Текст книги "Именем Анны (СИ)"

Автор книги: Татьяна Губоний

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 13

Такой мягкий в Париже и Лондоне, московский октябрь был сер и промозгл.

Лент подал Савиле куртку и подумал о лёгком пальто-разлетайке – Мине должно быть холодно в нём в Москве. В Москве ли она, он сказать не мог. Хотя и не обманывал ни себя, ни Савилу, когда говорил о том, что чувствовал её, как Анну. Пока была жива, Анна была с ним всегда. Это чувство позволяло ему, даже будучи далеко, всегда просыпаться с ощущением её присутствия. Где бы ни был, он просто знал, что она есть. Так было до июля шестьдесят девятого.

Она ушла седьмого числа, а восьмого он проснулся с пустотой, с которой и просыпался с тех пор каждое утро до госпиталя в Нёйи-сюр-Сен. Он попытался вспомнить, было ли у Анны пальто-разлетайка, как у Мины? Или дутая куртка, как у Савилы? И не вспомнил. Алевтина как-то быстро убрала из квартиры все напоминания, «чтобы не бередить душу». Он помнил только жёлтое платье в цветочек. И жёсткий гипсовый воротник…

– Задержись, Савила.

Вопрос во взгляде прорицательницы его не удивил – казалось, они переговорили сегодня обо всём возможном. Есть цель, есть чётко очерченный план её достижения и график занятий. Чего ещё хочет от неё этот парнишка?

– Я хочу вспомнить тот день, – сказал он.

Савила поняла. Анна ушла неправильно, почти не попрощавшись, и даже то, что она пыталась ему сказать перед самым уходом, он не удосужился выслушать – крушил больницу, упиваясь собственным горем, а её не слушал. Савила не раз подсказывала, явно намекая на себя, что небольшой «сеанс» прорицателя помог бы ему посмотреть на тот день иначе, со стороны. Она сможет услышать то, чего не услышал он. Её дар позволяет читать прошлое намного чётче, чем будущее.

До сегодняшнего дня Лент отказывался, ему не хотелось делиться с Савилой, да и ни с кем другим, своими воспоминаниями об Анне. Но это жёлтое платье было не только в цветочках, оно было ещё и в пятнах грязи, и в крови. И он не помнил больше ничего из её одежды. Сейчас это вдруг показалось ему неправильным.

Алевтина и Любочка были здесь же, в просторном коридоре, провожали Савилу, держа друг дружку под руку. Обе удивились, но ни одна не сказала ни слова. Всё-таки Ленту везло в жизни с женщинами.

Савила думала. На улице давно темно, и отложенных дел у неё, скорее всего, невпроворот, и по дому, и по практике: – Может, не сегодня, Лент? Завтра плановая встреча. Пятьдесят лет прошло. Один день ничего не изменит.

Чистая правда, не изменит, но бывает на душе так… хуже, чем болит.

– Я не помню ни одного её пальто, Савила, ни одной куртки, только это ужасное платье. Было жарко и душно. Это помню. И вонь помню – горели торфяники. Ещё помню железный календарь с двумя семёрками. Седьмое июля. Седьмое июля шестьдесят девятого.

Савила поняла. Она всегда понимала. Кроме того, она тоже помнила то ужасное платье, когда-то раньше оно даже казалось ей милым. Её взгляд затянуло тиной: – Пропусти…

Пропустить? Все навыки Лента, да и обновлённые руны, работали на защиту от вторжения в подсознание хозяина. Попробуй тут пропусти. Но он сделал над собой усилие и провалился.

Утро вышло скомканным. Анна носилась по квартире и что-то искала. Он спросил. Она ответила. Метрику. Она родилась, как и он, в девятнадцатом. Её отец был офицером, перешедшим под красные знамёна. Мать – из семьи небольшого помещика. Ребёнка, несмотря на турбулентные времена, ждали с нетерпением. Ждали к апрелю и решили так, что лучше бы на это время оказаться поближе к семье. В силу обстоятельств, в России из Ефимовых почти никого не осталось. Изредка давала о себе знать новороссийская ветвь. К ним и отправились. Вернее отправили. Будущую мать. Поскольку будущему отцу было некогда – революция. Правда, как только французское командование объявило поспешную эвакуацию Одессы, последние родственники тоже выехали. Понятно, что оставшись одна во всей этой каше, матушка не знала, куда обращаться за регистрацией – «Помилуйте!», отвечали ей. Кроме того малышка рыдала не переставая, схватив какую-то хворь. Выручала консьержка, как рассказывал позже с её же слов отец, отпаивала травками.

