355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Апраксина » Дом Для Демиурга. Том первый » Текст книги (страница 26)
Дом Для Демиурга. Том первый
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 03:16

Текст книги "Дом Для Демиурга. Том первый"


Автор книги: Татьяна Апраксина


Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 48 страниц)

Господин Ларэ попал в точку, но Саннио не смог бы так вежливо и четко высказать ровно то же мнение о рыжем графе. Бориан насупился и стал похож на молодого бычка, которого щелкнули по носу, но в драку не полез, а задумался.

– Барон Литто. Вы много и глубоко думаете над каждым вопросом прежде, чем ответить, это еще более ценное качество. Но учтите, что пока вы будете думать, может найтись самоуверенный выскочка и ответить вместо вас, а люди нередко доверяются первому услышанному мнению, даже если оно легковесно, как пух.

Альдинг с застывшим лицом выслушал оценку собственной персоны. Ларэ опять угадал, и секретарь уставился на него с двойным интересом. Надо же, видит собравшихся неполные два часа, но настолько точно судит. Какой необычный человек…

– Госпожа Къела. Простите, если я огорчу вас, но я не простил бы себе, если б не сказал того, что думаю. Вы очень хотите нравиться, это естественно для юной дамы и вы выбираете достойные способы – верные ответы, но вас куда больше занимает произведенное впечатление, чем суть беседы.

Саннио мысленно зааплодировал. Точнее и деликатнее высказаться было нельзя. Обжившись и привыкнув к распорядку занятий, Керо начала напоминать Саннио тех соучеников в школе Тейна, что вечно первыми тянули руку, чтобы заслужить похвалу и репутацию отличников.

Северянка потупила глаза и вспыхнула, потом упрямо задрала подбородок.

– Господин Ларэ, вы так уверены, что я хочу вам нравиться? – прозвучало весьма резко. Секретарь посмотрел на герцога, но тот только слегка улыбнулся. Надо понимать, Керо ждала достойная отповедь.

– Помилуйте, госпожа Къела, я не смею претендовать на эту честь, – Ларэ поднялся и слегка поклонился. – Я говорю не о себе, а о любом, кто занимает кресло учителя.

Девица Къела не нашлась с ответом, а опустила голову и о чем-то задумалась. Герцог одобрительно кивнул, тоже поднялся, и Саннио понял, что своей характеристики не услышит. Стало очень обидно – разве не он отвечал на половину вопросов? Но так решил Гоэллон, и, значит, спорить бессмысленно, да и момент был упущен.

6. Собра – Лита

– Священной Книгой клянусь, что обнажаю оружие, не желая нанести противнику урон в поединке, а желая для него лишь бескровного поражения, что честь, моя или чья-то еще, не задета им, и я ищу не смерти, своей или чужой, но славы. Если же я лгу словом, мыслью или намерением, да покарает меня Воин!

Пятьдесят с лишним лет звучала под небом Собраны клятва, которой обменивались фехтовальщики. Звучала, а пустым звуком не стала. Король Лаэрт, повелевший каждый учебный или дружеский поединок начинать со взаимной клятвы, был мудр. Поединок без нее считался дуэлью или внезапной стычкой, за которой следовало лишение всех сословных привилегий и десять лет тюремного заключения или ссылки на галеры. Маскировать же дуэли под поединки для удовольствия клятва мешала всерьез: нарушение могло стоить или жизни, или хотя бы здоровья. В первый же год благородные люди Собраны убедились в том, что делать этого не стоит. Два десятка отсохших рук и ног, внезапная слепота или паралич, разбивавший на месте поклявшегося ложно – вполне убедительный аргумент для неверующих, не побоявшихся принести ложную клятву.

Когда король Лаэрт издал свой эдикт, многие думали, что сословию благородных людей пришел конец. Чем ныне будет отличаться владетель от лавочника, если и тот, и другой за оскорбление обязаны тащить виновного в суд, а не вызывать на дуэль? Оказалось же, что и сословие уцелело, и дуэль; только теперь, обнажая клинок с целью убить или ранить противника, вызывающий понимал, что ставит на карту. Понимал и вызванный. Лет через десять в обычай вошло не бросать вызов, а намекать на саму его возможность – а там уж владетель или член Старшего Рода мог выбирать сам: продолжать делать или говорить то, за что ему уже пригрозили вызовом и заплатить по счету, или вовремя остановиться. Принести извинения или просто прекратить.

