Текст книги "Злато в крови (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
На этих словах все переглядываются. Меканикус Салих, призванный к действию моим словесным заклинанием, смотрит на свой навороченный и такой прозаический в здешнем контексте мобильник. Кивает.
– Мы позволим себе провести небольшой следственный эсперимент, – с легкой хитрецой улыбается Диамис. – Зульфия, ты отыскала что надо?
Хозяйка Гостиницы приподнимается со своего места, кивает моей охраннице. Та подходит сзади – и мои запястья внезапно оказываются в массивных серебряных оковах.
Что за ерунда, право!
Но тут начинают бить дальние часы – звонко, мерно, весело.
– Двенадцать часов дня, – кивает Диамис. – Полночные колокола будут тоном погуще.
И в тот самый момент, когда бой смолкает, мои руки до плеч пронзает совершенно дикая боль! Я едва не срываюсь с моей позорной скамьи, пояс передавливает меня пополам, кричу – и замолкаю в недоумении. Всё уходит, как не бывало.
– Кисти, – говорят мне со всех сторон. – Посмотри на кисти рук.
Я опускаю глаза. Нежная бледно-розовая кожа в сети морщинок, ногти будто слегка подкрашены кармином. Тем временем кто-то из прислуги торопливо снимает с меня старинные браслеты с чернью, приговаривая: «Ожгло несильно, а через четыре-пять часов по старым следам пройдет. Ну а зачем, если и так понятно». В самом деле: на каждом из запястий – по красному зудящему кольцу, теперь почти полностью скрытому манжетой. Мне подают мой же носовой платок утереть пот и слезы, и я вижу на нем абсолютно прозрачные пятна.
– Оборотень. Человек, – бормочу я едва внятно. – Я таки стал человеком?
– Не сказал бы. Человеком подобное создание Божье назвать нельзя никак, – отвечает Пастух. – Но да, он изменился, как и…
– Как и я, – отвечает ему Зульфия. – Хотя в другую сторону. Мы пьем солнце, а такие, как он, его отражают. Вампир, который выносит дневной свет, но не способен им одним жить. Впрочем, в этом он как раз человекоподобен.
– Кольцо Со Щитом мешало изменениям, – говорю я. – Оно ведь исправно работало в мою защиту.
– Не только оно, юноша, – комментирует Ткачиха. – Если позволишь, мы продолжим.
Теперь ко мне подступает охранник-мужчина. Расстегнул и поднял рукав, крепко взял левую руку чуть повыше ожога и полоснул вдоль вены тонким лезвием – скальпель, что ли? На этот раз почти никаких ощущений, кроме щекотки. Я бездумно смотрю на густо-алую струйку, что резво сбегает по коже в плоский тазик, подставленный под нее, а оттуда, мигом его переполнив, – на донельзя отполированный мрамор. А, теперь и тошнота возникает под ребрами – как по нотам. И упорно спускается книзу. Вот еще напасть! Я подумал, что Селина ни при ком из нас не упоминала о том, как у перекидышей обстоит с отправлением низменных потребностей, обратных еде и питью, – не хватало еще опозориться перед высоким собранием, добавив в кровавую лужу совсем иную по свойствам жидкость.
Однако где-то внутри локтевого сгиба я чувствую мягкий спазм. Русло вмиг пересыхает, разрез покрывается плотными буроватыми комками.
– Ментальный заговор на кровь, – комментирует тутошний ребе. – Сработал, однако, не инстинкт самосохранения, а стремление убежать от конфуза. Я прав, дорогой Лекарь?
– Чародей он, и правда, еще тот, – отвечает ему Хорт. – Очаровательно и восхитительно спонтанный. Вы не обижаетесь, Лоран, что мы обсуждаем вас в третьем лице?
Мое кресло снова дергается, едва не наехав на остатки импровизированной цирюльни.
– Да пускай себе, – отвечаю я с раздражением. – Лишь бы никто из вас не делал из меня танцующую марионетку Театра Вампиров.
И тотчас же понимаю, что выдал себя с головой, причем даже не Суду, а своей личной беспощадной совести. Будучи формальным главой этого заведения, я сам убивал на сцене и покрывал убийства, пока смерть не коснулась Темной дочери моего любимого Грегора.
