355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Мудрая » Злато в крови (СИ) » Текст книги (страница 6)
Злато в крови (СИ)
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 06:01

Текст книги "Злато в крови (СИ)"


Автор книги: Татьяна Мудрая



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Нас ударило раскаленным воздухом, перекрутило и бросило обземь, прежде чем я вспомнил о своей недюжинной вампирской силе. Очнулись мы всё-таки на обочине, куда я и стремился, – валяясь в густой траве. Впереди суетились крошечные фигурки, пытаясь сбить пламя с себя и со своих ранцев, смахивавших на садовые разбрызгиватели, и оттаскивая мотоциклы в глубь лесонасаждений; в середине уже не ревело, а вовсю рычало, будто разъяренный дракон кидался в смертных клочками своего утробного пламени и чешуями брони. Ни голосов, ни мыслей я не слышал.

Кроме слов, с невероятно красивой интонацией произнесенных рядом с моим ухом:

– Люблю запах напалма по утрам. Апокалипсис сегодня. Цитата. А ведь свезло солдатикам, как есть свезло! И огонь уже тушат, и ранцы с нафтой не прохудились.

Я повернул голову. Женщина уже села прямо и отряхивала с себя листву и дорожный мусор. Эффектная блондинка с косой, заправленной за ворот, кожа ненамного бледнее моей – я ведь обгорал на солнце и с тех пор стал куда более человечен, если можно так выразиться. Костюм, если оттолкнуться от довольно обычного силуэта, весьма любопытный: пиджак и узкие брюки – натуральная черная кожа, обтягивающая фигуру почти как лайка перчаток – узкие пальцы, на одном из пальцев кольцо с высокой вставкой. Сплошные «молнии» черного цвета в качестве застежек. Под низ одето нечто насквозь кружевное, кремовое, скрепленное необычно крупной камеей вместо броши. Выглядит лет на тридцать, возраст в Крови…

– Вампир без году неделя, – кивнула она. – Выходец из Римского Клуба.

Последнее дитя Римуса. Слухи ходили, не без того. В строго расчисленный мир аристократических кровопийц некстати вторглась юная хамка, говорил мне, посмеиваясь, Роланов кровный сынок Дэнни. В смысле простолюдинка. По отцу – мужичка в двадцатом поколении. Надо же, так с ней встретиться!

Она поднялась с места, галантно протянув мне руку. А то я сам бы не справился!

– Вы в порядке? Жарища была – не приведи Господь.

Я осмотрелся. Костюм в целом не пострадал и даже не запачкался, но под левой подмышкой светилась неплохая дыра: шов разошелся.

– Насмотрелись на себя? А то я тороплюсь, и вы также.

– Я-то почему?

– Больно уж тут шумно, мой большой старший брат, а будет и еще шумнее, как понаедут менты и начнут прочесывать окрестности. Вам оно надо?

Я удивленно рассмеялся. Видит Бог, со мной еще никто так не обращался, даже в моем отдаленном сельско-дворянском детстве.

– Тогда поторопимся. У меня тут белый байк в кустах. Не культовый «Харлей-Дэвидсон», но если рассмотреть в деталях и запчастях, то немногим хуже.

– «Харлея» я водил.

– О, так я и впрямь вижу перед собой его высочество Грегора? Тогда разрешите представиться. Селина Визель, то есть Ласка. Не обижаюсь также на Селену, Беллетту и «горностайчика», но только в первый раз.

Мотоцикл был и в самом деле приторочен к стволу небольшого кипариса и мастерски укрыт сосновым лапником.

– Садитесь позади и отстегивайте от сиденья запасной шлем, я брала на случай, вот и пригодился, – скомандовала Селина.

– Мне же не надо.

– Как это не надо? Во-первых – маскировка. Во-вторых – автоинспекция лишний раз не возникнет. А в-третьих – если лопухнемся с дороги в кювет, не придется косточки собирать по закоулочкам и счищать мозги с дорожного полотна. Всё для будущей реинкарнации… – фу, регенерации – останется при нас.

В оранжевых пластиковых шарах с опущенными забралами мы смотрелись курьезно, как парочка заводных апельсинов. В общем, люди как люди.

С места мы рванули на первой космической скорости.

