Текст книги "Дом Для Демиурга. Том первый"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

– Превосходно! – наставник обрадовался; Саннио редко видел его таким – живые поблескивающие глаза, совсем иная, нежели обычно, улыбка – теплая и довольная. – Вы не ошиблись. Запомните, Литто, и остальные тоже запомните: чутье ошибается гораздо реже, чем разум. Если вы что-то чувствуете, если даже этому нет объяснений, если даже все приметы говорят об обратном – верьте своему чутью. Оно мудрее, чем все трактаты, мудрее меня, мудрее вас, заучивших приметы и признаки. Если вы слышите этот голос, не вздумайте глушить его рассуждением и умопостроением. Интуиция для предсказателя – это главное!

– Тогда можно и птицу не резать. Просто подумать… – подала голос девушка.

– Милая моя, чем вы слушаете? Если вы этим же и думаете, то сами можете определить цену своим размышлениям. Я сказал о том, что предчувствие, озарение, чутье ценнее и важнее разума, вы же мне говорите "подумать". Слушайте, Керо, слушайте и постарайтесь понять. То, что я вам сейчас скажу, вы не должны повторять нигде и никогда. Считайте это секретом ремесла, или считайте высшей крамолой, но – молчите, не делитесь ни с кем. Все, что мы делаем, разливая воск или вино, выворачивая потроха или рассыпая соль, мы делаем, чтобы прикоснуться к этому чуду: к голосу интуиции. Не капли крови на ткани дают ответ, а ваше собственное чутье. Ритуалы – только ключ от той двери, где оно спрятано. Они нужны лишь чтобы открыть дверь, заставить разум услышать то, что уже давно известно душе. Если вы скажете об этом другим предсказателям, вас поднимут на смех, объявят недоучками или святотатцами, – но это именно так. Поняли?

Трое учеников сосредоточенно кивнули. Саннио смотрел на их лица. Керо ничего не понимает, но просто верит герцогу, и это не так уж и плохо. Бориан, кажется, и не собирается понимать, но запомнит сказанное и будет им пользоваться. Альдинг же… секретарь дернул его за рукав и сунул в левую руку стакан с водой. Кажется, черноволосого постигло некое величайшее озарение. Он пил мелкими глотками, но глаза смотрели вдаль, туда, куда мог заглянуть только Литто, и никому больше не было пути в это место.

– А сны, герцог? Во снах мы лучше слышим этот голос, верно?

Что с парнем такое? Подменили его за считанные минуты, что ли? Вроде и бледнеть с таким цветом лица некуда, а ухитрился же.

Тонкая, почти девичья, рука сжала стакан; звон, осколки, капли крови – хоть подставляй полотно и начинай гадать. Саннио вздрогнул, подаваясь вперед, но герцог успел раньше.

– Керо, Бориан, выйдите вон, – не терпящим возражений тоном приказал он, и парочка шустро смылась из комнаты в подвале, где проходил урок. – Саннио, займитесь. Альдинг, говорите, прошу вас.

В последней фразе был не приказ, но мягкий нажим – кошачья лапа на груди, легкая и гибкая, но все же цепкая, так просто не оставит в покое, и Альдинг действительно заговорил. Руку он отдал на попечение Саннио, так и стоял – напряженный, тонкий, держа раненую ладонь на отлете.

– Мне снилось… за девятину до того, как все… как пришла армия. Мне все снилось. Мне снилось и то, чего я не увидел. Я ведь не видел, как их казнили. Не видел, но… мне потом рассказали. Вышло так, как я видел. Отец… – "Ну да, давай еще губу прокусим, губы тебе тоже бинтовать?" – ворчливо подумал про себя Саннио; это помогало избавиться от ледяной дрожи, которой его било при каждом слове Литто. – Он споткнулся, поднимаясь на… споткнулся, а потом поднялся и улыбнулся. Всем. И палач… он наклонил голову. Будто хотел поклониться, но боялся. Мне рассказали. Потом. Клянусь – потом рассказали, приснилось – раньше! Еще никто не знал…

– Я вам верю, Альдинг, – герцог медленно кивнул. – Продолжайте.

