Текст книги "Поднимается ветер…"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: А. Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

– Сегодня все отдыхают, а завтра мы уезжаем. Саннио, нам понадобится повозка и еще две лошади, какие-то вещи для наших спутников, припасы… Разберитесь с этим.

– Да, дядюшка, – откликнулся секретарь. Он был абсолютно и безусловно счастлив.

Араон уныло созерцал головной убор епископа и старался сидеть смирно. Митра была расшита крупным жемчугом, блики свечей плясали в центре белых шариков, и от этого мигания болела голова и хотелось немедленно заснуть. Его Преосвященство говорил, говорил и говорил, речь журчала, как струйка фонтана в саду, и принц был уверен, что еще немного – и глаза закроются сами, и даже епископу не удастся его разбудить. Епископ Лонгин, руководивший обучением наследников, читал принцу Араону нотацию, и конца-края его речи не предвиделось. Сбегавшая с горного хребта Неверна река Сойя, делившая столицу на две части, и то была короче, чем поучение епископа. Впрочем, торопиться было некуда. До урока оставался еще час, за окном лило, как из перевернутого таза, только таз этот был бесконечно глубоким и невиданной ширины: как раз со всю Собру. Тяжелые серые струи били в окно, сбегали по стеклу, потом собирались в желоб водостока и громко ворчали, срываясь с края. Дородный епископ, фигурой больше похожий на купца, чем на служителя Церкви, плавно двигался по комнате взад и вперед. Левой рукой он рубил воздух, должно быть, хотел, чтобы у слушателя закружилась голова. Рукав омофора был тоже расшит жемчугом, и на нем тоже были блики, мигающие, злые – они кололи глаза и мешали думать.

– Вы не слушаете, Ваше Высочество! – вдруг прервал монолог епископ.

– А?! – встрепенулся Араон. Пытка на время закончилась… если только Лонгину не придет в голову прочитать новую речь, на сей раз о внимательности, и все в том же духе. – Я слушаю, Ваше Преосвященство!

– О чем же я говорил?

– О послушании.

– Вы не слушали! – тряханул бородой епископ. – Вот уже не первую минуту я говорю о совсем ином. Вы же опять проявили невнимание… «Накаркал, – подумал принц. – Началось…».

– Простите.

– Все ваши учителя жалуются на то, что вы не в состоянии сосредоточиться и на десять минут! Вы постоянно отвлекаетесь, занимаетесь вовсе не тем, что должно, не слушаете и занимаетесь ерундой, которая позволительна неразумным детям, но не пятнадцатилетнему юноше!

– Все? – заинтересовался Араон.

– Кроме ваших новых учителей фехтования, – поджал губы епископ Лонгин. – Эти господа мне ни о чем не докладывают.

Наследник вздохнул с облегчением. Господа Кертор и Далорн в отличие от прочих – не жалобщики, а достойные люди. Это главное, а все остальное… протянуть бы еще как-нибудь два года, а там уж можно самому выбирать, что делать, чему учиться, а кого и выставить вон из дворца. Всех, кроме учителей фехтования, принц собирался выгнать в шею, нет, в три шеи. Жаль, что нельзя так выгнать и епископа, но через два года он и сам отстанет, обучение закончится.

– Так вот, ваше высочество, я говорил о том, что отношения, подобные тем, что у вас сложились с его высочеством принцем Элграсом недопустимы. Ваше высочество, вы с братом не сыновья плотника или пекаря! Вы – наследник его величества короля Ивеллиона II, и именно вам надлежит являть собой пример всем благородным людям Собраны! Вы же позволяете себе непозволительное! Последнее же досадное происшествие и вовсе недопустимо! Принцы не могут драться на кулачках, как мясники, в любой момент, когда им вздумается…

– Дуэли тоже запрещены, – вздохнул принц.

– О чем вы говорите, ваше высочество?! – возопил епископ. – Это просто немыслимо! Не знаю, что с вами случилось в последнюю девятину, но предполагаю, что это связано с неподобающим обществом. Более определенно епископ Лонгин не выражался на памяти Араона никогда. Хочешь и дальше заниматься с новыми учителями – веди себя так, как требуют наставники, но и в свободное время тоже изволь соблюдать все их заповеди. Принц насупился. Все ставят ему условия, считают, что вправе… и епископ хуже всех. И, главное, почему его преосвященство выговаривает Араону за то, в чем виноват только брат? Кто устроил драку? Кто вел себя, как тот самый мясник?