Дуэли по-прежнему случались – одна, две в год, а не два десятка в седмицу, как раньше. Изменились поводы: теперь неуклюжая шутка или слишком вольная острота не становились поводом для убийства, равно как и каприз, прихоть или жажда славы. Смертельное оскорбление, за возможность смыть которое кровью не жалко и просидеть десять лет в крепости – повод, защита чести дамы или невинно оскорбленного, который не может ответить – повод; все остальное – нет, не стоит того.

"Жизнь благородного человека принадлежит Собране и ее королю", – сказал король Лаэрт, и слова его не были пустым звуком. Королевские приставы не знали жалости, жадность на их решения не влияла: взяточников вешали. Ходатайство за дуэлянта король приравнял к участию в дуэли. Понадобилось не больше десяти лет, чтобы владетели четко выучили урок, преподанный королем. Пострадали, постенали, поругались – и смирились.

Герцогиня Алларэ видела с десяток сцен, балансировавших на грани дуэли, но поединком закончилась только одна. Один слишком упрямый остроумец лишился жизни, другой отправился в крепость.

"– Если вы продолжите в том же духе, господин Свенлинг, я буду вынужден пренебречь королевским эдиктом, – Реми задеть трудно, он умеет обратить в шутку что угодно, но черноволосому литцу удалось привести его в ярость.

Рука лежит на эфесе; сколько лет прошло, а шпага так и не стала церемониальным предметом. Та, что на поясе у герцога Алларэ – наследие дяди, Ролана Победоносного. Почему фамильная реликвия досталась не сыну, а племяннику?.. Ни один, ни другой на этот вопрос не ответят, а герцог Ролан Гоэллон давно уже пьет вино с Воином и Матерью.

Шпага же… отличная шпага литской работы.

– Помилуйте, герцог, я предпочту принести вам свои извинения. Не вижу повода пренебрегать волей покойного короля, – северянин наверняка и не желал задеть герцога Алларэ, просто был нетрезв и перешел грань допустимого, но перспектива вызова помогла ему протрезветь и остановиться.

– Принято, друг мой! – брат быстро вспыхивает, но так же быстро и прощает обиду, особенно, невольную…".

Мио стояла на балкончике внутреннего двора, облокотившись на перила. Внизу братец терзал очередную жертву. Бруленский юноша приехал в столицу еще осенью, незадолго до празднований Сотворивших, и задержался на всю зиму. Он уже раз пять собирался уехать домой, трогательно прощался со всеми, и все никак не мог расстаться с Соброй. Не последнюю роль в этом играл Реми, при каждом прощании томно вздыхавший: "Ну вот, а я так рассчитывал показать вам…" – и каждый раз находилось что-то, чего просто нельзя не увидеть, оказавшись в столице. Молодой человек по фамилии Кесслер принимал это за чистую монету, а Алларэ просто-напросто поспорил с кем-то из своих вассалов, что сумеет удержать бруленца в Собре до следующей осени. Проигрывать Реми не любил, поэтому готов был на многое.

– Начинаем, Сорен!

Пробный выпад Реми Кесслер парировал кинжалом, чуть отступив назад, и ответил уколом в живот. Просчитался: Реми тоже не забывал про кинжал. Клинок шпаги был отбит наружу и герцог Алларэ оказался достаточно близко, чтобы противник получил пинок в бедро. Реми и по дому-то передвигался со скоростью кошки, за которой гонится свора собак, а уж на фехтовальной площадке…

Кесслер уже не первый раз выходил против Алларэ, и кое-что усвоил. Он отпрыгнул в сторону – плеснули по ветру длинные черные с огненным проблеском волосы, – вскинул над головой и кинжал, и шпагу, чтобы отбить удар Реми. Герцогиня прикусила нижнюю губу. Пропусти юноша тяжелый рубящий удар, не обошлось бы без лекаря. Брат – отличный фехтовальщик, он сумел бы замедлить движение, но не полностью остановить.