– Мне это все приснилось девятиной раньше! И снилось еще два раза. Еще снилось, как сестра… – несчастный парень все-таки прикусил губу и умолк, слизывая кровь. – Я не могу… не могу об этом!..

– Альдинг, вы не можете не говорить, вы не можете говорить, выказывая свои чувства, – очень мягко и неспешно сказал Гоэллон. – Клянусь, все это останется только между нами. И поймите, что нет ничего постыдного в боли и скорби по собственной семье. Слышите меня?

– Д-да…

Саннио медленно, очень медленно и аккуратно бинтовал разрезанным на полосы полотном уже промытую водой пораненную ладонь. Литто постарался от души: десяток мелких порезов и два глубоких. Потом нужно будет наложить мазь, а сейчас довольно и плотной повязки. И дернул же Противостоящий Саннио сунуть в руки юноши не глиняную кружку, а стакан из тонкого голубоватого стекла. Литского стекла, в довершение картины.

Если секретаря даже от чужого рассказа трясло, то что пережил этот юноша? Один, ни с кем не делясь, стыдясь своих чувств – дурак, но дурак, достойный уважения и восхищения…

– Сестра… ей семнадцать… было… палач отказался, и тогда нашли другого, а он… он не сумел – сразу. Только на третий раз…

Саннио вцепился в запястье руки, которую бинтовал, и тогда Альдинг прикрыл лицо правой, неловко, спрятав лишь глаза, но слез, текущих по щекам, он скрыть не мог. Герцог махнул ладонью, и секретарь понял: приказ отпустить. Черноволосый попытался поднести и вторую руку к лицу, но герцог сделал шаг вперед, притягивая Литто к себе, позволяя уткнуться лицом в кафтан, спрятаться ото всех, и – от себя.

Секретарю очень хотелось куда-нибудь провалиться, но Гоэллон его не отпускал, а, значит, оставалось сидеть тихо-тихо, вспоминая все навыки незаметного присутствия. Не мешать. Выровнять дыхание, успокоить биение крови в висках, разжать зубы. Считать про себя. Не мешать, не быть здесь, быть только тенью, столом и стулом, неважным, незаметным – не тем, кого Альдинг потом будет стыдиться. Это уже слишком для мальчишки. Не было здесь никакого Саннио Васты, ничего он не видел и не слышал!

Стену давно пора побелить заново, а то под потолком идут пятна плесени. Потолок низкий. Сводчатый потолок, забавно – что такому делать в подвале. Всего-то на этаж ниже уровня земли, а кажется, что оказался в древних катакомбах. В лабиринтах, хранящих секреты, старые, кровавые секреты… земля впитывает кровь, и остаются темные пятна. Остаются пятна… некстати вспомнились давешние собаки, но – начни сейчас и Саннио переживать, вышло бы совсем не вовремя и не к месту. Пятна. Пятна плесени на стене. Самое крайнее похоже на профиль Керо, если ей сделать взрослую прическу. Надо думать о пятнах… плесени, помогите все святые!

Альдинг плакал недолго – наверное, гораздо меньше, чем надо; и – Саннио отлично его понимал – гораздо дольше, чем мог себе позволить. Все же нарыв был вскрыт; теперь он сможет говорить о случившемся. Не сразу и не скоро, но сможет, и будет проще. Герцог найдет, что ему сказать в ответ.

– И… я видел, и я рассказал. Брату. Потом отцу. Они не поверили! Они мне не поверили, они сказали, что я начитался старых книг! – Юноша уже мог говорить, не запинаясь на каждом слове – хорошо. – Я говорил, что не читал такого… а отец смеялся. Я мог бы их спасти, я не убедил!.. Я должен был!

– Вы не могли ничего с этим сделать! – Герцог встряхнул Литто за плечи. – Вы. Ничего. Не могли. Сделать. Вы сейчас выдумываете, потому что знаете, что сон сбылся. Тогда вы не знали. Не были достаточно уверены. Ваш отец – я его знал, Альдинг, – он никогда не поверил бы сну. Он верил королю, а не снам. Вам было четырнадцать лет, и вы не Воин, и не святой, чтобы творить чудеса. Ясно вам?

