Текст книги "Злато в крови (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Лет шестидесяти от силы, стройный и породистый, как борзая. Элегантен – куда там джентльмену из Таламаски. Серые волосы, серые глаза, бледный чувственный рот. И от него буквально разило, смердело отборным злом тускло-рыжего цвета.
Хозяин обернулся к нему в легкой панике. Селина легонько кашлянула, заставив нового гостя посмотреть на себя. Сдвинула платок на затылок.
– О-о, моя леди Тэйн, – в его английском присутствовал легкий акцент. – Не зря мне сообщили… не будем уточнять имен. И раскрасавица, как и прежде. И кофе пьем, как до болезни. Пригласишь к себе?
Он уселся рядом, не спрашиваясь.
– Нет, какой сюрприз и какая радость, Мы все полагали, что ты умерла.
– Представьте себе, мой Ронни Ди Аль Динери, – и я тоже. Как говорится, тепло.
– Или эмигрировала.
– Еще теплее. Как вы можете заметить, мы трое не в усадьбе Ано-А сидим за праздничным обедом. Кстати, вы там как, хапнули мамино жалованное достояние или еще нет?
Он промолчал с двусмысленной усмешкой.
– Что же не представишь меня своему юному кавалеру? – спросил он чуть погодя. – Только не надо выдумывать несуществующие родственные отношения.
– Не будем, – кивнула она.
– Для охранника слаб.
– Холодно.
– Для любовника слишком молод.
– Еще холоднее, – тихо рассмеялась она.
– И так беден, что порядочного вина не может предложить, Тут есть «Руйо Сангре» двадцатилетней выдержки. Хочешь из моих рук выпить на дальнюю дорожку?
– Спасибо от всей моей души, не откажусь. Но попозже, – рассмеялась Селина. Вид у нее был дружелюбный на редкость.
– Попозже может не выйти.
Всё это время Селина успокоительно перебирала под столом мои пальцы. Как это Ронни Ди не видит, кто перед ним, не чувствует сияния, не ощущает ледяного холода нашей кожи, – думал я. И отчего я, напротив, всей этой кожей чую опасность, такую, какой никогда не подвергался во время моих одиноких охот?
– Как скажешь, начальник. А скажешь ты, я думаю, что половина твоих парней уже здесь.
Ронни Ди кивнул.
– Правильно мыслишь. Умна ты всегда была, сколько я тебя помню.
– Неужто и впрямь половина, без преувеличений?
Я не мог прочесть, о чем она думает, но без труда поймал его мысли и взгляды смертных людей в оцеплении: файер-патроны, напалм, автоматы с разрывными пулями…
– Крепко вооружился. Еще скажи – осиновые колья и капсулы нитрата серебра в иглометах. Кто там у тебя в военспецах ходит – покойники из «Анэнербе», что ли? Всё равно им страшно, твоим прихвостням.
– Не бери на испуг, моя инэни, – он показал зубы, вполне обыкновенные. – Если ты и твой чичисбей сейчас не выйдете со мной, родичам и друзьям из Ано-А будет не тепло, не холодно, а прямо-таки жарко.
– Серьезная заява. Ну, дай руку – и пошли.
Хозяин, до того пребывавший в зачарованном параличе, мигом юркнул в подсобку. Селина кивнула мне, показав на выход, и поднялась со стула. А дальше всё пошло быстро, как при перемотке киноленты: я ментально закрыл вход тем, с огнеметами, а Селина уже лежала в объятиях шикарного джентльмена: правая рука у него под головой, левая прижимает его плечи к полу. Можно пари держать: те, в цепях, и не подозревали, что доверительная беседа приняла не вполне обычный оборот.
– Молодец, брат мой по Крови, – шепнула она, оторвавшись на миг. – Очаруй их. Захлопни им мозги…
И вдруг резко:
– Керт! Да что же я… Что с моим Кертсером, сучий хрен? Где…
Селина встала перед смертным на колени, хлестнула рукой с силтом по левой, затем по правой щеке. Нажала раскрытой ладонью на грудину, еще раз; прижалась к ней щекой.
– Ясно, спасибо. Валяй дрыхни дальше, – она поднялась, ногой отпихнула труп от себя, потом все-таки нагнулась проверить карманы. Курносый пистолетик, откидной нож, портмоне, листки простой бумаги с пометками.
