Вот эту Барби. За сто рублей. Чтоб купить девочке одежду, то да сё, они ведь страшно бедные, для них сто рублей как для меня тысяча. Ничего, все нормально, тетя Лиза не стала заявление подавать, простила девчонку, ранка маленькая, списали на бытовую травму.

И тут из коридора вошла Лариса Николаевна, бабушка Маши.

У нее в руках был синий пластиковый пакет с иностранными буквами. Такие пакеты в те годы не выбрасывали, а сохраняли. Она несла его в обеих руках, как подушечку с орденом. Остановилась у стола.

– Маша! – сказала она. – Я обещала, что куплю тебе новую Барби. Вот! Правда, она не новая, но еще лучше!

Вытащила куколку из пакета, протянула Маше и продолжала, едва не прослезившись от собственного величия:

– Я выкупила твою Барби из плена!

Маша ойкнула и протянула руки к Барби, но Барби вдруг спрыгнула на пол и на глазах у всех превратилась в стройную, очень спортивную девушку под метр семьдесят пять.

– Какие вы все козлы! – закричала она, перепрыгнула через стол, задев синий фарфоровый чайник, который разлетелся вдребезги, и устремилась к веранде.

– Игорь! Держи ее! – на разные голоса закричали Машина мама и бабушка. – Хулиганка! Стой!

Но Игорь посторонился, и Барби, зачем-то разбив окно, нырнула в густые кусты шиповника.

– Что, неужели в самом деле? – Андрей Сергеевич развел руками и чуть комически поднял брови.

– Да! – резко ответила Нина Викторовна. – Спроси у Волковых, где их знаменитый чайник настоящего севрского фарфора.

– Ну а в чем чудо-то?

– Осенью сказали, что в Сретенском видели на рынке девочку. Точь-в-точь племянница тети Лизы. Худенькая, бледненькая, но – без костылей. Сама ходит, ты понял?

– Понял, понял! – согласился Андрей Сергеевич.

– Но для меня главное чудо святой Варвары – даже не это. Хотя, конечно, исцеление расслабленных – это классика.

– Что же?

– То, что я изменилась сама. Можно сказать, исцелилась. Помнишь, я тебе сказала, что жила в мире лесенок и вертикалей? Кто богаче, кто знатнее, кто умнее… Кто старше и главнее. Искала свое место в этих жестких решетках. Карабкалась. Кого-то отпихивала ногой. К кому-то не рисковала подойти. Холодный, унылый вертикальный мир. А после этого случая – не сразу, конечно, нет, не сразу, не в двенадцать-тринадцать лет… Мне для этого понадобилось лет десять. Чтобы перейти в горизонтальный, или даже спиральный мир, где людей не меряют, не взвешивают, а любят. Но началось все именно тогда. С чуда святой Варвары.

Она вздохнула и добавила:

– А вот папа римский уже давно вычеркнул Варвару из списка святых. Зачем? Почему? Как глупо! Но ничего. Нас это не касается, – улыбнулась Нина Викторовна.

– А вы такие прямо православные? – спросил Андрей Сергеевич.

– Опять на «вы»? – засмеялась она.

– Прости, Ниночка! – и он, идя рядом, левой рукой легонько обнял ее за плечо. – Однако ответь.

– Нет. Не такая чтобы прямо ух. Но все равно. Святая Варвара – это ого! Да ты теперь и сам знаешь.

Она повернулась к нему, и они, задохнувшись, первый раз поцеловались.

Павел Басинский

Зависть богов, или Вернись в Сорренто!

Долго я не решался написать об этой истории, случившейся со мной в мае не столь далекого, но точно доковидного года. История меня не отпускала, я часто вспоминал ее во всех подробностях. Но писать не поднималась рука.

Не хотелось публично рассказывать о том, как я семь дней провел в красивейшем и очень дорогом месте земли – на острове Капри. Да-да, на том самом Капри, где строили себе виллы римские императоры Август и Тиберий, а потом диктатор Бенито Муссолини. Где пролетарский писатель Максим Горький прожил семь лет, и к нему приезжали в гости Ленин, Шаляпин, Леонид Андреев и другие известные люди. Остров, посетить который считал долгом любой русский художник, поселившийся в Неаполе, чтобы оттачивать мастерство пейзажиста, а этих художников здесь в конце XIX века была целая колония. Где побывали Тургенев и Ницше, который сочинял «Так говорил Заратустра» под ослепительно прекрасным небом и солнцем неаполитанского побережья. Остров, который стал героем рассказов Бунина «Господин из Сан-Франциско» и Хемингуэя «Кошка под дождем».

