Текст книги "Дом Для Демиурга. Том первый"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

– Но решать-то все равно мне…

– Решать – вам, – согласно покивал капитан охраны. – А вот делать могут и другие.

– Я их не знаю!

– А вы меня спросите, молодой господин.

– Хорошо, спрашиваю. Не следует ли мне отправить в замок Бру кого-либо из вассалов герцога Гоэллона? Если, конечно, они меня послушают…

– Вы хоть что-нибудь из оставленных господином герцогом документов прочли? – Кадоль воплощал собой всю скорбь мира. – Там есть такая грамота. В сером футляре.

– Дядя не велел читать эти документы без повода.

– Письмо Керо – не повод? Что ж тогда повод?

– Будьте так любезны, принесите эту грамоту. – Если Бернар считает позволительным издеваться над Саннио в подобный момент, то пусть пройдется по этажу, тем более, что у него и хранится ключ от кабинета дяди Руи. – Сейчас.

Из принесенной грамоты Саннио узнал, что на время отсутствия герцога Гоэллона в Собре обладает полным и неограниченным правом отдавать распоряжения от его имени всем вассалам рода Гоэллонов, и эти распоряжения подлежат неукоснительному выполнению так, как если бы их отдавал лично герцог Руи-Энно Гоэллон.

– Может, Шеннору приступом взять? – улыбнулся Саннио. – Как вы думаете, дядя одобрил бы?

– Крайне сомневаюсь… – Шутка Кадоля не насмешила.

– Ладно, тогда подскажите, кого отправить в Брулен. И в Скору, если понадобится, – наследник с полными и неограниченными правами решил обсудить все сразу.

– В Брулен я рекомендовал бы отправить Шарля Готье. Его младший брат в чине капитана служит в Северной армии, а старший недавно вышел в отставку. В Скору – Франсуа Файе. Его сестра замужем за генералом Эннингом, так что визит любящего брата никого не удивит. Оба сейчас в столице.

Повод для отправки владетеля Файе в гости к сестре появился в тот же вечер, когда прибыл курьер из Скоры. Этот лейтенант гвардии оказался куда толковее того, что так неудачно съездил в Брулен, но пользы в этом не было ни на ломаный серн. То, что лейтенант подробнейше изложил все перипетии розысков, конечно, могло согреть сердце Кадоля, но длинный скучный рассказ не привнес ни толики ясности.

Примерно миль за тридцать до замка Скорингов Бориан Саура таинственным образом исчез. Вместе с четырьмя гвардейцами, тремя лошадьми, двумя телегами, двумя слугами, каретой и кучером. Просто взял – и испарился. Въехал в реденький перелесок, который можно было просмотреть насквозь от края до края – и не выехал. Средь бела дня. С утра процессия мирно выдвинулась из придорожной харчевни, где люди переночевали и позавтракали. Днем они должны были оказаться возле деревни Берниссар. Однако ж, не оказались, наплевав на то, что должны были. Свернуть с дороги было некуда. На десять миль вокруг лежали распаханные поля, и карета там попросту бы застряла.

Оставалось прийти к выводу, что Бориан с попутчиками был живьем взят Сотворившими – непонятно только, в какой из миров.

– Святой Бориан, дарователь чуда невидимости, – развел руками Саннио, дослушав до конца детальнейший рассказ.

Лейтенант вяло улыбнулся, Кадоль только нахмурился. Сегодня наследнику определенно не везло с шутками. Впрочем, конопатый лейтенант, успевший только умыться и наспех перекусить, наверное, не стал бы смеяться и на представлении жогларов. В бесплодных розысках он не видел ничего смешного. Судя по унылому взгляду и плотно сжатым губам, ему было легче повеситься, чем являться в дом господина без добрых вестей. Конопатый мужчина лет двадцати пяти в который уже раз складывал салфетку в маленький квадратик, потом разворачивал и начинал по новой.

– Отдыхайте. Благодарю вас за подробный доклад. Вы получите награду и отпуск на две седмицы, – сказал Саннио. Бернар одобрительно кивнул.