– Но почему во всем виноват я… – принц сначала начал говорить, а только потом прикусил язык, понимая, что сейчас услышит.

– Вы виноваты именно в том, в чем виноваты вы! – вполне ожидаемо откликнулся Лонгин. Блики негодующе вспыхнули. – Вы не соблюдаете должную дистанцию в общении с братом, вы забываете о том, что рано или поздно станете ему не только братом, но и сюзереном, вы должны вести себя с ним, как достойный сеньор с достойным вассалом! Вам пятнадцать лет, ваше высочество, и вы должны, да-да, вы обязаны блюсти свое и его достоинство! Вы – старший брат и господин, и вы должны быть и примером, и образцом поведения. А вы… что делаете вы? Хорошо епископу рассуждать, гневно потрясая тиарой и всплескивая рукавами, а вот попробовал бы он сам вести себя с братцем достойно. Негодяй не знает ни правил, ни границ, а когда Араон пытается ему о них напомнить, показывает кулак и считает, что так и полагается. Если младший брат на голову выше, шире в плечах, а в голове у него вороны свили гнездо, то, может быть, епископу стоит обратить праведный гнев на него, а не на старшего?

– Принц Элграс уже наказан и будет наказан, но вы настолько далеки от безупречности, что я не рекомендовал бы вам жаловаться на брата! – Лонгин уже не в первый раз выказал умение читать мысли. – Это низко и недостойно наследника короля! Ваше положение обязывает вас спрашивать в первую очередь с себя, с себя, а не с младшего по годам и положению. Как вы будете править государством, если не в состоянии справиться даже с младшим братом?! Голова болела все сильнее, а от бликов перед глазами плясали цветные искры. Араон отвернулся и уставился на портрет отца, висевший по правую руку. Его величество король Ивеллион на картине был на себя абсолютно не похож… по крайней мере, принц его таким не видел. Таким добрым и мудрым, ласково взирающим на своих подданных. Наверное, Араон был плохим подданным. Да уж, если верить епископу Лонгину, то попросту никудышным.

Епископ все говорил и говорил, размахивал рукавами и шелестел одеянием, ходил по комнате. Принц на него не смотрел. В комнате еще полчаса назад было свежо и даже слишком прохладно, а теперь казалось, что нечем дышать. Угли в камине яро и недобро багровели, дождь все лил и лил, разговору было конца-края не видать. Его преосвященство собрался потратить на нотацию весь час свободного времени Араона.

Белая с золотым мантия на портрете отца интересовала принца гораздо больше, чем вся болтовня епископа. Он не хотел слушать Лонгина, не хотел, а еще точнее – не мог, просто не мог слушать целый час о том, что обязан делать; ему никогда не говорили «это делается так», всегда говорили «ты должен». А потом ругали за то, что не сделал или сделал не так. Ведь он справлялся со всем, видят Сотворившие, со всем, кроме брата! Но наставники хотели всего и сразу. Того же хотел и отец: чтобы он учился лучше, умел больше, собирал больше похвал… «Как вы будете править государством, если…» – вспомнил Араон. Как-как, да, побери его Противостоящий, братец женится на какой-нибудь девице из Старших Родов, у которой нет братьев, и уедет управлять владениями; можно будет запретить ему возвращаться в столицу, и все будет хорошо. А если не послушается – так сам виноват. Королем быть гораздо проще, чем принцем.