В Собране считали, что все черноволосые азартны. Мио смотрела с балкона на одно ходячее подтверждение: человека азартнее Кесслера она еще не встречала, и другое опровержение: золотоволосый Реми Алларэ ему в этом не уступал ни на малую толику.

Повторная атака бруленца, на этот раз в грудь. Опять то же действие Реми: отбить шпагу противника и попытаться нанести удар в голову. Кесслер вновь заблокировал его шпагой и кинжалом, а потом, обведя кинжалом шпагу Алларэ, попытался нанести удар в лицо.

Брат широко улыбнулся; получись все у соперника, он мог бы хвастаться тем, что на щеке герцога Алларэ появился первый шрам, и сделал это владетель Кесслер из Брулена, но сегодня – как и во все прочие разы – удача от гостя отвернулась. Реми был слишком опытен, чтобы попасться в подставленную ловушку.

Шпагу Кесслера встретил кинжал Алларэ. Бруленец не растерялся, а нанес прямой удар в живот противника. Уроки герцога шли черноволосому юноше Сорену на пользу.

Реми ушел вправо и ударил противника по левому плечу. Попал: Кесслер не успел принять удар на гарду, а кинжал бы его не спас.

– Вы не ранены?

– Нет, – вновь плещет роскошная волна почти прямых, лишь на концах загибающихся вверх волос: гость качнул головой. – Продолжим?

"Красивый юноша, – в который раз подумала Мио. – Красивый и упрямый…". Верхняя часть лица у него была почти как у Реми: длинные кошачьи глаза, брови вразлет, слегка выступающие над щеками скулы. Нижняя – словно с фрески святого Окберта: точеная, правильная до постности. Прямой тонкий нос, тонкие губы, овальный подбородок. "Контраст разительный и выразительный, – пошутил как-то Реми. – Наполовину святой, наполовину демон…".

Через пару-тройку лет Сорен Кесслер, если решит окончательно перебраться в столицу, будет одним из первых кавалеров. Пока что ему нужно изжить остатки юношеской угловатости и провинциальной неловкости. Но – у юноши большое будущее…

– Продолжим с того, на чем кончили, – усмехнулся Алларэ. – Смотрите, что вам следовало сделать. Правую руку – вперед и вверх, сильнее! Теперь кинжал… поняли?

– Нет, – признался Кесслер.

– По-вто-ряю, – пропел Реми.

Мио отвернулась. Наблюдать за поединками – интересно, за уроками, пожалуй, скучновато. В родном замке на досуге Реми и двоюродные братья учили ее фехтовать, искренне забавляясь тому, что девице пришла в голову подобная блажь. Получалось у нее, конечно, весьма посредственно, – тут и молодой Кесслер стал бы непобедимым противником, – но смотреть, как Реми вдалбливает в юношу какие-то приемы, которые он показывал и сестре, – не лучшее развлечение для середины дня.

В воздухе пахло весной. Стоял из тех дней в конце зимы, когда налетает южный ветер, заставляет снег таять, а тучи – в панике прятаться за горизонт. Обнажается чистое и неожиданно теплое небо, и так и кажется: весна пришла. Но нет, до настоящей весны было еще три-четыре седмицы. До Нового Года в Собре никогда не теплело дольше, чем на пару дней.

Тем не менее, погода ухитрялась одурачить всех. "Весна пришла!" – лепетали дети, бормотали старухи, радовались школяры и ворчали, предвкушая раскисшие дороги, торговцы. Нет, в легкой поблажке, данной горожанам зимой, не было и ни капли настоящей весны, только обманная надежда, за которой приходили последние суровые холода. И запах тоже был ненастоящий, почти весенний, но пустоватый, почти мертвый.

Две вороны носились над садом. Одна ухватила лакомый кусок, другая, с визгливым возмущенным карканьем, пыталась отнять у товарки добычу. Герцогиня Алларэ хихикнула: некоторые вороньи пируэты здорово напоминали происходившее внизу, где бруленец в очередной раз пытался победить Реми. Получалось у него не лучше, чем у той вороны.

Кати с чашкой горячего молока вышла на балкон, подала ее герцогине.