Словом, посетить это намоленное место, чтобы полюбоваться Голубым гротом, побродить в Садах Августа и попинать ногой древние камни на развалинах дачи Тиберия, а заодно сделать сто пятьдесят селфи, разумеется, можно (если средства позволяют, а они мне тогда позволяли). Но обнародовать это… Как-то не совсем прилично.

Если читающий эти строки думает, что дальше я буду описывать красоты Капри, то пусть отложит этот рассказ. Описывать совершенную Красоту еще более неприлично.

Меня останавливало и то, что вся эта на самом деле глупая история, со мной тогда приключившаяся, по зрелому соображению стала казаться мне какой-то не совсем реальной и слишком личной. Было в ней нечто по-человечески очень простое и теплое, несмотря на весь холод и какую-то безвыходность положения, в котором я оказался.

Коротко говоря, это история о том, как после роскошной жизни на Капри я двое суток бомжевал в Неаполе.

Начнем…

* * *

Отправиться на Капри и снять там дорогую гостиницу меня подвиг Максим Горький. С 2005 года, когда в серии «Жизнь замечательных людей» вышла моя книга о нем, я считаюсь как бы его биографом, хотя это слишком лестное мнение. И вот, договорившись с «Редакцией Елены Шубиной», я взял аванс под книгу «Горький на Капри». Каприйский период его жизни с 1906 по 1913 год меня давно интересовал, но в моей прежней книге он был описан бегло и по бумажным источникам. Мне же хотелось прочувствовать на личном опыте. И я подумал: семь лет на Капри я, конечно, не потяну. Но издательского аванса на семь дней жизни в раю, пожалуй, хватит. Не все же кормиться от Горького, потрачусь и я на него. Как вот Бунин, Шаляпин и Леонид Андреев. Они ведь приезжали за свой счет.

Я тоже стал большим мальчиком.

Дальше все было просто, как вообще с этим делом было просто тогда. Шенгенская виза была. Билет до Неаполя и через неделю обратно купить онлайн в компании G7 оказалось не сложнее, чем сходить в ближайшее «Красное&Белое» за бутылкой сухого итальянского вина. Также несложно было забронировать номер 4* в двух шагах от Пьяццетты (Piazzetta) – крохотной площади в центре острова, где находится пятизвездочный Grand Hotel Quisisana («Квисисана»), в котором, кстати, и останавливался Шаляпин. Прямо на Пьяццетте для местной публики он пел свои мощные арии. Типа «Блоха – ха-ха!» или «Эх, дубинушка, ухнем!». И все каприйцы буквально рыдали. В том числе и ставший практически местным Максим Горький.

Дальше тоже было все просто. «Боинг-737» за три с половиной часа доставил меня из Домодедова в аэропорт Неаполя, где с табличкой «Pavel Basinskiy» меня встречал русский шофер из «Киви-такси». За полчаса он домчал меня в морской порт, а там у причала уже стоял огромный комфортабельный катер, отправлявшийся на Капри через десять минут. Мой скромный отечественный чемодан отправился в багажный отсек. (О-о, я тогда еще не знал, что здесь-то и таилась погибель моя!) Еще полчаса мы рассекали волны Неаполитанского залива. И вот я на Капри!

(Оговорюсь, что ради чистоты эксперимента я должен был поступить иначе. Сначала долететь до Нью-Йорка. Оттуда кораблем отправиться в Неаполь через Атлантику и Средиземное море, предварительно успев в Америке написать «Мать» и выпустить ее в нью-йоркском издательстве на английском языке раньше, чем в России – на русском. Но это уже подробности из жизни Алексея Максимовича, которыми не буду напрягать своего читателя.)

Итак, я на Капри…

* * *

Я не стал, подобно другим туристам, нанимать дорогущее такси до Пьяццетты. В интернете я заранее изучил дислокацию, а кроме того, держал в «Российской газете» совет с Львом Данилкиным, который тогда служил редактором отдела культуры. Он только что получил «Большую книгу» за биографию Ленина и до этого побывал на Капри в поисках важных для своей книги впечатлений. (Впрочем, возможно, я вру. Лев сначала побывал на Капри, где есть памятник Ленину в виде небольшой каменной стелы. У ее основания он увидел живую змею, нашел в этом знак свыше и уже потом стал биографом вождя мирового пролетариата. Во всяком случае, он так это рассказывал, а если я в чем-то ошибаюсь, пусть меня поправит. Кстати, не исключаю, что в этом рассказе Лев опустил важную деталь. Эта змея таки ужалила его. Иначе невозможно понять, с какого перепуга актуальный литературный критик вдруг озадачился биографией Ленина. Я так думаю.)

Но вернемся к моей истории.