– Вы свободны, – закончил свою речь епископ. Эти слова принц услышал: он их и ждал, терпеливо отстраняясь от поучений на тему обязанностей и долгов. Он не слишком поспешно встал, по крайней мере, постарался, поклонился, ткнулся губами в протянутую руку и вышел из класса. Братца он не видел со дня драки. Должно быть, Элграса заперли в его покоях. От такого «наказания» Араон и сам бы не отказался. Сиди себе в комнатах, и учителя сами приходят, не нужно мерзнуть в классах. А господа Далорн и Кертор и так всю седмицу проболели. Занятия с капитаном Дензо принц больше за уроки не считал, так что с удовольствием обошелся бы без них. Следующим занятием на сегодня была военная история, после нее – химия, и, наконец, все. Военную историю наследник любил, химию ненавидел, и как обычно не понимал, для чего она ему нужна. Но курс наук составили отец с епископом Лонгином, а спорить с ними было бесполезно. Араон вспомнил, что накануне не слишком внимательно просмотрел свитки, выданные ему преподавателем военной истории, а это было чревато очередным сеансом назидательных бесед, и решил прийти пораньше. Слуга уже принес в кабинет все, что было нужно, и принц раскрутил первый свиток. Из рулона тонкой шелковистой ткани что-то выпало и упорхнуло на пол – маленький белый листок, похожий на бабочку-капустницу. Принц нагнулся и поднял клочок ткани… нет, не ткани: бумаги. Очень тонкой, белой, отлично выделанной бумаги – такую он еще не видел. Даже самая дорогая бумага, на которой записывали королевские указы, была иной – желтоватой или серой, грубой, с темными прожилками. То, что держал в руках Араон, больше напоминало накрахмаленный шелк, но все же это была бумага. Невесомая, мягкая. По диагонали на квадрате бумаги были написаны четыре слова: «После полуночи в саду».

Ни печати, ни подписи, ни даже объяснения о том, в каком именно саду из трех, что были вокруг дворца… Араон отлично знал, что надлежит делать наследнику престола, если он получил подобное письмо. Позвать капитана охраны и отдать ему листик бумаги, чтобы тот провел расследование. И уж, разумеется, ни в коем случае не стоило ходить туда, куда его пригласили. Принц поднес к носу записку. Горьковатый, смолистый запах казался смутно знакомым. Он с острым сожалением сложил квадратик в четыре раза и засунул за манжет камизолы. После полуночи. В саду. Что бы там ни было, а это гораздо интереснее, чем готовиться к очередному уроку или скучать в одиночестве в своих покоях…

– Фьоре, не смущай Анну!

– Я? – братец, разумеется, сам застеснялся, опустил глаза и собрался кланяться. – Госпожа Анна, я ничего дурного в виду не имел, простите…

Анна и вовсе застыла каменной статуей, заалев, аки маков цвет. Вот уж парочка подобралась, оба ни шуток не понимают, ни поговорить толком не могут. Все «простите» да «извините», не хотел и в виду не имел. Двадцать шесть лет двоюродному братцу, а он все краснеет, если ему улыбаются. Интересно, со служанками он так же себя ведет? Впрочем, тут ни одной молодой и симпатичной не отмечено. Сплошь какие-то старые коровы… Нужно его вытащить в Алларэ и научить веселиться, а то скоро плесенью покроется в своем Эноре.

– Фьоре, братец, когда ты к нам в гости приедешь? Нехорошо пренебрегать родственниками!

– Я… с удовольствием, непременно, но обязанности управляющего поместьем…

– Очень легко перекладываются на помощников! – расхохоталась Мио. Нет, ну надо же, какой занудой вырос родственничек, и не скажешь, что наполовину – Алларэ! Его бы в помощники к министру Агайрону, они бы моментально спелись.

Говорят, как родные – обязанности, долг; всякий долг хорош, пока его отдаешь, не упуская того, что полагается тебе. – Фьоре, я обижусь. Мы все обидимся, а Реми – особенно. А если он обидится, то приедет сюда и утащит тебя связанным. Поедешь не в седле, а поперек седла.