– О чем говорят сегодня с утра? – осведомилась Мио.

– О! – Кати сложила губы бантиком и принялась оправлять верхнее платье из камвольной ткани оттенка темного вина, на вкус герцогини Алларэ – слишком простое и скучное. – Потрясающее, просто потрясающее происшествие в доме Мерно! Ужас, просто ужас!

– И в чем же ужас? – герцогиня попыталась разделить чувства Кати, но у нее не получилось. Что, в самом деле, может случиться в доме Мерно? Ну, пожар, наверное?

– Племянник господина Мерно, Виктор, приехал погостить к дяде…

– Да, действительно ужасно, – вздохнула Мио. – Господин Мерно в панике?

– Герцогиня! – обиделась дама. – Вам неинтересно, а ведь там, там… В общем, этот племянник воспылал мгновенной страстью к дочери экономки господина Мерно и попытался эту страсть навязать силой…

Мио с трудом подавила улыбку. Кати обладала дурацкой привычкой пересказывать все новости и сплетни языком прошловековых романов. Чтобы ее понимать, нужно было знать этот волшебный язык якобы приличных иносказаний, уже, по большей части, забытый и оставшийся уделом самых чопорных господ наподобие графа Агайрона. Говоря простым общим языком, что Сотворившие даровали всем верующим (наверное, за исключением Кати) по молитве святой Этель, дама имела в виду, что малолетний племянник Мерно решил насильно овладеть дочерью экономки, даже не затруднив себя ухаживаниями или подарками. Дурак…

– И что же? – покорно спросила герцогиня, ибо драматическая пауза затянулась.

– Девица воззвала к защите Матери Оамны! – от благоговейного ужаса и без того длинное лицо Кати вытянулось в сардельку, если бывают, конечно, сардельки с выкаченными от жадного восторга глазами. – И племянник господина Мерно был поражен смертью прямо на месте!

– То есть, теперь у господина Мерно нет племянника, а у экономки – дочери, – холодно кивнула Мио. – Воистину – ужас…

– Герцогиня! – женщина в притворном возмущении закатила глаза к небу, но на губах все-таки подрагивала улыбка.

Если бы на ту же тему высказался Реми, Кати и вовсе упала бы в обморок, потом поднялась и помчалась делиться с остальными свежайшей остротой герцога Алларэ, посвященной злободневным событиям.

Мио ничего не имела против чудес, которые случались то тут, то там, – как правило, в ответ на страстные молитвы, – но от некоторых чудес ее коробило. Взятая силой женщина имела право воззвать к Матери Оамне и отомстить обидчику на свой вкус: проклясть, лишить жизни, сделать калекой; правда, ценой этому была собственная жизнь несчастной. Священники говорили, что душа обиженной немедленно отправляется в Мир Вознаграждения… если, конечно, она не солгала: тогда все происходило иначе. Обидчик оставался жив и здоров, а обманщицу постигала смерть на месте.

Ну, и что в итоге? Молодая девица, наверняка еще и вполне привлекательная, а то с чего бы покойному стало так невтерпеж, может, и отправилась в Мир Вознаграждения, но этот-то покинула. Реши она воззвать не к Матери, а к городской страже, Виктор Мерно провел бы в тюрьме или на галере лет пятнадцать, а его семейство выплатило бы пострадавшей изрядную компенсацию. Это как-то более разумно, с какой стороны ни глянь. Королевский суд тоже насильников не жалует, но платить жизнью за справедливость не приходится.

– Реми, – позвала с балкона Мио. – У нас очередная новость из тех, что тебе так нравятся.

– Его величество король раскрыл новый заговор где-нибудь в замке Мерресов? – откликнулся брат, убирая шпагу в ножны.

– К сожалению, нет. Это же настоящие враги Собраны, их так просто не разоблачишь, – улыбнулась герцогиня. – Очередная девица решила покарать обидчика, как в старину. Виктора Мерно – ты, кажется, его помнишь?

Герцог Алларэ смахнул волосы со лба и раскинул руки, потягиваясь. Тонкая, присборенная у ворота, рубаха намокла от пота, локоть испачкался в земле. Видимо, Мио пропустила некий интересный момент поединка. Брат удовлетворенно улыбался: герцогиня знала, как он любит уставать, и как редко это с ним случается.