– Ладно, я разъясняю, – отвечает Лекарь, не поведя и бровью. – Если принять за аксиому, что Темное Общество в целом представляет собой единый мозг, то вы, молодой человек, по-видимому, отвечаете за коллективное бессознательное и подсознательное. Аккуратно заталкиваете неудобное всем вам куда подальше. Метаморфоза ваша и, следовательно, чередование периодов силы с моментами частичной незащищенности имели место всегда, но вы забыли или не удосужились услышать, что серебро отмечает самую границу перехода и тем самым его выдает.
– Вы извините, Лоран, что вас так крепко приложило, – тихо объясняет мне Зульфия, в свою очередь сыграв мною в «туда-сюда повернулись». – Иначе бы нам не пробить вашей мозговой защиты.
Зато теперь я интуитивно понимаю и то, чего она не договаривает: отсутствие часов, предупреждение об ином характере здешнего времени.
– Под землей и сон, и бодрствование иные, чем наверху, – сказал я, обращаясь ко всем сразу. – Чередование темноты и солнечного света, на которое реагируют вампиры, у меня непременно перекрывалось бы удлиненным суточным циклом, характерным для погруженной под землю человеческой природы. И никто не знал, как именно. Если бы я внял предупреждению и носил в качестве индикатора или талисмана легкую цепочку из серебра…
Тут я вдруг уяснил для себя еще кое-что и от гнева вздернул подбородок едва не в потолок:
– Но зачем уповать на магию, если можешь обойтись домашними средствами? Только что вы меня загипнотизировали или подвергли сильному внушению. Ведь человеческие оборотни до настоящего полудня мирно спят. И, значит, бой курантов звучал не вживую, Механик? Или это работа Имрана-ини?
– Просёк наш вундеркинд, – взахлеб хохочет Диамис. – Что за талантище! Что за матерый человечище! Я ж вас, братцы мои, как людей предупреждала.
Тем временем я, чуть поуспокоившись, поправлял манжету, слегка замаранную кровью. Ну и запонки на мне, однако: крупный серебристо-черный жемчуг в стиле пуговок. Матерый… денди, что и говорить!
– Придумка общая, – одновременно с нею смеется белокурый Имран. – Чтобы сбить с вас…э…неоправданные притязания. Да, разрешите мои сомнения: отчего вы, уважаемый ответчик, изволили нас так затруднить, великолепно зная и даже поприсутствовав лично на процедуре насильственного изъятия вашей общей вампирской сущности от ее недостойной носительницы? И на ритуале мести, когда норманн взял свой вергельд с новых властительниц ваших дум, так кстати спалив вашего с Римусом общего обидчика? Ведь на самом деле уничтожить представителя вашей расы очень просто, а если запрещено – то надо лишь попросить кого следует и как следует, Лоран.
Я без ошибки прочитываю в витиеватой и нарочито замедленной реплике три желания: утолить свою личную сущность хитрожопого провокатора и бесстыдного журналюги, как следует меня подкусить и элементарно выбить из седла, произнеся кодовое имя, управляющее поворотом, в самом конце каверзного периода.
– Мне будет зачтена и нетрадиционная форма ответа? – отвечаю я. Не знаю, что подумали об этом Двенадцать, кажется, мыслей они во время процесса не читают; наверное, что я собираюсь вывернуться из ремней и как следует врезать ему по бестелесной морде. – Я изволил так себя затруднить, как вы позволили себе выразиться, лишь ради судьбы магистерского силта. Стоит и вам приложить кое-какие встречные усилия. Ну. хотя бы к вращательному механизму моего личного сиденья.
Кажется, я попал в десятку. Нет, в дюжину! Мне аплодируют все, и в первую очередь сам исламский англосакс.
– А что, – замечает Салих, оскалясь всеми тридцатью двумя белейшими клыками, – прикольная вышла фишка со стульчиком. По идее должна была ваши силы экономить, чтобы не натирать мозоли на подексе всякий раз, как к вам обратятся по сути дела. Стоило бы доработать, пожалуй, но только если хорошо заплатят. Туда и так вбухано до фигища разных искусственных интеллектов.