– Пока поведу я, а потом, может быть, и вы – как дело обернется. Не давите меня своей ментальностью: телепатически я глуха как полено. Правда, очень догадлива. Вы где остановились?

– Мотель «Три осины».

– «Три осины, три рябины, куст ракиты под окном…», как в песне поется. Видимо, специализируется на нас, грешных. Как говорится, накроем все яйца одним медным тазом… По названию выбирали или ради близости к оживленной магистрали? Ладно, туда я вас потом подброшу.

Как эта юная нахалка легко начала мною верховодить, подумал я. Не иначе у меня развился классический мазохизм.

Мы завернули на боковую дорогу, попетляли минуты две и с треском приземлились на стоянке возле захудалого по виду бара.

– Дыра дырой, однако буфет они держат отменно. Хоть кофейку выпьем по случаю того, что ужин малость пережарился.

И видя, что я взираю на нее с ужасом, добавила:

– Ну не выпьем, так вынюхаем. И за ваш счет, поскольку вы кавалер сан крэн ни репрош и передо мной виноваты, а я ваша дама…Эй, человек, главная цивильная отрава у вас хороша?

– На этой неделе прямо из Колумбии «Спитфайром» доставили. Новый урожай.

– Тогда пару кофе а-ля Борхес и место у самой стенки, чтоб не мешали!

Мы уселись – укромно и уютно, я немного поерзал, чтобы поглубже спрятать неаппетитную прореху, и поинтересовался:

– В чем же я перед вами провинился?

– Ну, дело было так. Иду я, никого не трогаю, прикидываю, как бы половчее остановить головной бронекатафалк и выманить оттуда его начинку – что не так сложно при моей нынешней даровитости. Колонна тогда автоматически остановится и рассредоточится, не военное ведь положение. Но тут являетесь вы, с вашим зудом добродеяния, и коренным образом путаете мне все карты! Пришлось торопиться, еще, кроме пассажира, и шофер невозвратно пострадал, а он хоть и замаран в хозяйском навозе по самые уши, но все-таки своего не отыграл пока. И водитель трейлера также. Уйма прочих ожогов, двое суток кутерьмы…

Переговаривались мы сквозь зубы, но отчего-то парень, сидящий за одним из соседних столиков, повернулся к нам с тенью легкой улыбки. Курьезная внешность: по всей голове седые войлочные косицы, тонкий нос с горбиной, раскосые карие глаза. Он принял у официанта наш кофе, как раз подоспевший, и отнес на наш столик собственноручно. Это что у них – такой ритуал знакомства?

Селина приняла чашку из его рук. Мою он просто опустил передо мной, почти не глядя. Нет, в самом деле, то был кофе не для питья, состоял он из одних ароматов: имбиря, ванили, гвоздики, корицы, кардамона…

Наш гость уселся напротив, как будто его пригласили.

– У вас крутой байк, моя инэни, – сказал он, – Ох, какой крутой!

– Дарю, – немедленно отозвалась она. – Только уведи подальше, перекрась, смени все скаты и, пожалуй, разбери на части. Дороже продать сможешь.

– Значит, правда всё сделано.

– Я что, зря обещаю? Твои подопечные в этом бидонвилле получат отсрочки дня на два, и палить вас точно призадумаются. Бульдозеры пустят. Так что пусть рвут когти с оглядкой на свои особые обстоятельства. Но я лично в ваши асасиновые и морфиновые дела более не мешаюсь, учти.

– Моя благодарность да будет всегда с вами, ина.

Он поклонился и ушел. Хотя я не видел каких-либо ключей, переходящих из рук в руки, минуты через две до моего слуха донесся родной до боли вопль мотора, и наш собеседник умчался.

– Что дальше? – спросил я, когда кофе остыл и испарился в ближайшую урну.

– Пешком или на попутных. Можно еще полетать немного. Осмелюсь ли я воспользоваться вашим гостеприимством хотя бы для того, чтобы привести себя в порядок?

Я не так уже хотел оказывать это самое гостеприимство, но вспомнил про невыгулянного и некормленого песика и решил: хоть отчасти собью спесь с этой персоны. Как он обошелся с моим младшим другом (и друг с ним), я помнил хорошо.