– Я… мог… нужно было…

– Альдинг, это гордыня, а она не равна гордости! Вы сделали все, что могли. Все, что могли тогда. Так ведь? Так. Вы не всемогущи, вы не могли убедить вашего отца. Да я сам не смог бы, слышите меня?

– Да, – кивнул парень.

– Уже хорошо. Мальчик мой, у вас дар, редкий и страшный. Страшный для обладателя, – герцог криво и горько усмехнулся. – Вы будете видеть во сне будущее, но изменить сможете лишь немногое. Лишь в тот момент, когда наяву поймете, что видели во сне то, что происходит, и знаете, что будет через миг. Миг, мгновение, меньше чем удар сердца – вот все, что у вас будет на осознание и решение. И если вы не успеете – вы должны с этим смириться, принять это, как должное. Если успеете – совершите подвиг, но подвиги на то и подвиги, что совершаются лишь иногда. Понимаете?

– Да. Я знаю. Так уже было, – спокойно ответил Литто. – Это нельзя изменить?

– Я не знаю способов. Вам ведь снятся обрывки, ничего не значащие вещи, и вы их быстро забываете, так?

– Да. Сегодня… я знал, что Бориан за завтраком уронит нож. Но я понял, что уже это видел, когда он… нож уже начал падать. Я просто понял, что знаю, как он за ним потянется и толкнет локтем тарелку. Но даже не знал, упадет тарелка или нет – не видел. Или не помню.

– Это неважно, Альдинг. Рано или поздно вы к этому привыкнете.

– Постойте, герцог. Но те сны… я ведь вспомнил после пробуждения! Мог рассказать. Это же другое!

– И другое, и то же самое, – Гоэллон покачал головой. – Скажите честно, вам ведь снилось и совсем иное? Ваш брат, ставший бароном, свадьба сестры, ваша свадьба…

– Да! Но – откуда вы знаете?

– Неважно, откуда – важно, что знаю. Вы не сновидец. Вы всегда будете понимать, что тот или иной сон был вещим, только когда он начнет сбываться. Обвинять себя в том, что не отличили сон вещий от обычного – нелепо и недостойно вас. Вы для этого слишком умны. Смиритесь и примите это свое свойство. Вы будете превосходным предсказателем, но не сновидцем. Это и к лучшему.

– Почему? – все, юноша окончательно пришел в себя, и Саннио вздохнул с облегчением, услышав такое привычное холодное любопытство.

– Это вы меня спрашиваете, – улыбнулся герцог. – Вот так-то вы учите уроки, а ведь я еще седмицу назад называл составы для сновидцев. Употребляющие их регулярно живут весьма недолго. Перечитайте вечером. Сейчас идите к Кадолю, он закончит с вашими порезами.

Литто вышел, аккуратно прикрыв тяжелую дверь. Гоэллон уселся на край стола, стянул с волос серебряную заколку, задумчиво посмотрел на толстого паука, обхватившего лапками скобу. Приподнятая бровь, усмешка, тени от ресниц мешают разобрать выражение глаз. Герцог, должно быть, безмолвно советовался с серебряным пауком, и Саннио не хотел мешать, но долгое молчание показалось ему противоестественным.

– Может быть, вина, герцог? Я принесу.

– Не нужно, уже время обеда, пора подниматься. Саннио, что вы поняли из нашего разговора с Литто?

– Что я бы так жить не хотел, – ляпнул Саннио. Получилось на редкость глупо, он сам это сразу понял. – То есть, я не то…

– Прекратите. Понимаете ли, судьба не спрашивает нас, хотим ли мы жить так или иначе. Хотим ли мы рождаться богатыми или нищими, красивыми или уродливыми, здоровыми или калеками. Она просто раздает – вслепую, бездумно. То, что пригодится и то, от чего хочется отказаться, даже если придется отрубить себе руку… или голову. И тогда приходится искать иные опоры. Мне или Литто найти их легко: есть долг, есть честь, есть права и обязанности по праву рождения. А вот вы, Саннио, вы что делаете? – пристальный взгляд, искренний интерес, но с каким-то явным подвохом.

– Просто… живу, – ошалелый секретарь пожал плечами.

– Счастливое создание! – расхохотался Гоэллон. – Все, довольно: не будем заставлять обед и юную даму ждать нас.