– Шеф, ты там живой? Поди сюда.
Голова бармена показалась из-за косяка двери.
– Мы уходим, полностью заплатив по счету. Держи, – Селина подтянула его к себе, сунула портмоне ему в руки, пачку местной валюты из внутреннего кармана жакетки – за пазуху. – То, что в бумажнике, потрать быстрее, а мое – как знаешь. Брать тебя с собой?
Он кивнул.
– Тогда глаза повяжи крепче, хоть бы и моим хиджабом. Лестница наверх имеется? Да, говорили, что у тебя тут редкое коллекционное вино. Можешь взять бутыль или даже парочку… Э, а вон то я сама, пожалуй, возьму.
Селина запихнула темный сосуд туда, где раньше были купюры, подхватила трепетное тело хозяина с одного боку, я – с другого, и мы пробежали вверх на чердак. По нашим пятам вспухало оранжевое пламя: гвардейцы кардинала, похоже, немного отошли от моего чарованья.
Когда мы, опираясь на вертикальный столб огня, взлетели над боевыми порядками, внизу открылась полная картина хаоса и опустошения. Оцепление рассыпалось: горело уже так, что стоять рядом было невозможно.
– Синтетика, вестимо, – рассудила Селина. – И опять же, сырье для внутреннего сгорания человеческого организма. Эй, хозяин, а ведь накрылось твое небогоугодное дело.
К тому времени мы уже стояли на ногах не очень вдали от происшествия.
– Братья прикажут, так и свиным пометом торговать буду, – донеслось из-под платка. – Сказано же: любая травинка живет в исламе.
– О-о. Я прямо растрогана твоим послушанием. Ну, бывай счастливо, шеф, не переметывайся без конца, а то мозоли набьешь, бегая из шпионов в агенты и обратно. Не лови тараканов на пиво и не открывай больше хитрых кабаков имени папаши Мюллера. Всё, надеюсь больше не встретиться.
– Я тоже надеюсь, – хмыкнул он. – Вам самой удачи, высокая ина Та-Эль.
– Теперь мы пойдем в иное место, – произнесла Селина, провожая хозяина восхищенным взглядом. – Наклюнулось иное дело, не такое…хм…веселое.
Туда пришлось идти километров двадцать: для наших ног пустяки. Ветхий особнячок на отшибе, по сторонам рощица, ближайшее человеческое поселение – метрах в пятистах.
– Гостиница для небогатых динанских иммигрантов, – сухо пояснила Селина. – По преимуществу из военных. Год назад стояла полупустая.
Теперь здесь толпилась куча вооруженного народа, по преимуществу в кустах.
– Ловля на живца, – буркнула Селина. – Для человека западня глупа, для вампира слабовата. Похоже, и эти имеют обо мне слегка превратное представление.
В дом мы проникли без затруднений и, разумеется, незамеченными.
– Ты что, в разведке служила? – спросил я, пока мы двигались темноватыми, не слишком опрятными коридорами, мимо комнат не наполовину, а совершенно без людей. Это я чувствовал.
– Вампир на службе его Величества, – сыронизировала Селина. – Нет. Почти нет. В самом начале жизни. Но позже эти самые агенты короля и гвардейцы кардинала весьма и весьма меня доставали. Конкурирующая фирма.
Навстречу нам плыли запахи: тяжелого пота, человеческих испражнений, боли, гнилой крови – тягостные миазмы умирания. И становились всё крепче, всё безнадежнее.
Крошечный номер на одного: кухня, санузел с душем, спальня. Светильник на стене.
Тот, к кому мы шли, валялся под одеялом на утлой кровати: дряхлый старец шестидесяти лет отроду, в недельной щетине цвета соли, на голове, утонувшей в подушках, чудом держалась шапочка того же фасона, что у меня. Не нужно было поднимать тощую покрышку, чтобы понять: под ней не осталось ничего, что можно было хотя бы назвать плотью.
Селина показала мне взглядом на крепенькую девушку в одежде сиделки, которая вполглаза дремала у порога комнаты:
– Твоя.