Однако он при первом щелчке замка мой компаньон тихо, с жалобной ноткой взвизгнул, а стоило двери отвориться, приподнялся с места и завилял хвостом; причем самые нежные чувства поганец адресовал явно не мне, а моей даме. И даже подковылял на трех лапах поближе, испуская какой-то не очень благонадежный запашок.

– Ай да собака – истинный друг вампира. Как зовут?

– Мокша. Говорили, что в переводе означает «талисман».

– Скорее «просветление». Был у меня один знакомый дворняга, жил у европейских индуистов. Так они его в Мокшу переименовали и пытались воспитать в нем вегетарианца.

– Вышло?

– Естественно. Небось, мышей лопал тайком от хозяев… Мокша, значит. А что у тебя, брат, с левой задней? И ведь не разлизал – больно, значит.

Селина цепко ухватила песью конечность и взгромоздила себе на колени.

– Та-ак…Грегор, у вас в номере аптечка имеется, я думаю? И в ней марганцовка.

– Что?

– Повторяю, Калия перманганат. Марганцовокислый калий. Такие густо-лиловые кристаллики насыпью. Местонахождение, по всей видимости, – ванная.

Я отыскал зеркальный шкапик аптечки и достал темный пузырек.

– Это?

– Молодца! Теперь делаем теплый раствор в какой-нибудь негодной мисочке и погружаем туда болящую конечность.

Она полоскала и рассматривала повреждение, я ассистировал.

– Деточка, – приговаривала она, – это же не больно совсем. Я только посмо…

Мокша тихо рыкнул.

– Всё-всё, больше пока не буду.

Она поднялась с корточек и сказала мне:

– Что же это вы не позаботились? Думаете, сами бессмертны и собака тако же? Гной повсюду и, похоже, некроз кости начался. До второго сустава включительно.

– И что теперь?

– Зовите ветеринара. Или лапу отрезать, или помрет от заражения. Или…

После паузы:

– Грег, вы не боитесь, что он станет на самую капельку одним из нас?

Я не понял – она увидела это по моему лицу.

– Необразованщина.

Снова подтянула к себе Мокшу и взяла его лапу в рот. Я так думаю, она прокусила себе язык, потому что губы ее окрасились кровью – но, может быть, сначала то была песья. Типично вампирское приветствие, однако предназначенное звериной лапе…

– Ну вот и порядок, – почти ворковала Селина, размазывая темное вещество по шерсти и дуя на него. – Теперь заживет, как на собаке. И не ври мамочке: не жжет совсем, разве что греет самую малость.

Меня осенило.

– Там на шоссе – это ты устроила огненный перформанс?

– Кому ж еще кроме. Так что зовите меня третьей головой Змея Горыныча – той, которая уцелела в фильме по сказке Шварца.

– Какого – Бертольда?

– Евгения, друг мой. Этот пороха не изобретал, но сочинил кое-что не менее взрывчатое.

– Твой Огненный Дар. Никогда не видел, чтобы он имел голубой цвет и летал на крыле у ветра.

– Иначе не выходит; приходится на пламя свою телесную жидкость тратить. Мой создатель в свое время плохо прокачал систему, оттого во мне все традиционные Дары проявляются наперекосяк.

– Какую систему?

– Ну, отец и его создание по нескольку раз обмениваются Темной Кровью, чтобы дитя выросло сильным. А я за него побоялась. Видите ли, я не то чтобы чаша Грааля, скорее бочка Данаид.

– Я не то имел в виду, что ты подумала, – ответил я, проигнорировав непонятное, точнее, отложив его на будущее. – Как раз наоборот, файербол получился очень впечатляющий.

– О, папочка Римус тоже впечатлился. И селедка в заливе. Вся брюхом кверху поплыла, ее потом рыбари с лодок всё утро собирали.

Мокша слушал нас с интересом: от лечения ему вмиг полегчало.

– Вот, учитесь, – говорила Селина, трепля его по мохнатым ушам. – Раны людей наша кровь заживляет, хоть и поверхностно. Я и подумала: чем собака не человек?

Потом мы мылись по очереди в ванной. Грязь к нам не пристает, но Селина жаловалась, что запах напалмовой гари прямо-таки прикипел к одежде.