Саннио сомневался, что после всего ему кусок полезет в горло, но хотелось глотнуть вина – хотя бы кружку. И вообще, у него тоже долг и обязанности. Три урока еще вести, между прочим. А герцог прав: обязанности и долги помогают найти опору. Вот очень хотелось пойти в свою комнату, накрыться с головой и спать, но тогда было бы грустно и больно, и страшно за Литто, а так – впереди проклятое книгоописание, и ученик сделает столько ошибок, что захочется дать ему по шее, там и страх потихоньку уймется!

4. Собра – Тамер

«Раз в девятину, не чаще, ваше высочество», – сказал ночной гость в первую встречу. За две седмицы, что прошли между разговором с графом Агайроном и очередной встречей в саду, Араон успел передумать многое. Пожалуй, ему до сих пор не приходилось так много размышлять и так много бояться. За десяток минут разговора с дядей нечто изменилось, непоправимо и безвозвратно, принц чувствовал перемену, но еще не мог понять ее сути. Словно во дворце стали хуже топить, из надежно проклеенных на зиму рам потянуло сквозняками, а дни вдруг утратили привычную медлительную протяжность, стали короткими и тусклыми.

Впервые в жизни он думал об осторожности; вдруг оказалось, что искусство намека, о котором ему столько твердили – и жизненно необходимо, и весьма доступно. Нужно просто внимательно прислушиваться к тому, что и как говорят вокруг, видеть многие смыслы, а не тот, что лежит на поверхности. И – притворяться, по-прежнему притворяться наивным, глупым и рассеянным, таким, как его привыкли видеть все вокруг; в первую очередь – брат и епископ Лонгин, потом – учителя. Даже господа Кертор и Далорн больше не казались теми, кому можно и нужно доверять.

Доверять нельзя было никому. Араону лгали все: отец, учителя, епископ, герцоги Алларэ и Гоэллон. Все говорили разное – и говорили одно и то же: нужно быть Элграсу другом и покровителем. Хороший совет: быть другом тому, кто рано или поздно решится тебя убить, быть покровителем тому, кто однажды предаст.

В рассказ о мрачном и таинственном происшествии в семье Гоэллона принц поверил лишь отчасти. Наверняка что-то было, но, вероятнее всего, несчастный случай, а не преднамеренное убийство. Двоюродный дядя, которого Араон помнил с самого детства, не походил на человека, способного совершить нечто подобное. Но Элграс… хитрый, умный и дерзкий брат, отлично умеющий добиваться своего – ему вовсе не трудно было бы узнать у дяди рецепт яда; недаром же братец так интересовался травами и кореньями, а в начале зимы устроил в дальнем конце учебного крыла химическую лабораторию. Там вечно что-то булькало, шипело и лилось, а временами из-за двери расползалась удушливая вонь. Перепуганные слуги носились по коридору, распахивали окна и пытались тряпками выгнать дым. Смех братца был слышен на весь этаж, иногда смеялись и на два голоса; второй принадлежал герцогу. Араона же Гоэллон удостаивал лишь коротким кивком или небрежным приветствием.

Ночной гость предупреждал о том, что так и будет, но в прошлые встречи принц не до конца его понял. Высокий широкоплечий мужчина в просторном плаще с капюшоном поверх монашеской рясы; конечно же, он не был монахом, а принадлежал к благородным людям, но гость сразу объяснил принцу, что для обоих будет лучше, если его высочество до поры не сможет видеть лица своего тайного друга. Так мало времени на разговоры – раз в час по саду проходил патруль королевской гвардии, и следовало уложиться в этот промежуток… Когда принц пожалел, что встречи слишком редки, господин в рясе объяснил, что не может чаще посещать столицу без риска быть узнанным.

Его – человека со скрытым лицом, с незнакомым принцу голосом, – можно было спрашивать о чем угодно, и он говорил с Араоном так, словно наследник уже стал королем, а незнакомец был его советником. Он предостерегал и советовал, почтительно отвечал на вопросы и лишь иногда тихо посмеивался, предлагая принцу поразмыслить самостоятельно.