– Рад служить, господин Гоэллон! – подскочил со стула лейтенант.

С утра в дом явились двое верных вассалов. За полчаса до их визита Саннио с ужасом узнал, что объясняться с ними предстоит ему самому, а не Бернару. Юноше очень захотелось побиться головой о ближайшую стену. С Кадолем и слугами он еще как-то ладил, с ровесниками тоже нашел общий язык, но вассалы герцога… приказывать им? Отправлять через полстраны со странными поручениями?..

Он справился. Оказалось, что как всегда испугался заранее того, чего бояться не следовало вовсе. Ни у приземистого, широкоплечего, с военной выправкой Готье, ни у Франсуа Файе, при виде которого Саннио едва не споткнулся на гладко растянутом ковре: тот оказался едва ли не близнецом герцога Гоэллона, отличал его лишь старый шрам через половину лица, – не возникло лишних вопросов. Ни тот, ни другой не сказали чего-то вроде "кто вы такой, юноша, чтоб нам приказывать?". Списать на авторитет Кадоля это не удалось: вредный капитан охраны при беседе не присутствовал вовсе.

Оба вассала были вдвое старше наследника Старшего Рода, но это не имело никакого значения. Он объяснил, что от них требуется – они задали уточняющие вопросы и этим ограничились. О ситуации в Брулене пришлось изъясняться туманными намеками – Саннио не мог разгласить содержание личного письма, адресованного даже не ему, а дяде. Тем не менее, владетель Готье прекрасно понял, что от него требуется и что именно беспокоит юношу. Причем он еще и ухитрился выразить свое понимание так, что присутствуй баронесса Брулен при разговоре, ничто не смогло бы ее оскорбить.

В положении наследника рода Гоэллонов были некоторые приятные моменты. Тем не менее Саннио в очередной раз подумал, что простым секретарем ему жилось куда легче. Ну да, никто не собирался мчаться на другой конец Собраны по его поручению, но ведь и раздавать подобные поручения ему не приходилось! Кадоль пару седмиц назад сказал: "Чем больше прав, тем больше обязанностей, молодой господин…". Он изрек сущую истину.

Права юношу не слишком-то радовали. Ну да, можно отправиться в гости к Сорену и потом – в королевский театр, сидеть в ложе, а не на галерке. Можно не беспокоиться о том, сколько стоит хороший обед в таверне. Можно даже получить аудиенцию у короля или приглашение во дворец на ежегодные празднования в честь юбилея коронации…

Все это прекрасно, но если окружающий мир рушится тебе на голову, как балки при пожаре, то ложи в театре и празднования во дворце вовсе не кажутся привилегией или хотя бы достойным возмещением за необходимость постоянно принимать решения. Отвечать за трех, ладно, за двух бывших воспитанников, которым нет еще и семнадцати, и которые угодили в дурацкие ситуации, особенно, если тебе самому еще восемнадцать с небольшим, и именно ты решаешь, как поступить… Даже с таким мудрым советчиком, как Бернар Кадоль, все равно последнее слово остается за наследником с полным и неограниченным правом отдавать распоряжения. Лучше бы оно было неполным и ограниченным. Чем угодно, кем угодно!

Саннио мрачно нюхал кружку с травяным чаем. Цветы ромашки, мята, гибискус и мелисса, любимая смесь. Магда была большой мастерицей в заваривании трав. На каждый день седмицы у нее был свой рецепт. Отвар, который она готовила в пятый день, нравился юноше больше всего. Травяной чай был прекрасен, а все остальное – отвратительно.

За окном ворковали голуби. Их хотелось переловить и отправить на кухню для изготовления пирога. Небо припекало уже совсем по-летнему, и неудивительно: еще два дня – и начнется первая летняя девятина. Девятина святого Себеаса, вымолившего у Сотворивших письменность, дабы смертные могли сохранять и преумножать знания. Он же считался покровителем писарей, секретарей, архивистов и даже книготорговцев. Год назад Саннио пожертвовал бы отложенный сеорин на нужды Церкви, прося у святого заступничества и помощи. Теперь он решил, что больше святой Себеас от него и пиленного пополам серна не дождется.