– Какая чудовищная несправедливость! – Реми горестно всплеснул руками. – Если я не путаю его с кем-то еще, то покарать стоило его отца, притом еще до зачатия такого сына. Или повивальную бабку, не уронившую новорожденного. В конце концов, лошадь, не скинувшую его в детстве. Но почему исправлять подобные ошибки должны девицы?!

Первым расхохотался Кесслер, потом, не удержав на лице чопорную скорбь, хихикнула Кати. Мио улыбнулась, но не слишком искренне. Обычно шутки Реми были куда смешнее. По крайней мере, содержали в себе значительно большую долю шутки.

С востока земли баронства Лита были ограничены Северным морем. Сперва море, а за ним – Предельный океан. Если долго плыть прямо на восток, наткнешься на облако тумана, сперва редкого, а после – густого, словно взбитые сливки. Моряки на галере, осмелившиеся плыть вслепую, не различая, что творится на расстоянии вытянутой руки, вскоре обнаружат, что туман редеет. Капитан, решивший, что сумел преодолеть Предел Востока, поймет, что неведомая сила развернула корабль носом к западу.

К Пределу давно уже не ходили корабли. Пару тысяч лет назад люди ощупью искали границы своего мира, тысячу лет назад пытались найти проходы в границе. Потом перестали. У Предела океан оскудевал: рыбные косяки встречались только западнее, а к краю мира не заплывали и киты.

Человек в потрепанной одежде стоял на холме. Гряда холмов тянулась по всему побережью Северного моря. В десятке миль отсюда добывали известь, строительный камень, глину, многое другое, а выдававшийся в море участок земли с неизменным холмом и полоской песка у подножия был бесплоден, потому нога человека редко ступала сюда. Козопасы, и те брезговали выпуклостью земной тверди, на которой толком не росла трава.

Круг замшелых, уже наполовину ушедших в землю камней давно никого не интересовал. Кто-то когда-то втащил серые валуны на вершину холма, расставил их кольцом. Зачем, почему? Жители Литы не хотели об этом знать. Скажи им кто-нибудь, что здесь было одно из мест поклонения Истинному Богу, они отмахнулись бы: языческие суеверия, ересь. Сотворившим молятся в храмах, а камни на холме – только камни, пролежавшие там три с лишним тысячи лет.

Внизу плескала вода. Серые языки волн облизывали мелкий светлый песок и убирались назад, в жадную пасть моря. Иногда море выбрасывало на берег что-то из ненужных ему игрушек: корягу, тряпку, обрывок веревки, разбитые доски. Чаще море забирало. Людей, лодки, сети, носовые фигуры… Море было алчным, как всякая стихия.

Холодная серая гладь простиралась до самого горизонта. Весенние шторма еще не начались, вода была спокойной. Не волны – легкая зыбь. Над морем кружились чайки. Горланили, бросались к воде за рыбешкой, приседали на волну, потом вновь взмывали в низкое небо, такое же серое и холодное, как вода. На горизонте серое смыкалось с серым. Всех различий – снизу блеск, сверху туманная муть.

Человек, стоявший на холме, опустился на колени. На море он смотрел с единственной целью: очистить разум от суетных помыслов. Слишком много было волнений в последние девятины, слишком много погонь и преследований. Глупые заблудшие люди пытались пленить адепта Истины. Он не гневался на них – давно привык, но он устал. Устал бежать, устал постоянно быть настороже, ожидать предательства, измены, очередного проявления дурости и неблагодарности.

Чтобы переплыть через два пролива, отделявшие Литу от Алларэ, ему пришлось убить хозяина лодки. Глупый алларец не хотел везти его даром, а денег у проповедника не осталось. Зато они нашлись в карманах убитого. Двадцать золотых монет в кошеле на поясе, еще полсотни – зашитых в пояс.

Теперь можно было не беспокоиться о ночлеге, даже если придется идти через чужие деревни. Разумеется, большую часть денег придется перепрятать понадежнее, а золото разменять на медь: у бродяги не должно быть золота, это может смутить глазастых завсегдатаев кабаков.