– Если его величество будет так любезен, что отпустит меня после празднований…

– Будет, – кивнула Мио. – Непременно будет. Мы попросим об этом Реми. Советник он или кто? Герцогиня Алларэ терпеть не могла Энор. Огромный дворец вечно был на три четверти закрыт. Мрачная громадина с темными окнами навевала тоску. Выстроенный в незапамятные времена и с тех пор только подновлявшийся, дворец напоминал замки тысячелетней давности. Толстые стены с угловыми башнями, узкие окна-бойницы, мощеный камнем внутренний двор… здесь от врагов обороняться, а не отдыхать! Жить можно было только в той четверти, где обитали Фиор и слуги. Здесь хотя бы было хорошо протоплено, и не приходилось кутаться в плащ. Дважды по вечерам гости осматривали королевскую резиденцию, по какому-то недоразумению названную летней. В качестве зимней она тоже никуда не годилась: с осени до весны жуткий холод и сырость, с весны до осени – удушливая жара от раскаленных каменных стен. Вот плутать вечерами по переходам и галереям было весьма приятной забавой. Управляющий содержал дворец в идеальном порядке, любая комната была убрана так, словно слуги час назад закончили наводить чистоту, на любой лестнице не было ни пылинки, но при свете свечей и факелов казалось, что в Эноре уже лет двести никто, кроме призраков, не живет. Фиор рассказывал гостьям увлекательные истории про призраки покойных королей и королевских гостей, убитых или наложивших на себя руки, отравленных или заколотых в замке. Большая часть сказочек была откровенной выдумкой, но Мио не удивилась бы, выйди ей навстречу из-за поворота скелет, бряцающий доспехом или цепями. Впрочем, и не испугалась бы тоже – скорее уж, поболтала бы с живым свидетелем древних времен. Если бы, конечно, скелет согласился… а что ж ему не согласиться? Скучно, наверное, бродить впотьмах по замку и пугать слуг. То ли дело приятная компания герцогини Алларэ! Мио покосилась на Фиора. Странное дело, из сочетания кровей Сеорнов и Алларэ вышло такое вот диво. Не красавец, не урод, а не пойми что. Высок, отлично сложен, роскошные, не хуже, чем у Реми, волосы, но черты лица неправильные, лишенные гармонии. Словно кто-то старательно лепил красивую маску, а в последний момент одним движением смял податливую глину. Слишком широкая переносица, слишком тяжелый подбородок. Глубоко посаженные глаза, словно загнанные в ловушку выступающими скулами, и только цвет их – невозможная темная лазурь, – заставляет вспомнить о древних королях.

– Уже поздно, – прервал вдруг беседу Фиор; это было невежливо, но вполне в его стиле. Спать ложиться не позже полуночи, вставать – ужас какой! – через час после рассвета, и так далее. Обедать, когда положено, ужинать, когда на стол накроют, и никаких отступлений от порядка. – Дамы, я провожу вас до спален.

– Проводи, – кивнула Мио. Анна тихонько вздохнула, словно не хотела уходить из гостиной хозяина. Неудивительно, в Трене они уже привыкли засыпать ближе к рассвету и подниматься после обеда. Теперь привыкать заново, и все потому, что братец – зануда, невозможный зануда, почище Руи, и откуда ж они такие берутся… Сначала на свет появляются такие милые дети, из которых вырастают такие веселые юноши, способные на любую проделку, а потом еще лет пять-десять, и гляди-ка, если не готовый святой, так уж верховный судья точно. У спален Мио дождалась, пока Анна зайдет в свою и закроет дверь изнутри, а потом, после щелчка щеколды, потащила Фиора за рукав в дверь напротив, указала ему на кресло рядом с широкой кроватью под древним складчатым пологом, в котором, слава Сотворившим, ни блох, ни клопов не обнаружилось.

– Садись, и давай выпьем. Разливай вино, – приказала Мио. Братец, разумеется, послушался, и вино по бокалам разлил, жаль, что холодное и эллонское, эту кислятину герцогиня терпеть не могла. Сейчас бы хоть и алларского, но горячего и с пряностями… Мио устроилась рядом с ним на широком поручне кресла, расправила юбки так, чтобы они свисали с колена ноги, закинутой на другую ногу, и поймала свободную от бокала ладонь Фиора, переплела пальцы. Несчастный братец, разумеется, покраснел – отвык от такого обращения, хотя раньше герцогиня с ним тоже не церемонилась.

– Скажи-ка мне, дорогой, – промурлыкала Мио, – а с чего это ты решил жениться?

– Я? – Ларэ поежился, но руку не убрал. – Жениться?