Не мог оставить бедного Саннио Васту секретарем или переписчиком, благодетель…

Когда-нибудь вернется дядя Руи. Вчера в столицу прибыл курьер с донесением главнокомандующего. Герцог докладывал о победе, одержанной в третью седмицу нынешней девятины. О сражении у Эйста уже знала вся Собра. Город ликовал.

Когда-нибудь вернутся или напишут Готье и Файе. Когда-нибудь все наладится. Найдется Бориан, девицу Къела не принесут в жертву "заветники", Реми Алларэ выпустят из Шенноры, тамерцы уберутся с севера, слабоумный барон Брулен упадет с лестницы и сломает шею, напившись "гласа истины"; его величество Ивеллион II отменит "королевскую цену" на хлеб, и вообще обитаемый мир станет полным подобием Мира Вознаграждения, где сады не увядают, а источники не оскудевают. Оставалось только последовать совету Бернара и "сидеть в кресле плотно, не ерзая".

С этим намечались серьезные проблемы.

Если бы не тайное поручение герцога Гоэллона, Флэль уехал бы домой в Кертору еще в первый день хлебного бунта. Соблазн был велик. В Собре творилось невесть что. На вторую ночь бунта Кертор пережил настоящую осаду. Чем родовой особняк так прельстил разбушевавшихся горожан, хозяин уразуметь не смог. На той же улице стоял еще десяток похожих, построенных в примерно одни годы и весьма однообразно отделанных. Полезли же не к соседям, хотя половина из них уже уехала из столицы в преддверии лета, а именно в дом Керторов.

Слуг в доме было всего шестеро, а такой роскошью, как личная охрана, Флэль никогда не увлекался. Дом прислуга сторожила, четыре цепных пса поднимали лай по поводу и без, так что грабителей можно было не опасаться, а о том, что простые горожане могут вдруг озвереть почище тех псов, Кертора никто не предупредил. Отцу и дяде подобное в голову не пришло. Никому не пришло. Последние крупные беспорядки в Собре случились лет триста или все пятьсот назад, когда именно – Флэль не помнил, в памяти от уроков осталось лишь, что это был соляной бунт, еще более жуткий и беспощадный, но, кажется, его усмирили за пару суток. Утопили в крови, если он ни с чем не путал то событие из древней истории.

Как бы то ни было, более ничего подобного в Собре не происходило, и большинство состоятельных жителей к подобному оказались не готовы. Только в немногих домах была настоящая охрана, только у немногих благородных людей были личные телохранители. Девять из десяти жителей Левобережья оказались в том же положении, что и Кертор: обороняли дома собственными силами.

Когда у ворот собралась буйная толпа, потрясавшая не только камнями, но и холодным оружием, Флэль цветисто проклял короля Лаэрта, разрешившего простолюдинам носить шпаги, сабли и мечи. Должно быть, великий король не задумывался о том, что из этого получится. А стоило бы… Сын дворецкого через задний двор выбрался на соседнюю улицу и помчался искать солдат. За те два часа, пока он разыскал ротного и объяснил, что творится у ворот фамильного особняка баронов Керторов, Флэль успел трижды смириться с мыслью, что утро он встретит на пепелище. Вылитый на осаждавших кипяток их только раззадорил: обваренных оттащили, остальные же принялись кидаться через забор горшками и факелами. Кертор приказал стрелять, но слуги промахивались по нападавшим даже из арбалетов. Стрелы кончились раньше, чем пьяная разбушевавшаяся толпа человек в пятьдесят сообразила, что в этом доме будут сопротивляться до последнего…

Солдаты успели в последний момент. Ворота трещали, крыша конюшни с одного конца загорелась, а воды в колодце не хватало, чтобы ее затушить. Лошади, отведенные на задний двор бесились, одна вырвалась и едва не затоптала пару человек. Дворецкий отделался сломанной ногой, конюх – только ушибами. Узнав о том, что Левобережью еще повезло по сравнению с тем, что творилось на правом берегу Сойи, Флэль долго и искренне смеялся.

Хлеба после бунта, во время которого ненароком сожгли часть складов со столь ценным зерном, разумеется, больше не стало. Половина таверн и трактиров закрылась. Одни сгорели или были разгромлены, хозяева других не могли закупать мясо, дичь и рыбу по ценам, которые и до бунта успели вырасти вдвое-втрое, а после и вовсе устремились к вершинам гор Невельяна.

Оба приятеля, с которыми Кертор весело проводил время, тоже пропали. Эмиль Далорн исчез, не сообщив, куда именно. Реми и Мио Алларэ арестовали. Ворота особняка герцога и герцогини были наглухо закрыты. Почти все прочие знакомые от греха подальше уехали из столицы. Один Флэль уныло таскался по гостям и жаловался всем собеседникам, как он был оскорблен. После хлебного бунта, безвременной кончины первого министра и его дочери и всех прочих событий на него смотрели как на неразумное дитя и только что не советовали пойти к аптекарю за лекарством от глупости.

Это было донельзя обидно. Флэль торчал в Собре как дурак, но знакомые теперь считали его дураком без всяких "как". О его обиде на герцога Гоэллона уже знала вся столица – и что? Ему деликатно, а порой и не очень, советовали проявить благоразумие и перестать трепать доброе имя человека, который одерживает на севере одну победу за другой. Парочка эллонских владетелей вообще пригрозила ему дуэлью, если он не перестанет. Перестать Кертор не мог, объяснить ретивым вассалам, зачем он ходит и ноет, тоже не мог.

Руи Гоэллон сделал из Флэля наживку и забросил в пруд, вот только оказалось, что это не пруд, а супница с телячьим бульоном, в которой крючок с червяком смотрится на редкость неуместно. Керторец даже начал подозревать, что это был вовсе не маленький заговор двух благородных людей, а изысканная месть за прилюдную дерзость.

– Подай мне новый плащ. Нет, не этот. Этот не новый. Какой новый? Кретин! Дармоед! – бранить слуг неприлично, этому Флэля выучили еще в детстве, но что делать, если так и хочется проклинать все на свете, богохульствовать и пить, но пить в одиночку тоже неприлично, а ведь не с кем же…

Новый плащ, заказанный как раз перед бунтом и чудом переживший все, что творилось в Правобережье, можно было считать реликвией или трофеем, но поделиться этой свежесочиненной остротой тоже было не с кем. Такой прекрасный плащ цвета корицы, с белым подбоем, с огандским кружевом по краю капюшона – девятину назад обновка произвела бы фурор, а теперь до этого никому не было дела. Плащи, кафтаны, новый покрой рубах – какой чушью все это было, но именно эта чушь помогала удержаться на плаву.

Флэль плохо умел забывать. Ему не нужно было напрягать память, чтобы вызвать в уме детали любого события или разговора, пусть даже и десятилетней давности. В отличие от большинства, ему приходилось тратить силы, чтобы раз и навсегда избавиться от неприятного воспоминания. Получалось обычно плохонько. Казалось, что трудный разговор или неловкая ситуация все-таки выветрились из памяти, но тут взгляд падал на некую примету, и все возвращалось. Порванный манжет напоминал о ссоре в гостях, красные тюльпаны на клумбе – о когда-то опрокинутом бокале вина…

Пребывание в столице уже несколько седмиц походило на попытки усесться на ежа и делать вид, что все хорошо. "Очень уютно, нет, спасибо, я и в этом кресле отлично устроился, у него такая очаровательно мягкая подушка… Как – для булавок? Как – ваша дочь забыла? Ах, извините, неужели помял?.."

Руины и пепелища напоминали о ночи бунта, таверны и трактиры – о том, как он гулял здесь с Эмилем, Реми и молодым Кесслером, герб на воротах особняка герцога Гоэллона – о том, что Флэль обязан прикидываться первейшим ненавистником герцога, и не может даже заскочить на бокал вина к его племяннику-секретарю, да и письмо написать нельзя.