…очередная суетная мысль, очередной признак усталости.

Человек прикрыл глаза.

Кольцо древних камней, хранившее память о прошлом, откликнулось тихим басовитым гудением. Чужие не разобрали бы голоса сейдов, священных камней – скорее, в панике бросились бы прочь от неожиданно зазвучавших валунов.

Проповедник не боялся. Много лет назад он уже взывал к Истинному Господу именно здесь, в его древнем святилище, и впервые получил ответ. Не касание силы, не видение: настоящий отклик, о котором могли лишь мечтать другие адепты. Тогда Владыка Фреорн лишь взглянул в глаза своего слуги, но и этого было вполне достаточно. Проповедник навсегда запомнил этот миг.

Взгляд Бога сжигал огнем и утешал лаской теплого бриза, впечатывал в землю жалкое ничтожество, посмевшее потревожить его и возвышал до небес верного слугу… Глаза цвета голубиного крыла, глаза цвета окалины на металле – серо-синие, как вечернее небо над морем.

Бог смотрел на своего слугу, оглянувшись через плечо. Длинные черные волосы ручьями стекали по плечам, по черному с серебром плащу. На плечах у Создателя сидели две вороны, священные птицы, единственные из всех тварей сохранившие ему верность.

Ту, первую встречу проповедник запомнил навсегда, хотя потом случились иные, где ему было открыто больше, куда больше. Но, как девушке никогда не забыть своего первого мужчину, так и адепту Истины не забыть первого взгляда, которым удостоил его Истинный Господь.

Дорога между камнями была создана из ветра и песка. Упругий трепещущий воздух, что мог поднимать в небо, чуть пружинил под ногами, как трава середины лета. Девять шагов, – проповедник знал: ровно девять, не больше и не меньше, – по пустоте, по прозрачному ничто под ногами. Испытание веры. Усомнись в том, что сила Создателя может поднять тебя – и рухнешь на камни скомканной кровавой тряпкой.

Он не сомневался, он верил, но каждый следующий шаг был тяжелее предыдущего. Сквозь опущенные веки проповедник видел свою дорогу, сияющий свет и ветер. Лилось под ноги расплавленное серебро, вздымался пенный гребень волны. Из птичьего пенья, из рассветного тумана, из молитвы и надежды создавалась эта тропа.

Плакала виола, захлебывалась флейта, шелестела листва, травинки щекотали босые ступни. Битое стекло и бритвенные лезвия впивались в ноги, рычал медведь-шатун, мчался по следам конный всадник. Боль и ласка переплетались в тугую двойную спираль, возносившую адепта к Создателю. Так сливаются в одну могучую реку притоки, мешая желтую и красную воду в единую прозрачную лазурь. Так возникает из слияния телесных соков новое существо, и выходит на свет через кровь и судорогу.

Распахнулся черный провал двери, принимая идущего в объятия тьмы и забвения.

Там, где я – ты.

Там, где ты – я.

Создатель стоял в ореоле лазурного света, на его предплечье, наподобие ловчего сокола, сидела ворона. Черный плащ тяжелыми складками ниспадал с плеч. Серебряное шитье по краю – письмена великой и неведомой мудрости, недоступной смертным, – едва заметно колыхалось.

Проповедник распластался по полу, осмелившись все же совершить дерзость: неловко вывернуть голову, чтобы видеть не только складки черной ткани, доходившей до земли, но и очертания фигуры Создателя. Он жил этим, годами поддерживая в себе огонь веры лишь воспоминаниями о бесконечно прекрасном, совершенном облике Господа Фреорна.

Не было ему равных ни среди мужчин, ни среди женщин обитаемого мира. Все они были лишь жалким, несовершенным подобием божественного облика. На лучших из них лежала только тень божественной красоты.

Раз узревший совершенство Создателя уже не мог видеть красоту смертных. Лишь иногда его пленяла смутная тень на лицах людей, даже не знавших, капля чьей именно крови уцелела в их жилах.

– Вы медлите, – сказал Бог, и голос его был подобен гневному реву тысячи труб.

