Текст книги "Когда забудешь, позвони"
Автор книги: Татьяна Лунина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Глава 6
Осень, 1992 год
– Борька, твою мать, на кой ляд здесь циклевка?
– Палыч поставил.
– Бабе своей пусть ставит! Хоть в углу, хоть на полати, а к машине с уважением надо. – Бригадир осторожно перекатил циклевочную машину в прихожую и подошел к рабочим: – Все, мужики, кончай перекур! Хозяин премию обещал, если завтра сдадим.
Глебов погасил в жестяной банке окурок и поднялся с пола. Деньги были нужны.
– Борька, Палыча кликни! Он у мусорки где-то ошивается. А ты что расселся? Подымайся давай! – Васильич дернул за рукав сидящего на полу маляра. – Слыхал байку: курить – здоровью вредить? – Оскалил желтые прокуренные зубы. – Кончай! Вон, уже в штанах дымится, побереги хозяйство-то – еще сгодится! – И хохотнул, довольный собственным плоским каламбуром.
Смех, переходящий в надсадный кашель курильщика, Борис услышал уже за дверью. Ученостью их бригадир похвалиться, конечно, не мог, но дело свое знал отлично: бригада всегда и с товаром, и с наваром. Как-то вечером за бутылкой «Жигулевского» они с Васильичем разговорились, и тот повернулся вдруг неожиданной стороной.
– Вот ты, ученый человек, а под моим началом, – рассуждал бригадир, покуривая. – Сидим мы тут с тобой рядком да о жизни толкуем. И вся твоя наука не объяснит: почему мы, такие разные, на одной досочке оказались? Не знаешь? – Борис промолчал. – То-то. А все потому, Андреич, что твоя наука – от людей, а моя – от Бога, и у нее свой дележ. Она очень простая, несколько слов всего. Не воруй, не подличай, не возносись над людьми – вот и вся грамота. Не убивай – само собой, нет ничего страшнее – живую душу загубить. – Не спеша открыл допотопный, с какими-то вензелями металлический портсигар, вытащил папиросу. – Выучишься этой грамоте – хрен тебя кто скрутит, потому как она душу учит. А сильнее души в мире – ничего. Я к этой науке уже в конце жизни пришел, битый-перебитый. Меня Бог вел, тебя – люди: академики, профессора. Вот и вся между нами разница. Только, сдается, выучка моя для жизни покрепче твоей будет. – Он достал из нагрудного кармана коробок. – Ну, да молодой, умный – выучишься и ты. – Чиркнул спичкой, глубоко затянулся. Борис слушал не перебивая. Что, видимо, льстило старому мастеру. – А правда, что ты – профессор?
Глебов молча кивнул.
– А по какой части?
– Физик, специализируюсь по биоэнергетическим полям.
– А по-русски?
– Мы хотели узнать, где Бог, где черт, – отшутился профессор.
– Куда замахнулись! – удивился бригадир. – А чего их искать? Они – в каждом. И в тебе, и во мне, и в них вон, – кивнул головой на прохожих. – И Бог, и черт – в каждом человеке, друг с дружкой сидят, спорят, кто главнее. Бывает, что побеждает черт. И тогда не человек – нелюдь, – рассуждал бригадир.
А доктор физики, профессор и лауреат внимательно слушал и изредка поддакивал, потягивая душистое пенное пиво. Кто бы сказал год назад, что такое возможно – рассмеялся бы в лицо фантазеру. Но экспериментатор теперь сам попал в положение подопытного, и результаты проявлялись весьма любопытные. Так, например, выяснилось, что никого здесь не волнуют ни его звания, ни знания, ни прежний статус, ни научные открытия. Окружающих его людей интересует другое: жлоб он или готов поделиться, надежный или может заложить, выручит или подставит. И это открытие, далеко не единственное, оказалось для Бориса Андреевича Глебова очень важным.
– Ой! – радостно вскрикнула живая преграда, выросшая невесть откуда на пути. – Здрасьте, Борис Андреич! А я папу ищу, вы не знаете, где он? – Девушка стояла вплотную, прикасаясь грудью. Из-под рыжей челки невинно улыбались хитрые зеленые глаза.
– Добрый вечер! Извините, Оля, задумался, – пробормотал Борис и отступил в сторону.
– Можно вас попросить об одной вещи? – Ольга сделала шаг влево и опять оказалась лицом к лицу.
Не может же он петлять, как заяц!
– Да?
– Пожалуйста, задумывайтесь почаще! – выдохнула «преграда» и, резко повернувшись, скользнула по его лицу волной душистых волос.
Стройная фигурка удалялась, подчеркнуто покачивая бедрами. «Черт! Хорошо, на улице столкнулись – не в подъезде, – с облегчением подумал Борис, чувствуя, как против воли загорячело в паху. – Не хватало еще кинуться на эту девочку среди бела дня. Как брызжущий гормонами юнец!» Он усмехнулся, вспомнив зеленые глаза и поддразнивающее прикосновение упругой груди – эта девочка иным дамам сто очков форы даст. Ольга уже месяца три откровенно заигрывала с Глебовым, дразня молодостью и обаянием. Впервые Борис встретился с ней на заправке. Подавая деньги в маленькое окошко, услышал сзади знакомый голос и повернулся:
– Добрый день, Федор Васильич!
– О, кого вижу! – обрадовался бригадир. – Здорово! Знакомься, это – дочка моя, Ольга. Студентка! Вот, везу ее в лес, птиц послушать. Говорит, для экзамена надо, изучают голоса. А что их изучать? Бери да слушай, душой радуйся.
Васильич был непохож на себя: многословен, суетлив, с его обычно озабоченного лица не сходила блаженная улыбка.
– Здравствуйте, Борис Андреевич! – На Бориса с интересом уставились два миндалевидных зеленых глаза, весело морщился аккуратный носик, и приветливо улыбались пухлые губы. Такие губы, раздражая, назойливо лезли в глаза с обложек модных журналов, когда он разыскивал дома под этим ворохом макулатуры вечно пропадавшую куда-то программу передач. Поэтому их обладательница априори вызвала досаду.
– Добрый день, – стараясь казаться вежливым, ответил он. – А мы разве знакомы?
– Нет, конечно! – развеселилась девушка, не обращая внимания на суховатый тон. – Но мне папа о вас рассказывал. И признаюсь, в жизни вы еще интереснее.
Любопытно!
– Простите, я спешу. Приятно было познакомиться. Симпатичная у вас дочка, Федор Васильич, – польстил он бригадиру.
Мастер просиял. Понятное дело: поздний ребенок – родительский рай. А что старик блаженствует без лупы видно.
С той встречи Борис частенько стал натыкаться на бригадирскую дочку. То она заскочит отцу обед передать, то попросит ключи от машины, то интересуется обоями, то паркетом, то отделанной квартирой. Пары недель хватило, чтобы понять: эти встречи подстраиваются сознательно. А в последнее время уже не просто косит зеленым глазом – старается прикоснуться. Рукой, плечом, бедром, грудью. Испытывает на прочность? Черт, он же не евнух!
– Борь, наверное, шабаш? – К нему подошел Палыч, первоклассный паркетчик.
– Нет, Васильич говорит, сегодня надо сделать все. Тебя зовет.
– Твою мать! – выругался Палыч. – А я хотел вечерком попариться, с соседом собирались в баньку двинуть.
– Васильич премию обещает.
– А, ну тогда другое дело. Пошли!
Навстречу, покручивая на пальце ключом от машины, плыла Ольга.
– Здрасьте, Палыч! – пропела не останавливаясь. И весело бросила на ходу, зацепив Бориса плечом: – А вечером скажу «до свидания»!
– Ну девка! – Паркетчик восхищенно цокнул языком. – Бомба! – Он ухмыльнулся, глядя ей вслед. – Борька, по-моему, она к тебе неровно дышит, а?
– Кончай языком трепать! – разозлился вдруг Борис. – Пойдем, бригадир ждет.
Через три часа, довольные результатом, они распихивали по сумкам рабочую одежду, собираясь расстаться до завтрашнего дня.
– Мужики, слушай сюда! – скомандовал бригадир, выходя из кухни. – Тут с меня чуток причитается, не разбегайтесь пока.
– Ты чего, Васильич? – удивился маляр. Выпивка на работе была не в чести, и любая попытка строго пресекалась.
– Да, – смущенно крякнул старший, – родился я сегодня. Шестьдесят годков уже, как на свет Божий выскочил.
– Иди ты! – изумился Палыч. – А что ж молчал-то, пень старый?
– А на кой ляд трезвонить?