– Меканикус, – самым официальным тоном прерывает его Карен, – вы имеете что спросить у ответчика по существу?
– Нет вроде, и так получил что хотел, – тот пожимает плечами.
– О бедном писаке замолвите слово, – вдруг заговорил молчавший до тех пор Летописец. – Коль вы все так рьяно принялись дергать подсудимого в разные стороны, так и мне стоит приложиться к сему делу. Ну, историк в вашей компании, понятное дело, фигура мало уважаемая, знай строит факты в затылок друг другу, как солдатиков, и как попало складывает фрагменты мозаики, которые бумажные археологи вытаскивают из античных пожарищ… Только вот пространное описание, сиречь протокол, никто как я будет составлять, ни Керга, ни тем более Имрана ведь не допросишься.
– Да пожалуйста, Сейхр, – отозвался Рудознатец.
– Лоран, считаете ли вы реальной линейную связь причин и следствий?
Вот такая у него проблема. Только при чем здесь моя собственная?
«…верно поставленный вопрос или спонтанное озарение», – говорит некто во мне голосом сэнны Зальфи.
– Нет, – отвечаю я самым своим непреклонным голосом. – Бесчисленное множество раз я наблюдал противоположное; когда следствие рождалось лишь ради того, чтобы утвердить собою причину и лечь в основу крепкого строения. Только во имя вашего потайного Великого Плана магистерский камень попал в мои руки.
Подвижная физиономия Сейхра выражает полнейшее блаженство.
– Теперь говорю я, – говорит Гейша. – Вы думали о том, чтобы нарушить единство силта, Ролан?
Меня продвигает в ее сторону уже после моего поспешного кивка.
– До чего лаконично, – улыбается она. – И с какой трогательной готовностью.
Ну, с меня, пожалуй, хватит и этого. Кто на очереди?
– Я, кажется, – отзывается Шегельд. Астроном. – Только, прошу вас, Лоран, без этой вашей… ураганной спонтанности. Договорились? Слова Канта: «Я не устаю удивляться двум вещам: звездному небу над нами и нравственному закону внутри нас».
– Мне был обещан… Мой Мастер обещал мне благой огонь далеких звезд и сокрытые в нем тайны мира – все тайны, – заговорил я, не отрываясь от его серых с крапинками глаз. – Вы это хотите от меня услышать? Или вдобавок – о знаке тождества, который философ поставил между космосом и вписанной в человеческую душу моральной непреложностью? О том, что дети ночного неба самой судьбой обречены искать и не находить внутри себя эту запись. И мучаться от принципиальной невозможности следовать ей вслепую, руководствуясь либо чужой указкой, либо своим инстинктивным наитием.
– Но в чем главная тайна среди всех этих тайн? – отрывисто говорит Хорт. – Теперь отвечайте не ему, а мне, Ролан.
Меня тут же переносит с окраины почти к самому центру. А ведь Врач Возлюбленный выглядит куда моложе, чем при жизни, размышляю я тем временем. Ну, наверное, они там могут выбирать себе костюмы по вкусу… А тайна? Что есть тайна? В ней сокрыты все бездны премудрости. Открылась бездна, звезд полна. Звездам конца нет, бездне дна.
– Тайна всех тайн в том, что ничто никогда не кончается, и мироздание, и закон, и их постижение тоже; лишь в этом одном – основа всяческого бессмертия, – отвечаю я.
И нечто обрывается на этих моих словах. Мужи и жены закона торопливо шелестят голосами, передают по кругу некий аромат или имя. Главный юрист четко ударяет пальцами в дубовую плашку.
– Прелиминарии закончились, – вздыхает Карен. – Но не заключением мира.
– Кончились – и пускай. Я лично никогда морской капусты не уважал, хоть и говорят, что до жути полезная, – отзывается Пастух. Пока шли суд да дело, он, видимо, от скуки, уместил на сиденье правую ногу в сапожке со шпорой и скрестил на ней руки с непринужденностью истого ковбоя. – Слушай, сынок, они тебя тут по-всякому крутили-вертели, вельми хитромудрые вопросы задавали, а ты им – ни одного стоящего. Спроси меня, Лоран. И хорошенько спроси.
Я слегка покачнулся в его сторону.
– Денгиль Ладо. Пастырь Волков, – я вспоминаю я кое-что, взятое из другого вампирского разума.
– Он самый.
– Что сталось бы со мной, уничтожь я кольцо как оно есть или даже сам александрит? Отыскал бы продажного специалиста и приказал бы переплавить металл, распилить самоцвет на части?
– Ну да просто ничего. Сочли бы тебя полным никудышником, которому нет места в игре.
«Не обольщайся, – добавил он, по-моему, так, что услышал только я. – Мы по жизни играем, но уничтожить умеем тоже играючи. Только и это временами честь. Знаешь что? Мы тебя ввели в игру не по твоей воле, словно этакий мячик для битья, и по сей причине ты даже теперь можешь по-любому выскочить из нашей нелитературной постановки. Скажи только: «Чур-чура, не моя игра» – и всё. Останешься при своих».
«Но я не скажу, – улыбнулся я, меряясь с ним взглядами. – Ведь слово «Игра» вы пишете с прописной, верно?»
– Дело слушанием закончено, – прерывает нашу полубезмолвную беседу Законник. – Говорением также. Теперь решайте. Кто из нас огласит приговор?
Мои ремни как бы сами собой отстегиваются, и я выпрямляюсь.
– Прежде чем выслушать прокурора, – отвечает ему Карен, – пусть обернется и увидит, наконец, присвоенную классификацию.
Я встаю к ним вполоборота, чтобы не прослыть окончательным невежей, и читаю вслух на неплохой, как надеюсь, латыни:
«Magister Elegantiarum»
Перефразированный когномен Петрония Арбитра, блистательного сотрапезника Нерона и, как полагают, автора «Сатирикона». Погиб стоически, вскрыв себе вены раньше, чем его настиг соответствующий приказ принцепса. Магистр Изящества. Магистр Элегантности.
– Не совсем так, – нахохлившись, отвечает старая Ткачиха на мой невысказанный вопрос. – Магистр Изящных Наук. Так записано в дипломе Тэйни Стуре, той юной матери, чью жизнь ты, Лоран, прочел в молоке. Главный спец по эстетическим изыскам и изысканиям.
– Истинная матрешка смыслов, – подтверждает Астроном, кладя ей руку на колено. И продолжает очень серьезно:
– Сложнейшая электронная магия определяет не имена, а наши роли. Можно сказать, воплощенные в нас атрибуты. По традиции, они должны полностью совпасть с установленными издревле, но это получается редко, обычно дело ограничивается девятью-десятью именами из тринадцати. А ныне полностью совпали все ярлыки, а ваше имя к тому же обогатилось неожиданным расширением.
– Мы ведь не… как это? Угрозыск, – говорит Карен на моем родном языке так, что мне слышится «угроза». Но голос его звучит куда как мягче прежнего. – Мы опираемся лишь на то, что слышим от подвергающегося Суду, и то, что нам самим удается в нем понять. И наши приговоры не подлежат насильственному исполнению. Это предоставляется личному выбору и судьбе.
– Лоран, отойдите на минуту от линии обстрела, – просит меня Шегельд. – Вы хороший менталист, а нам нужно уточнить между собой кое-какие формулировки.
Я так понял, что обвинителем никто из них быть не желает. Особенно если учесть известное совпадение этой роли с ролью палача.
Мои отчасти подзабытые сторожа приняли меня за руки и поставили к ближайшей стенке. Попирая ногами здешний поделочный камень, я слышал кожей спины какой-то напряженный шорох, бесплотные подобия голосов – но они вмиг утихли. «О чем там спорить, – подумал я, – либо юрист, либо самый главный».
– Или тот, кто более всех молчал, – ответила девушка.
Маллор?
Тут меня зовут обратно. За краткое время, что понадобилось для секретного заседания, магистерский трон с принудительно-поворотным механизмом исчез, как под землю. Двенадцать сидят, но с очень прямой спиной. И когда я занимаю свое прежнее место в центре счастливой подковы, передо мной встает – не кто иной, как… Танцовщица Эррат. Очень высокая и строгая.