Человек на хрустально-прозрачном полу сжался, но не закрыл глаз. Господь Фреорн был недоволен своим жалким рабом. Раб подвел его. Обряды не были совершены в нужный срок и в нужном числе. Господа не интересовало, почему. Его не касались дела смертных, ополчившихся на адепта Истины.

Презренный раб не открыл своему Создателю должное число источников силы. Справились ли со своей задачей другие, он не знал; да и какое ему было дело до прочих братьев, блуждающих по Триаде… Четыре обряда не были проведены, четыре жертвы так и остались не принесенными.

Ворона слетела с руки Создателя, приземлилась на пол перед лежащим человеком. Острый клюв ткнул его в макушку, потом в висок, в щеку. Птица хотела добраться до его глаз, ослепить, но проповедник, видевший очертания плеча и профиль Господа Фреорна, не дрогнул и не попытался зажмуриться. Пусть священная птица выклевывает кусочки его плоти, пусть бьет острым клювом в глаза. Каждый миг созерцания божества драгоценен, а тому, кто видел Его, больше нет нужды видеть еще хоть что-то.

Слепота – не наказание, а благословение. Память вернет на холст тьмы очертания божественного лика, раз и навсегда выжженные на глазу силой любви.

Удар, еще удар. Птица клюнула в веко. Кровь залила глаз алой пеленой, помешала смотреть.

– Довольно, Олги, – сказал Господь Фреорн.

Священная птица вспорхнула, ударив лежащего перьями по лицу, и он возблагодарил Создателя за эту честь. Он был удостоен касания ее крыла. Священная птица клевала его плоть, пила его кровь. Проповедник узнал имя божественной птицы. Олги. Он запомнит.

– Открой дверь, – изрек Господь.

Чтобы открыть ее, чтобы проложить дорогу между окраиной мира и его сердцем, нужно было принести много жертв. Капля по капле сила падала в чашу. Силу отдавали смертные, принимавшие Истинную Веру. Ее отдавали устрашившиеся, услышавшие слово Господа. Ею истекали невинные, принесенные в жертву пути Создателя. Тонкие ее паутинки опутывали места ритуалов, становясь артериями, несущими животворную кровь к сердцу мира.

Капля по капле, зернышко веры к зернышку, слово истины – к ушам достойного…

– Да, Господь… – ответил проповедник.

Он откроет. Неважно, как. Нет невозможного, если на то есть воля Истинного Создателя. Откроет, и Господь Фреорн шагнет в мир, дабы вершить суд. Первыми будут покараны чужаки, присвоившие себе имя создателей, захватившие мир, как мятежники – замок. Они будут изгнаны, а, может быть, повешены на крепостной стене.

– Иди, – сказал Господь Фреорн.

Хрусталь пола, только что державший распластанное тело, оказался ничем, иллюзией, пустотой – и человек, раскинув руки, низринулся во тьму и холод. Падение было бесконечным. Здесь не было воздуха, ни глотка, не было ни света, ни опоры – ничего, темная пустота, бездна. Времени не было тоже.

Бессчетные часы или краткий миг падения.

Удар тела о землю. Удар земли, сущего, ощутимого мира, о тело. Бренный, тленный, презренный мир. Оковы плоти, тягостные и прочные, вновь стиснули проповедника в своих объятиях. Невозможная, нестерпимая тоска по недавнему миру лазурного света захлестнула его, исторгла из легких стон боли и отчаяния. Словно сердце вырывали заживо из груди, словно лишали последней надежды, швыряя в пламя безнадежности.

Возвращение в мир всегда было таким страшным, и всегда он, молчавший под пытками, смеявшийся в лицо палачам, так, что они верили – он вовсе не чувствует боли, кричал и плакал, и не стыдился ни стона, ни слез. Единственное, что стоило оплакивать – разлука с Господом.

Человек прижал ладонь к лицу, пытаясь остановить кровь. Пробитое правое веко сочилось алыми струйками. На память о клюве божественной Олги останется шрам.

Награда для адепта. Наказание для адепта.

Кто еще может продемонстрировать братьям подобный знак милости Господа и гнева Его?..