На первую встречу Араон пришел настороженным, пряча под плащом кинжал. Он был готов ударить и поднять тревогу, до поста охраны было не больше ста шагов, но все же кромешная тьма и таинственность заставляли волноваться. Человек, вышедший из-за двух мощных сизо-синих днем, а теперь черных, елей, сумел успокоить его несколькими фразами. Принц поверил не словам – голосу. Мягкий низкий голос внушал доверие.

Через полчаса они уже беседовали как друзья; несколько раз брошенное гостем – с явным сожалением, – "вы мало осведомлены, ваше высочество", больно задело и заставило задавать вопросы. Принц спрашивал о том, что на самом деле происходит на севере, и почему, о том, почему отец день ото дня делается мрачнее и суровее к наследникам, о том, куда подевались некоторые его учителя.

Во вторую встречу принц задал столь важный для него вопрос:

– Почему вы помогаете мне?

– Я ваш друг, ваше высочество. Я хочу увидеть вас королем и служить вам уже открыто.

– Я и так стану королем… – пробормотал Араон.

– Станете, – кивнул ночной собеседник. – Если не позволите обмануть вас и лишить положенного.

Тогда Араон не до конца понял, на что намекал таинственный гость. После рассказа графа Агайрона все стало на свои места. Элграс замышляет его убийство. Но – какую роль играет в этом герцог Гоэллон? Брат использует родича или они сговорились? Как в этом разобраться? Подслушивать разговоры герцога и Элграса не получалось, у двоюродного дяди и братца был отличный слух, не хуже, чем у наследника, и они всегда обнаруживали притаившегося неподалеку Араона. При самом принце эти двое никогда не обсуждали ничего, кроме медицины, химии, истории, ювелирного дела и прочих вполне невинных занятий – и теперь уже это казалось подозрительным.

Новый разговор Араон начал с пересказа того, что сообщил ему дядя. Вопросов он задавать не стал, а вместо того просто замолчал, как привык за последнее время. Так получалось интереснее.

Принц стоял между мохнатых еловых лап, прижимался спиной к стволу. Ночной незнакомец стоял в шаге от собеседника, говорил тихо, почти шепотом, но оба отлично слышали друг друга в ночной пронзительной тишине. Далеко, во дворце, переговаривались гвардейцы, шагах в двадцати шныряла какая-то мышь или крыса. Морозный чистый воздух позволял расслышать чужого загодя, но и разносил голоса по округе. Увидеть их не могли – темные плащи и низко надвинутые капюшоны позволяли слиться с тенями, услышать тоже не могли – как уже давно выяснил принц, гвардейцы отца не отличались таким же острым слухом, как Араон.

– Ваш почтенный родич прав, но он не рассказал главного. Вы слышали о том, что герцог Гоэллон считается известным отравителем?

– Да, но это лишь слухи…

– Это не слухи, ваше высочество. Вы никогда не интересовались, почему ваша мать умерла столь скоропостижно?

– Вы хотите сказать…

Гость тихо усмехнулся.

– У вас нет друзей во дворце, ваше высочество. Но есть враги. Они давно сделали ставку на вашего младшего брата и опекают его с самого детства. Королева Астрид мешала им воспитывать Элграса – и умерла.

– А дядя?.. – изумился Араон. – Он-то…

– Граф Агайрон не смог защитить свою сестру, почему вы думаете, что он сможет защитить вас? К тому же он болен, тяжело болен. Едва ли он проживет более года. Пока он не знает об этом, но признаки уже видны.

– … – принц хотел что-то сказать, но к горлу подкатил тугой ком. Бедный дядя Флектор! Действительно, он так дурно выглядит в последнее время, часто украдкой держится за правый бок и вздыхает. Неужели и его – отравили, или медленно травят?

– Скоро у вас появится мачеха, ваше высочество. Новая королева. У нее наверняка будут дети, и король выберет наследника не по старшинству, а по своей воле.

– Разве такое возможно?!

– Короли Собраны не пользовались этим правом последние три поколения, но закон еще действует.

Принц вздрогнул, сжал голой рукой еловую ветку. Холодные колючки впились в ладонь, резко запахло смолой.

– Кто будет моей мачехой?

– А с кем ваш отец каждую седмицу гуляет по парку или играет в кегли?

– С герцогиней Алларэ и моей двоюродной сестрой…

– Делайте выводы, ваше высочество.