Анна давно и старательно пыталась восстановить историю своего рождения, но так и не смогла. Даже не смогла разобраться когда потеряла мать. В девятнадцатом Одесса переходила от генералов к атаманам, а от них к гетманам, и всё это под вой бандитских пуль. Молодая женщина вышла однажды за покупками и не вернулась.

Хорошо, что консьержка попалась сердобольная, досмотрела малышку до самого прихода бригады Котовского, вместе с которой в «покрасневший» центр Новороссийской области прибыл молодой красавец кавалерист, потребовавший дочь обратно. Записали Анну первым июля. Настоящей даты рождения никто не помнил. Консьержка болтала разное, но её больше интересовало, оставит ли красный командир за нею ту квартиру, которую она так удачно заняла, поэтому больше путала, чем помогала. Между собой порешили на том, что свечи на тортах в честь Анны будут зажигать на перво-апрельский День Шутника.

– Тебе зачем?

– Новая бухгалтерша требует.

Лент удивился: – Бухгалтерша? Может, у вас, в ведомстве юбилярам полагаются премиальные?

«Хорошо бы!», фыркнув, Анна нырнула в секретер, и Лент засмотрелся – эта новая мода на короткие кримпленовые платья его не радовала, особенно когда вот так, в сочетании с разгоревшимися щеками – время, конечно, шло, но он по-прежнему ревновал.

Утренние сборы того года были хаотичнее прочих, Анну ждали на студии строго к девяти, новое начальство требовало объяснительных за каждую секунду опоздания – вплоть до справки из московского метрополитена! – и это утро грозило перерасти в нечто ужасное – ей предстояло рассердить не только начальника, но и бухгалтерию, если выписка из метрической книги не будет найдена. Но Анна неожиданно прервала поиски и рывком подошла к замершему в уголке Ленту – иногда он предпочитал даже не дышать в её присутствие. Чашка из его руки как-то сама собой переместилась на соседнюю книжную полку, потому что рука понадобилась Анне, вернее обе его руки – она захватила их в свои и обняла себя ими за талию.

– Ленточка, а давай я никуда не пойду.

Лент крякнул.

– Давно говорил, бросай ты это кино! Сплошной стресс. Тебе не без разницы, где числиться?

Она не ответила. Прижалась к его груди и стала слушать сердце.

– Любовь это страшная штука, – вдруг совершенно не в тему сказала она, и он снова замер. Она любила философствовать про чувства, но поскольку его участие – а он предпочитал переходить к делу – приветствовалось ею в такие моменты редко, во избежание сморщенного носа приходилось отмалчиваться. Сейчас она скажет, что любовь – это всегда выбор. Он согласно кивнёт. Потом она скажет, что он заменил ей весь мир. Он попытается её поцеловать, но она отмахнётся и добавит, как стала добавлять с недавних пор, и он уже подумывал начать сердиться на неё за это: «Для меня ты отказался от своего предназначения, Лент. Я никогда этого не забуду».

Но этого она не сказала. Он поймал её за подбородок и заглянул в глаза. Там подозрительно блестело. Ещё не хватало! Это всё возраст силы – пусть и в тайне, но она продолжала надеяться, что к пятидесяти каким-то чудом станет настоящей ведьмой. Конечно, этого не произошло.

А потом она упорхнула, мелькнув желтизной в дверях, и в следующий раз они увиделись уже в травматологии областной больницы.

На этом воспоминании Лент открыл все замки и сбросил все заслоны – пусть Савила смотрит, ему больше не стыдно за то, что он не смог тогда ничего сделать. Хватит. Он хочет это услышать. Пятьдесят лет боялся. Боялся потому, что в то утро она не остановилась на «страшной штуке, любви», но вместо привычного продолжения «любовь – это всегда выбор», сказала то же самое про жизнь.

Болотно-зелёные глаза прорицательницы заполнились слезами: «Не могу…», она тяжело опустилась на пуфик у вешалки.

– Чёртов Лент! Ты зачем на меня столько вывалил? Теперь не засну. И пользы от меня сейчас, как от козла – молока, одни эмоции.