– Кожа на пиджачной паре – она еще ничего, выветрится понемногу, – приговаривала она, яростно отдирая свою собственную здоровенной губкой, что служила мне против накипи на санитарном фаянсе, – а вот блузе конец.

Она продемонстрировала мне работу:

– Ручное плетение. И не погонный метраж, а штучное, по фигурной наколке. Эксклюзив. Семь ночей моего упорного труда и кровавого пота. Не пивши, не емши, – смеялась она. – Наш Ив де Сен Лоран…то есть Ролан – такой вот кофточкой пуще всех своих модных одежек гордится, другие члены семьи тоже сувениры получили, я уж думала, отдохну от трудов.

– Неужели сама вязала?

– Плела, милый, на коклюшках. Самое убийственное занятие для человеческих глаз раньше считалось. Хорошие кружевницы в тридцать лет уже слепли. Ну а для меня в девушках то был солидный приработок, а потом бросила до нынешних перемен. Интересно было, знаете, испытать мое новое зрение. Хотите, и вам подарю какую-нибудь манишку в брабантском или вологодском стиле?

– Ну, вот так сразу…

Теперь меня заинтересовали ее глаза: какой-то лиловый туман плавал поверх зрачков.

– Цветные гелевые линзы, Старший Братец, куда моднее ваших фиолетовых очков, и смотрятся привлекательнее, одно плохо – при тряске выпадают. И каждое утро ими в зубоврачебный стаканчик плеваться нужно.

По-настоящему глаза у Селины оказались еще ярче моих: густая переливчатая синева. Когда мы оба вымылись и переоделись, я в копию моего старого костюма, она в купальный халат, принадлежащий моему «нумеру», Мокша устроился на ее босых ногах – очевидно, чтобы согреть.

– Знаете, Грегориус, многие собаки в душе лекари человеков, – говорила Селина, улыбаясь ему в морду. – И прекрасно знают, что хозяин обречен любить только тех, кого полюбил его пес. Как говорится, путь к сердцу мужчины лежит через его собаку. Без этакого вот наглого попирателя диванных подушек и дом не в дом.

– Может быть, на «ты» перейдем? – попросил я. – Большой церемонности ни от кого из нас не требуется. Особенно если на инглише говорим. И я, кстати, просто Грегор.

– Ну да. Я вампир. Вампир – это я. Как король Франции. Я – Грегор. Вампир Грегор, В точности как Джеймс Бонд. Седьмой сын и, ручаюсь, – седьмого сына, получивший в наследство лишь первую букву от имени каждого из старших братьев. В своей генеалогии не рылись? По Интернету это проще простого.

…В убогом мотельном халате моя собеседница выглядела не так блистательно, однако даже еще более значительной, что ли. Жесткий юмор во взгляде, еле заметные морщины и метки на гладкой вампирской коже, седые пряди в волосах – совершенно потрясающих! Да, ей никак не могло быть мало лет, но каждое из них одевало ее новым слоем драгоценного лака, будто китайскую шкатулку. Ее изящество и точность движений были в корне своем человеческими, но не женскими. Ее обычная (как я уже понял) ипостась: облегающий темный костюм, руки в карманах, ноги на ширине плеч, язвительная усмешка на губах, ядовитый парадокс на языке, – великий соблазн для геев. Ролан к ней факт неровно дышал, подумал я. Как говорится, два сапога пара: оба левые. Но я слеплен из другой материи, чем он. Хоть и сам чуть-чуть не подсел на нее – но этот чуть не такого уж малого размера, думал я.

Свою камею Селина, сняв с опозоренной блузки, прицепила к застежке «молнии» и оставила там, наскоро переодевшись из влажного халата в один из моих нарядов.

– Покажи, – попросил я. – Я немного разбираюсь в геммах.