Алларэ… герцогиня Алларэ, сестра Реми Алларэ. До сих пор принца почти не интересовало, почему отец вдруг стал уделять столько внимания веселой красивой женщине. У короля могли быть фаворитки, ничего удивительного в этом не было, но свадьба? Мачеха?

– Кстати, вы знаете, что герцогиня Алларэ вот уже четыре года является весьма близкой подругой герцога Гоэллона? – нанес последний удар ночной гость.

– Это правда?..

– Разве я хоть в чем-то солгал вашему высочеству? Герцогиня Алларэ не только красива – она умна и обаятельна. Если она родит королю сына, он может назначить наследником его. Допустим, ваш отец покинет нас столь же неожиданно, как и ваша покойная мать. Кто станет регентом при малолетнем наследнике?

– Гоэллон или Алларэ, – ответил принц.

– Вы мыслите логически верно. Но, допустим, свадьба не состоится, а ваш отец все-таки нас покинет. Кого возведут на трон названные вами господа?

– Элграса…

– Если вы не вспомните о том, что у вас есть друзья, ваше высочество. Настоящие друзья.

– Но я даже не знаю, кто вы! Как я смогу обратиться к вам?

– Если вы решитесь действовать, я приду вам на помощь.

– Действовать?

– Мне пора удалиться, ваше высочество. Надеюсь, наша следующая встреча состоится. Пока подумайте о том, что я сказал. Я слышу голоса, будьте осторожны.

Араон стеснялся признаться, что вовсе не понял последних слов ночного гостя. Зато он прекрасно понял все остальное. Если отец женится на герцогине Алларэ, то наследником станет ее сын. Если не женится – Элграс. В любом случае, законного места на престоле старшему принцу не видать, как своих ушей без зеркала. На дядю Агайрона рассчитывать нельзя – он скоро умрет. Последний человек, который заботился об Араоне, а не об Элграсе…

Тайный друг не сказал об этом ни слова, но принц догадался сам: если он не обеспечит свою безопасность, то лишится титула наследника еще при живом отце. Недаром его величество так бдительно следит за успехами обоих сыновей. Пока он злится на Араона, который постоянно проигрывает младшему, а скоро перестанет злиться и попросту сошлет бестолкового сына куда подальше, в Брулен или Агайрэ, к родственникам матери. Воспользуется своим законным правом и назначит наследником Элграса. Отец его не любит и никогда не любил, мать тоже пренебрегала им, нянчилась с младшим. Все, поголовно все любят Элграса, а дядя Флектор скоро умрет…

Земля уходила из-под ног, промерзшая и твердая, словно камень, земля. Араон сорвал с головы капюшон и подставил лицо порыву ветра. Светлые волосы в темноте могут увидеть, но – наплевать: соврет что-нибудь гвардейцам. Хотелось вздохнуть полной грудью, и – никак не получалось. К губам словно приложили ткань, пропитанную едким горьким составом от кашля, и заставили дышать через нее, как при простуде.

Араону нужны были союзники во дворце. На кого можно положиться? На учителей фехтования? Господин Далорн – вассал Алларэ, но господин Кертор – южанин из Старшего Рода, может быть, ему можно довериться?

Нельзя решать опрометчиво: нужно сначала разузнать о керторце побольше. С кем он дружен, у кого бывает… Если он – друг двоюродного дяди, то, открывшись ему, принц попадет в ловушку. Граф Агайрон? Пока он еще в силах, то смог бы, наверное, помочь хоть советом, порекомендовать надежных людей, но… принц боялся, что ненароком проговорится о том, что услышал в саду, а тогда и расспросов не миновать, да и дядя огорчится. Кому приятно узнать, что ты в шаге от суда Сотворивших?

Еще год назад Араон считал, что у него много друзей.

Теперь он понял, что совершенно одинок, и никто не придет ему на помощь, если сейчас навстречу выскочит наемный убийца с кинжалом. Отец огорчится лишь для вида, а остальные и вовсе обрадуются: бестолковая помеха наконец-то убралась с пути.

Темнота казалась злой и колючей, как еловые лапы. Казалось, в спину уставился десяток недобрых глаз, и все они с надеждой ждут, когда Араон споткнется и упадет, сломает ногу, а лучше – шею.