Все туристы на Капри делятся на две неравные категории. Первая – это ежедневный турпоток. Иначе говоря – однодневки. Они приезжают на остров группами с гидами, говорящими на их родном языке, за пару часов пробегают от Пьяццетты до Садов Августа с перерывом на обед в местной кафешке и потом на автобусе отправляются на другой конец острова – Анакапри, что так и переводится с итальянского – Другой Капри. Там они изумленными глазами осматривают виллу шведского врача Акселя Мунте – фанатика острова, который в начале ХХ столетия построил здесь неописуемой красоты особняк в античном стиле, где кабинет и спальня находятся на краю скалистого обрыва с видом на залив. За это он, по собственной легенде, изложенной им в книге «Легенда о Сан-Микеле»[5]5
  Мунте А. Легенда о Сан-Микеле. М.: Художественная литература, 1969. Пер. Татьяны Аксаковой.


[Закрыть], продал дьяволу душу и в конце строительства дома ослеп. История эта, конечно, придуманная. Но вилла Сан-Микеле абсолютно реальна и является своего рода памятником Великой Мечте, за которую не жалко заплатить любую цену. Осмотрев виллу и поднявшись по канатной дороге на Monte Solaro, чтобы напоследок с вершины горы полюбоваться на окрестные виды, усталые и довольные, туристы возвращаются в Неаполь. Или в Сорренто. Или на остров Искья с его хорошими пляжами и природными термами. Словом, туда, где они остановились и где находятся их чемоданы.

И они совершенно правы. Жить на Капри – зачем? Остров скалистый, купание здесь так себе. Потрясающих музеев и художественных галерей, как в Неаполе, нет, а чтобы подняться на Везувий, нужно опять-таки доплыть до Неаполя. Наслаждаться красотами Амальфитанского побережья, протянувшегося на полсотни километров между живописными скалами и лазурным морем, лучше всего бросив якорь где-нибудь в Салерно или Сорренто. А потратить свой отпуск и немалые деньги исключительно на Капри… Это какой-то изыск, выверт и даже, я бы сказал, нечто вроде культурного мазохизма. Ну да – красота! Но мало ли в Италии красивых мест. Почему – именно Капри?

Из чувства туристического долга я один раз спустился по отвесно-вертикальной тропе к воде, и за двадцать евро меня пустили на крохотный бетонный парапет, где я мог худо-бедно искупаться. Во время второго заплыва меня укусила ядовитая медуза с противным названием Jellyfish (дословно – желейная рыба). После чего мне и в голову не приходило посетить какой-то якобы существующий здесь небольшой пляж.

Но дело даже не в отсутствии возможности нормально искупаться. В принципе – зачем жить на Капри? Остров маленький, и все его достопримечательности можно осмотреть за один день. Приехал, посмотрел, поставил в своей биографии галочку: был на Капри. Как Тиберий, как Горький, как Ницше. «Что вы говорите? Капри? Я там был. Дивный островок! Жемчужина в камне! Будете в Неаполе, непременно побывайте!»

Как-то примерно так…

И все-таки есть вторая категория туристов, которые не просто приезжают на день на Капри, но какое-то время здесь живут. Что-то их в этом острове манит – по разным причинам.

Например, Капри навещают звезды и миллионеры. Однажды, проходя мимо отеля «Квисисана», на открытой террасе за столиком я увидел знакомое лицо. Это был Том Круз, и он в одиночестве пил кофе. Можете надо мной смеяться, но я не удержался и помахал ему рукой. «Hello, Tom!» – «Hellо!» – ответил он и улыбнулся голливудской улыбкой. Через пару шагов на Пьяццетте я увидел двух американских миллионеров в обвисших шортах. Облокотясь на парапет над обрывом, они ели мороженое из стаканчиков и обсуждали курс биржи. То, что это американские миллионеры, я понял из подслушанного мною разговора.

Среди постояльцев острова Капри ты периодически встречаешься с такими людьми.

Это нормально.

Стараясь избегать ежедневного турпотока, я за семь дней не встретил здесь ни одного русского. Во всяком случае, ни разу не слышал русской речи. Сюда приезжают в основном состоятельные немцы, англичане и американцы. Есть и итальянцы, но это, как правило, молодожены. Не знаю почему, но Капри называют Островом Любви. Рядом с одной пожилой немецкой парой я оказался за соседним столиком в кафе и, не зная немецкого, ничего не понял из их разговора, но по их виду было понятно, что у старичков медовый месяц, и это было очень трогательно.