– Значит, не решил. Ты просто негодяй! И как же тебе не стыдно увиваться за девицей Старшего Рода без благородных намерений?

– Что?.. – притворяться Фиор никогда не умел, а потому вопрос прозвучал откровенно фальшиво. Братец прекрасно понимал, о чем идет речь. Мио поскребла ноготками слегка потускневшую парчу обивки, готовясь зачитать обвинительный приговор. Странное дело: красный всем членам семейства Алларэ, и даже таким отщепенцам, как королевский бастард, шел так, словно для них и придуман – а вот гляди-ка, его дружно ненавидели. Даже забавно. Убранство спальни Мио не нравилось: багровые, красные, малиновые тона, будто какой-то дурак решил собрать в одной комнате все оттенки крови. Судя по узору на обивке – интерьер времен короля Элеона. Да уж, предки вкусом не блистали, если не считать короля Лаэрта, спасибо ему за показавшиеся из-под покрывал женские волосы и обозначившиеся на платьях талии, подчеркнутые широкими поясами-корсажами…

– Кто плел девице венки? Кто гулял с ней по саду, случайно отправив слугу по делам? Кто с ней вчера разговаривал, стоя ночью под окном? Кто же это был, любезный мой дружочек? Не ты ли?

– Мы просто разговаривали! Она не спала, я проходил мимо…

– Фьоре, тебе не четырнадцать лет. Если все остальное еще простительно, то разговоры по ночам – это уже слишком, ты не находишь? Даже для невинной дружбы. Ларэ покраснел так, что куда там Анне; впрочем, услышь агайрская девица, о чем разговаривают герцогиня Алларэ и управляющий королевским поместьем, она просто умерла бы на месте или бросилась в монастырь, замаливать несуществующие грехи. Почти не существующие. Пока.

– Герцогиня, я никогда не позволю себе ничего, что могло бы ее скомпрометировать! – отчеканил наконец Фиор. – Клянусь.

– Верю, милый мой, верю. Фьоре, ты и вправду влюбился?

– Какая разница… – тихо ответил допрашиваемый братец. – Это ведь неважно, правда? Руки у него были – глаз не отведешь; длинные точеные пальцы, твердая сухая ладонь с четко прорисованными холмами и линиями, запястья и предплечья – как у древней статуи короля Аллиона, который был ходячим совершенством от макушки до каблуков сапог.

– Значит, влюбился, – Мио поставила бокал на столик у изголовья кровати и запустила пальцы во вьющееся золото волос господина управляющего. Господин управляющий вздрогнул и едва не пролил вино. – Фьоре, ты совсем тут одичал, если бросаешься на первую же увиденную благородную девицу…

– Не первую… – уже совсем шепотом сказало горе-злосчастье. – И я не бросаюсь…

– А выглядит это именно так. И если первый министр узнает об этом, вам обоим несдобровать.

– Мио…

– Не бойся, я не расскажу. Иначе достанется и мне. Но Анна… ты же видишь, что это за полевой цветок. Расскажет, думая, что все хорошо потому, что я не запретила. Нашли дуэнью… Ладно, с ней я тоже поговорю. А пока – ну, ты поклялся.

– Мио… я благодарен…

– Не сомневаюсь, – рассмеялась герцогиня. Ее пальцы добрались до уха Фиора и теперь скользили по завитку до мочки и обратно. Двоюродный братец замирал, но не протестовал, хотя мог бы встать и откланяться. – А хочешь, мы прогостим здесь до самого монастыря?

– Да… Мио слегка ущипнула Фиора за мочку уха, и господин управляющий расплескал остатки вина себе на рубашку. Герцогиня притворно вскрикнула, потом рассмеялась. Братец попытался стряхнуть красные капли с ткани, но сделал только хуже.

– Перестань, рубашку уже не спасти. Снимай. Да снимай, я тебе говорю! – прикрикнула Мио. Она соскользнула с поручня в кресло, благо, широченное изделие, явно пережившее Седьмой Собор, позволяло поместиться там вдвоем. – Налей еще, да не в бокал, а в кружку, и чтоб двоим хватило, возьми плед и садись, будем болтать… Выпили кружку, и еще раз, и еще дважды, потом допили последнюю бутылку из поставца, что стоял в спальне для гостей; потом Мио дернула за шнур и приказала появившемуся заспанному слуге подать два кувшина вина, подогретого с пряностями. Тот посмотрел на герцогиню недоуменно, на господина управляющего – вдвойне недоуменно, но спорить не стал и резво все принес.

– Твоя репутация спасена, – рассмеялась Мио, опуская палец в кружку и слизывая капельки вина.

– Ты хочешь сказать, безнадежно погублена? – Фиор сделал какой-то красивый, но непонятный жест, должно быть, обозначая, что ситуация, в которой он в весьма фривольном виде распивает вино в обществе герцогини Алларэ, кем угодно будет истолкована однозначно.

– Напротив. Теперь можешь гулять с Анной сколько угодно, и любой решит, что ты просто из вежливости развлекаешь подругу своей любовницы. И ухаживаешь, чтоб эта подруга не слишком ревновала, – словно юноше, впервые представленному ко двору, объяснила Мио. – Вот так-то. Скажи мне спасибо, милый Фьоре.

– Благодарю.

– Нет, не так… иди сюда и скажи, – Мио потянулась в кресле, похлопала по багряно-красной подушке рядом с собой, и когда лишившийся репутации пока что лишь на словах Фиор это сделал, сказала ему на ухо: – Никогда не делай вид там, где можно сделать дело… Господин управляющий не заставил себя долго упрашивать, а намек понял с первого раза. Руки у него были не только красивыми, но и умелыми: он, в отличие от большинства мужчин, не путался в петлях и шнуровке, – да и нежности хватало. А то, что во всем этом обнаруживался некоторый недостаток страсти… Ну, что взять с бедного влюбленного. Все бедные влюбленные одинаковы: вздыхают по одним, а ночевать остаются у других; может быть, это даже и к лучшему.

Страсть – как крепленое вино: сначала кружит голову и раскрашивает мир алым и золотым, а наутро наступает слишком тяжелое похмелье.

Капитан Агертор вывалил на стол перед Рикардом целый ворох восковых табличек с подсчетами. Генерал Меррес смерил мрачным взглядом сперва таблички, а потом и самого Агертора. Голова болела уже третий день подряд, и ладно бы с похмелья, а то с горя: из Собры пришел приказ выпустить епископа. Пришлось выполнять. Наверняка за старого поганца походатайствовал кто-то из столичных попов, может даже, сам патриарх. Знал бы патриарх, что разводят в мятежных землях его подчиненные – велел бы повесить епископа на ближайшем дереве… Но, как водится, победил тот, кто первым доложил. Меррес знал эту маленькую хитрость и не экономил на курьерах, каждый день доставлявших в столицу рапорт об успехах генерала. А вот про епископа написать забыл. Упрямый пособник бунтовщиков так его разозлил, что Рикард попросту не вспомнил, что нужно отправить жалобу. Забыл – и поплатился. Еще б на старика девятина, проведенная в подвале, произвела хоть какое-то впечатление – а то ведь как с гуся вода. Отощал, начал хромать, но держался победителем. Ну, впрочем, он и вышел из спора победителем. Теперь опять будет прятать по церквям заговорщиков и вооруженных мятежников, а потом читать проповеди.

Убить бы его втихаря… но нужно выждать хотя бы пару девятин, чтобы никто не проследил связи между двумя событиями. Ничего, найдется и на епископа управа.

– Ты что, думаешь, я все это разбирать буду? Говори, что там понаписано, – буркнул Рикард.

– Подробно или по делу? – спросил Агертор, тоже не любивший писать-считать. Наверняка запряг адъютантов, а те уж расписали, не пожалели.

– По делу, – Меррес ухмыльнулся. Агертор даром что керторец, а все понимает.

– И коротко, коротко…

– Да с радостью. В общем, фуража осталось на девятину. Это если закупать. Они ж не продают…

– Не продают, – кивнул генерал. – Потому что сволочи все как один. Что господа, что крестьяне. И что делать предлагаешь?

Капитан хмыкнул, вытащил из-за манжета веточку и засунул в рот. Предлагать он ничего не хотел. Ну что, опять военный совет собирать? Три раза уже собирали, и все сплошь говорильней занимались. Не хотят, не хотят – прячут скот в лесах, закапывают зерно, режут птицу, да что угодно делают, лишь бы не отдавать фуражирам. Как будто королевская армия – как надоедливый гость, не предложи обеда, так сама уйдет. Наглые они здесь, на севере, до невозможности. И указ им не указ, и приказ им вдоль штанины…

– Давай, давай. Я за тебя думать буду?

– Лошадь пусть думает… – опрометчиво ляпнул керторец, и генерал захохотал.

– У тебя на гербе как раз лошадь, так тебе и думать. Другой, может, и обиделся бы, но Агертора Рикард знал давным-давно, отличал среди прочих офицеров и, можно сказать, баловал: спускал ошибки, награждал чаще остальных. И командир хороший, и собутыльник – лучше не найдешь, так что б его и не отличать? А что думать не хочет – так кто ж по утрам хочет-то? Некоторым, впрочем, приходится.

– Зови Эллуа, – велел Рикард, и опять хохотнул: – Будет у нас лошадью. Полковника Эллуа генералу Мерресу навязали силой. Тот об этом прекрасно знал – нашлось, кому сообщить, – и наглел не хуже местных крестьян. Проблемы из-за него возникали вечно, а толку не было никакого. Ни совета, ни помощи. Долговязый эллонец явился быстро, ждать его не пришлось, и это тоже возмущало: теперь не придерешься. Мундир как с иголочки, осанка как на параде, выражение на лице самое что ни на есть мерзкое: будто считает себя самым умным во всей Собране, а вот гляди-ка, вынужден по долгу службы общаться со всяким быдлом.

Рука на перевязи – ну как же, наш доблестный кавалерист, невесть зачем нужный вместе со всем своим полком в местных лесах, сам ведет солдат в атаку. Чем и безмерно гордится, а повязкой на руке, белоснежной, как парадный мундир, – кажется, он один из всего штаба еще не оставил привычку являться к генералу при полном параде, – щеголяет словно орденом. Вот уж кого повесить бы… но невозможно. Эллонец. Ставленник первого советника короля… или второго? Кто там из них с расписным красавчиком Реми первый, а кто второй? Не суть; где Алларэ, там и Эллона, друг за друга стоят горой. А может и не только горой, и вообще друг перед другом…

– Полковник Эллуа по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал, словно сплюнул, окаянный кавалерист. – Слушаю вас, господин генерал.

– Мы с капитаном решаем вопрос фуража. Хотелось бы услышать ваши соображения, – в присутствии эллонца Рикард сам не понимал, почему выражается строго по Уставу.

– Это не входит в сферу моей компетенции, – отчеканил Эллуа, и Рикарду захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым.

– Прекрасно, просто прекрасно, – вместо этого улыбнулся генерал. – Значит, ваш полк мы учитывать не будем. Пусть ваши лошади жрут, что найдут. И не только лошади…

– Жду приказа о снятии моего полка с довольства.

– К обеду приказ будет.

– Это все, господин генерал?

– Отнюдь, – продолжил Меррес. – Вы отстранены от командования полком. Ваше место займет капитан… уже полковник Агертор. Старый приятель открыл рот, собрался что-то промычать, но Рикард заткнул его одним коротким взглядом. Потом пусть хоть оборется, а сейчас пусть молчит. К генералу пришла счастливая мысль – и, главное, совершенно верная. Он командует армией, он имеет право снять с должности любого офицера; ну и чего ради он третью девятину терпит подле себя надменную длинную рожу?

– Жду приказа, господин генерал.

– Что, моих слов уже недостаточно?

– Устав армии Собраны требует в подобных случаях письменного приказа в трех экземплярах. Один получает на руки отстраняемый от должности офицер, второй остается в канцелярии армии, а третий отправляется к маршалу армии, – снизошел до объяснений Эллуа.

– Получите, не волнуйтесь, – улыбнулся Рикард. – На гауптвахте.

– Я арестован? – клятый эллонец и бровью не повел.

– Именно! Сдайте оружие и отправляйтесь… вы знаете куда. Кавалерист спокойно снял шпагу, отдал печати и жезл, выложил все это на стол перед маршалом прямо поверх табличек и только после этого нанес последний удар.

– Считаю своим долгом напомнить, что в расположении армии до сих пор не обустроено офицерское отделение гауптвахты. Пребывание же офицеров в одном помещении с солдатами запрещено Уставом армии Собраны.

– Для вас выделят отдельное помещение, – зарычал Меррес. – Отправляйтесь, или пойдете под конвоем.

– Конвой из четырех вооруженных солдат является обязательным… Генерал вскочил и схватился за шпагу, только что брошенную на стол Эллуа.

Агертор вместо того, чтобы помочь, шарахнулся куда-то в сторону, Рикард рванулся вперед, чудом не врезавшись в стол, ударил… и сам не понял, каким чудом оказался с вывернутой рукой прямо перед эллонцем. Лезвие шпаги волшебным образом оказалось возле его виска, а острие – где-то за спиной. Заломленная кисть болела так, что искры из глаз сыпались. Как?! Эллуа сделал только одно движение, быстрое, неуловимое – и вот результат. Колдовство? Рикард не столько испугался, сколько удивился. Он мог бы ударить эллонца кулаком в лицо, пнуть, боднуть головой – да что угодно; но ему не хотелось этого делать. Хотелось понять, как безоружный может вот так, легко, за миг обезвредить противника со шпагой.

– Как вы это сделали, полковник? – Рикард разжал пальцы и бессмысленный парадный клинок со звоном упал на пол.

– Я все-таки полковник? – Эллуа едва заметно улыбнулся и освободил запястье Рикарда.

– Жабью кость мне под хвост, разве я могу разбрасываться такими офицерами?! – Генерал рассмеялся.

– У вас преоригинальнейшие понятия о дисциплине и офицерских обязанностях, – еще раз улыбнулся эллонец. – Продолжим обсуждение, господин генерал? Позволите мне взять оружие и прочее?

– Берите, – кивнул Меррес, потом оглянулся на прижавшегося к стене ошалелого капитана Агертора. Ну, поганец, а ведь Рикард хотел назначить его полковником! – Простите, я погорячился…

– Простите и вы, мой генерал, – коротко кивнул Эллуа. – Итак, вы спрашивали о том, что можно сделать, чтобы армия не осталась без провианта. Ни о чем подобном он не спрашивал, но если уж эллонец соизволил начать говорить, то Меррес готов был простить его и слушать. Какой боец, какой изумительный боец! Таких, наверное, по пальцам пересчитать. И чего, в самом деле, он на полковника взъелся? Ну, постная длинная рожа – так у всех эллонцев такие, но его кавалерия не доставляет никаких хлопот, на них никто не жалуется, и теперь понятно, почему. С таким командиром не забалуешь…

– Боюсь, что ничего нового я вам не скажу, господин генерал. Ситуация испорчена еще две девятины назад. Ни в Сауре, ни в Къеле крестьяне не будут ни продавать, ни сдавать фураж. Они предпочтут сгноить его или сжечь. Вы хотите знать причины? Меррес вернулся за стол и сел; только после этого Эллуа поднял шпагу и убрал ее в ножны. За прочими причиндалами он пока подходить не спешил, стоял прямо, как всегда, и говорил – спокойно, четко. Рикард попытался понять, почему раньше это его раздражало. А Противостоящий ведает. Бывает такое, что пока с человеком не подерешься, не поймешь друг друга.

– Хочу, конечно.

– Причина в стратегии, избранной вами изначально. Здешние жители не ожидали прихода армии, казни… мятежных родов и более всего прочего – тех мер, которыми будет сопровождаться все это. Мародерства, грабежи, убийства и насилие вызывают у простолюдинов страх, но Саур – не Сеория. Здешние жители со страха не прячутся в подпол, а берутся за вилы и цепы. Пока что они этого не сделали, они сопротивляются пассивно. Если армия будет продолжать вести себя как на чужой земле, эта земля и станет чужой. Я все сказал, мой генерал.