Как ни пытался принц Араон затаиться и не выдавать того, о чем думал постоянно, ему это не удалось. Если бы перед глазами ежедневно не маячил брат, если бы учителя не сравнивали их успехи, если бы отец постоянно не навещал обоих сыновей…

Все шло, как заведено: совместные завтраки, обеды и ужины, общие занятия в классах, и лишь несколько часов, которые можно провести без Элграса: уроки фехтования, время между ужином и сном. Араон вдруг начал тяготиться тем, на что раньше никогда не обращал внимания: он постоянно был окружен людьми. За столом – слуги и гувернеры, в прихожей его покоев – дежурный камердинер. Они мешали. Одни задавали вопросы, хотели как-то услужить, постоянно беспокоили предложениями открыть или закрыть окно, зажечь свечи, подать чаю или морсу, принести камзол… другие постоянно чего-то хотели. Принц должен доесть завтрак, принц должен сидеть прямо, принц должен отправиться на прогулку, принц должен выучить уроки… Ни одному не приходило в голову, что принц просто хочет посидеть и подумать над тем, что для него важнее морса, уроков и прогулок.

Араон искал выход из ловушки, в которую его загнали. Искал – и никак не мог найти. Он хотел жить, хотел наследовать отцу. Ничего более. Только того, что положено ему по праву рождения. Того, что у него собирались отобрать из-за прихоти или силой.

Нельзя помешать отцу жениться, если он того захочет. Нельзя? Может быть, и так. По крайней мере, нельзя сделать этого открыто. Прийти и сказать: ваше величество, отец, не нужно этого делать – так просто не бывает. Мнения несовершеннолетнего наследника никто не спрашивает, а если его высказать, то мало не покажется.

Избавиться от брата? Но как?! Тут еще, пожалуй, кто от кого избавится, если дело дойдет до настоящей ссоры. Брат хоть и младше, но сильнее. К тому же, несложно себе представить, что сделает отец со старшим сыном, покусившимся на жизнь младшего. Примеры в истории есть, а историю Араон знал не так уж и плохо.

У короля Эвалиона было три сына, старший подстроил среднему несчастный случай, это было доказано, и старшего казнили, хотя нашлись свидетели тому, что принц несколько раз пытался убить старшего. Престол унаследовал младший. У короля Ивеллиона два сына, но молодая жена родит ему другого наследника, и все будет хорошо. Для королевства и чести династии Сеорнов. А если и нет… у короля есть незаконнорожденный сын, кто помешает ему признать его и назначить наследником? Есть двоюродный брат, на четверть – королевской крови.

Открыто действовать нельзя. Действовать тайно и не попасться? Как? Ночной гость ничего не подсказал, не дал ни одного совета, только пообещал свою помощь в случае необходимости. Что ж, надо дождаться следующей встречи и потребовать этой помощи. Хотя бы в виде совета. Будущий регент должен помогать будущему королю. Пока же нужно молчать, ждать и следить в оба. Те, кто подослан к нему соперниками, рано или поздно выдадут себя.

Так и случилось.

Во время одного из уроков с Далорном и Кертором принц якобы нечаянно обронил очередную жалобу на Элграса. Дескать, тот слишком жестоко относится к лошадям. Выдумано это было наспех и в расчете на то, что оба учителя знают младшего разве что в лицо: на самом-то деле брат лошадей любил.

Далорн промолчал, а вот господин Кертор живо, слишком живо заинтересовался словами ученика.

– Неужели? Ваше высочество, а что именно он сделал?

– Это неважно, – сказал принц; на ходу ничего не пришло в голову.

– Может быть, это случилось нечаянно? Мои младшие братья порой вытворяли страшные глупости… Я жутко злился, иногда даже колотил их, а потом мне доставалось от отца. Мариан, он меня на пять лет младше, как-то взял моего коня, без спросу, конечно. Уехал в горы… – Учитель тяжело вздохнул. – Конь его сбросил и убежал, брат отделался синяками, а Топаз сломал ногу… Я думал, что убью Мариана. Я сказал ему – лучше бы вернулся не ты, а Топаз. А вечером отец меня спросил: ты правда хотел бы, чтобы выжил не твой брат, а твой конь?..


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю