Текст книги "Поднимается ветер…"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: А. Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

– Что же, и вы знаете таких? – заглотнул наживку король.

– Да, Ваше Величество, – еще раз поклонился Агайрон. Лишний поклон спины не ломит, как говорили… впрочем, в последние годы спину ломило довольно часто, но и король, кажется, начал судить о надежности своего окружения по числу поклонов.

– Из девиц, известных своим послушанием и скромностью, а также красотой и отменным здоровьем, я могу назвать Мелинду и Монику Кертор, – после чего шансы керторок стать королевами, разумеется, сойдут на нет: первых названных Ивеллион отвергнет без раздумий.

– Керторские женщины шумны и необузданны, – не преподнес сюрприза король.

– Также много говорят о добром нраве и изяществе Виктории Меррес, племянницы маршала.

– С меня довольно и двух Мерресов, – фыркнул король. – Кабы третья не превратила дворец в плац… Агайрон вежливо улыбнулся королевской шутке, всемерно продемонстрировав восхищение изяществом юмора, и порадовался про себя, что Ивеллион не спешит с восторгом отзываться на упоминание фамилии маршала. Может быть, рано или поздно до него дойдет, что Алессандр – не тот, на кого следует полагаться, а его сын – и того хуже.

– Рафаэла Алларэ, племянница господина советника Вашего Величества. Весной она была представлена ко двору, и, помнится, Ваше Величество одобрительно отзывались о ней.

– Для алларских девиц я староват, не находите, Агайрон? – усмехнулся король.

– Ваше Величество находится в самом расцвете мужской силы и красоты, – бурно запротестовал граф. – Любая девушка будет счастлива оказаться рядом с Вашим Величеством. Король остановился и поковырял песок янтарным набалдашником трости, потом покосился на первого министра. Агайрон учтиво склонил голову под тяжелым взглядом выцветших голубых глаз. В последний год у короля почти всегда дрожали веки, и казалось, что он то ли собирается зарыдать, то ли разразиться гневным криком. Обычно случалось второе. Ивеллион кричал по поводу и без, кричал так, что ему мог бы позавидовать маршал Меррес, о луженой глотке которого ходили анекдоты. Впрочем, у маршала получалось солиднее. Орущий солдафон все-таки более естественное зрелище, нежели вопящий и размахивающий тростью король. С тростью Ивеллион не расставался несколько лет. Трости сменялись, добрая половина из них была сломана в гневе о садовые скамейки, столы и стены; Агайрон надеялся, что не о головы слуг. Последнее уместно в Тамере, но не в Собране. Впрочем, с лета Собрана начинала все больше и больше напоминать соседей-рабовладельцев, а король – тамошнего кесаря, злобного гнусного старикашку, считающего себя пупом мира. Нынешняя трость короля была из белого полированного дерева, с янтарной инкрустацией и рукоятью, выточенной из медово-прозрачного светлого янтаря. В рукояти темнели две не то травинки, не то веточки, одна короче другой. Перекрещиваясь, они образовывали меч, знак рода Сеорнов. Девиз королевской династии – «Верен себе!» – был выгравирован на золотом ободке, соединявшем рукоять и палку. Трость прислала в подарок к годовщине коронации Ивеллиона огандская королева Стефания.

Агайрон предпочитал разглядывать трость и думать о трости. Ему и самому давно хотелось завести нечто, на что можно опираться, особенно осенью, когда ветра с востока приносят сырость и хмарь, а суставы ноют не только ночью, но и днем. Останавливало его только нежелание выглядеть старым перед некоторыми дамами. Если точнее, то перед герцогиней Алларэ. В последнее время он слишком много думал о Мио, и даже заказал три кафтана из новомодного глазета. На сгибах благородная темно-синяя ткань отливала серебром. Во всей Собре только двое успели облачиться в подобные: министр и Реми Алларэ. Граф не сомневался, что советник расскажет сестре о неожиданной встрече у портного и о приятной беседе на тему новых мод и тканей. Думать о тростях и кафтанах было куда приятнее, чем о том, какой еще сюрприз преподнесет король, с таким тщанием несущий в одиночестве тяготы правления. Первый министр не сомневался, что Собрана еще не оскудела государственными мужами, с которыми эти тяготы можно разделить к вящей пользе для страны. Если вычеркнуть из списка приближенных маршала Мерреса, то остаются два советника – и пусть один из них проклятый Паук, даже он не станет ни своими руками, ни через дурные советы вредить державе, – казначей Скоринг, который, несмотря на возраст, еще вовсе не выжил из ума, и первый министр. Однако ж, король предпочитал действовать по своему разумению даже там, где разумения откровенно не хватало – в мыслях Агайрон мог себе позволить откровенность, угадывать крамолу по выражению лица первого министра Ивеллион еще не научился, – а потом жаловался на трудную участь и неблагодарность помощников.

Неблагодарные кланялись и просили прощения, а потом невольно пытались отступить хотя бы на шаг. Реми третий день в загуле, и, кажется, собирается продолжать пьянствовать до конца седмицы; Фадрус Скоринг ни во что не вмешивается, ограничиваясь лишь теми делами, что напрямую касаются казначейства, Гоэллон и вовсе пропал. Только маршал Меррес то и дело оглашает дворец пафосными речами о недопустимости измены и мудрости короля. В столице довольно и других, начиная с толковых юнцов и заканчивая зрелыми мужами, как из Старших Родов, так и из их вассалов. Генерал Эннинг из Скоры стал бы достойной заменой маршалу, но, покуда Противостоящий не приберет Алессандра, так и будет оставаться одним из генералов, хотя вдвое старше маршальского сынка. Керна и Эйкера, двух весьма смыслящих в министерских делах керторцев, граф с удовольствием увидел бы в министрах, а не в помощниках – но король не одобрял замен в министерствах. Были еще многие – десятки имен, – которые навскидку мог бы назвать Агайрон; но доверие Его Величества вызывали совсем другие люди. Король наконец закончил скрести тростью песок и вновь принялся разглядывать Агайрона.

– Что же, дорогой Флектор, вы исчерпали перечень достойных девиц? – скрипучим неприятным голосом спросил он. Первый министр был готов к этому вопросу. Разумеется, перечень не был исчерпан, но ему следовало называть ровно тех юных красоток, которые не привлекли бы внимания короля.

– Нет, Ваше Величество. Я просто не посмел прерывать ваши раздумья.

– Прервите, я позволяю, – изрек Ивеллион.

– Фелида Скоринг, внучатая племянница казначея. Девица не только хороша собой, но и прекрасно поет, а благонравие скорийских девиц общеизвестно.

– У нее дурацкое имя, – поморщился король. – Мне оно не нравится. Королева Фелида – звучит омерзительно. И вообще, министр… племянницы, внучатые племянницы… неужели в Старших Родах не осталось дочерей?

Агайрон едва не высказался на тему трех Старших Родов и дочерей, некоторые из которых казнены, а некоторые пропали без вести. Но шанс, данный ему королем, упускать было нельзя, а подобный порыв мог завести и на плаху. Граф поклонился особенно низко; перья шляпы вычертили на песке причудливый вензель.

– Быть может, Вашему Величеству понравится, как звучит «королева Анна»?

Девица – дочь Старшего Рода и единственная наследница. Потомок мог бы принять на себя управление землями… Король прищурился и посмотрел Агайрону в глаза. Тот бестрепетно выдержал прямой взгляд, стараясь не обращать внимания на то, как у Ивеллиона дергается нижнее веко.

– Что это еще за Анна? Расскажите о ней.

– Девица высока ростом, стройна и изящна. У нее черные волосы и голубые глаза…

– Приятное сочетание, – одобрительно кивнул король.

– При этом она очень набожна, послушна родителям, скромна и воспитанна. Девица Анна редко покидает дом, в основном ради посещения церкви. Воля отца для нее закон, а это означает и готовность повиноваться супругу, – недостатки дурехи Анны при взгляде с определенной стороны превращались в сплошные достоинства, и Агайрон почти поверил в то, что говорит.

– Какие полезные для молодой наследницы качества… – задумчиво сказал Ивеллион, и вдруг расхохотался. – Флектор, плут, да вы же описываете свою дочь! Я прекрасно помню малышку Анну!

– Проницательность Его Величества сравнима лишь с его памятью, в которой есть место для всех подданных, – в очередной раз поклонился министр.

– Она похожа на Астрид?

– Если мне будет позволено невольно задеть память покойной королевы, – осторожно проговорил Агайрон, – то я бы мог сказать, что в моей дочери вы найдете все достоинства сестры, но не найдете некоторых недостатков. Анна будет интересоваться лишь одним из государственных дел: благополучием своего царственного супруга. Острый взгляд, резкий поворот головы, движение трости. Агайрон рискнул, и теперь оставалось либо с честью снести проигрыш, либо насладиться выигрышем. Покойная сестрица была не из тех, кто сидит за вышиванием или часами музицирует на лютне. Некоторый недостаток ума мешал ей уяснить, чем ее положение отличается от положения королевы Стефании Огандской, взошедшей на престол в один год с Астрид.

– Я хотел бы ближе познакомиться с девицей, о достоинствах которой столько услышал, – кивнул король. – Надеюсь увидеть ее на празднествах Сотворивших.

Принц Араон с отвращением посмотрел на выходившую из-под его кисти мазню и вздохнул. И кто только сказал, что будущий король должен уметь музицировать, танцевать, а теперь вот еще и рисовать?! Зубрить историю искусств принц еще был готов – ее отлично знали многие придворные, а рассказы герцога Алларэ превращали скучную описательную науку в настоящее приключение со множеством загадок и сюрпризов. В том, чтобы перещеголять отцовского советника знанием, в каком году была написана та или иная ода, один стиль сменил другой, а манера живописи вытеснила предыдущую, принц находил изрядное удовольствие. Если признаться себе, то именно тогда равнодушный и насмешливый герцог начинал принимать Араона всерьез, а иногда и сердился, когда юноша доказывал свое утверждение цитатой из неизвестной Алларэ книги. Но – рисовать? Своими руками? Принц еще раз вздохнул и посмотрел на руки, выпачканные в краске. Вместо натюрморта из глиняного кувшина и двух краснощеких осенних яблок на холсте отобразилось некое буро-коричневое недоразумение. Кто только выдумал все эти изящные искусства? Король должен знать толк в войне и деньгах, а танцами с живописью пусть занимаются те, у кого нет других забот. Например, братец… у этого-то все получается. Еще бы забыть о том, что Элграс лучше фехтует, лучше считает и его разборами старых сражений восхищается даже старик Тиссо, генерал в отставке, их учитель. На долю Араона не приходилось и девятой доли тех лестных слов, которые доставались младшему. Довольно! Принц набрал на кисть побольше черной краски и твердым росчерком написал поперек холста «Араон Сеорн». Вышло, конечно, похуже, чем у преподавателя каллиграфии, но результат юношу обрадовал. Вот им королевское искусство, и пусть удовлетворятся им, а коли не удовлетворятся, то это не его хлопоты!

Араон выглянул в коридор, где стояли большие водные часы и уныло подумал, что до урока фехтования осталось еще три часа. Потом он вспомнил, что господа Далорн и Кертор умудрились очень некстати подхватить осеннюю лихорадку, и сегодня придется заниматься с капитаном Дензо. С учителем принц не ладил, тот был строг и требователен. С новыми наставниками заниматься было куда приятнее. При этом еще и придется учиться вместе с братцем. Мало ему сегодня огорчений из-за урока фортификации, на котором Тиссо расхвалил Элграса, а слова Араона назвал юношескими фантазиями! День не удался с самого начала: умываясь, принц нечаянно толкнул локтем камердинера, тот оступился и столкнул со стола кувшин.