В этой лавке он заказывал подарок для Мио. В той – передавал записку коварной Керо. В этом соборе по-настоящему познакомился с герцогом Гоэллоном, а это вообще Кандальная улица, которая для Флэля навсегда останется улицей Большие Выбоины. Столица подозрительно напоминала фамильный склеп, только вместо предков тут и там похоронены были воспоминания.

В гости его теперь приглашали заметно реже – видимо, устали слушать жалобы, с которыми Кертор приставал к каждому новому лицу. В одном он преуспел: до сих пор никто не решил, что он притворяется. Не переиграл, значит, не сфальшивил. В этом было нечто обидное: оказывается, все столичные знакомые считали, что он и впрямь настолько глуп, чтобы сначала затеять скандал на пустом месте, потребовать дуэли, а потом еще и пенять на то, что противник сослался на какое-то там королевское поручение и не принял вызова. "Так и узнаешь цену своей репутации, – меланхолично размышлял Флэль. – Прелестное, милейшее открытие! И ведь все эти люди говорили, что я умен, остроумен, приятен в общении и вообще украшаю столичное общество…".

Флэль злился по пустякам, чтобы не признаваться себе, как же он скучает по всем, с кем расстался так неожиданно и против своей воли. Он ничего не мог с этим поделать – ни вытащить Реми из тюрьмы, ни найти Эмиля, ни узнать, нет ли новостей с севера.

– Добрый вечер, господин Кертор!

Скучающий молодой человек нехотя поднялся из кресла. Кто это зашел в гости к владетелю Аэлласу, одному из алларцев, который еще принимал гостей? Голос незнакомый, лицо – если и виделись, то года три-четыре назад, так что имя забылось. Очень высокий и широкоплечий мужчина, на вид лет тридцати пяти. Прямые светлые волосы, темно-карие глаза, тяжелое, но правильное лицо. Резкие складки – от крыльев носа к уголкам губ, значит, большой любитель улыбаться. Флэль поклонился, на ходу пытаясь вспомнить, кто же это. Темно-красный кафтан с синей оторочкой, не самый модный: тесьму на рукавах носили прошлой осенью. На правой руке – золотой перстень наследника рода. Эмалевый рисунок: копье и щит, из чего следует, это сын герцога Скоринга, казначея.

Как назло, рядом не было никого, кто смог бы представить ему этого улыбчивого атлета.

Уловив замешательство Флэля, казначеев отпрыск вежливо кивнул и протянул руку:

– Я – Урриан Скоринг, со вчерашнего дня – комендант Собры.

– Поздравляю, господин Скоринг. – Рукопожатие у коменданта оказалось вялым. То ли был не так силен, как казался, то ли осторожничал. – Надеюсь, столица оказалась в надежных руках.

Перед тем, как выпустить ладонь Кертора, скориец слегка сжал пальцы, и оказалось, что руки – по крайней мере крепкие. Откуда он вообще взялся в столице и почему вдруг назначен комендантом? Он же не бывал в Собре уже несколько лет, да и не прожил здесь ни года. Протекция отца? Очень разумно, учитывая недавний бунт. Новичок в столице не сумеет справиться с очередными беспорядками – заблудится в веренице узких улочек Правобережья, перепутает мосты, накомандует такого, что потом никто уже не расхлебает.

Впрочем, выправка у новоиспеченного коменданта была военной. Служил в Северо-западной армии, прославившейся доблестной победой над тамерцами, и прославившейся лишь потому, что уже лет пятьдесят армия только драпала за Митгро? Вероятно, так.

Надо понимать, коменданту Скорингу было не с кем поболтать, а потому он затеял незначительную легкую беседу из тех, что Кертор и сам умел вести часами. Подробно обсудили погоду (прекрасную), закрытие мастерской Кальдини и отбытие мэтра в Оганду (прискорбное для всех благородных людей), керторские, эллонские, агайрские и эллонские вина (отдав предпочтение керторским), урожай на керторских виноградниках в минувшем году (не такой, как можно было бы ожидать), новомодные шейные косынки дам (слишком многое прикрывавшие) и еще двадцать две с половиной темы. До нынешнего вечера Флэль полагал, что нет ничего приятнее такой беседы под бокал хорошего вина, но господин комендант сумел убедить его в обратном.

Несостоявшийся дуэлянт не понимал, почему с каждой минутой разговора его все сильнее одолевает желание придушить Скоринга. Можно голыми руками, можно премиленьким золотистым шейным платком хозяйки дома или его собственным поясом, золотой цепью с гербовой пряжкой… Урриан Скоринг был на редкость приятным собеседником – остроумным, наблюдательным, веселым и вежливым. Это его не спасало, напротив, провоцировало.

В определенный момент, когда гости разошлись по разным комнатам, оставив Кертора и Скоринга беседовать без свидетелей, господин комендант изрек фразу, которую Флэль слышал уже раз тридцать:

– Я слышал о вашей ссоре с герцогом Гоэллоном. Весьма печальная история… – Кертор посмотрел в бокал, раздумывая, довольно ли там вина, чтобы выплеснуть в лицо собеседнику, или сперва нужно подлить еще, но продолжение оказалось необычным: – И весьма прискорбный поступок.

– Чей, простите? – На всякий случай Кертор наполнил бокал до краев.

Жаль, в гостиной никого нет: свидетели пригодились бы. Конечно, на темно-красной шерсти вино будет не слишком заметно… Значит, нужно метить повыше. В глаза, например. Темно-карие с медовым отливом, красивые и внимательные глаза…

– Разумеется, герцога Гоэллона. – Это было нечто новенькое. Флэль насторожился. – Подобные действия лишают человека права называться благородным.

– Я с вами полностью согласен! – изображая улыбку поглупее, радостно закивал керторец. – Это попросту нестерпимо! Я буду мстить…

– Многие произносят слово "месть", имея в виду лишь обидный слух или сочинение песенки, которую забудут через девятину-другую, – задумчиво проговорил комендант, глядя перед собой.

– Честь дороже жизни, – наобум изрек Кертор.

– Вы действительно так считаете? – поворот головы, пристальный, слишком пристальный взгляд. Вовсе не салонный. Так на Флэля смотрели перед поединком лучшие фехтовальщики. Чуть рассеянно, оценивая, пытаясь прощупать. – Или все-таки цените жизнь дороже?

– Вы хотите меня оскорбить? – Взявшись валять дурака, приходится валять его до конца: начиная с дегтя, заканчивая перьями.

– Я хочу узнать, насколько вы решительны. Если недостаточно, то обдумывайте наряд для бала в честь триумфального возвращения герцога. Я вас больше не побеспокою.

– Заверяю вас, что я весьма решителен. И готов на все! – Флэль неловко взмахнул рукой, расплескал по серо-зеленому саурскому ковру вино и постарался покраснеть.

Господин Скоринг сочувственно и покровительственно улыбнулся. Кертор не ошибся: комендант действительно любил и умел улыбаться. Уголки губ приподнимались, верхняя губа открывала краешки крупных белых зубов, и тяжеловатое лицо казалось исполненным обаяния и мужества, достойным доверия. Человеку с такой улыбкой отдашь последний сеорин, не спросив имени и адреса…

Рыбка все-таки клюнула. Смешно, нелепо, невероятно – но клюнула! Такой умный с виду господин комендант, с его проницательным взглядом, с его манерами допросчика из ордена Блюдущих Чистоту – и поверил в разыгранную Кертором комедию. Только ради этого стоило претерпеть все предыдущие унижения.

Как хорошо, что это оказался именно господин Скоринг, новоиспеченный комендант столицы!

Капитуляция была подписана в последний день девятины святой Иоланды.

Весна кончилась, а с ней исчезла и последняя надежда для графа Къела. Еще две седмицы назад, после разгрома у Кальме, стало ясно, что завоевание Cевера провалилось. Лита капитулировала, купившись на поддельный приказ невесть откуда взявшегося барона Литто. Алви не сомневался, что письмо – фальшивка, такая же фальшивка, как и приказ графа Саура. Граф Бориан Саура… къелец смутно помнил рыжего подростка. Его не было среди казненных, но в Тамере были уверены, что мальчик погиб, как и все члены семьи барона Литто. В сказку о чудесном спасении двух юношей Алви не верил, как не верил и в историю о том, что его младшая сестра Керо жива и здорова. Это было ложью, пусть епископ Саурский и клялся, что приказы – подлинные, а неподделываемая церковная печать украшала каждый из них. Архиепископ Сеорийский Марк, член королевского совета, мог поставить печать на что угодно, лишь бы выиграть войну…

Саурские владетели поверили не тамерским прознатчикам, а епископу. Большинство ушло еще после поражения при Эйсте. После второй подряд победы армии Собраны владетели, еще пол-девятины назад молившиеся за победу графа Къела, окончательно сложили оружие. Проповедь епископа, которую можно было прочесть на каждом столбе и услышать на каждой площади, убедила их куда лучше, чем все речи графа.

– Воин не на нашей стороне, господин граф, – сказал на прощание владетель Орскин. – Мы тяжко согрешили, вступив в союз с Тамером. Одумайтесь, граф Къела!

Алви тогда ничего не сказал бородатому саурцу. Пока объединенное войско побеждало, он верил в то, что Воин на стороне северян, а теперь думает наоборот. Хватило двух проигранных сражений. Сотворившие – не капризные барышни, желания которых переменчивы: сегодня они благословляют одних, завтра – других. Все слова о прегрешениях и богомерзком союзе взялись из проповеди епископа, а епископ Саурский – всего лишь человек, приписывающий свою волю богам. Рано или поздно он будет за это наказан.

Даже часть къельцев предала своего сюзерена после битвы у Кальме.

Они уходили по одному или по трое-четверо, возвращаясь в свои владения. Главнокомандующий собранской армии обещал помилование всем, кто сложит оружие и вернется в свои замки до праздника святого Себеаса. Многие торопились, чтобы успеть к празднику оказаться дома.

Это уже было неважно; это не могло повлиять на исход кампании.

После гибели Олуэна, после того, как оказалось, что граф Къела своей глупостью погубил наследника престола, на которого в Тамере едва ли не молились, отношение к нему в ставке тамерского командования резко переменилось. Къелец чувствовал себя изгоем, лисой на псарне. С ним едва здоровались, его больше не звали на советы и косились так, словно он своими руками убил единственного друга. Князь Долав заменил его личную гвардию, от которой осталось лишь два десятка раненых, на тамерскую роту, и граф Къела обнаружил, что находится под арестом. Сбежать из-под бдительного надзора он не мог, да и некуда ему было бежать: герцог Гоэллон достал бы его и в Диких Землях.

Последнее сражение, после которого армия Тамера капитулировала, уже ничего не решало. Оно было непродолжительным, и, наверное, даже ненужным: исход войны был ясен и без него.

Собранцы не так уж и сильно превосходили противника числом, но предыдущие победы воодушевили их, а предчувствие скорого окончания войны сделало почти всемогущими, в то время как на стороне Тамера царили уныние с безнадежностью. Никакие плети уже не могли вдохнуть в измученных солдат-рабов желание сражаться. Они привыкли к тому, что их гонят на верный убой, боялись своих командиров больше, чем собранцев, но и страх не может заставлять вечно. Сначала он заставляет бежать, потом – падать и покорно ждать своей участи, какой бы она ни оказалась…

Проклятый герцог Гоэллон действовал грамотно, слишком грамотно. Он уже дважды показал, на что способен, показал и в третий раз. Разведчики донесли, что он то ли собственноручно убил маршала Мерреса, то ли приказал его казнить в своем присутствии еще во время сражения при Кальме. Очередной разумный поступок – и смерть очередной надежды Алви.

Поначалу казалось, что армия Тамера победит.

Тамерские войска стояли единым широким фронтом, отделенные от противника заранее выкопанными канавами. Расчет шел на то, что, преодолевая их, армия герцога Гоэллона нарушит свой порядок, но ничего подобного не произошло. Под крики "Теснее! Теснее! Сомкнем ряды!" пехотинцы принялись преодолевать ямы при помощи заранее подготовленных досок. Пока арбалетчики прикрывали их, они бросали через канавы заранее сколоченные доски, которые до того несли на спине и двигались, не теряя строя и помогая товарищам. По мнению Алви, сейчас был самый подходящий момент для удара по ним, но князь Долав отчего-то медлил, и собранцы беспрепятственно перебрались через глубокие канавы. Вся ночная работа тамерских солдат оказалась никчемной. Люди только утомились понапрасну…

Тем не менее, справившись с канавами, собранцы потеряли темп и отчасти выдохлись. Войска князя Долава двинулись навстречу широким фронтом и начали обходить собранскую пехоту с флангов. Именно в этот момент Алви решил, что сражение закончится победой Тамера.

Напрасно он так решил…

На выручку пехоте подошел второй эшелон свежих солдат, а по обоим флангам ударила конница герцога. Через десяток минут свалки оказалось, что тамерцы выкопали яму не противнику, а себе: лошади падали, мешали друг другу, многие, наверное, ломали ноги. Выбитые из седла всадники пытались сражаться, но следом за конницей шло невесть откуда взявшееся ополчение. Бывшие крестьяне, облаченные в кожаные куртки с железными нашивками и шапочки из клепаной кожи, были вооружены тяжелыми шипастыми дубинками. Они добивали упавших на месте, не слушая просьб о пощаде.

От залпов тамерских арбалетчиков они прикрывались тяжелыми ростовыми щитами. Судя по виду сих крестьянских творений, еще недавно половина щитов служила дверями и калитками. Действовали крестьяне хитро: двое волокли такую деревянную дурищу за приколоченные изнутри ручки, двое-трое прятались за ней и орудовали дубинками. Собранская конница мешала тамерцам ударить по флангам и хотя бы отбить своих раненых.

У кого-то из кавалеристов Тамера не выдержали нервы, и он со своим полком бросился к левому флангу на выручку раненым, желая отогнать мерзких крестьян. В тамерской кавалерии служили дворяне, и для них не было большего позора, чем смерть от дубины холопа.

Залп из арбалетов, туча стрел, одновременно взмывшая в воздух, ржание раненых лошадей, смешавшийся строй…

Окончания сражения Алви увидеть не довелось: за ним пришел десяток офицеров в темно-синих мундирах. Телохранители князя Долава споро повалили графа на землю, связали по рукам и ногам, волоком оттащили к генерал-фельдмаршалу. Тот велел запихнуть его в палатку и поставить у полога охрану.

Граф Къела понял, что его ждет, но сопротивляться не мог: слишком крепкие были веревки, да и сумей он освободиться, дюжие мужики с алебардами быстро вернули бы его назад.

Пару часов Алви провалялся на полу рядом со скамейкой, под которой кто-то забыл колоду карт и грязный кружевной платок. Потом за ним вновь пришли, перекинули через седло и повезли куда-то в надвигающихся весенних сумерках. Двигаться он не мог, до брани опускаться не хотел.

Он вообще уже ничего не хотел – только чтоб кончился этот бесконечный день, этот бесконечный год. Чтобы все кончилось раз и навсегда. Побыстрее.

Двое всадников посреди деревушки Эмме гарцевали на конях, обмениваясь условиями капитуляции. Тамерский офицер, – кажется, это был генерал-поручик граф де Шаил, раньше командовавший пехотой, – и, как понял Алви из разговора, полковник Агро. Алви же, висевший поперек седла, служил гарантом добрых намерений князя Долава и, одновременно, условием принятия капитуляции собранской армией.

Его перебросили из седла в седло и повезли уже в собранский лагерь.

Там графа Къела попросту швырнули с лошади на землю, и он неуклюже плюхнулся, отбив себе грудь и колени, прямо в лужу холодной грязной воды, припахивавшей навозом. Одно удовольствие было: забрызгал чьи-то сапоги и штаны почти до бедер. Обладатель серых штанов отшагнул назад и недовольно дернул ногой.