То была необычная работа и необычный сюжет: не подражание классической античности, не Ренессанс и не модерн. На агате с почти идеальным расположением слоев, оправленном в серебро, белая лисица гналась за девушкой. Обе фигуры, расположенные по удлиненным сторонам овала, располагались таким образом, что распушенный хвост лисы касался и даже переходил в девичью косу, а миниатюрные белые ножки девы, посередине завернутой в широкий плащ, только что не стояли на узкой морде зверя с черными глазками и черным пятном на носу. Необычным было и то, что поперечное сечение камеи не вписывалось в правильную сферу виртуального кабошона: плащ своими складками сильно выступал кверху, должно быть, для того, чтобы использовать черный цвет камня, а поле, по которому бежала лисица, было, наоборот, чуть вынуто и казалось намного темней ее шерсти. Зато девушку в плаще окружал золотистый ореол, похожий на пламя свечи.

– Красота необыкновенная. Кто это?

– Кицунэ. Лиса-оборотень. По преданию, ими становятся самые старые и умные животные. Можешь понимать это как амулет против чар кицунэ, которая заманивает и убивает мужчин, или против самого превращения – как угодно. Смысл движется и перетекает в свою противоположность, как знак ин-янь, который образует фон.

– И сама камея точно вращается: из-за наклона короткой оси. Ты это, наверное, заметила.

– Да, мастер мне показал, а тот, кто принес брошь, заказал этот фокус.

– Значит, это подарок.

– Не совсем. Это «дар для передаривания», как говорят в Динане. Он тебе глянулся, да и ты ему пришелся по душе. Хочешь взять?

Я был удивлен такой щедростью, если не сказать более.

– Бери, сегодня день презентов и презентаций.

– Ну, тогда и ты возьми что-нибудь взамен.

– А скупиться не будешь? – Селина хитро поглядела на меня.

– Я так понял, ты уже глаз на что-то положила. Бери что хочешь, только не Мокшу и не меня самого.

Селина подняла хитроумный взор – и уперлась им в шикарную гитару, которую я тоже держал за талисман и потому взял в багаж и водрузил на стену своего номера.

– Эта гитара – можно я ее погляжу?

Разумеется, я был связан словом, ну и вообще: инструмент, на котором я не взял ни одной ноты, мало годится в святыни.

А она уже сняла инструмент со стены.

– Корвет. Инструмент для боя, а не для перебора. Крупный корпус, стальные струны – простому смертному, не рок-певцу, могут все пальцы порвать.

Но ее ногти, заточенные в форме плектра, уже тихонько наигрывали какую-то тихую, вибрирующую мелодию.

– Ладно настроена. Откуда она у тебя?

– На одном из концертов подарили какие-то японцы.

– У японцев, как вам ни покажется странным, есть замечательные гитарные мастера. В Ямато-Э специализируются на том, чтобы все вещи доводить до предела мыслимого и немыслимого совершенства: оружие, чайную церемонию, человеческую плоть… Смотри, здесь, внутри корпуса, иероглифы.

Она прочла:

– «Коно Масару». О, Масару Коно – классный мэтр, вы, мой принц, своего счастья не ведали.

– Ты хорошо разбираешься в инструменте. Был свой?

– Ну да, фламенко. Только его Ролан, осердясь, пополам переломил. Хорошо, не о мою голову, – меланхолически ответила Селина. – Видите ли, он меня высоко превознес, а я оказалась обычной грубой хлопкой, вахлачкой – как говорят, пся кшев и пся кошчь. Потом каялся. обещал чистого Мануэля Рамиреса, но я отказалась: зачем еще и вторую гитару губить!

Я невольно рассмеялся, представив себе эту картину.

– А в чем была соль казуса?

– Я, конечно, сама была виновата, но меня наш хитрый Беня подначил. Знаешь Бенони? Отвязный мальчишка. Куда только наши законы смотрят – ему как было двенадцать во плоти, так и в Крови не больше стало. Услышал одну мою песенку и выпросил спеть в полный голос, а Ролану услышать то, что не для его ушей – пара пустяков. Принял на свой личный счет. Там ведь о монахах, а он почти что один из них; да и насчет кастратов тоже прохаживаются.

– Спой, – попросил я.

– Только ты… ничего лишнего не подумаешь, надеюсь?

И запела:

Старый лис подался в монастырь,

Говоря, что вишня зелена;

Бедности принес обет – затем,

Что в мошонке нету ни хрена.

Там к смиренью приучал он плоть —

Дряхлую кобылу без узды —

И в награду дал ему Господь

Свет давно потухнувшей звезды.