Подобная досадная мелочь предвещала целую цепочку неприятностей. Юноша уже успел проверить примету, что как проведешь первый час – так проживешь весь день. Нужно было как-то проскучать три часа, да еще и избавиться от нотаций преподавателя живописи. Слава Сотворившим, с этим – каким-то ремесленником, за особые заслуги удостоенным чести учить принцев, можно было не церемониться. Простолюдин дорожил своим местом и никогда не жаловался ни епископу, который руководил обучением наследников, ни тем более королю. Мэтр Францин понимал, с какой стороны тарелки лежит его кусок лепешки.

С подоконника открывался не слишком примечательный вид на задний двор. Дворец был отгорожен от служб парком. Среди густо посаженных деревьев и плотного кустарника маячили скамьи и фонари. Парк этот не пользовался популярностью: король предпочитал сад, что раскинулся вокруг левого крыла дворца, большинство благородных людей – куда более крупный парк, в который выходила одна из дверей Белой приемной. Этот парк весьма неизобретательно назывался Большим, а братья Сеорны прозвали его «левадой»: чинно прогуливающиеся благородные господа напоминали хорошо объезженных лошадей. За добрых полчаса Араон заметил только двух слуг, граблями разравнивавших песок на дорожках. Наблюдать за ними было не слишком интересно, и принц едва не задремал. Широкий подоконник и тишина здорово этому способствовали. Потом в комнату вошел мэтр Францин, и Араон, расслышавший его шаги задолго до того, принялся наблюдать за учителем из-под век. Мэтру Францину было, должно быть, под семьдесят. Высокий худой старик с совершенно лысой головой был одет, как большинство состоятельных простолюдинов, в длинную подпоясанную котту с расшитым воротом и рукавами. Темная багровая ткань отменно гармонировала с прожилками на длинном крючковатом носу. Несмотря на внешнюю строгость, учитель вовсе не был зол. Говорил он всегда мягко и тихо, словно извиняясь.

Увидев творение Араона, Францин всплеснул руками и тихо охнул, а потом слегка улыбнулся; морщинистые губы дрогнули и тут же спрятали улыбку. Он оглядел комнату, не сразу заметив «задремавшего» на подоконнике принца, потом покашлял. Араон открыл глаза, нарочито встряхнул головой, словно прогоняя остатки сна и спустил ноги.

– Вашему высочеству не хватает терпения, – спокойно, без досады сказал учитель. – Лучше бы вам учиться на натюрмортах и пейзажах, ведь терпение вам понадобится.

– Зачем? – спросил принц, хотя и сам прекрасно знал ответ на вопрос. Нужно было чем-то занять время, а мэтр Францин казался не самым неприятным из собеседников.

– Двадцать лет я возглавлял цех художников. Терпение нужно было мне каждый день и каждый час, а ведь это только цех Собры, а не целое государство, ваше высочество.

– Все мне говорят о терпении, – Араон капризно надул губы. – О терпении, о послушании… мне это надоело! Мне пятнадцать лет! В мои годы герцог Алларэ сражался с тамерцами.

– Герцог Алларэ был пажом у генерала Фабье, – кивнул старик. – Я писал его портрет после победы. Но генералу было восемьдесят девять лет, и он был лишь номинальным главой штаба, а пятнадцатилетнего герцога Алларэ никто не пускал в бой, ваше высочество. Помнится, он очень досадовал по этому поводу…

– Да лучше носить шпагу за стариком, чем рисовать эти ваши… яблоки! – Араон почему-то обиделся, хотя Францин, наверное, хотел сделать ему приятное. Учитель опять слегка улыбнулся и кивнул, потом поклонился.

– На сегодня урок закончен, ваше высочество. Надеюсь, в следующую седмицу вы будете более терпеливы. На улице прекрасная погода, прояснилось. Прогулка вам не повредит. С ума сойти! Рисовальщик отпустил его на два часа раньше, чем следовало, и даже сам отправил на прогулку! Выбираться наружу не хотелось: нужно было или найти слугу, который бы принес принцу плащ, или дойти до своих покоев. Коридор же, как нарочно, был пуст, и шнуров для вызова слуг здесь не было. Часть этажа, отведенная под учебные комнаты принцев, вообще роскошью не блистала: простая мебель, просторные комнаты с редкой обстановкой, никакой прислуги. Так было заведено давным-давно, но этот обычай Араону не нравился. Он заглянул в соседнюю студию, где трудился братец, перерисовывая на лист мраморный бюст. Работа – женская головка, увенчанная тяжелыми косами, – была почти закончена. Принц посмотрел на оригинал, потом на рисунок. Сходства не было никакого, но не потому, что брат плохо владел угольным карандашом. Сделано все было очень хорошо, просто Элграсу захотелось не переносить на бумагу черты щекастой пожилой дамы, а нарисовать что-то другое. Портрет был куда моложе и изящнее модели. Принц подобрал упавший на пол огрызок карандаша, подрисовал девушке на картинке густые усы и могучие оленьи рога. Он уже собирался выйти вон из студии, как вернулся Элграс. Сначала младший приветливо кивнул Араону, но потом прямо от двери заметил некоторые дополнения в своей работе и моментально вспыхнул. По щекам пошли красные пятна.

– Ты! – закричал возмущенный брат. – Дурак! Ты зачем это сделал? К великому сожалению Араона, рост брата, который был на два года младше, позволял недвусмысленно нависать над старшим. Еще более убедительны были два кулака, которые принц увидел прямо перед носом.

– Ой, какая беда, – удивился Араон. – Да ладно тебе, смешно же.

– Кому смешно?!

– Помнишь, как мы портрету маршала рога нарисовали. Смешно же!

– Плевать мне на маршала! – выкрикнул брат. – Это я нарисовал, и мне не смешно. А ты дурак!

– Ты не смеешь со мной так разговаривать! – Араон отступил на шаг. – Я твой старший брат и наследник.

– Я тебе сейчас всю морду разобью, наследник, – непочтительно пообещал Элграс и шагнул следом. Араон еще раз отступил, оглядываясь по сторонам. Последний раз они с братцем дрались два года назад, тогда еще не было разницы в росте, а старший из принцев был потяжелее, но победа все равно осталась за Элграсом. Тот был неимоверно упрям, когда дрался, мог расплакаться со злости, но никогда не отступал. Удары его не пугали, а только еще больше злили. Сейчас брат аж побелел от ярости, и это не сулило Араону ничего хорошего. На всякий случай принц отступил за стол, примериваясь к тяжелому деревянному табурету, но, как только он дернулся, пытаясь схватить оружие, то сразу же напоролся лицом на кулак. Элграс не бил – он просто вытянул вперед руку, – но и этого хватило. В носу что-то хрустнуло, от боли потемнело в глазах. Араон все-таки дотянулся до своей табуретки, но схватить ее не сумел: брат ударил еще раз, на этот раз нарочно, и прежний удар показался нежным поцелуем. Старший пнул табурет, тот ударил младшего по ноге, но Элграс словно и не заметил. Он схватил за волосы брата, который прикрывал ладонями лицо, и ткнул его лбом в испорченный рисунок.

– Вот тебе, вот тебе, гадина! Будешь знать! Тыкаться головой в лист дорогущей бумаги было не столько обидно, сколько унизительно. Араон попытался пнуть братца, но тот ловко увернулся и продолжил.

– Ваши высочества! Прекратите немедленно!!! Оказывается, мэтр Францин мог не только тихо увещевать, но и весьма грозно кричать. Должно быть, Элграс тоже удивился, потому что выпустил челку брата и отошел на шаг.

– Что случилось? – уже тише, но все еще строго сказал учитель. – Ваши высочества, что заставило вас так уронить достоинство? Унизиться до драки подобно мужланам…

– Он испортил мой рисунок, – зло сказал мерзкий ябеда. – Вот.

– Я пошутил…

– Ваше высочество принц Элграс, – старик потряс головой. – Даже подобная шутка не является поводом для драки двух принцев королевской крови. Ваше высочество принц Араон, подобные шутки не украшают наследника престола.

– Это не ваше дело! – огрызнулся Араон, размазывая по лицу кровь. – Вы не смеете мне указывать!

– Это право вверено мне Его Величеством и Его Преосвященством, – отрезал старик. – Я немедленно доложу им о вашем поведении. Ваше высочество принц Араон, вы можете идти. Араон вышел, не преминув на прощание хлопнуть дверью. Братец остался внутри. Наверняка теперь этот обнаглевший ремесленник будет его утешать и жалеть – как же, маленькому испортили картинку. Младший брат, который должен быть вассалом короля, поднимает руку на старшего! Отец, услышав об этом, накажет Элграса, а заодно накажет и забывшего свое место и свой долг простолюдина. Но он опять будет недоволен, что младший запросто поколотил старшего… Араон вздохнул и отправился в свою комнату – звать лекаря и требовать примочки на лицо. Нос распухал с угрожающей скоростью.

6. Графство Саур – Собра – окрестности Собры – Веркем

Секретарь послушался совета и сходил в церковь, а на следующий день отправился на охоту. Служанок, достойных соблазнения, на постоялом дворе не нашлось – хозяину помогали две незамужние сестры одна страшнее другой; к тому же, юноша не слишком хорошо представлял, как это делается. До сих пор все случалось наоборот: ушлые девицы сами находили способ затащить в укромное местечко приглянувшегося паренька. Деревенская церковь оказалась бедной, священник – неразговорчивым, при виде юноши в праздничном наряде он и вовсе оробел, а за пожертвование благодарил так, что Саннио едва не пожалел о своей щедрости. Он стыдился того, что на нем, таком же безродном, как и все в этой церкви, да еще и сироте, подкидыше, брошенном родной матерью, надето платье, которое стоит дороже, чем все скудное церковное убранство, что на поясе – кошелек, и за эти монеты можно скупить две такие деревни. Всего этого он не заслужил.

Как назло, проповедь была о смирении и почитании высших, угодном Сотворившим, так что из церкви Саннио вышел пристыженным и клятвенно пообещал себе взяться за ум, не досаждать герцогу глупостями и должным образом выполнять его распоряжения. Именно поэтому он заставил мальчишку, пойманного у церкви, отвести его к леснику, и договорился об охоте. Подходящей лошади у Саннио не было – мышастая кобылка для охоты не годилась; из лука он стрелять не умел, пользоваться копьем – тем более. Из всех умений, необходимых охотнику, он владел только одним: навыком бесшумной ходьбы. В результате охота свелась к следованию за хмурым бородатым дядькой, равнодушно отнесшимся к «барской причуде». Об эту пору из мелкой дичи били только перепелов и горлиц. Дядька подстрелил пару перепелок и предложил добычу Саннио, но тот отказался. Прогулка и без того удалась.

К обеду он вернулся, переоделся и зашел к герцогу, чтобы узнать, нет ли каких распоряжений и обнаружил в его комнате неожиданного гостя – рыжего конопатого мальчишку лет тринадцати-четырнадцати на вид. На рыжем был донельзя грязный и оборванный охотничий костюм с оторванным рукавом и замызганные, но дорогие сапоги, из чего Саннио заключил, что это отпрыск благородной семьи. Паренек посмотрел на Саннио злыми желто-карими глазами и выпятил полную нижнюю губу. Самого Гоэллона в комнате не было. Саннио не стал спрашивать у сердитого мальчишки, кто он такой и что делает в комнате герцога. Едва ли это был воришка: парень просто сидел на краю кровати, ничего не трогая. На всякий случай Саннио уселся на стул и принялся дожидаться Гоэллона. Тот появился довольно быстро. Секретарь взглянул на него и удивился: о недавней апатии речи больше не шло. Герцог был деятелен и даже слегка на взводе.

– Так-так-так, – кивнул он. – Вы уже познакомились?

– Нет, – сказал рыжий мальчишка. – А что это за чучело? Саннио, который, в отличие от нахала, был одет в чистое платье, умыт и причесан, не стал реагировать на оскорбление. Вместо этого он поднялся, уступая единственный стул герцогу, и вопросительно на него посмотрел. Тот сочувственно улыбнулся и подмигнул секретарю.

– Этот доброязычный благородный отрок – Бориан Саура. Он многое перенес, а потому мы будем снисходительны к его словам, не правда ли, Саннио? Секретарь кивнул, лихорадочно обдумывая услышанное. Саура, один из семьи казненного графа. Должно быть, ухитрился убежать и потому уцелел. Неудивительно, что мальчишка похож на оборванца. Но зачем он понадобился Гоэллону? Неужели герцог приехал на север, чтобы поймать и доставить в столицу тех, кто чудом избежал королевского правосудия?

– Приведите отрока в надлежащий вид. Ваша одежда ему не подойдет, возьмите что-нибудь у мэтра Гоба.

– Пойдем, доброязычный отрок, – усмехнулся Саннио. На заднем дворе располагалась маленькая купальня. Там стояли три бочки с водой, лохани и ведра. Саннио распорядился нагреть воды, заставил владельца постоялого двора перерыть сундуки и найти подходящего размера чулки, рубаху, котту и панталоны. Вещи были ношеными, но чистыми. Грязный костюм графского сынка Саннио распорядился выбросить, а сапоги отдал мэтру Гобу, чтобы тот привел их в порядок. Отмытый дочиста сначала песком, а потом настоем мыльного корня, рыжий юнец оказался еще противнее, чем до того. Одежду он обозвал крестьянскими обносками и наотрез отказывался ее надевать, пока Саннио не пригрозил, что выгонит его из купальни вон, как есть без одежды. После мытья жесткие рыжие волосы торчали дыбом, и секретарю пришлось немало потрудиться, чтобы подстричь их кружком. При этом мальчишка обещал, что будет кусаться, и, действительно едва не тяпнул Саннио за палец. Пришлось взять его двумя пальцами за нос и свободной рукой навешать оплеух.

Юноше не впервой было справляться с подобными скандалистами, младшие ребятишки в приюте, которых подбирали на городских улицах порой вели себя и похлеще, но он всегда славился умением совладать с самыми вредными.

– Если будешь брыкаться, могу тебе глаз выколоть. Ненароком. А дядюшка меня простит, я тебе точно говорю. Страшным обещаниям Бориан явно не поверил, но притих, и секретарю удалось сделать из него подобие приличного мальчишки. По крайней мере, он был чист и аккуратно подстрижен. С такой рыжей щетиной, как у юного Саура, отращивать волосы ниже плеч, по столичной моде, явно не стоило. В коричневой котте и серых панталонах он смотрелся не так уж и плохо.

– Благодарю, Саннио, – оценил результат трудов герцог. – Так определенно лучше. Теперь осталось его накормить, и все будет в порядке. После сытного обеда мальчишка заснул. Гоэллон указал Саннио на дверь и сам вышел за ним следом. Дверь он предусмотрительно закрыл на засов. В комнате секретаря он развалился на кровати и похлопал юноше по свободному месту.

– Не знаю, как вас, а меня этот отрок успел хорошенько утомить. Я уж думал, что надо бы его связать, да и о кляпе начал мечтать…

– Обычный мальчишка, балованный немного, а так ничего страшного, – улыбнулся Саннио. – Я и не с такими справлялся.

– Надеюсь, справитесь и с тремя. Да ложитесь вы…

– С тремя… дядюшка? – удивился Саннио, укладываясь затылком на откинутую руку Гоэллона. – Что ж, справлюсь и с тремя.

– Вы молодец, Саннио, я вами доволен. – Герцог притянул его к себе и похлопал по плечу. Юноша вспомнил, как испугался, когда в кабинете мэтра Тейна герцог взял его за подбородок и заставил повернуть голову. Старшие ученики любили пугать друг друга рассказами о господах-извращенцах, и Саннио был уверен, что попал именно к такому. Но герцог не притронулся к нему и пальцем: он вообще избегал чужих прикосновений, брезгливо передергиваясь, когда кто-то ненароком задевал его локтем или плечом. Сейчас мимолетная ласка удивила, но не напугала. Саннио улыбнулся, а потом вспомнил про рыжего мальчишку, помрачнел и с трудом сдержал вздох.

– Спрашивайте, мой юный друг; я же вижу, что вас опять одолели и воображение, и любопытство. – Герцог смотрел в низкий потолок и улыбался. Тепло руки, по прежнему лежавшей на плече, чувствовалось даже через рукав камизолы.

– Те двое… они тоже будут из семей мятежников?

– Вы угадали, Саннио.

– Что с ними будет?

– Вы имеете в виду, что я собираюсь с ними сделать, и не планирую ли отдать королю детей, которые уже один раз чудом избежали смерти? Нет, не планирую. Я возьму их под свою защиту, а потом устрою их судьбу наиболее безопасным для них образом. Вы удовлетворены, Саннио?

– А… откуда вы узнали, что они живы?

– Я все-таки королевский прорицатель. Хотите, предскажу и вашу судьбу? – усмехнулся герцог.

– Если вас не затруднит, дядюшка…

– Дайте мне обе руки. Саннио извернулся и сел, протянув герцогу ладони. Гоэллон поочередно рассматривал то одну, то другую ладонь, заставлял юношу сгибать пальцы, водил ногтями по линиям. Серьезная бесстрастность лица заставляла предполагать, что секретаря ожидает очередная шутка.

– Наука хиромантия, иначе же гадание по руке, позволяет нам прочесть и то, с чем человек родился, и то, как он использовал свои задатки. Желая узнать, каков человек сам по себе, мы смотрим на его левую руку, желая узнать, что он сделал – на правую. Также большое значение имеет форма руки. Вот у вас, скажем, рука мала и изящна, ладонь узкая и стройная, пальцы без узлов, длинные и тонкие. Это указывает на то, что ваша духовная жизнь во всех отношениях побеждает телесную, и хотя телесно вы не особенно сильны, но энергия духа в вас такова, что из вас выйдет либо святой мученик, либо выдающийся учитель, если идеализм и оторванность от всего мирского не погубят вас раньше, чем ваши дарования раскроются во всей полноте.

Саннио покраснел и с недоверием посмотрел на герцога, однако, тот равнодушно, словно читая по книге, продолжал:

– Развитость холмов и выраженность некоторых линий позволяет мне с уверенностью заключить, что судьба вас ждет незаурядная, более того, вы разумным образом не ожидаете от нее подарков и прилагаете все усилия к совершенствованию своих дарований. Однако же, фаланга воли, – Гоэллон ухватил большой палец Саннио и больно стиснул, – заметно преобладает над фалангой логики, что говорит о том, что вами всю жизнь будут править чувства и сиюминутные порывы. На линии разума у вас небольшой разрыв, что указывает на возможность потери рассудка, однако ж, на правой его уже нет, а, значит, вы успешно избежали беды…

– Я болел горячкой. Говорили, что я мог остаться слабоумным, – кивнул юноша.

– Вот видите, хиромантия – не худшая из наук. Что же касается вашей ближайшей судьбы – вам определенно уготована дорога, многочисленные хлопоты и некоторые потрясения. Впрочем, – герцог усмехнулся, – об этом я могу сказать, не глядя на ваши руки. Так что ложитесь и давайте переваривать обед, как велят нам светила науки – в покое и неспешных приятных размышлениях. Пока не проснулся юный Саура, тут-то и начнутся хлопоты с потрясениями. Секретарь понял, что его опять разыграли, и улыбнулся. Он улегся и прикрыл глаза, думая, как будет справляться с рыжим хулиганом. Если все трое окажутся такими, как Бориан, то герцог прав – хлопот не миновать, причем таких, которым секретарь предпочел бы и работу переписчика, и очистку конюшен. Хлопоты начались, едва он успел задремать. Из-за соседней стены послышался такой стук и грохот, что Саннио едва не свалился с постели.

– Идите, проведайте парня, пока он не пробил дыру в полу, – посоветовал герцог, поворачиваясь на бок лицом к стене.