– Ролан. От имени Двенадцати Старших Легенов я оглашаю ваш смертный приговор, непреложный и обжалованию не подлежащий. За похищение и сокрытие, незаконное использование и попытку изменения или даже уничтожения Силта Власти – вы присуждаетесь к ненасильственному истреблению обеих сокрытых в вас сущностей – Темной и Светлой. Однако благодаря крайней степени вашей неуязвимости мы не можем ныне избрать достойный вас способ гибели. Поэтому вы обязуетесь безысходно пребывать в Резиденции и сопряженных с нею подземных пределах до тех пор, пока мы не придем насчет вас к полному и единодушному согласию. Также вы понуждаетесь в течение всего этого времени подвергаться медицинским исследованиям, за полнейшую секретность и неразглашаемость которых мы перед вами ручаемся. Хотя вы отказались от всего, что связано с вашим незаконно обретенным положением в Оддисене, на весь срок вашего земного и подземного пребывания за вами будут сохранены так называемые пассивные права магистра, с которыми вы получите возможность ознакомиться особо. То, что мы решили, вам надлежит принять безоговорочно, однако вы имеете право задать Собранию вопрос. Один-единственный.
– На ком вы собираетесь обкатывать мою смерть? – говорю я сразу и в лоб.
Эррат слегка смущается. Отвечает Салих:
– Вы что, нас за шкуродеров держите? На виртуальных цифровых моделях. Потом будем торговать компьютерными страшилками и заработаем на том особо крупные бабки. И кстати разгрузим коллективные мозги от скопившихся там ужасов повседневного быта.
– Теперь мы уходим, – говорит за всех Карен.
И Старшие удаляются во тьму – куда тише, чем явились. Исчезают совсем.
Остались на этой планете я, мои охранители и парочка исламоименных африканцев: Зульфия и Салих.
– Ну что, господин магистр-без-обязанностей, одни права, попробуем, что ли, упиться столовым кумысом? Или рискнем вдарить по пиву? – говорит наш криминально-компьютерный гений.
– Нет, правда, Ролан-ини, нам всем стоило бы устроить разрядку, – поддакивает Зульфия. – Пока не вечер. Эти почтеннейшие призраки иных времен…
У меня натурально отвешивается челюсть.
– Ну, Зали, – укоризненно говорит ей Салих, – нельзя же так, совсем без перехода. Возьми себя в руки и объясни господину экс-магистру толком. Ты ведь умница – мировой экономический кризис одной левой разгребешь, только что это никому на хрен не нужно.
– Ах, я не волшебница, я только учусь, – жеманно произносит Зульфия.
Безымянная парочка в арьергарде улыбается.
– Ой, разрешите наконец представить: Оливер и Альда, – приветственным жестом указывает на них Зальфи. – Крутые айкидошники и по совместительству – стратены-политологи. Боюсь, что некто выбрал их не по причине великих талантов, а ради поэтического созвучия с вашим именем.
– Ага, «Песнь о Роланде», – догадываюсь я. – Отважный друг и верная невеста.
Мы спешно забросили свои тела в молочное кафе, где мне популярно разъяснили, что моему «спасланию» (Оливер стащил термин из заходеровского «Винни-Пуха») уже ничто не грозит, даже тройная порция конской лактозы. И, скорее всего, вообще не грозило: а теперь его уж точно развернули и прочли. Но это не столь важно.
– А важно то, что мне перед питием стоило бы отлить, – отвечаю я. – Там, на заседании Верховного Совета, был один критический момент…
Всеконечно, они смеются, и я получаю передышку, чтобы за деревянной ширмочкой с унитазом в стиле биде поразмыслить, вынесет ли наперсток моего желудка хотя бы рюмашку горячительного. Писать мне вроде и не хотелось, но ради отмазки я выдавил из себя какую-то поганую каплю.
– Нынешний Совет обходится без магистра и по этой причине состоит из Девяти, – начинает Зульфия свою проповедь, едва я упел приземлиться рядом. – Нам понадобилось вызвать Пребывающих в Иномирье и подкрепить их двумя самыми молодыми и не обюрократившимися членами действующего легената. Странники, те, кто был высшими легенами при Та-Эль Кардинене, как и она, способны проживать заново все состоявшиеся жизни, как мы читаем книгу. но в здешнюю могут проникнуть лишь тени, которые они отбрасывают во времени.
– А если учесть, что с легкой руки Мастера Борхеса Истинной Книгой слывет только та, что постоянно меняется, – дополнил ее слова Салих, – играют наши старички до жути прикольно.
– Что надо сказать насчет приговора? А, мы ведь все неожиданно смертны, – продолжает Зальфи. – Вам подарили не сам итог, а несколько большую его предопределенность. И то, можно сказать, вы сами притянули его к себе. Для простых людей проблему составляет смерть, для вас – непрестанная жизнь, что, по-моему, куда худшее бремя. Нормальный человек не стремится умереть, поскольку от этого никуда не денешься. В том, что вы, Ролан, этого не страшитесь – нет греха. «Есть ли смысл бояться неизбежного?» – сказал один писатель.
– Вот дотянуть до самой гибели земного шарика или вообще тепловой смерти Вселенной – перспектива, по правде говоря, неутешительная, – вставляет Салих. – Все вампиры ее боятся, по-моему, на уровне этой… коллективной подсознательности. Вот вы и несли этот груз вместе с магистерским кольцом. Которое, вам бы знать, по своей природе выводит наружу общие проблемы и всеобщие заклятья.
– Первородная вина вампирского сообщества, – с умным выражением кивает старший из политологов. – Рабочее название моего курсовика.
– Кто упорствует в своем существовании – не живет. Лишь кое-как существует, – говорит юная Альда. – Нас обучают не отличать пораженья от победы, награды от наказания и в конечном счете аверса земного бытия от его реверса.
– Насчет медицины, – продолжает Зальфи. – Главная задача – как следует обеспечить специфику вашего существования. Дневное кормление. Персональные энзимы. Переливания крови. Иные наработки наших бессмертных коллег.
– Фу, что за казенный язык! – перебивает Салих. – В общем, не волнуйтесь, господин хороший: укокошить вас – далеко не самая насущная проблема. Это уже вам присуждено, то есть суждено и вообще ваш личный рок, о коем русский поэтический гений не зря изрек, что «Fatum non penis, in manus non recipis». Вот обеспечить достойный уровень проживания в затворе – это нечто, я вам скажу. Альди на днях принесет вам лично манускрипт из двух сотен страниц, извольте изучить на досуге. Пропуск на все горизонты, кроме тех, где своды пошатнулись. Апартаменты величиной с нехилый гарем. Пергамены, манускрипты и инкунабулы – без ограничений. Лучшее железо в мировой практике. Ну и достойное одевание и пропитание. Большой-пребольшой мешок пряников от фирмы «Санта и Компания».
– Братцы, а не пора ли вам двоим погреть свои кости на солнышке? – прерывает его Зульфия не так чтоб в шутку. – Вы явно нуждетесь в дневном свете не менее, чем Ролан-ини во тьме ночной.
Так выпроводив своих мужчин, обе старшие дамы подхватили меня из-за столика с недопитым кумысом (дрянь, как и прежде, но хотя бы в нечто огнедышащее не обращает) и повлекли в прежнюю камору.
– Ваше сегоднящнее активное время явно истекло, а нам еще нужно успеть кое-что в вас вложить, – говорит Альда, присев рядом с молодой легенессой на парчовый стульчик. Я уже в полусне обрушился внутрь своего ложа. – Нас обеих вы, по всей вероятности, больше не увидите. Вместе с хартией ваших вольностей я пришлю серебряное колечко, не очень травматичное, извольте его носить. Мы наблюдаем за вашей эволюцией.
– И примите на веру то, что сказал Пастырь, – со властью, но не очень связно продолжает Зульфия. – Убить вас – вопрос не техники, а психологии. Тогда, когда вы сами раскроетесь навстречу смерти – и единственно по той причине, что без нее станет невозможна вся полнота жизни. Да, верно: вы в любой момент можете выйти из пространства Игры. Но только не тогда, когда уже определен финал, что должен придать ей окончательный смысл. Я так думаю, это не будет трудно: истый монах привычен к житию внутри ограниченного и предсказуемого пространства. Это его скорлупа…
Всё на сегодня.
Вообще всё.
В этом мире по-прежнему вдосталь напрасных смертей и зря проливаемой крови. Это служит весомой гарантией моего теперешнего существования – или несуществования. Как угодно.
У меня нет никаких сторожей и вообще никаких спутников помимо тех, кого захочу я сам. Все препоны и перепонки между уровнями и их частями раскрываются передо мной, как если бы сама моя каменно-жесткая плоть была закодированным или заколдованным ключом.
Описывать роскошества Братской Цитадели тем, кто их знает, – бессмысленно. Тем, кто с ними не знаком, – запрещено. Скажу только, что я имею от них куда больше, чем хочу. В самом начале меня всё это забавляло.
Спешно обставлять очередной апартамент слегка обветшавшим антиквариатом; малевать с прежней увлеченностью и раздаривать с еще большей щедростью, чем прежде; принуждать моих добровольных служителей отыскивать в библиотеках мира или кунсткамерах тайных обществ некий раритет, считающийся пропавшим или несуществующим, и держать при себе, пока не наскучит. Пробовать самые изысканные блюда и напитки, сперва по крошке и по капле, позже – уставляя низкий столик мисочками и плошками, как в старинной японской харчевне. Совершать вместе с двумя моими «задушевными детьми», Сивиллой и Бенни, полулегальные охотничьи вылазки наружу, которые кажутся им захватывающим приключением, а мне, унылому прозорливцу, – дозволенной рутиной. Очаровывать смертных одним взглядом наивных карих очей, понуждая их то к лесбийскому (своеобразно трактуемому), то к содомскому греху, а немного погодя обнаруживать, что тебе всего лишь положили грошик в твою дырявую нищенскую плошку. Собирать коллекцию всевозможного колющего, режущего и рубящего оружия и проверять его остроту на себе. По временам испытывать на прочность свое огнеупорное бессмертие. Даже подвергаться совершенно непонятным, временами болезненным, иногда попросту нудным исследованиям и экспериментам на Медицинском Горизонте. Такие вот дозволенные игры…
Воистину мои судьи оказались умны не по моему разуму и коварны не по моему простодушию; здесь принято говорить, что Бог – первейший из ухищряющихся, но Странники – первейшие хитрецы после Господа Бога. Они заложили в свое тотальное решение и свои приватно даваемые советы элементарную провокацию: понудить меня выйти из Игры до срока. Но не учли одного и самого главного: терпение и тоска Темного Народа бездонны, а мои, выстраданные и отстоявшиеся в течение пяти с лишним веков, – тем паче».
Предполагаемое завершение истории было выведено на старый принтер формата А4 и отражено на стандартной белой бумаге для печати, свернуто поперек и небрежно засунуто в обширный карман, приклеенный к обложке рукописи с внутренней стороны.
«…обычный поход в медицинский спецотсек, сооруженный и укомплектованный в расчете на таких, как я, невольников чести и узников совести. Не понимаю и не понимал никогда, что за навар тут с меня поимели. Кровопийцы как старого, так и новейшего замеса уже отдали Зеркалу всё, чем обладают, до последнего волоска и кожной чешуйки, и притом как истинные люди доброй воли, о которых пишет Евангелие. (Ситуация, которую предвидели все и с восторгом авантюриста приветствовал – в качестве неопределенной будущности – наш Принц.) Некоторые из них сильнее меня, очень многие куда лучше овладели Даром Света, отчего, я полагаю, спят теперь лишь урывками, и практически все железно уверены в сохранении Главной Вампирской тайны и невынесении ее за пределы. А если Братство боится, что при случае не сможет уничтожить особо мощного и зловредного ренегата… Да никогда оно ничего не страшилось и устрашаться так вот прямо с ходу не начнет.
Ну хорошо. Мой эскулап глубоко поинтересовался некоей аномалией косметического характера, заключившейся в том, что подмышками и в паху у меня появились веснушки, немного похожие на старческую пигментацию. (Не иначе зловредный джинн Умар ибн Хаттаб наворожил.) По причине этого мы засиделись у него в кабинете, пробуя на прочих деталях моего тела небольшую кварцевую лампу и спешно залечивая получившиеся ожоги первой степени. Оттого я и вышел на волю в часы, когда медики перестают заниматься рутиной и набрасываются на экстренные случаи.
…По коридору мимо меня на рысях проволокли каталку, слошь закрытую плотной тканью лазурного цвета. Две медсестры бежали впереди, высоко вздымая мешки с пахучей багровой жидкостью, соединенные с телом прозрачными шлангами, два медбрата сзади подпирали катафалк с обеих сторон. Хирургия, вестимо. Сами доктора, числом трое, спешили вослед, вздев руки в тонкой резине и отрывисто переговариваясь через маски:
– Х…ва задачка о бассейне с двумя трубами. Вытекает со скоростью втекания.
– Да уж, распахало прямо в лоскут.
– Группа?
– Условно нулевая. Заранее готовили спецзапас.
– Кровь в банке на… не сработает, для свертывания нужно прямое, как в старину. Амосов, помните? Тогда, глядишь, мимо пронесет, и то. Две… минуты для мозга.
Я понял с пятого на десятое. «Сердце на ладони» русского хирурга и трогательная сцена, как врач жертвует своей теплой кровью, чтобы у прооперированного наконец приостановилось истечение жизненной силы… Пациент укрыт с головой: если не готовый покойник, то, уж верно, аномалия известного рода.
Убыстрил шаг, схватил главного (или таковым казавшегося) за рукав. Разумеется, тот треснул.
– Я дам кровь. Нужно переливание из вены в вену, так я понял?
– Юноша, – он то ли не узнал, то ли издевался, – это шесть литров, а то и более. Швы летят к известной матери и бабушке, сочатся и прочее. Вам рано зазря помирать.
Объяснять, кто я, было без толку, тем более это и мне самому было неизвестно.
– Я смертник Оддисены, – ответил я жестко. – Мне-то всё равно, а насчет вашего полутрупа сами решайте.
Нет, они безусловно понимали, уж такой здесь народ водится.
– Идите следом, раздевайтесь, становитесь под душ и обтирайтесь докрасна. Команде не с руки из-за вас размываться.
Портативный душ оказался в герметичном тамбуре за двумя дверьми – прямол в операционном зале. Сбросил с себя тряпки я после первой – там лежало всё их цивильное. Почти украдкой залез в стакан и пустил на себя почти кипяток: по мне било со всех сторон, так что я тихо ругался сквозь зубы. Махровая простынка для обтирания также добавила мне красок. Помимо прочего, в глубине моей скаредной душонки нарастала жажда той жидкости, чей запах щедро наполнял собой помещение: я схватил эту жажду и завязал морским узлом, чтоб ей неповадно было.
– Фаза какая? – донеслось до меня со стороны сомкнутых под рефлектором спин.
– Что?
– Дневная, ночная, минуты после пробуждения и до очередного транса? Сколько?
– Дневная, сразу пошел сюда и тут провел часа три.
– Плохо.
Я стоял, из первородной стыдливости кутая свою наготу в жесткое массажное полотенце.
– Давайте сюда.
Меня ловко подхватили в шесть рук, оголили и возложили на алтарь. Голубой кулек лежал на своей каталке отчасти развернутый, виднелись темные волосы, белый овал лица. Просто очень белый… Застегнули ремни на запястьях и шиколотках. Вроде как мы это уже проходили?
– Хлопнетесь зараз в обморок и с телеги, – объяснил мне самый главный матерщинник, сладострастно потирая кожу около моих скромных половых принадлежностей. – Делаем общую систему, главный мотор – ваш.
Кто-то всадил толстую иглу мне в шею, еще одну – в паховую артерию. На поле боя звенели сталью, что-то шипело, как локомотив. Второго сердца я не слышал.