Нехорошо получилось. А тут ещё Любочка со своим заговорённым саквояжем, не к ночи помянутым, тянет и тянет Лента за рукав…

– Что?

– Вы сказали седьмое июля шестьдесят девятого? Лаврентий Петрович, может, это не вовремя, но пришёл ответ на наш запрос по девушке. Военная база на Филиппинах, помните?

Зелёный Лент ничего не помнил, и вспоминать не хотел – слишком глубоко ушёл в воспоминания, слишком был расстроен, но синий мигом оценил ситуацию как критическую, надо извиниться перед помощницей: – Простите меня, Любочка, не успел отозвать запрос. Замотался. Этот вопрос закрыт, девушка нашлась, то есть она потерялась снова, но данные её паспорта у нас сохранились.

Любочка не улыбнулась и извинения не приняла, напротив, выглядела решительно. С чего бы?

– Штаты свернули присутствие на Филиппинах двадцать девять лет назад, так что ваши возрастные рамки пришлось раздвигать со старта. Вернее, их просто не было смысла задавать, список и так получился коротким – не так уж много ребятишек рождается на военных базах. Вы будете надо мной смеяться, но я видела там седьмое июля шестьдесят девятого.

– Я не буду смеяться, Любочка, – неожиданно охрип Лент. – Где этот список?

Саквояж, тот самый, заговорённый сейф Любочки, открылся, и Лент уставился на криво переданный факсом список из трех строк. Именам предшествовали звания –список содержал данные о родителях – а первым в нём значился полковник Волроуз, именно в его семье седьмого июля шестьдесят девятого года, почти пятьдесят лет тому назад, родился ребёнок, обозначенный буквой «f», девочка. Странная фамилия для полковника – вьющаяся роза – не очень подходящая военному. И изумительно подходящая прекрасной танцовщице Мине.

Лент размышлял недолго, достал телефон и выбрал номер отца: – Ты видел её паспорт, – зашипел он в трубку. – Почему ты не сказал мне про возраст?!

Трубка помолчала, где-то зашелестели бумаги, щёлкнули клавиши клавиатуры, и сердитый голос ответил почему-то по-английски: – Ты меня прямо испугал, сын, на какое-то мгновение я вообразил, уж не возложишь ли ты на меня ответственность за какой-нибудь казус с несовершеннолетием. Расслабься, ей недавно исполнилось двадцать четыре.

По зелёной половине Лента распространилось умиротворение, но синяя не успокоилась ни на секунду: – США свернули военное присутствие на Филиппинах гораздо раньше. Это не оригинальный паспорт. Прикрытие.

– Не удивлюсь. К этому документу у нас с самого начала были вопросы.

– Если их больше нет, может, расскажешь?

Трубка снова помолчала, но сдалась: – Могу. Только обещай отнестись к этому спокойно.

Лент промолчал. Трубка вздохнула.

– Её паспорт по нашим каналам не проходит. Он – своего рода шедевр. Причём, русской работы. Разведывательное управление. То есть ты прав – это прикрытие, но не тёмного долголетия, а чего-то другого.

Синее сердце Лента застучало быстрее, подкачивая крови в мозг, для дальнейшего анализа. Для него не было секретом, что спецслужбы имеют своеобразные квоты на паспорта разных стран, всё легально, всё прозрачно, всё «по любви». Но молоденьким танцовщицам из «Лидо» таких привилегий не полагается. Лент мало что сейчас понимал, но почему-то задумался над тем, не слишком ли наигранно звучал её акцент, когда она пыталась говорить по-русски, и не слишком ли нарочито вытягивались в трубочку её губы. Он спросил её, говорит ли она по-русски, и она ответила «совсем неплохо». Почему же он решил тогда, что она пошутила? И широкая улыбка пограничника в Шереметьево: «Добро пожаловать!»…

– Ты намеренно проводил Лысу Гору по-русски, отец?

– Допустим.

И допускать нечего. Мину проверяли на вшивость. А на тот случай, если «лунным жуком» окажется именно она, ей сдали еле живого Карла, предварительно вдоволь повосхищавшись его несуществующей силой, и какого-то красного Вальдемара, наверняка настолько же бесполезного, а ещё устроили цирк с бизонами в Альберте… Но Мина светлая! А кто сказал, что Демона должна призывать тёмная? Может, для возрождения утерянного рода достаточно любой женщины. Чёрт!

Он отматывал время назад и не мог понять, где было тонко настолько, чтобы порваться. Мыслеформ не самый безгрешный способ передачи информации, но Лент рассматривал его в совокупности со своим врождённым даром. Мина всегда говорила правду. И имя своё ему сказала, и про Филиппины… А про возраст он её не спрашивал. Неужели ей скоро пятьдесят? Анна, к слову, к пятидесяти выглядела немногим старше. Допустим, Анну поддерживала Алевтина. Но и Мина была не одна, у неё тоже была подмога – Додо! Кстати, о Додо… Если в Париже шалила не она, то почему сбежала? Он прокрутил в уме историю с её исчезновением и не нашёл подвоха. Мина говорила правду. Подруга была, и она пропала.

– Предвижу вопрос, сын. Додо мы не нашли. Номер с программы снят. Копий документов девицы в отделе кадров «Лидо» не оказалось. Ищем. Может, ты подключишься? Ты был хорошей ищейкой.

Он был. И он подключится. Хотя и не хочет, потому что страшится того, что может оказаться на том конце запутанной нити, когда он её распутает. Которую Мину он там найдёт? «Лунного жука», напустившего на Париж толпы нечисти в попытке заманить в ловушку ведьмака? Или тщетно пытающуюся стать ведьмой светлую, неспособную обидеть и мухи? Мечтающую, как Анна, о чуде возраста силы…

И снова Анна. Возраст – возрастом, но что делать с датой? Если сказки отца имеют под собой основу, и добровольно отданная жизнь перемещает душу в новое тело, то… То что? Чёрт побери! Что обозначают эти переселения душ, в которые он отродясь не верил?! Зачем Анне отдавать свою жизнь для того, чтобы на Филиппинах родилась какая-то американская девчонка?! Глупости всё это. Совпадение.

– Что она сказала, Савила?! Мне нужно знать прямо сейчас. Я прошу тебя…

– Ты посинел за время разговора с отцом и успокоился. Мне было совсем нетрудно увидеть. Она сказала: «Любовь – это всегда выбор, как и жизнь. Я выбираю твою».

И снова выбор. Лент устал от непонятного. Пожалуй, не стоило затевать этого сеанса. Он, что же, надеялся, дурак, что вот так, глазами Савилы, ещё раз переживёт прошлое? Ничего не пережил, только позавидовал ведьме – в его воспоминаниях она увидела её. Но Анны больше нет, а он есть. Есть Демон, есть Мина, есть заклинания, которые он должен выучить, есть пламя, которое он надеется со временем подчинить. И никакой мистики.

Глава 14

На католическое Рождество и новогодние праздники работы не предвиделось, так сказал отец. Ленту это подходило. Пока Любочка сворачивала бизнес, они с Савилой занимались ворожбой. Ещё к концу октября он подпалил скатерть Алевтины, и даже не попытался этого скрыть. Напротив, радовался, как ребёнок.

А в ноябре Савила взяла его с собой «на вызов». Вызовом был тот самый низший демон Любочки, и та «ну просто очень» этого ждала. Несмотря на то, что Лент выдал ей весьма достойные «подъёмные», ходить по магазинам за всякими мелочами ей порядком надоело. Дом есть дом, с полтергейстом или без, но нажитого годами за две недели не купишь. К тому же, Любочка переживала о любимом креме для рук, как бы демон не выдавил его из тюбика.

– Не смешите, Любочка, – отвечал на её вздохи Лент, – вы здесь, а значит и он за Чертой. У низших демонов всего по одному аркану на точку перехода, аркан на вас, а точка перехода в вашей квартире. Пока вы не совместитесь, или не окажетесь хотя бы в непосредственной близости, бояться вам нечего.

Но Любочка переживала и очень обрадовалась, когда время наконец пришло.

Жила она в Ростокино – милый зелёный райончик. В гостях у неё Лент не бывал, но Москву знал не хуже таксиста, намотался по работе. Это место он тоже помнил неплохо, там раньше была мебельная фабрика и общежития ВГИКа. Правда, давно. Просто у Лента память длинная. Ни того ни другого больше нет. Сначала на месте старых общаг взметнулись в небо три зубастые высотки, а потом на месте фабрики вырос жилой монстр, загораживая небо своими шестьюдесятью этажами даже птицам.