Потом страх ушел, осталась только упрямая злая решимость. Пусть эти господа плетут свои сети, строят свои планы. Предупрежденный – вооружен, они не догадываются, что жертва уже готова стать охотником. Пусть считают его неумехой, глупцом, несерьезным препятствием на пути; они будут жестоко разочарованы. Если успеют.

Когда он станет королем, ему понадобится регент. Это будет человек из сада, каковы бы ни были его имя и титул.

«А с чего же я, собственно, решила, что она дура?» – уже не в первый раз подумала герцогиня Алларэ. Ответа на вопрос не было. Анна казалась недалекой, робкой и наивной, но Мио уже казалось, что глаза ее обманывают.

Первая встреча с королем повергла девицу Агайрон в полуобморочное отчаяние, но больше такого не случалось. Его величество каждую седмицу приглашал обоих девушек к себе и проводил с ними час или два. Обычно гуляли по саду или пили в зимней беседке чай с пирожными, порой король считал необходимым устроить дамам прогулку по портретной галерее или оружейной. Он много говорил, но все это казалось Мио пустой породой, в которой нет и малой толики руды. Рассказы о предках и их свершениях, рассказы о войнах давних времен, когда на полях сшибались рыцари в тяжелых доспехах, о победах над Тамером и некогда воинственной Огандой. Король мог бы считаться приятным собеседником: он говорил понятно и подробно, порой читал стихи старинных поэтов, и хорошие, надо признаться, стихи, был терпелив, отвечая на нарочито наивные вопросы Мио. Однако ж, герцогиня Алларэ отчаянно скучала. В беседах не было ни остроумия, ни легкости, присущих завсегдатаям ее салона, и она чувствовала себя маленькой девочкой, которую не выпускают из-под надзора наставники.

Тем не менее, тащить на себе беседу приходилось именно ей. Анна слишком медленно реагировала, слишком серьезно задумывалась над услышанным. Иногда ее вопросы становились тем малым камушком, что ложился в основу целой лавины объяснений.

Так простой вопрос о том, почему ныне нет рыцарей, обернулся едва ли не полутора часами долгой, подробной и отчаянно, на вкус Мио, скучной лекции об истории государства, о развитии конницы и пехоты, о лучниках и создании арбалетов, об изменении стратегии и тактики, о регулярных армиях и централизации власти. Герцогиня Алларэ восторженно кивала, охала и ахала там, где король этого ждал, но все время боялась зевнуть или задремать. Реми ухитрялся объяснять все то же самое так, что было весело и понятно; король же излагал на память сочинения старых авторов, описывал битвы и демонстрировал старые латы, но хотелось при этом уснуть или выйти из клятой оружейной и выпить вина с сушеными фруктами.

Девице же Агайрон все это, кажется, нравилось… или она умело притворялась. Из личных бесед Мио знала, насколько графской дочке неприятен король, насколько она его опасается и не любит, но в присутствии самого Ивеллиона Анна умела казаться влюбленной и восторженной. Она краснела, мило улыбалась, опускала глаза и делала реверансы, на все лады расхваливала познания его величества и его талант рассказчика, на прощание обязательно говорила, как она благодарна за оказанную милость и как необыкновенно добр король, тратящий на незначительную подданную свое драгоценное время… Мио удивлялась: верь она в демонов, так решила бы, что на время свиданий с королем в агайрскую девицу вселяется какая-нибудь очаровательная бесовка.

Потом бесовка Анну покидала; простившись с королем, она обычно замирала без движения и прятала лицо в ладони, а после тяжело вздыхала и отправлялась либо к отцу, либо в особняк Алларэ, где за кружкой молока или травяного настоя тихо и монотонно говорила о том, что более всего на свете мечтала бы оказаться хоть и в монастыре, но только не во дворце, не в королевских покоях…

– Ну что ты плачешься, милая моя? – не выдержала как-то Мио. – Ты будешь королевой, все к тому идет, так что же здесь дурного?

Анна передернулась.

– Я лучше в монастырь уйду… – шепотом сказала она. – Король никого не любит и никогда не полюбит.