– Круто, – сказал я, наконец. – Ну, портить бывший свой инструмент я не стану… Это ты слова сочинила, верно?

– Я.

– Спой еще.

И тогда Селина, пользуясь моим благодушием, на ходу подобрала некое подобие развернутой пародии на одну из самых моих ходких песенок – о «веке невинности». Как сейчас вижу: она сидит на окне боком, эффектно вписавшись в раму, гриф гитары выставлен вперед, точно ствол автомата, бряцают струны, четкий музыкальный ритм выступает впереди, как тамбур-мажор со своим бунчуком, и почти сплавлен с речитативом. Ибо, как говаривала мне Селина, мелодия без ритма являет собой нечто бесхребетное, а текст – он как раз и образует скелет всего.

Это время невинности, это время наивности —

Думать, что человек превыше всего,

Думать, что он может верно рассудить сам о себе,

Думать, что он судья себе и всем живущим.

Ему следует спросить о том иных созданий.

Это время невинности, это бремя наивности:

Видеть тысячи подсеченных под корень и сожженных,

Видеть миллионы истребленных на потребу чреву,

Видеть мириад погубленных из чистой прихоти —

С кем он не нашел ни единого общего звука речи.

Это бремя невинности, это время наивности:

Полагать свою жизнь ценностью, что всё превозмогает.

Полагать себя ближе, чем те, к постиженью проклятых вопросов,

Полагать, что ты ближе к Нему, чем те, кого ты убиваешь,

И что ты попадешь впереди них в Его рай.

Это бремя невинности, это бремя наивности:

Счесть, что от тебя самого ничего не зависит,

Счесть, что ты не сможешь вкопать себя поперек потока, словно меч,

Счесть, что не можешь перегородить стремнину своим телом,

Счесть, что ты не обратишь реку вспять,

Чтоб нести свой залог достойно.

– Ты что, Гринпис? – спросил я.

– Было бы парадоксом, если учесть мой способ кормления, тебе не кажется?

А потом были и другие песни, и я пел тоже, перехватывая гитару из ее рук, не помню что; временами мы составляли терцию, от которой тренькали хрусталики на казенной люстре, тинькали бокалы, гармонично подвывал Мокша и смертные постояльцы, наверное, зарывались с головой в самые толстые подушки. (Но самый прикол был в том, что кое-кто из них пробовал достучаться до нас утром – представьте, чтобы услышать хоровое повторение одного из гимнов, – и получил, как говорят, только сольную партию нашего даровитого песика). Голос Селины звучал не так уж громко, зато проникновенно, как лазерный луч, пущенный из офицерского веерника. Я подозревал, что кроме пресловутой «полетности», он обладал необычной амплитудой, почище, чем у перуанки Имы Сумак, работая как в ультрафиолетовом, так и в инфракрасном диапазонах.

И так-то хорошо пелось нам о здешних красотах, о моей любви и о ее фантастических авантюрах; о великом городе Лэн-Дархан: Селина клялась, что он был подарен ей весь целиком за ренегатство – внезапный переход из католичества в иную веру. «Понимаешь, мои люди готовы были раздолбать здешнюю архитектуру из дальнобойной артиллерии, а я внезапно встала на сторону противника. И говорю ему: я сюда послана ради того, чтобы мои люди соблюдали перемирие, а если они готовы его нарушить, берите с меня плату моей головой – и на глазах у всего нашего воинства… А потом для большего куражу еще и приняла веру исконных лэнцев на глазах у противоборствующих сторон. Выгорело, знаешь: обе стороны замирились, Лэн-Дархан уцелел. Да уж, чтобы получить нечто в самом деле стоящее, надо рискнуть на всю свою жизнь», говорила Селина не совсем определенно. Баллада же – или касыда, по-здешнему, – восхваляла сам город и порицала его врагов, была бесконечной, а все ее строки полагалось низать на одну рифму. Единственным, что я запомнил из этого упражнения в версификации, был четверостишие, разбитое на две полустрофы:

Город юный, город древний – заповедная страна,

В глубине твоих колодцев синь небесная видна.

Все свои цветы и краски от тебя берет весна,

И в твоих резных аркадах заблудилась тишина.

Кончилось тем, что под утро мы оказались в одной кровати, если можно так выразиться. Пьющие Кровь лишены секса в каноническом понимании этого дела, но все соответствующие эмоции и психические состояния по-прежнему при нас. Высшая степень нашей интимности – доверие: в дневном трансе любой из нас способен рефлекторным движением руки или ноги убить незваного пришельца, но если рядом с тобой тот, кому ты способен себя вверить, этот рефлекс гасится сам собой. Мы и не подумали прятаться друг от друга, только выгнали Мокшу погулять, плотно закрыли двойные шторы и забрались в особого кроя непроницаемые спальные мешки с мембраной (я прихватил этого вампирского ноу-хау аж два экземпляра, на всякий случай). Меня позабавило, что Селина пожелала оставить небольшую щель в стене рядом с окном – для притока свежего воздуха и оттока дурных запахов, – что отчасти имело резон, но нам не было вовсе необходимо. Мы ведь дышим не как смертные, а лишь когда говорим. Или поём во всю глотку.

Здесь я немного забегу вперед. Из-за того, что Селина так хорошо поладила со мною, Принцем всех шалопутов, в конце концов она стала со мной куда более откровенна, чем с нашим благородным римлянином и его сынком Роланом, который крепко задвинулся на вечных моральных ценностях. Если Римус лишь однажды познал ее (сам акт Обращения родствен тому, что у людей именуется «познать женщину»), если Ролан, сам того не ведая, был ею усыновлен: родство через молоко в Динане даже более свято, чем кровное, генетическое, а женская грудь как объект домогательства интересна одному лишь младенцу, – то мы с Селиной чувствовали себя сообщниками. «Ну вот как школьница-подросток, которая потеряла свою… хм… целостность, идет со своими впечатлениями не к мамочке, а к подружке, несмотря на то, что подружка легко может растрепать одноклассникам, понимаешь?» Вот, значит, кем я был – подружкой дней ее суровых! Исповедником россказней, которые не укладывались ни в одну временную линейку, а были как бы надерганы изо всех альтернативных миров, наподобие того, как парадный воинский пояс украшается отломками добытых в бою шпаг.

Особенно интриговало меня в Селине, что, в отличие от меня, не особо покушаясь нарушать правила, сама она была вопиющим из них исключением. Так много было в ней кипящей жизни, абсолютно человеческого жгучего юмора, так легко она включалась в смертное существование с его кипением страстей!

На следующий вечер, поохотясь отдельно друг от друга (с меня и одного того раза оказалось довольно: уж очень хлопотная была у нее методология), мы отправились полным ковшом черпать здешние красоты. Начали, понятно, с собора, «Храма Скалы», как называла его Селина.

– Откуда такое имя?

– Ну, говорят, в подражание Храму Соломонову, который муслимы называют «Купол Скалы», там еще пророк Мохаммед останавливался перед подъемом на небеса, а позже тамплиеры побывали. Рафаэль этот купол для одной из картин сделал фоном главного действа. Припомнил?

– «Обручение Марии». Но архитектура здесь иная. Не купол, а стрела. Скала.

– Верно. Вот тебе еще гипотеза. В древности храм вырубили из горной породы, как она есть в натуре, а в семнадцатом веке лишь отделали. Годится?

В самом деле, изысканный, прямо кружевной снаружи, с типичным «складчатым» многоарочным порталом и яркой розой над ним, внутри собор давил на плечи тяжестью массивных сводов, которые рассекались нервюрами не так густо, как в классической готике; высокий постамент алтарной части ассоциировался с чем-то языческим, витражи были лилового и черного, траурного стекла, а скульптур и вообще нигде не стояло.

Да. Никаких изображений темных ангелов, которые вдруг оживают и хватают тебя за горло. С легким содроганием я вспомнил приключения с дьяволом – или духом, как его ни назови, – и Селина (если верить, что мои мысли в нее не проникают) сразу отозвалась на мои эмоции.

– Вот ты о чем. Не обидишься, если я скажу попросту? С этим Мемом кто-то развел тебя как лоха, только я не совсем понимаю, кто.

– Мемом?