– Подарок бы купили, поздравили – честь по чести, как люди. Кто ж так, с бухты-барахты, обухом по башке?
– Ну, твой калган – чугунный, и не такое сдюжит, – отшутился бригадир. – Все, мужики, хорош молоть языком! Пошли, а то времени в обрез.
В центре кухни, на новеньком линолеуме была аккуратно расстелена газета. Типографский шрифт перекрывали белые пластмассовые стаканчики и такие же тарелки с салом, колбасой, солеными огурцами и черным хлебом. Над этим натюрмортом возвышалась пара «Столичной», радуя глаз и обещая душе наслаждение.
– Ну ты даешь, Васильич! – изумился паркетчик. – Когда ж успел-то? – Его калган все же покачнулся от такого сюрприза.
– Прошу к столу! – довольно ухмыльнулся юбиляр. – То есть к полу. Садитесь, мужики, не стойте, в ногах правды нет.
Они не заставили себя ждать и принялись устраиваться вокруг газеты-самобранки. Под первую стопку хорошо пошел соленый огурчик с «Любительской», под вторую – сало на черном хлебе. Васильич стал поглядывать на часы. Глебов решил, что пора уходить, и поднялся «из-за стола». И тут в дверь позвонили.
– Борька, открой, сынок, уж раз ты на ногах. И зови сюда, я знаю, кто там.
«И я знаю, – подумал Борис, подходя к двери. – Тут и ума особого не требуется, чтобы догадаться».
На пороге стояла Василиса. Он узнал ее сразу, как и год назад. И опять не подал вида, что узнал.
– Добрый вечер! Федор Васильевич здесь? – вежливо спросила она.
«Черт! Могла бы меня и помнить – не каждый с того света вытаскивает. Я же ее вспомнил, когда увидел». Его вдруг удивила собственная реакция.
– Простите, Федор Васильевич здесь? – переспросила беспамятная.
– Здесь я, здесь, Василисушка! – В прихожую вышел раскрасневшийся юбиляр. – Спасибо тебе, милая, что пришла, выручила старика.
Василиса переступила порог и вручила Васильичу большой пакет.
– Вот, теплые еще. Как вы просили.
– Спасибо, Василисушка! Уважила! Да ты проходи, – спохватился он, – будь ласка, посиди чуток с нами. Вместе домой поедем, сейчас Ольга придет, она и отвезет. Я ж не могу: по стопке с ребятами пропустили.
Дверь открылась, и в прихожую вошла легкая на помине Ольга, оглядела всю троицу.
– Здрасьте, теть Вась! – Потом насмешливо протянула Борису: – Я же говорила, Борис Андреич, что вечером увидимся. А вы не верили! – И направилась в кухню, взмахнув пышной гривой. Тяжелая шелковистая прядь ударила Бориса по лицу.
– Что это с ней? – удивился Васильич. – И давно она тетей тебя зовет?
– Первый раз, – улыбнулась Василиса. – С днем рождения вас, Федор Васильевич! Пойду я.
– Нет-нет, Василисушка, что ты?! Никуда тебя не отпущу! В такую даль из-за меня, старого, приехала, а теперь одной возвращаться? И не думай, милая, не отпущу! Борька, что столбом застыл? Закрывай дверь!
– Нет, спасибо. – Василиса отступила за порог. – Я не могу. До свидания! – И, улыбнувшись, повернулась спиной, нажала кнопку и вошла в лифт.
– Упрямая! – вздохнул бригадир. – Против ее слова хоть двести выстави – не переубедить. Соседка моя, – пояснил он Борису, закрывая дверь. – Золотая женщина! И где мои сорок!
Час пролетел быстро, за тостами и не заметили. Ольга сидела рядом, не прикасалась, не поддразнивала, только насмешливо поглядывала иногда. Потом, наклонившись к уху, спросила:
– А вы давно знакомы?
– Что? – не понял Борис.
– Я спрашиваю, давно вы знаете Василису Егоровну? – И хрустнула соленым огурчиком.
– Какую Василису Егоровну?
– Нашу соседку, тайную папину любовь, покорившую его измученное сердце румяным пирожком, – невозмутимо пояснила дочка.
– Откуда такая бредовая мысль?
– Вижу.
– Тебе стоит обратиться к офтальмологу, – сухо посоветовал Борис.