Я и так знал: никакой она не медик, разве что в качестве подсобной специальности, а из тех же ловцов.
От легкой возни, которую я произвел (убивать не хотелось, чтобы не делать кое-кому зрелища, а «обесточить» оказалось не совсем просто), старик открыл глаза.
Селина стояла в ногах его ложа: порозовевшая, теплая, молодая, руки в карманах, глаза отливают сапфиром.
– Керт-ини. Кертсер.
– Инэни командир! – он дернулся навстречу, но с гримасой упал назад в подушки. – Они же в первую очередь тебя ловят.
– Кто это меня хоть раз поймал, нет, ты вспомни!
– Никто и никогда – только те, кого ты сама хочешь, – он с неким торжеством улыбнулся, сморщился. – Ох и погано мне, ина моя.
– Ладно, забей на всё, – Селена вынула бутылку. – Смотри, я твое любимое пойло притащила. «Млеко Богородицы» хорошей выдержки и, прикинь, настоящий муслим торговал. Закосил, наверное, под православного священника из тех, которые в старину выправляли себе лицензию и торговали вином в таверне под стеной монастыря. Выпьешь со свиданьицем?
– Я же вроде как навсегда завязал, командир, – на этот раз улыбка вышла настоящая.
– Так ведь лично я угощаю.
– А, давай, в самом деле, Только мне не подняться никак.
– Погоди, дай подумать. Поильник имеется? Таким чайничком?
– Может, просто из горла?
– Неуважение выйдет Это знаешь какого года? Твоего собственного. Погоди, я сейчас.
Она пошла на кухоньку, я потянулся за ней. Зарылась в полки.
– У, как оно запущено, – бормотала себе под нос. – Обыскивали, факт остается фактом, но кто любит мыть грязную посуду, тем более нюхать? Так, смотрим рюмки. Ищем на дне чашек. Пиалы… О! Имеем что надо!
Она с торжеством предъявила плоскую чашечку без ручек, на дне которой сгустилось нечто коричневое и липкое. Я понюхал.
– Марихуана?
– Поднимай выше: классический опиат. Наивная прятка, но ведь тут не наркоманов отлавливали, – Селина ловко выбила пробку ладонью, ополоснула чашку вином и вылила в более удобное вместилище: крошечный чайничек, в таких японцы греют сакэ.
– Ролан, милый, говори совсем тихо. Наша кровь может спасти его как человека?
– Нет. Даже и не думай. Только так, как тебя.
– А если только так, то и вовсе никак. Он заслужил лучшего.
Селина отнесла чайник в комнату, нагнулась над Кертом:
– Вот, бери. Не слишком горькое?
– Все твои даяния словно мед, ина моя.
Он глотал с жадностью, крупно дергая кадыком и задыхаясь.
– Ну, будет с тебя. А сейчас держись, я тебя чуток приподниму.
Селина уселась на край постели, завела руку ему за спину и быстро поцеловала в шею – я даже ничего не услышал. Встала, выпрямилась.
– Пошли. Ничего не убираем, пускай поймут, когда через час сюда явятся.
И уже когда торопились вдоль по коридорам, добавила:
– Очень уж ты сегодня добрый. Надо было ту дуру с собой покончить. Ведь она ему даже казенного кодеина пожалела, всё для себя любимой.
– Так ведь и ты добра по самое не могу. Этот Кертсер был ведь не просто хороший человек, а друг тебе.
– Больше чем друг. Он ведь теми дикими всадниками командовал, что с кархами, помнишь? Выволок меня почти из такой же дряни, в какой сам нынче оказался, только что у меня костяк был не шибко ломаный. Поперек двух иноходцев за собой вез в таких особых носилках, кумысом всклень наливал – отпаивал, А выходил – над собой самим поставил. Лучшим сотником моим сделался. Так что я ему нынче уплатила долг. Ну, а до того должок Ронни: за то, что завербовал меня вместе со своей родной сестрой революционно работать в тылу врага. Чистый День Благодарения, в общем.
Селина помолчала.
– Я ведь от Керта не пила почти. Только рывком остановила сердце.
– Они все что – знают, кто ты такая? – спросил я с досадой.
– И да, и нет. Знают, покуда видят, и забывают, когда уходят прочь. Мои земляки и так немало обо мне наслышаны: если я со значением обопрусь о колонну, все хором побегут спасаться из храма. А что я ко всему прочему и вампир новоявленный… Это для них просто ужас как пикантно.
Селина вздохнула:
– Истинный динанец верит, как говорится, и в майский шест, и в чертов пест, но только покуда имеет с того хороший процент. Что делать, приходится держаться своей бранжи, как еще Исаак Бабель нам завещал.
– Это беззаконно – так себя показывать.
– Ну, твой обожаемый Грегор вообще кричал о своей вампирской природе изо всех концертных залов и студий видеозаписи. И сходило до поры до времени.
– Ты полагаешь, тебе вот так же сойдет?
Почему-то сидящий внутри меня демон толкает меня на резкие поступки и убийственные взгляды именно тогда, когда я ближе всего к тому, чтобы полюбить. Так было и у Римуса, и у многих других созданий Темной Крови. Наша жестокость, по происхождению демоническая, почти неконтролируема. Тогда я не понимал, что для Селины, напротив, любой ее поступок или слова – лишь наиболее выгодное и приемлемое поведение в данной ситуации.
– А ты того не полагаешь, я вижу, – медленно произнесла она. – Ты, ребеночек в жесткой скорлупе эпохи Возрождения… да что там, ты весь та скорлупа и есть, и ничего кроме нее! Святой, один раз иссохший и два раза обгоревший – и всё-то пытаешься достичь неба нахрапом.
Я остановился и развернул ее к себе, желая… только желая остановить поток обидных слов. Но руки мне уже не подчинялись. Они рванули ее ворот на золоченых пуговках, и рубашка распахнулась с треском.
Я ощутил в своих объятиях невероятно сильную вампирскую плоть, похожую не на упругий каучук молодых, не на каменную колонну, как у Старейших, а на мощный поток воды, льющийся откуда-то с неба. Его можно было сдавить – но он лишь убыстрял свое течение, сотрясая пальцы и всё мое тело.
– Злющий из тебя младенчик получился, – неторопливо сказала Селина. – Упырь лихой, как говорят. Ну давай, пробуй меня выпить, как в первую ночку собирался. Кусни, как змей Клеопатру.
Каждая ее грудь под распахнутым черным шелком была похожа на серебряный шлем, широкий в основании; между ними обеими можно было поместить ладонь. Ареолы были невелики и бледны, на их фоне широкие соски темнели, как зрелая малиновая ягода, на одном жемчужно переливалась розоватая капля. Я приложил ее спиной к стволу дерева – Селина только посмеивалась, чем еще больше меня бесила, – и, наклонясь, вцепился в правый сосок.
– Ух, какое дитятко у меня зубастое, – смеялись наверху, – смотри, мамкину титьку не отгрызи.
…И настал мир. Я пил ее молоко, пенистое, чуть солоноватое, исполненное видений.
… Фарфоровый умывальный таз с водой для омовения стоит прямо на пути солнечного луча. На стене – колышущаяся сетка отражений. По мне ползают, копошатся шерстистые живые комочки, восхитительно теплые и влажные; лижутся, царапают коготками. Мать, молодая «волчья» овчарка, с достоинством взирает сверху на эту копошню.
– Сейчас еще лапой к соскам подобьет вместе с прочим потомством, – говорит кто-то.
– Зато теперь уж не скажешь, что он щенок необлизанный.
– То ж девчонка. Ты разве в подгузник не заглядывал?
– Значит, щенявка. Маугли, однако.
– Пусть как хотят обзывают, а то мое дитятко. Одной меня дочка.
Две головы склоняются над плоской корзинкой, где я вожусь с моими звериными братьями и сестрицами. Юная женщина, чем-то мне знакомая по прежним жизням – но такого чистого света на человеческом лице я не видел! Мужчина: смугл, волосы как осенняя трава, бледно-серые, почти белые глаза, радужку от белка отделяет узкий темный ободок. Красивое лицо – или просто значительное.
– Сиротой она осталась, – говорит девушка.
– В исламе нет сирот, – возражает ей мужчина.
– Мы же с тобой христиане, Денгиль.
– Говорят: всякая травинка в исламе, даже если она о том не ведает. Твое дитя – и мое дитя тоже, если ты позволишь, Тэйни Стуре-Ланки.
Я очнулся, лежа на траве. Селина нагибалась надо мной, держа на коленях мою голову.
– Ну что, ходить можешь? – спросила она, выпрямляясь. – Вот досада, половина пуговиц в траву закатилась, а искать мочи нет.
Помогла мне встать на ноги, одновременно завязывая полы своей рубахи под грудью.
– Так, пиджак туда же, куда и платочек, и в целом выйдет стильно.
Голова у меня шла кругом, внутри было сладко и томно, как после одной из тех давних ночей любви с моим Мастером.
– Что ты со мной сотворила? У тебя не может быть молока.
– Слезы могут быть, пот – может… Если в дом, где живет бездетная сука, принесут щенка, у нее может прибыть молоко, и она того щенка выкормит. У солдат в окопах Первой Мировой в груди появлялось молозиво, говорят, от непорядка в печени. Отчего ж и мне не раздоиться?
– Снова твои загадки и присказки. Что это было?
– Догадайся.
Она побледнела, живые краски как бы полиняли, но держалась прямо. И улыбалась.
– Будешь еще на мою охоту проситься?
– Только если попозже, – я ответил на улыбку.
– А то, может, успеешь до утра восстановить утерянные силы. Нет? Эх, сколько дивных возможностей упущено!
Я, смеясь, покачал головой.
– Ну, ино еще побредем. Небо светло, петухи поют…
До места проживания мы, конечно, не долетели: нашли подходящую живописную развалину с крепким погребом, по-моему, в брошенной баскской деревне, но в том не поклянусь, – и закопались поглубже.
– Селина, – вспомнил я, уже засыпая. – Гоголь, кроме «Вия», еще «Вечера на хуторе» написал. Где кузнец Вакула оседлал черта. Ты тоже, в самом деле. Своего демона. В отличие от всех нас.
– Ну да, – рассмеялась она. – Я такая.
А после всего этого удивляются, почему я тогда разбил ее гитару!
Интерлюдия вторая. Римус
Заявился ко мне Грегор, весь такой из себя довольный, и заявил, что для полного завершения работы им не хватило двух пророческих сновидений. Даже трех, если по чести, но последнее можно не давать – оно в самом конце, там фактически не две, а одна глава, разбитая на два голоса. Ну, одну зияющую амбразуру Грегор кое-как заткнул своим собственным телом, а другую, по законам жанра, латать некому, кроме меня. Ибо с самого начала было решено, что крупные куски наших повествований должны перемежаться этакими небольшими сценками в духе комедии дель арте, только вовсе не такими жизнерадостными, а также что ни один автор не появляется перед зри… читателем два раза подряд. Я единственный, кто а) не выступал в интермедиях (они зовут их интерлюдиями), и б) ни разу не поведал обществу своих кошмаров, а потому не буду ли я так добр нарисовать для народа ту картину, что я увидел в ночь обращения Селины, лежа в полном беспамятстве на дне своей гробницы. На это я возразил, что – а) кошмары мне если и виделись, то не по тому поводу, какой требуется, а в тогдашнем трансе ко мне пришло очень красивое и мирное сновидение, исполненное глубинных смыслов, и б) к данной повести эти смыслы никакого отношения не имеют. Разве что к ее гипотетическому развитию. На что получил следующую контроверзу: а) видение под номером шестым – вовсе не ужастик, а как раз наоборот, очень милая беседа двух наших устрашающих предводительниц, б) откуда нам, грешным, знать, что из ниспосланного нам Небом имеет ближний смысл, а что – дальний, и в) да пусть я просто запишу всё как было, а уж они посмотрят, на что мой текст пригоден.
Я, в свою очередь, возразил Грегору, что, начав повествование в режиме реального времени, уже не годится вставать в позу «всё уже произошло, а теперь мы дарим вам, дражайший читатель, плоды наших рефлексов». Следует держаться единого стиля повествования (а также трех единств, модных во Франции незадолго до моего рождения, телепатически вставил он), а спешно приставлять его, повествования, хвост к его же голове несолидно. Получается не роман, а Змей Уроборос какой-то.
В ответ на это философское замечание он съязвил, что Змей и я – создания практически идентичные, коль скоро я так крепко зажал ту потрясающую (он выразился – «потрясную») мифологию в духе русского поэта Гумилева.
Я кротко ответил, что тогда какого дьявола он выдаивает именно из меня этот миф, и, главное, чего ради? Во имя правильной архитектоники их коллективного выкидыша? Чтобы подлатать моим атласом этот ситцевый печворк и, как грубую пеньку, забить в щель, откуда вот-вот заструится грубая реальность? Я еще хотел для вящей убедительности перейти на конкретные бесстыдные личности и спросить Грегора, зачем он снова отчебучил сомнительную шуточку со смертным ребенком и его бессмертной приемной матерью.
Но тут он выложил передо мной самую главную карту из своей крапленой колоды:
– Римус, название книги, согласованное с верхами, должно непременно содержать слово «золото», а ведь в содержании почти сплошное серебро, как натуральное, так и переносное. Придется название оправдывать за счет тебя, иначе никак.
И теперь я спрашиваю: из какой материи сотканы наши сны? Может быть, этот мой сон вырос из одной-единственной короткой фразы Селины о том единственном предмете, что вампиры и драконы любят на равных?
Мне виделось, что я еще живу в том великолепном доме на севере, который Дэнни загромоздил своей Великой Железнодорожной Симфонией из жести, фанеры, дерева и картона, заставив весь подвальный этаж огромного здания объемной панорамой роскошной природы и архитектурных излишеств, по которой непрерывно разъезжают крошечные поезда, в крошечных вагонах которых сидят лилипутские пассажиры. И простецу Торну, и в равной степени мне, куда более искушенному в европейской цивилизации, эти люди казались живыми, а зрелище их непрестанного снования взад-вперед – завораживающим. Только вот почему-то они не высаживались наружу и не заполняли собой рукотворный пейзаж.
Но тогда я был вовсе не дома. Кто-то перенес меня в царство еще более крошечных застывших фигурок – людей, странных животных, экзотических кустов, лиан и деревьев, цветов и злаков. «Это брошенное царство Мидаса, – шепнул мне бесплотный голос. – золото, позабытое на века, похороненное в горах и глубоко под землей». В самом деле, небесного огня здесь было не видно – только странное холодное мерцание.
Я было обрадовался: какую драгоценную игрушку я мог бы принести Дэнни и тем самым развеять его всегдашнюю хандру, его безысходную браваду!
«Нет, – раздался прямо над моим ухом его тихий голос. – Мне это не подойдет. Разве ты не чувствуешь, что они до сих пор живые, эти существа, но это жизнь, глубоко скрытая и надежно запрятанная в дорогой панцирь?»
– Что же мне делать? – спросил я вслух. – Я уже успел полюбить их.
Мой голос показался мне чужим, он раздавался как будто из поднебесья.
– Что делать? Для этого тебе стоит лишь глянуть на себя, – отозвался он насмешливо. – Жаль, во всей земле не найдется зеркала подходящих размеров и чтоб оно вдобавок не испугалось отражения.
Я бросил взгляд вниз. Там, в мутно искрящемся золотом песке, мелком, как пудра, я узрел нечто вроде кривого серого ятагана. «По когтю узнают льва, – хихикнул Дэнни. – А ты – неужели не узнал по своему когтю, что ты дракон? Дракон, повелевающий светом небесным?»
И я понял, кто я есмь, и узрел себя будто со стороны: огромные лазурные крылья с перепонками, янтарные чешуи, светлая корона из четырех прямых рогов, клубящиеся усы около горной гряды белейших клыков.
– Разве я смогу их оживить? – в отчаянии спросил я себя в полный голос. – Мое пламя лишь сожжет этот прекрасный малый мир – или обратит в нечто текучее.
«Однако ты его уже освещаешь солнечным светом чешуи, – ответили мне. – Дохни на него горячим паром из своих ноздрей – и увидишь поболее».
Тогда я набрал в свои легкие внешнего тепла и выдохнул из обеих ноздрей нечто вроде фиолетового тумана; туман поднялся кверху, сгустился и пролился дождем. В лучах моего свечения этот влажный и трепетный мир засиял: сначала реки оделись как бы голубоватой пленкой тончайшего катаного золота, затем люди засияли червонным, деревья и травы – зеленым, рыбы и звери – бледным белым золотом. А когда на лугах появились ярко-алые бутоны тюльпанов, я вспомнил, что в моей Серениссиме стеклодувы получали самый дорогой карминный оттенок стекла, напыляя на него золотой порошок и обжигая в печи.
– Вот, я сделал, – сказал я, – но они все неподвижны. Моя холодная кровь не может дать живой жизни: только мертвую.
– Перед тем, как дать сказочному герою живую воду, – рассудительно ответил мне Лоран, который только что появился рядом с Дэнни, – его поливают мертвой водой, чтобы возродить нарушенную плоть и дать ей постоянство. Здешние золотые фигурки – это клад Белых Инков, частью сокрытый, частью расплавленный, чтобы можно было его разделить, а многое я поднял со дна моря вместе с потонувшими испанскими галеонами – разбитое, раздробленное на куски. Здесь всё царство земное в лицах и образах, но оно не может воплотиться. Дыши еще, чтобы придать ему форму, и не думай ни о чем более!
И я почувствовал, что моя кровь легко и изобильно истекает из ноздрей, повисая над этой микроскопической вселенной холодным сияющим облаком, наполняя ее жилы и ее плоть моей собственной жизнью, – и это была сама радость. Мир обретал законченность, а я – я умалялся и переставал быть хищной тварью Начала Времен, на юных берегах Златой Страны становясь просто…
Тут меня разбудили, и о том, что последовало за этим, вы знаете не хуже меня.
Глава третья. Грегор
Это было в дни, когда мы в очередной раз открыли Америку через форточку. То бишь, не Америку, а, скорее, островную Японию – и чувствовали себя этакими коммодорами Перри, снимающими со Страны Восходящего Солнца блокаду залпом мощных корабельных орудий. Только Динан – это вам не страна Ямато. Далеко не. Скорее уж Китай со своими вездесущими и повсюду свой нос сующими хуацяо. Это если прибегнуть к эзопову языку иносказаний. Скажем просто: незаметно пропитавшись неким то ли передовым, то ли архаическим, но довольно симпатичным мировоззрением, запустив по десятку подспудно руководящих иммигрантов в свою торговлю, науку, культуру, экономику и политику, мы как-то враз обнаружили, что все они родом с небольшого, но гордого острова где-то в Атлантическом Океане. С населением миллионов этак в пятьдесят. И что там произрастает симпатичного вида цивилизация, вполне даже европеоидная, можно сказать.
И настало время паломничества…
Мы толпились вокруг конечных пунктов прибытия, благоговели и пытались поменьше вредить бурнокипящей жизни – как человеческой, так и растительной, – будто совершали мекканский хадж. Старшие, как могли, отваживали младших нахалов: поговаривали, что местные власти кое-что в нас поняли и принимают более-менее адекватные меры по поводу. Никто, впрочем, не мог указать, какие именно: говорили также, что всё это касается крупных городов. Я же пребывал тогда в прескверном, прямо самоубийственном настроении и в мелкотравчатом населенном пункте, окруженном форменными трущобами неаппетитного вида и запаха – исключительно по причине того, что посреди главной площади высился совершенно чудовищный по красоте католический собор в стиле местной неоготики. Его должно было хватить мне на добрую неделю, как, впрочем, и трущобных…м-м…впечатлений.
Что до причин моего тогдашнего уныния, их было несколько.
Приключение с Мемнохом и другими – теми, кто поймал меня на блесну моего собственного глаза, украв его в одном мире и вернув в другом, но с меткой наподобие радиоактивной. Теми, кто извращенно насиловал меня, заставляя торговать некими знаниями и иллюзиями, в которые я сам не верил. Это лежало на моем сердце тяжким грузом, и чтобы его снять, нужны были незаурядные силы и душевное мужество.
Расставание с двумя моими возлюбленными детьми, юношей и девушкой, которых забрала на воспитание наша Царица.
Благородство, с каким я покинул мою смертную любовь, хотя она страстно хотела присоединиться ко мне во Крови, – я обещал ей это через некое время и сам не верил, что оно настанет.
Черт возьми, какой же я стал добрый и правильный! Прямо до тошноты.
Ну, в общем, я покинул свой пост под моим заветным раскидистым дубом, как и всё мое хозяйство в Новом Орлеане (тогда, кстати, город особенно глубоко утонул в своем болоте, и простые смертные рука об руку с полицией и вооруженными силами чрезвычайного реагирования предпринимали титанические усилия по его извлечению оттуда), забрал с собой в межконтинентальный аэробус своего дорогого пса и отдал концы.
Надо также добавить, что песика я взял во имя спасения от одиночества, поэтому, совершенно очаровав всех стюардесс, даже во время полета (что продолжался всю ночь кряду) держал его в соседнем кресле. А в аэропорту, довольно захолустного вида, несмотря на широченную посадочную полосу, заказал в гостинице номер на двоих: первый этаж с выходом прямо в небольшой садик для собачьих надобностей.
Как ни жаль, но почти в первый же вечер, когда мы осматривали городок (как, то бишь, его – а, Лин-Архар) мой спутник порядочно рассадил ногу (вернее, лапу), и я оставил его в номере – зализывать раны.
Итак, я неторопливо прогуливался вдоль широкого шоссе, которое убегало прочь от городка с его особняками, церквами и лачугами, стремясь к далеким горам. Мое вампирское зрение угадывало цвет их темно-зеленой шкуры и голубоватый блеск снега и ледников на вершинах, и я тихо забавлялся, пытаясь услышать, как сходят лавины, как бурные реки гулко ворочают булыжник, которым выстлано их дно, мечтал оказаться там, под многотонным слоем воды, такой зеленовато-прозрачной, или снега, по всей глубине пронизанного насквозь лунным и звездным светом!
Оттого я не сразу увидел немного впереди тонкую, невероятно грациозную фигуру, которая держала тот же курс, что я. Расхлябанная походочка фланера, сюртук наподобие моего коронного одеяния, слегка расширяющийся книзу, узкие панталоны а-ля Мюссе. Характерное неяркое свечение волос, гулкое биение сердца – нашего сердца. Вампир из молодых. И, без всякого сомнения, женщина.
А навстречу нам обоим – где были мои уши! – катился мощный гул автоколонны, ритмично сотрясающий бетон покрытия. Грозный тупой гул военных моторов. Вой сирен. Я некстати вспомнил, как боялся его в кризисное для меня время, прячась от непонятной мне жизни под полом своего дряхлого особняка. Впереди шли самокатчики, везущие позади себя на сиденьях пехоту с какими-то странными ранцами за спиной. Позади них – автомобиль с темными стеклами. В центре, сразу за легковой машиной, – огромный трейлер: он-то и колыхал земную твердь, как воду.
Тупой первородный страх на мгновение затуманил мой рассудок – но вот странно! Обратился он прежде всего на мою нечаянную спутницу, которая, как ни в чем не бывало, заходила прямо в лоб головной машине.
– Осторожно, сестренка! Что ты делаешь – на обочину, быстро! – послал я мысленный крик, но поскольку она даже не шелохнулась, резво кинулся вперед и образовал из себя нечто вроде защитного экрана.
И оказался едва не под колесами головного мотоцикла (ну, скажем, метрах в двадцати), застыв как торжественный памятник самому себе, святому и праведному. К тому же в мое плечо впились типично вампирские ноготки, острые и безжалостные, как сам дьявол.
Выругаться я и то не успел. Это сделала моя дама – на местном диалекте и очень емко. Из-за правого моего плеча (того самого, пронзенного) потянуло острым мятным холодком. На его острие возник и затанцевал опаловый шарик величиной с грецкий орех, наливаясь огненно-красным, внутри заклубились более темные струи, завились спиралью, – и ринулся вперед, со свистом увлекая за собой воздушный шлейф. Теперь шарик стал размером в теннисный мяч и сильно заголубел. Невероятная сила ударила им прямо в лоб трейлеру и пробила броню насквозь, будто она была из картона. Я так понял, что весь его запал достался горючей цистерне, потому что она с гулким ревом вспыхнула в один миг с кабиной и головным броневиком, распространяя вокруг рыжее пламя и мерзейший запах нефтепродуктов.