Выехали, как стемнело. В «Мазде» молчали – нужно, всё же, уточнить у Алевтины… Правда, по приезду тоже не особо разговорились.

Дверь в Любочкину парадную смотрела на них стёртым кодовым замком, где цифры можно отжать только по памяти, ну, или открыть магнитным ключом. А ещё там, перед пятиэтажкой, был кот, рыжий и пушистый, уютно свернувшийся на выступе под низким фонарём. Снег вокруг кота аккуратно подтаял ровным кругом – то ли кот был горячим, то ли фонарь.

Само собой Савила пройти мимо такой красоты не смогла, Лент знал, как она любила котов, даже держала в своё время несколько. Говорила, что ведьмам это к лицу. Со временем заводить перестала, всё по той же причине – устала хоронить.

Протянув руку в перчатке к рыжей спине, она уверенно погладила пушистый калачик вдоль хребта. Кот приподнял голову, изучил её сквозь сонные щёлки и убрал голову обратно, пряча ещё глубже.

– Молодой, – хмыкнула Савила и зажмурилась от удовольствия. – Сильный.

Ленту, если честно, хотелось поскорее нырнуть в подъезд, он поленился застегнуть дублёнку и начинал подмерзать, но Савила встала напротив кота, как вкопанная: – Дождёшься меня? Я скоро.

В подъезде гулял сквозняк – первый же лестничный пролёт скалился отсутствием оконных стекол. К четвёртому этажу стало теплее – вероятно, забег вверх по лестнице согрел, и повеселевший Лент оглянулся на замешкавшуюся Любочку: «Выше?». В ответ у Любочки задёргался глаз. Приехали. То есть пришли. Вот она, эта дверь. Номер шестнадцать.

– Ничего не бойся, – скомандовала Савила, – если за двадцать лет он тебя не угробил, то за один вечер точно ничего не сделает. К тому же, ты с гостями, и с любопытными.

Ключ повернулся, замок открылся, а Любочка так и стояла, не решаясь толкнуть дверь. Пришлось Ленту. «Выключатель справа» – пискнула хозяйка. Он прошёл вперёд, пересёк прихожую и обернутся – Любочка медленно расстёгивала новое пальто. Торжественно и с высоко поднятой головой. Лент невольно засмотрелся. Какая стать! И гордый упрямый взгляд, как на забытых коммунистических плакатах про пятилетку: «Даёшь!». Причём, не важно что даёшь. Выражение лица такое, что всё получишь. Надо же! Домой, как на войну! Он крякнул.

В рожковой люстре под потолком гостиной медленно разгорались низковольтные лампы, освещая невиданного размера библиотеку: во всю длину стены, вместо традиционной «стенки», с пола до потолка тянулись полки. Книжки, книжки и снова книжки. Торцами и стопочками, красные и синие, теснённые золотом, и самые простые. Из гостиной – дверь в спальню, открытая, и отсюда прекрасно видно, что и там, в спальне, книжные полки простираются с пола до потолка.

– Любопытно, – протянула Савила, – диван вижу, кресла вижу, а стола обеденного нет, и телевизора тоже.

Хозяйка молча прошла на кухню, чтобы открыть форточку. Отопление в пятиэтажке работало исправно, даже дышать было горячо. Савила проводила её взглядом и посмотрела на Лента: «Начинай!». Тот сбросил ставшую тяжёлой дублёнку и довольно огляделся. Чутьём он ничего такого не чуял – ему здесь даже нравилось! – но начинать было нужно, Савила права. Упражнение первое – выявление силы. Две недели зубрёжки латыни не прошли бесследно: «фиат люкс» он выдал на автомате.

– Руки забыл.

И верно, забыл. Повторил с руками, но всё равно ничего не проявилось.

– Не пришёл ещё?

Савила огляделась: «Всё может быть…», но осталась стоять как вкопанная, напряжённая, как струна; рыжая грива трещит электричеством.

Со стороны кухни звякнуло – это Любочка катила по коридору столик на колёсиках. Фарфоровые чашки волнами, в вазочке печенье: «Сейчас заварим чаю и будем знакомиться». Сказала грустно и спокойно. Что за ерунда! Любочке совсем не шла такая манера.

– Двадцать лет, – выдохнула Савила, – надо же…

Опять?