Чертова Ольга! Не позавидуешь ее будущему мужу. А вообще пора уходить. Свою лепту он внес, уважение проявил. Да и Алла ждет, одно дело – работа, другое – газетное застолье. Уйти оказалось легко, его никто не удерживал.
– Спасибо тебе, Боря, за добрые слова, – благодарил юбиляр. – Мы тоже сейчас будем расходиться. Вот только Ольга приберется – и шабаш.
В квартире было темно, тихо и непривычно пусто. Аллы не было. На кухонном столе белела записка: «Я – в театре. С Васильевой. Буду около одиннадцати. Целую». Васильева, школьная подруга, последние пару месяцев не сходила с языка, помогая жене коротать без него время.
– Глебов, тебя постоянно нет дома! То у тебя совещания, то заседания, то аврал, то обвал. Не могу же я с зеркалом общаться! – объясняла Алла вспыхнувшую внезапно дружбу.
Если честно, невидимой Васильевой Борис был благодарен. После дружеских встреч Алла возвращалась веселой, довольной и была особенно заботлива.
О его новой трудовой деятельности жена не знала. Зачем? Со своими проблемами он справится сам, тем более что это всего лишь вопрос времени. Совсем скоро начнет, наконец, работу их фирма, он опять займется настоящим делом, и тогда все вернется на круги своя.
Раздался звонок.
– Слушаю!
– Алло, котик, как хорошо, что ты дома! Я звоню предупредить: мы с Васильевой после спектакля зайдем в бар кофейку попить. А ты, милый, не волнуйся: она меня на машине подбросит, к самому дому. Ладненько?
– Хорошо, только не засиживайтесь.
– Нет ничего лучше дружеской беседы за чашечкой крепкого кофе! – отшутилась Алла и чмокнула воздух: – Спокойной ночи, не жди!
Да, театральная жизнь сказывается на лексике его жены: фраза явно из какого-то спектакля. Не успел положить трубку – снова звонок.
– Борька, наливай стопку! – Голос Попова был возбужденным. – У меня две новости, обе – с плюсом! Весь вечер не могу дозвониться. Вымерли вы, что ли?
– Короче.
– Неисправим! – весело констатировал экс-подчиненный и будущий партнер. – С какой начать: с хорошей или очень хорошей?
– Без разницы.
– Неинтересно даже приятное сообщать, – пожаловался трубке Попов, – ладно, слушай. Первое – мы прошли регистрацию. – И выжидающе замолчал.
– Дальше.
– Я добил наконец инвестора, и он согласен с нами работать. Прибыль – тридцать на семьдесят.
– А у него не слипнется?
– Ему – тридцать, семьдесят – нам, балда! – ликовал Сашка.
Да, это совсем неплохо, но чепчики в воздух бросать рановато.
– Ты его хорошо знаешь? Откуда такая щедрость?
– Как свои пять пальцев! Я же рассказывал: моя родная тетка с его матерью дружит. На той неделе встречаемся. Старик, ты обещал завязать с бригадой, как только зарегистрируемся, – напомнил Попов.
Его друг о новой работе Бориса, конечно, знал, но не удивлялся, не вмешивался и держал рот на замке. На то он и друг.
– Поговорю с Васильичем завтра.
– Лады! Тогда до завтра.
Борис варил кофе, держа медную джезву за длинную деревянную ручку, и анализировал разговор. То, что инвестор согласен вложить деньги в их проект, конечно, здорово. Можно будет спокойно проводить исследования, подобрать небольшой штат, арендовать помещение и наладить производство. Настораживало другое: причина согласия. Сашка рассказывал, что этот Баркудин ни уха ни рыла в науке. Допустим, Попов убедил его в выгодности вложения капитала, но откуда такой процент? Тридцать и семьдесят! В благородство нынешних выскочек как-то не верится. «Тьфу ты, черт!» Пышная темная пена залила плиту. Борис вылил в чашку остатки кофе, выкурил пару сигарет и решил прогуляться на сон грядущий. Хорошенько на свежем воздухе все обмозговать, а заодно и Аллу встретить.
Глебов вышел на улицу. Октябрьский вечер был тихим и прохладным. Небо ясное, звезды видно. Особенно сияет Сириус. И Борис пошел прямо на свою любимую звезду. Душа оттаивала и рвалась от грешной земли в ночное небо. «Щас запою!» – вспомнился мультяшный волк.
Впереди, метрах в десяти, затормозила дорогая иномарка. Такие уже раскатывали по Москве, надменно виляя отполированными задами. Из машины вышел водитель, высокий стройный мужчина в светлом плаще, и подошел к передней пассажирской дверце. Нажал на ручку, открыл. В свете фонаря мелькнул идеальный пробор, даже на расстоянии видно, как тщательно трудился над ним парикмахер. А из черного приземистого автомобиля вышла его жена, провела рукой по щеке водителя, что-то сказала, приблизив свое лицо к чужому, и быстро пошла навстречу низкому раскидистому дереву, под которым застыл Глебов. Листва еще не облетела, пожелтела только, а потому неплохо скрывала силуэт человека.
Ночная улица развела троих – мужчину за деревом, женщину с красивой походкой и низкую черную машину, шелестящей змеей проскользнувшую мимо.
Третья новость оказалась с минусом, и она перевесила две с плюсом.
Январь, 2003 год
«7 января.
Вот это новость! Убит Баркудин, президент «Баррель». А эта компания – основной спонсор нашего фильма. Вересов ходит мрачный, вчера вызывали в милицию. Группа гудит, сплетничает об убитом. Ходят слухи, что он промышлял какими-то темными делами, на том и вылез. Михаила Яковлевича, продюсера, затаскали на Петровку. Мы с Олегом тоже пообсуждали ситуацию, но ни к какому выводу не пришли – кроме газетных «уток» информации нет. По телевизору показывали вдову – красивую женщину лет тридцати пяти. Говорят, что он изменял ей направо и налево. Слухи, слухи, слухи… У продюсера и режиссера одна проблема – где взять деньги? Вчера нас собрал Вересов и сказал, чтобы не паниковали, съемки будут продолжаться. А на какие шиши?»
Глава 7
Лето, 1992 год
– Позвольте, я вам помогу, Василиса! – На нее весело смотрели синие глаза Полторабатьки, старпома корабля, на котором без малого семь лет назад наслаждалась последним подарком судьбы везучая телевизионщица.
Каким безоблачным было то плавание! Вспомнились их с Владом жаркие ночи в маленькой каюте, и роскошное угощение в скальном ресторанчике, и старая цыганка, угадавшая судьбу. Воспоминания выцветились ярко, четко, словно все случилось только вчера. Как давно это было! Бравый моряк, выскочивший табакерочным чертиком, одним махом перемахнул стену, которой Васса огородилась от своего безмятежного прошлого. Сам того не ведая, он напомнил, что с жизнью каждому выдаются и права – на счастье и любовь прежде всего. Ей захотелось вдруг бросить осточертевшую (прости, Господи!) кастрюлю и кинуться на шею загорелому мореходу.
Но всякому зерну – своя борозда. Сейчас шел другой сев, и будет другой урожай. Тот – уже давно съеден. По обе стороны капитанских плеч стали двое, вернув на землю разнеженную пирожницу. Один – коренастый и невысокий, в милицейской форме, другой – высокий и сухощавый, в штатском. Трио уставилось на Вассу, ожидая соло. Первым не выдержал милиционер Федя.
– Завтра в шесть будь на месте! Есть разговор. – И, развернувшись, двинул прочь – за правом на силу.
Ученый физик имел право быть сытым, в конце концов, он оплатил его своими кровными. Она молча достала из кастрюли сиротливый пакет и протянула выходцу из аббревиатуры. Тот сунул его под мышку и вяло поплелся в другую сторону. Ему явно не хватало одного лишь права на сытость.
Остался тот, кто не заявил ни о каких правах и не проявил ни хамства, ни такта. Он расплывался в улыбке и оставлять «солистку» одну вовсе не собирался.
– Позвольте, я помогу вам, Василиса! – предложил капитан в третий раз.
Все! Бог, как известно, любит троицу, и игнорировать это – большой грех.
– Помогите, – улыбнулась недавняя черница.
В квартире было чисто, уютно и хорошо пахло. Как это удается – тайна за семью печатями, прежде всего для самой хозяйки.
– Проходите… – Она замялась. Господи, как же его звать-то? Фамилия помнится отлично, а вот имя выпало из памяти.
– Алексей Федотович, – улыбнулся гость и наклонился снять туфли, – только, пожалуйста, зовите меня просто Алексей, – попросил он и слегка покраснел.
«Надо же, – умилилась забывчивая, – до сих пор краснеет!» Она вспомнила стыдливый румянец на тщательно выбритых моряцких щеках.
– Не снимайте обувь! Проходите, устраивайтесь, сейчас будем чай пить. – И добавила: – Я помню, как вас зовут. – Половинная правда – не ложь.
Хозяйка прямиком направилась в кухню и захлопотала у плиты. А гостей принимать приятно – охватило ее давно забытое чувство.
– Помощь не нужна?
– Нет, спасибо.
Но поднос с чашками, заварочным чайником и горкой пирожков на блюде он все-таки перехватил и осторожно поставил на стол.
– Чай горячий, вы можете обжечься, Василиса.
Пустяковая забота, а приятна. Как давно о ней никто не заботился! И это было вторым воскресшим ощущением, которое обволакивало и расслабляло.
– А вы, я вижу, уже капитан первого ранга? – Она налила в большую чашку душистый чай и придвинула поближе к гостю пирожковую горку.
– Да. Год назад сменил Арсения Кирилловича. Может, вы его помните?
– Конечно.
Капитана, маленького, сухонького, с приветливой улыбкой и строгим командным голосом Васса помнила отлично. Ярый телеман относился к съемочной группе с почтительным уважением и частенько сравнивал их экранные путешествия со своими походами.
– Значит, вы ходите на том же корабле?
– Да.
Она поднесла ко рту чашку и с наслаждением вдохнула жасминовый аромат. Интересно, помнит ли палуба их шаги? Или все следы давно смыла швабра усердных матросов?
– А ваш муж по-прежнему снимает передачи?
– Нет.
– Перешел на другую работу?
– Умер.
– Простите, – смешался Полторабатько, – примите мои соболезнования. Он был очень приятный человек. – Бедный капитан явно не знал, что сказать, и от смущения да сочувствия совсем оробел.
– А что привело вас в Москву? – резко сменила тему Васса. – Дела?
– Нет, я в отпуске. У меня сестра здесь живет, на этой улице. – И радостно доложился: – Ваша соседка!
– Дружите?
– Да, хотя в детстве ей здорово доставалось. А у вас есть брат, Василиса?
– Нет.
Он вкусно, с удовольствием произносил ее громоздкое имя, точно ребенок облизывал эскимо.
– А вы совсем не изменились, Василиса, – робко заметил храбрый моряк. – Даже лучше стали.
Она молча улыбнулась в ответ.
– Еще чаю?
– Да, спасибо.
Васса опять повторила нехитрый маневр: налила чай и ловко перекинула на гостевую тарелку троечку румяных лепестков.
– Ешьте.
– Очень вкусно! – признался гость, отправляя в рот пирожок.
За ним приятно было наблюдать: капитан ел с аппетитом, но без жадности. Он и жил, наверное, с аппетитом: вкусно ел, весело ходил по морям, с радостью влюблялся в женщин, с удовольствием молчал. Вот только рядом с хозяйкой бравый мореход явно тушевался. Ее это забавляло, но не волновало никак. Вассу притягивало в нем прошлое, его тянуло к настоящему. И они, будто два вектора, указывали разные направления.
– Алексей, простите, мне завтра рано вставать.
– Да-да, – спохватился засидевшийся гость, – это вы меня простите. Давно уже надо было уйти.
– Отдать швартовы, – уточнила знакомая с морем.
Капитан обрадовался привычному словосочетанию и рассмеялся:
– Спасибо вам за угощение, за теплый вечер и за терпение.
– Вас не трудно вытерпеть, – с улыбкой заметила терпеливая.
Закрывая дверь, она отметила, что робкий Полторабатько и не заикнулся о следующей встрече. Странно, но это задело. Совсем немного, чуть-чуть.
Следующий день скопировал предыдущий: так же чирикали птицы, бойко раскупалась выпечка, жарило летнее солнце. Утром прикупил пяток пирожков завлаб. Потоптался нерешительно, повздыхал, промямлил «спасибо» и поплелся в свою аббревиатуру. До чего же, оказывается, нерешителен ученый народ! Около пяти проплыла белокурая красотка – молодая, холеная, длинноногая. Тормознула у Анны Иванны, взяла семечек и двинула дальше. Повела в Вассину сторону точеным носиком – хорошо пахнет, но купить пирожок у уличной торговки не решилась. Хотя и поколебалась чуток.
– Это жена Бориса! – прошептала отставной библиотекарь, глядя ей вслед.
– Какого Бориса? – не поняла Васса.
– Клиента моего, начальника из института. Я же о нем рассказывала!
Василиса вспомнила вечно озабоченного Глебова и искренне пожалела бедолагу.
– Говорят, они живут дружно, – сплетничала «коллега».
«Бывает, и от ума сходят с ума», – ухмыльнулась Васса публичным сказкам. Без десяти шесть заявился Федор Феофилактович, в народе – Федя-мент. Подошел к своей «подопечной» и молча подставил ладонь: гони монету. Это как налог государству: хочешь покоя – плати. Заплатила. Федя не спеша пересчитал «налог» и строго глянул на «налогоплательщицу».
– Еще десятку!
Пирожница с удивлением уставилась на хапугу.
– Федор Феофилактович…
– Отойдем на пару слов! – Голос строг, глаза смотрят холодно – как ослушаться? Ведь слуга закона, все в его руках – и власть, и сила.
Она попросила Анну Иванну присмотреть за кастрюлей и послушно пошла к дереву, придерживаясь Фединой спины.
– Василиса, слушай сюда! – Оставшись без свидетелей, Федя разоткровенничался: – Не для себя беру, пойми! В районе рэкет бушует. Крутые! Завязки – на самом верху. С ними даже наш начальник не связывается. Пока мой участок вроде не трогают, но где гарантии? Надо быть готовым ко всему. А тебе с ними никак нельзя дела иметь – раздавят! Ты, это, – он вдруг закашлялся, потом сплюнул в сторону, – приходи ко мне, обговорим ситуацию.
– Когда?
– Через неделю, в субботу.
– Хорошо.
– Я, это, – Федя как-то странно засуетился, избегая смотреть в глаза, – потом скажу, во сколько. – «Налоговик» скользнул по ней жадным взглядом. – Ну, все! Свободна. – И по-бабьи хихикнул: – Дуй к своим пирожкам, заждались. Нет, стой! Ты, это, десятку потом добавишь, как поговорим. А может, я с ними и так сторгуюсь. – Подмигнул и выразительно пощелкал себя по торчащему кадыку.
Вернувшись, она застала у кастрюли Алексея Федотовича Полтоработьку. Капитан был на этот раз в штатском и (о Боже!) с цветами.
– Добрый день, Василиса! А я, вот, пришел вам помочь. Кастрюля хоть и легкая, а большая, нести неудобно.
Анна Иванна с интересом уставилась в небеса, словно выискивала там Фортуну, повернувшую, наконец, к молодой «коллеге» свое лицо. На выцветших губах блуждала благодарная улыбка: дескать, спасибо судьбе, что свела на старости лет с героями романа. Это вам не зачитанная книжка – живые люди!
– До завтра, Анна Иванна! – вернула «романистку» на землю Василиса. – Удачи вам!
– Всего хорошего, Василисушка! – просияла старушка. – И добавила многозначительно: – Вам удачи! – Ну и сваха!
Нежданный помощник, забыв про цветы, наклонился за кастрюлей, букет выпал из руки, владелец кинулся за собственностью и – врезался лбом в алюминиевую поверхность с торчащей ручкой. Недовольная посудина громко возмутилась. Анна Иванна прыснула, но тут же взяла себя в руки: нехорошо смеяться над чужой бедой.
– Ох, простите, это вам! – Алексей Федотович, потирая покрасневший лоб, протянул Вассе три розы.
– Спасибо! Пойдемте, надо лед приложить.
Дебют провалился, но это не остановило дебютанта. Шесть дней, каждый вечер, ровно в шесть заступал капитан на свое уличное дежурство, точно матрос на вахту. Обязанности просты: взять кастрюлю, отнести к дому и – прощайте, Василиса, до завтра. Такая обязательность умиляла и озадачивала. Потом озадачивать перестала, и Васса с удовольствием, не размышляя, вверяла надежным рукам опустевшее алюминиевое хранилище. На седьмой день «вахтенный» повел себя странновато: часто вздыхал, выкурил подряд несколько сигарет, пока она распродавала последние пирожки, топтался у порога и, вообще, похоже, нервничал.
– Алеша, у вас что-то случилось? Проходите в комнату, сейчас чай заварю.
– Василиса, – удержал он ее, – не надо чаю. Я хотел вам сказать… Я хочу сообщить… Я должен…
– Господи, Алеша, ничего вы не должны!
– Нет, – упрямо возразил робкий заика, – я должен! – Он завладел ее второй рукой и отчаянно выпалил: – Я уезжаю завтра! И я должен сказать, что я вас люблю, Василиса! Давно, с того самого дня, как увидел на корабле. – Он крепко, до боли сжимал ее руки, но не перебивать же! – Я не женат, не пью, курю редко. Я сильный, хорошо зарабатываю. За мной вы будете как за каменной стеной. Пока был жив Владислав, я даже думать себе об этом запрещал! Но сейчас вы без мужа, вокруг крутится много всякой швали. Один Федя чего стоит! И некому защитить. А я вас никому в обиду не дам. Никогда!
– Никогда не говорите «никогда», – улыбнулась она.
– Василиса, вы согласны?
– С чем? Что у вас много достоинств?
– Черт, конечно нет!
– Да или нет?
– Черт, вы меня запутали! – растерялся бедный капитан и отпустил ее руки. – Василиса, я люблю вас шесть лет, девять месяцев и двадцать один день. Больше молчать не могу. Выходите за меня замуж!
Она молчала, не отводя глаз от побледневшего, серьезного лица с яркими пятнами на щеках. Потом подняла руку, ласково провела по тщательно выбритой, горевшей щеке и тихо спросила:
– А часы считать будем?
На следующий день, где-то около двенадцати к пирожнице подошел Федя-мент и протянул белый, вчетверо сложенный листок.
– В восемь будь по этому адресу! – И полушепотом добавил: – Не опаздывай, квартира явочная. Казенная! Для встреч с агентурой.
– Ага, – согласно кивнула допущенная и привычно потянулась за отложенной суммой.
А через три часа они с Анной Иванной стали зрителями бесплатного спектакля – бурлеска, комедии дель арте, фарса, что там еще? Подходит все! Первой оказалась в «ложе» Анна Иванна и с восторгом от увиденного потянула туда же свою «коллегу».
– Василисушка, смотри!
Через дорогу, по противоположной стороне улицы шествовали двое. Он – коренастый крепкий мужчина, увеличенный в объеме бесчисленными авоськами, пакетами и сумками, обвивавшими плотную фигуру, точно лианы – могучий ствол. И она – маленькая, миленькая толстушка, с командным голосом и повадками боцмана. Обычно прямая и гордая Федина спина согнулась под тяжестью рыбьих хвостов, мясных оковалков, батонов колбасы и еще чего-то невообразимого, скромно выглядывающего светлыми бумажными уголками наружу. Но лихой страж закона скукожился не от наваленного на него продуктового багажа – Федю гнул к земле громкий голос жены, подающей команды четко, как в бою.
– Федор, держи осторожнее – не бандита хватаешь! Сейчас рыба вывалится! Федор, перекинь сумку с мясом в другую руку – не для асфальта куплено! Бестолочь, я ж говорила: надо было сперва крупу дожить, а уж потом масло! Господи, ну куда ты поперся?! Не видишь – красный свет! Ослеп, что ли? Куда ты помчался, хрен с горы? Я ж не могу так быстро – на каблуках!
Улица была немноголюдной, транспорт не мельтешил, а потому зычный женский голос слышался хорошо, да и картинка отчетливо видна.
– Василисушка, – с упоением выдохнула благодарная зрительница, – что за чудная жена у нашего Феди! – Потом, в экстазе, не сводя глаз с удалявшейся пары, освободила ловкими пальцами семечковое зернышко от шелухи, смачно прожевала и деловито заключила: – Так ему и надо! По Сеньке и шапка, по Еремке – колпак! Гули-гули-гули! – И щедрой рукой высыпала птицам горсть кубанских семечек.
Васса молча, с задумчивой улыбкой смотрела на две спины, спешащие по своим делам. Вот уж точно: иному и слон не слон, а страшен таракан. Оказывается, гроза местного околотка, неустрашимый Федя-мент до смерти боится своей супружницы. Отлично!
«Явочная» квартира оказалась в сером пятиэтажном доме с зеленым тихим двором и детской площадкой, где в песочнице увлеченно копались малыши. Номер «тринадцать» (!) заставил подняться на четвертый этаж. Лифта не было, и поэтому за время подъема поневоле пришлось обогатиться лексикой: с обшарпанных стен назойливо лезли в глаза ублюдочные афоризмы.