Меня же интересовал только один вопрос. Остров небольшой. Каким образом сверхактивный Максим Горький продержался здесь семь лет? Две с половиной тысячи дней и ночей. Скоростные катера из Неаполя тогда не ходили, большие корабли приплывали нечасто. В начале ХХ века Капри еще не был дорогим курортом. Здесь и сегодня административное управление – это коммуна, по-русски – община. И даже сегодня, стоит вам сделать несколько сотен шагов от Пьяццетты со скучающим Томом Крузом за столиком, как в стороне от туристических троп вы попадаете в натуральный частный сектор, с рабицами, сарайчиками и овощными грядками. Кстати, на одном из таких участков я и столовался, потому что ходить одному в пафосные рестораны было как-то некомфортно. За десять евро приветливый дяденька подавал мне на пластиковый стол вкусную пасту, приличный кофе и графин домашнего вина. Жаль, поговорить с ним не получалось, я не знал итальянского, он – английского и русского. Услышав, что я русский, он всегда приветствовал меня одним-единственным кодовым словом – «Putin!». В ответ нужно было поднять вверх сжатый кулак.

В те времена, когда здесь жил Горький, Капри вообще был захолустьем. Всемирный туризм как таковой начинает активно развиваться в начале ХХ века, до этого были в основном санатории и лечебницы для туберкулезников и сердечников. Интерес к древней истории и спекуляции на ее счет только начинали становиться мировым трендом. Аксель Мунте в своей книге пишет о том, как старик-каприец, продавший ему кусок места с бесполезными скалами в Анакапри, копаясь на своем огороде, с досадой отбрасывал лопатой римские монеты вместе с камешками, чтобы они не мешали корням овощных культур, а мальчишки вдоль дороги швырялись обломками античных статуй.

Чем же привлек Горького этот остров, кроме полезного для его больных легких климата? Считается, что невероятной красотой. «Если бы я был Богом, то сделал бы себе кольцо, в которое вставил бы Капри», – писал он жене Ивана Бунина Вере Николаевне. Очень характерное для романтика Горького сравнение.

Но позвольте! В одном отдельно взятом месте красотой можно любоваться день-два, неделю, месяц… Но потом ведь к ней привыкаешь и перестаешь воспринимать как Красоту. Это правда, что на Капри, в какой бы точке ты ни находился, на триста шестьдесят градусов окрест – сплошная Красота! Но на протяжении семи лет твердить себе каждый день: «Ой, какая же здесь красота!»…

* * *

Вот это я и хотел понять, прожив на Капри не семь лет, но хотя бы семь дней. Что же такое эта пресловутая каприйская Красота?

Поставив над собой этот эксперимент, я каждый день с утра уходил путешествовать по острову. Подчеркиваю, только по той части, которая и называется Капри и где жил Горький, меняя виллы. (Сегодня только на одной из них, из красного камня, висит табличка, что здесь проживал «великий революционер» Maxim Gorky, знаменитый главным образом тем, что к нему приезжал Vladimir Lenin – в представлении итальянцев фигура куда более значительная.) На изучение второй части острова – Анакапри – у меня уже не хватило времени. Пришлось в потоке с обычными туристами ограничиться виллой Сан-Микеле и Monte Solaro.

На самом деле Капри – остров большой. Нужно принимать во внимание не только его горизонтальное, но и вертикальное измерение. Это остров многоуровневый, что увеличивает его площадь в несколько раз. За семь дней, уходя на прогулку с раннего утра и возвращаясь поздно вечером, я не обошел, наверное, и сотой части этого острова. При этом в гостиницу я возвращался, не чувствуя под собой ног, и падал на кровать совершенно без сил. Гулять по горизонтали – это одно, а по вертикали – совсем другое. Нечто такое можно испытать в Крыму, особенно – в районе Нового Света, который чем-то напоминает Капри.

Но не это открытие было главным, и не оно поразило меня. За семь лет пребывания на Капри страстный ходок Горький, несомненно, обошел весь остров вдоль и поперек, снизу доверху, и не один раз, изучив каждый его метр. Меня поразил не размер острова, а именно феномен Красоты Капри.

Да, примерно на третий или четвертый день к ней привыкаешь. Думаю, проживи я здесь месяц, я вообще перестал бы ее замечать, во всяком случае, перестал бы бесконечно ею восхищаться. Красота эта слишком бросается в глаза. Она не проникает в тебя постепенно и деликатно, как, скажем, красота Русского Севера. Красота Капри заполняет тебя сразу и целиком, властно, с первого взгляда, как немыслимо красивая женщина. Это такой «рак глаза». Не то что одного дня, одного часа довольно, чтобы ты оказался в полной власти Красоты этого острова и захотел, по словам Горького, оправить его в перстень, чтобы увезти с собой. Именно поэтому уже со второго дня я запретил себе фотографировать виды. Это абсолютно непродуктивно. Все виды здесь одинаковы, потому что одинаково прекрасны.