– "Любит"? – передразнила ее Мио. Своих дам она выгнала, в будуаре никого не было, и говорить можно было спокойно, не боясь чужих ушей. – Анна, что такое "любит"?

Зачем это нужно? Ты будешь королевой и сможешь делать почти все, что захочешь. У тебя будут двор и поместья, любые наряды и лучшие лошади – а при чем тут любовь?

– Ты не понимаешь, – качнула головой девица Агайрон. – Есть просто отсутствие чувства, а есть… – долгая пауза. – Есть неспособность к нему. Король злой человек. Он приказал казнить родственников своей матери. Он не любит своих детей. Он ни о ком не сказал ни одного доброго слова, только о тех, кто давно умер. Он больше любит тех, кто жил тысячу лет назад, чем своих сыновей! Он жестокий и страшный человек…

Мио вздрогнула. Анна точно и кратко сформулировала все то, что подспудно раздражало ее саму, но не находило выхода в словах. Для девицы Агайрон это, пожалуй, было слишком. Герцогиня Алларэ зажмурилась, потом открыла глаза и уставилась на Анну, державшую в ладонях фарфоровую чашку.

Длинноватое, но правильное личико с острым носом. Светлые голубые глаза под густыми черными ресницами. Изящная прическа, украшенная диадемой из жемчуга и "рыбьего глаза"; явно огандская работа, и необычная – эти два камня редко объединяют в одном украшении, – но Анне шло. Васильковое нижнее платье, белое с золотой вышивкой верхнее, и васильковый же корсаж – тут уже не Мио постаралась, это сочетание придумала сама Анна, и получилось великолепно. За несколько девятин девица Агайрон выучилась одеваться и причесываться по столичной моде, приучилась носить украшения. Уже удивительно для дурочки, почти всю жизнь проведшей в далеком южном Агайрэ.

У нее было врожденное чувство вкуса, которому не хватало лишь возможности, чтобы раскрыться. Неожиданная прихоть отца – щедрость и прямой приказ тратить деньги на наряды и украшения, – и уроки Мио позволили этому вкусу проявиться. Анне уже не нужны были советы, она сама знала, что ей к лицу, а что надевать не стоит. Чтобы блистать в столице, этого уже достаточно, но девица Агайрон еще и сумела завоевать себе весьма приятную репутацию.

Герцогиня Алларэ не сделала ничего особенного: прилюдно назвала Анну своей подругой, отвесила пару комплиментов – а остальное было заслугой самой девушки. Самые распущенные кавалеры в ее присутствии моментально вспоминали о приличиях и вели себя, как благовоспитанные послушники, не позволяли себе ни вольных шуток, ни пошлостей. При ней затихали самые фривольные беседы и сплетни, а разговоры обретали редкую, по мнению Мио, осмысленность и приятность. Молчаливое достоинство, скромность и строгость манер Анны обладали неким магнетическим эффектом: вокруг нее всегда собирались не только юнцы, но и взрослые дамы с господами; девица Агайрон же не делала вовсе ничего, обычно просто молчала, потупив глаза.

Ах, какую пару они составили бы с Фиором Ларэ!

На его величество эти чары тоже действовали. Анне не досталось ни одного жадного взгляда, ни одной вольной шутки; только забота господина всей Собраны о юной благочестивой даме. Все, что король не хотел или не мог адресовать девице Агайрон, он вдвойне и втройне воздавал герцогине Алларэ. Мио прекрасно знала, что, останься она с королем наедине, дело зайдет куда дальше взглядов и "отеческих" потрепываний по щеке. Она ничего не имела против: лучше быть королевской фавориткой, чем бывшей любовницей герцога, а после Руи связываться с кем-то ниже его по положению неприлично и почти невозможно. Молодых благородных господ в Собре было – пять трюмов набить, и еще на шестой останется, и среди них хватало умненьких, хорошеньких и влюбленных в герцогиню по самые уши, но кто из них мог составить ей достойную пару? Если смотреть по положению, то граф Агайрон, но этот-то под определение "молодой и красивый" подходил так же, как король, то есть – никоим образом. Если выбирать между этими двумя, то, разумеется, нужно пользоваться королевской благосклонностью, пока все ее признаки налицо.