– Ты ведь не всё нам рассказала, Любочка? – голос Савилы можно было намазывать на хлеб вместо масла. И тут Лент понял! «Ваде ин паче» – самое простое заклинание освобождения, усвоенное от Анны. Для привидения – отпущение. Для демона – лёгонький толчок: «прочь из сосуда, дружок». Он прошептал это заклинание на автомате, и Любочка тут же потеряла свой торжественный вид, и ухватилась рукой за спинку кресла.

– Вы садитесь, дорогая, а мы поговорим.

Савила рассердилась: – Как же мы поговорим, если ты его выгнал?

– Да никуда он не ушёл!

– Зато онемел!

Об этом Лент не подумал, давно не сталкивался с симбиозом. Хорошо знакомые ему дикие охотники – неплохие наездники и к точке не привязаны. А этот низший совсем слабенький, только и может себе позволить, что кратковременное сосуществование, однако смотри как обжился!

Любочка охнула и покосилась на радиоприёмник. Такие снова входили в моду, стиль ретро, но этот на моду не претендовал, наверняка был на этой жилплощади аборигеном. Фронтальная панель ожила, круглая ручка повернулась, и волшебная красная палочка принялась отсчитывать частоты. Негромкие звуки тут же смешались в неразличимый коктейль, но индикатор быстро остановился, и из коробки на ножках понеслась знакомая мелодия «Леди ин ред».

– Какая романтика, – удивилась Савила. – С чего бы это?

С соседней полки аккуратно выпала книга, прямо под ноги рыжей ведьме.

«Сто лет одиночества», – прочла она название, поднимая.

Лент изогнул бровь: – Чего?! – и тут же получил по голове томом с верхней полки. – Не понял! – он ещё рычал, а Савила уже хохотала, читая название: «Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики».

– Это Оливер Сакс, – виновато пискнула Любочка из кресла.

– Сейчас размажу…

– Хочу сказать тебе, Лент, – предупредила Савила, – что ты сейчас совершенно зелёный, смотри пальцами не щёлкни, спалишь всю квартиру.

– Убью… – просвистел он на выдохе и поймал перед носом аккуратный томик Ремарка «Возлюби ближнего своего».

Это кто здесь кому ближний?

Савила честно попыталась успокоиться и сдержать смех: – Лент, умоляю, прекрати. А то я сейчас сама запущу в тебя «Идиотом» Достоевского. Он же разумный, разве ты не видишь? Он упорядочился! – и пока Лент отмахивался от «Жажды жизни» Стоуна, развела руки и спросила в потолок: – Чего ты хочешь, упорядоченный демон?

Сначала ничего не произошло, но скоро стало понятно, что нужная книга находится в спальне – и звуки, доносившиеся оттуда, указывали на определённые затруднения с её доставкой.

– Это, наверное, Ольга Громыко, – раздался из кресла голос Любочки, – я недавно купила книжку про рыжую ведьму, пришлось к кровати привязать. По квартире таскает.

Упоминание другой рыжей ведьмы вызвало у присутствующей очередной приступ смеха: – Понятно. Ну и что мне с тобой делать?

На этот вопрос ответ нашёлся быстро, когда на пол хлопнулся «О дивный новый мир» Хаксли, а входная дверь щёлкнула замком, впуская в прихожую рыжего кота. Молчание свернувших шеи людей нарушил голос радиоведущего: «Ни одно собрание романтических хитов не обходится без бессмертной песни де Бурга…» – после чего радио заткнулось, а кот сказал: «Мааа» и потёрся о ногу Савилы.

– Надеюсь, не пожалею! – выдохнула та, собрала руками воздух в комок и запустила им в кота: «толлэ». Кот сглотнул и присел, обвив хвостом лапы. – Будешь Руфус. Гадить только в лоток. Мебель не драть. Разговаривать со временем научу. И да, в твоих интересах жить долго, попробуешь сдохнуть – убью нафиг!

Любочка открыла рот, а Лент щёлкнул пальцами, из которых вылетел аккуратный огонёк, как из зажигалки.

– Какой удачный выдался вечерок, – он просто вынужден был это признать. – Каждый получил своё. Любочка – очищенную квартиру. Савила – бессмертного кота. А я – потерянный огонь. Всего-то и нужно было, что хорошенько разозлиться.