– Ай, да это один мальчик в детстве думал, что черта зовут Мем, потому что поп во время службы возглашал «Вонмем!» Послушаем, то есть.

– А откуда ты так сразу поняла, что «развел»? (Я решил обидеться за свое заветное.)

– Потому что там были образы. А образ – это то, что извлекают из сознания, но не истинная реальность. И сам текст до чего примитивный! На уровне профанной веры с небольшими модификациями. Рай – сусальное золото. Ад… Да ведь от тебя и не скрывали, что в аду на грешников насылают фантомы! И Вероники не было на вашей земле, и Плат уж больно портретный; о Туринской Плащанице, куда более похожей на натуральный оттиск, и то спорят.

– А чудеса Плата?

– Ты Сельму Лагерлеф читал? «Христос и Антихрист». Там ясно сказано: ложная святыня дает всё – кроме мира в душе. И лукава. Сколько наших собратьев по Темной Крови этот Плат сподобил на грех самоубийства!

– Тебе нас жаль.

– Я только лояльна.

– По отношению… к ошибке природы, фатальному порождению зла, кем мы по своей сути являемся.

– И часто ты этак проповедуешь, бия себя в грудь?

Мне стало смешновато: в самом деле, прокламации мне никогда не удавались.

– Эх, милый мой, мы, вампиры – это нечто, изредка случающееся с человеком; всё остальное люди творят над собой сами.

Я не выдержал и улыбнулся во весь рот, ненароком показав клыки.

– Я так понимаю, – продолжала Селина тем временем. – Всё, что рождается на этот свет, появляется не наобум, а с целью. Цель эта – себя понять. Может быть, и не возлюбить, но, во всяком случае, не питать к себе ненависти. Ненависть – это дорога, ведущая в никуда.

– Тривиальная мыслишка.

– А слово «тривиальный» происходит от «тривиума» – триединства наук, лежащих в основании средневековой учености… Нет, Грег, мы не ошибка природы, ибо она не ошибается, а перебирает варианты, даже если ее слугой выступает некий зловредный дух, охочий до плоти. Мы и не отродье диавола – слишком для него жирно. Сатана вообще не способен родить. А следовательно, нам надо оправдать наше существование: в его идеальном – подчеркиваю – виде.

– Какое может быть оправдание убийству?

Селина выразительно пожала плечами.

– Никакого, если исходить из одних моральных критериев.

– А что, есть и другие?

– Истины, добра и красоты. Вампиры особенно чутки к красоте, эстетике, так сказать. Это и есть их общий путь. Ведь истинная любовь – вовсе не нравственная категория, а скорее эстетическая; ведение Святого Духа.

– Неплохая… вампиродицея.

– Какой ты ученый. Это всё соборные своды действуют.

Тут я кое-что сообразил: однажды на меня мимолетно повеяло отголосками сонных мыслей Римуса.

– Под этими сводами совсем нет изображений святых, а я их люблю.

– Мусульманская среда сказывается.

– Но ведь я видел большие парные фигуры где-то в похожем интерьере… Мужчина и Женщина. Да, именно так. Послушай, Сели! Я хочу увидеть те статуи вживую.

– Наяву не получится. Только в моих мыслях и в моей крови. Слишком опасно.

Я отлично помнил, в какой шок повергла Римуса эта ее кровь, и остерегся принять ее слова за приглашение. Ментальный образ меня тоже не устроил бы, даже если бы Селине удалось его направить ко мне (вообще-то кое-какие подобные трюки у нее начали выходить). И мы решили отложить просмотр когда-нибудь на потом, а завтра ночью слетать в город Эдин, столицу провинции Эдинер, навестить, наконец, Музей Серебра – место, где никто из наших, включая Римуса, пока еще не потоптался.

Помню, когда мы устроились в нашем общем пристанище, но еще не застегивали спальников, Селина потрепала меня по волосам:

– Чистое золото. Везет мне на представителей чистой нордической расы: ты, как и я, сильно блондинист, Римуc вовсе белявый, Ролан с рыжинкой, Сибби – снова англосакс-протестантка наилучших кровей. Один Бенони брюнет, и то так называемая «большая средиземноморская арийская раса». Надо бы в целях политкорректности хотя бы одного негра…то есть афроама цопнуть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю