Текст книги "Дом Для Демиурга. Том первый"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)

– Я слышу мир, как музыку, – сказал, глядя в пламя камина, монах. – Музыку Сотворивших. Это инструменты, которым нет имен. Их сотня, и они играют в унисон. А иногда в ней звучит фальшивая нота. Значит, кто-то попирает законы и заповеди.

– Иногда? – Марта хмыкнула. – Это разве что у вас в обители иногда, а у нас-то каждый день. Кто ворует, кто обманывает, кто врет…

– Это другая фальшь, простительная. Она не перебивает великую песню. А есть то, что нестерпимо для слуха таких, как мы. В этом и есть весь дар: слышать.

– А почему в монастырях живете?

– Слухом нужно обладать от рождения, но этого мало. Его нужно развивать. А потом сохранять, беречь… Обитель – это место тишины. В миру мне слишком громко.

– А посты зачем? Ряса эта ваша тонюсенькая, спите на камнях…

– Тело – это тоже песня. Громкая, настойчивая. Кто не может от нее отрешиться, не станет слышать других. Слышно будет только себя. Хочу – это очень шумно. Хочу набить живот, хочу мягкую перину, хочу горячей воды для умывания. Хочу, хочу… – брат Жан слегка улыбнулся, не отрывая взгляда от пламени.

– Значит, еретиков вы слышите? Как сторожевая собака вора?

– Примерно так, – кивнул монах. – Завтра я вновь уеду. Братья нашли странное место в лесу, там явно проводили обряд.

– Где? – живо заинтересовалась Марта. Разговоры про песни, конечно, интересны, но главное-то – расследование.

– В верховьях Ролены. Неподалеку от деревни Мариссель.

– У Мариссель? А где именно? Ближе к владениям Вассингов или к Цвегерсам?

– Трудно определить… я не хочу делать выводы, пока не увижу все сам.

– Ну, уже что-то, – обрадовалась Марта. – А поеду-ка я с вами, брат Жан. Вы у нас человек пришлый, а я эти места знаю.

– Хорошо, госпожа баронесса, – смиренно ответил монах.

Только наутро, собираясь в дорогу, Марта Брулен сообразила, что двое старших монахов – тоже местные, и она даром навязалась в попутчики к светловолосому юноше. Впрочем, он не отказался, а, значит, не увидел в том вреда. Если речь доходила до дела, то в упрямстве Блюдущим Чистоту не было равных. Они не спорили, не препирались – просто делали по-своему, так, как считали нужным. Власть мирская и власть церковная разделили полномочия еще в прошлом тысячелетии, раз и навсегда договорившись, что каждому свое, и четко определив, где чье. Церковь не может приказывать светским властям, светские власти не могут приказывать отцам Церкви, так что приходится договариваться по-дружески.

Договариваться с братом Жаном было легко и приятно: мальчишка хоть был тихим и чудноватым, но при том – разумным и покладистым. По крайней мере, пока у них с баронессой Брулен был общий интерес: найти убийц, проводивших загадочный богохульный обряд.

Снега в эту зиму намело необычно много. Знатные жирные сугробы громоздились по обочине дороги, уже начавшей раскисать. Пришлось ехать верхом, хорошо, что монахам ордена Блюдущих Чистоту устав не запрещал ездить на лошадях и в повозках. Пешком до Мариссель пришлось бы тащиться невесть сколько. Брат Жан был хорошим наездником, не в пример Марте, а двое старых монахов тоже сидели в седле с видом мучеников, хотя баронесса и велела подобрать для них самых смирных меринов во всей конюшне. Оба мрачных дядьки, которых Марта про себя звала Лысым и Красноносым, ехали с таким скорбным видом, что баронессе хотелось сделать что-нибудь глупое, как в семнадцать лет – заорать на весь окрестный лес рыбацкую песню или прокукарекать.

Плюхали по смеси снега с грязью лошади, падали на плащ Марты последние в этом году снежинки, крупные и пушистые. Вились в небе заполошные галки, предчувствующие весну. В этом году она обещала быть ранней. Навстречу попались две тяжело груженые телеги. Торговцы узнали баронессу и отсалютовали хлыстами, всадница кивнула с улыбкой. Она ехала рядом с братом Жаном, следом – трое солдат из замка, за ними – монахи. Замыкал процессию Хенриков помощник Эгберт, юнец вреднющий, но глазастый, как сам Хенрик.

Полянка в лесу ничем не отличалась от сотни подобных полянок по обеим берегам Ролены. Неудивительно, что обнаружить ее смогли только Блюдущие Чистоту с их особым нюхом, ну, или слухом, если все прочие братья были таковы, как юный монах Жан. Самая обычная проплешина между деревьями. Высокий орешник, кривоватые березки по краям поляны шириной в четыре десятка шагов. И – тишина. Ни скандальных галок, ни других птиц на пару миль вокруг.

Посреди поляны, в снегу – кострище. Точнее, это Марта сперва подумала, что кострище – а чем еще могло оказаться черное пятно? Но брат Жан жестом подозвал ее к себе, и баронесса увидела, что это снег почернел. Она стащила жесткую рукавицу и потерла глаза. Нет, черный снег никуда не делся. Баронесса Брулен склонилась, едва не ткнувшись носом в сугроб. Снежинки как снежинки, шесть концов, и блестят, как это свойственно замерзшей воде. Только вода была черной.

– Ахинея какая, – вздохнула Марта. – Расскажи кто, не поверила бы. Что это такое, брат Жан?

Монах был бледен, хотя, казалось бы, куда уж больше-то. Капюшон плаща он скинул, и видно было, что на висках набухли синие жилки. Губы побелели и плотно сжаты, в глазах страдание – словно у брата Жана ровно сейчас живот прихватило. Может, съел чего перед выездом? Ветчина несвежая оказалась?

– Обряд здесь проводили, – ответил подошедший Лысый монах. – Баронесса, могу я вас просить того… брата Жана не беспокоить?

– Да не буду, – Марта, подобрав юбку, пошла следом за монахом. Сапоги увязали в снегу по верхний край голенища. – Что его так скрутило-то?

– Понять нужно, куда след ведет, – невнятно объяснил Лысый.

Марта встала рядом со своей кобылой, со скуки разглядывая присыпанный снегом орешник. Высокие хлысты торчали как-то странновато, словно палки, воткнутые в землю. Приглядевшись, баронесса поняла, что они высохли на корню. Высохли и ветви одинокой ели, торчавшие в сторону полянки. Унылые желтоватые пятна на поредевшей хвое…

Недоброе дело сотворили в этом лесу.

Брат Жан наконец пошевелился. Слепым взглядом он обшарил лес и вскинул руку, указывая на восток. Не к Мариссель: туда было бы на юг. Монах, кажется, собирался идти напролом через лес, и Марта шагнула к нему, но на предплечье легла тяжелая лапа Красноносого. Судя по рукам и обветренной широкой физиономии, брат еще недавно был рыбаком.

– Нет, госпожа, не тревожьте его. Мы следом поедем, а он пусть идет. Верхом ему сбиться недолго…

– Да уж как скажете, – буркнула Марта. За бледненького монаха сердце болело, как за родного – вон, забрел уже в сугробы по пояс, небось, полны сапоги снега набрал, но не спорить же с Блюдущими: как ни крути, а им виднее.

Следом за братом Жаном, идущим по следу с целеустремленностью охотничьей собаки, ехали не меньше часа. Вдали уже показались крыши деревни – Марта пока не могла сообразить, какой. Может, Тольбе, может, Ахель. Молодой монах вдруг остановился и замер столбом. Только тогда Лысый подъехал к нему вплотную и попытался втащить в седло. Едва не уронил, бестолочь старая. На помощь пришел Эгберт и забрал полубесчувственного брата Жана к себе в седло.

Въехали в деревню. Особого переполоха не произвели: большинство жителей видали баронессу несколько раз в год, когда приезжали на торги. Устроено здесь все было вполне обычно: небольшая площадь в середине деревни, на ней маленькая беленая церковь, здание с зеленой крышей – управа, двухэтажный каменный дом старосты с петухом на флюгере… На площади стояла и единственная на всю деревню таверна, она же постоялый двор, она же читальня. К таверне и поехали: брата Жана нужно было уложить в постель.

Навстречу вышел староста, которому уже донесли, что приехали важные гости. Староста как староста, такой же обычный, как и деревня Тольбе. Рыжий, пузатый, в длинной темно-красной котте: видать, успел принарядиться. Плащ, на редкость добротный, не с кроличьим мехом, как обычно, а с чернобуркой, висел на сгибе руки и полами загребал снег. Видать, богато жили в Тольбе, что чернобурку валяли по земле…

– Добро пожаловать, госпожа баронесса, – в пояс поклонился староста. – Чем обязаны?

– А ничем хорошим, – прямо сказала Марта. Что-то ей в старосте не понравилось. Наверное, короткий испуганный взгляд, брошенный на троицу монахов. Эгберт помог баронессе спешиться, и она шагнула по вычищенной от снега брусчатке. – Пойдем, староста, в управу, говорить будем. Братья, вы со мной?

– Да, – ответил слегка ободрившийся брат Жан. Вот уж кому бы лечь да отдыхать, но если сам хочет…

– Как тебя зовут, староста?

– Петер Массе, ваша милость.

– Вот что, метр Массе… Вели-ка из таверны притащить обед на пятерых, – Эгберт обиженно скривился, – и вина горячего побольше. А остальных пусть устроят, и лошадей поставьте на конюшню.

– Да, ваша милость, все сделаем лучшим порядком…

В управе было чистенько. Добротная надежная мебель, основательная, как жители баронства, присыпанные свежими опилками полы, яркие клетчатые занавеси на окнах. Марта прошла в комнату с камином, сама пододвинула себе стул поближе к теплу и вытянула ноги. Молоденького монаха тоже устроили поближе к камину, остальные сели за длинный широкий стол. Баронесса пока молчала. Пусть говорят Блюдущие Чистоту, это их дело, а она послушает.

– Метр Массе, – начал Лысый. – Не хотите ли вы нам что-нибудь рассказать?

– Что? – исподлобья посмотрел на монаха староста. Рыжие кустистые брови почти прикрывали узкие глазки. – По вашему ведомству? Ничего не могу сказать.

– Ложь, метр Массе, плохое начало для беседы, – вздохнул брат Жан. Говорил он негромко, но вполне уверенно. Может, так даже было лучше – иногда чем тише говоришь, тем внимательнее слушают. – Никогда не лгите тем, кто может отличить ложь от правды. Вы же знаете, что некоторые жители Тольбе отступили от веры и закона. Зачем вы их покрываете? Сам вы не из них…

– Баронесса, ваша милость, что он такое говорит? – подскочил со стула Петер. – Почему?

Если бы Марта сама не видела синие трупы со льдом в глазницах, черный снег на поляне и брата Жана, ковылявшего через сугробы к дороге на Тольбе, она поверила бы старосте. Теперь – не верила.

– Скажи-ка мне, метр, у тебя люди в зиму не пропадали?

– Нет, ваша милость, с чего бы, зима теплая, волков нет…

– А если по спискам пересчитаю?

– Ну, некоторые уехали.

– Сколько? – спросила Марта. – И куда?

– Так ведь не все ж докладываются! Кто к купцам нанялся, кто в море ушел…

– Скольких нет дома? – повторила вопрос Марта.

– Троих, – ответил метр Массе.

Марта кивнула. Три трупа на берегу, трое отсутствующих. Хорошее совпадение. Может, конечно, все трое и ушли с караванами или подались на корабли, да только почему трое – не двое, не пятеро, не шестеро?

– Опиши их. Всех троих.

– Дерк Ниссе. Высокий такой, под притолоку, рыжий. Кузнецу помогал. Собирался в порт Бру, наняться там в подмастерья. Витус Схаутен. Этот пониже, но тоже рыжий… да у нас полдеревни рыжих, ваша милость. На носу бородавки. И Ян Схаутен, двоюродный ему брательник. Лопоухий такой, уши – как ручки у кастрюли.

Баронесса Брулен еще раз кивнула. Все сошлось. Соврать в описаниях староста не сумел или не решился, зная, что все будет проверено. Двое рыжих, и один лопоухий. Именно те, кого нашли в устье Ролены.

– Очень хорошо. А теперь рассказывай, кто в лесу богохульные обряды творит! Да не юли! Братья тебя насквозь видят, брехуна…

Массе икнул, сглотнул, вздохнул – и принялся рассказывать, опасливо косясь на монахов.

В последнюю зимнюю седмицу Саннио работал в личной библиотеке герцога, в которую ему обычно доступа не было. Только трижды его туда пускали, и дважды – для приватной выволочки, на третий же раз Гоэллон велел разложить свитки и книги согласно описи.

– Обычно я делаю это сам, но сегодня у меня нет времени, а вам уже, кажется, можно доверить подобную работу, – сказал герцог. – Я буду работать в кабинете, если что-то покажется неясным, сначала спросите, а потом уж делайте.

Секретарь знал, что делает герцог: пишет в Брулен, Скору и Кертору. С обучением было уже почти покончено, оставались лишь мелочи, Гоэллон собирался выставить троицу из дома вон как можно скорее. Сразу по получению ответов, то есть, не позже середины девятины Святого Окберта, тем более, что эта девятина традиционно считалась подходящей для дальних путешествий. Святой Окберт, покровитель путешественников, не позволяющий заблудиться и сбиться с дороги, должен был помочь троице почти готовых предсказателей добраться без трудностей. Святой Окберт и личная гвардия герцога…

Хотя граф Агайрон и выхлопотал для трех отпрысков мятежников королевское помилование, чем окончательно убедил Саннио в том, что граф – хороший человек, хоть и враждует с Гоэллоном, но нельзя было испытывать терпение его величества, по-прежнему позволяя подросткам жить в столице. Таково было высказанное на словах пожелание короля. Три, четыре седмицы – и с ними придется проститься; наверняка на долгие годы. Когда на трон взойдет король Араон, может быть, троим будет позволено вернуться в родные земли. Троим, но скорее – двоим, едва ли девица Къела не выйдет к тому времени замуж в Брулене, куда ее отправляют. Скорее уж, в графство вернутся ее сыновья.

Может, будет позволено, а может – и нет, неизвестно, да и король пока что был в добром здравии, а принцу Араону пятнадцать лет. Десяток, два десятка лет изгнания; но все же король позволил детям сохранить жизнь и родовые фамилии. Агайрон хоть и собственноручно привез в дом герцога королевскую грамоту с едва просохшими чернилами, но рассказа о том, как прошел разговор, Саннио не услышал: герцог выгнал секретаря вон.

Дверь была прикрыта не слишком плотно. Впрочем, слуху секретаря Васта и дубовая дверь не могла служить помехой. Он отлично слышал, как скрипит перо, как герцог шепотом бранится и срывает с доски ткань, берет другую доску, снова пишет, потом дергает за шнур, чтобы вызвать слугу. Дзинькает крышка чайника, льется в чашку струя – значит, Гоэллон пьет огандский чай, по своему обыкновению, с молоком и солью. Саннио один раз попробовал жутковатый напиток, и его едва не стошнило, а герцог объяснил, что в Брулене это пьют еще и с топленым салом, после чего впечатлительный секретарь все-таки расстался с завтраком, а герцог долго смеялся и спрашивал, как же это у юноши получалось осматривать и вскрывать трупы, но не получилось выслушать о невкусном напитке.

– Я же не ел их, – наконец сердито ответил Саннио.

– Так вы и чай не пили, а он, кстати, отменно вкусен, утоляет голод и жажду, а зимой избавляет от простуды. Кажется, ваше богатое воображение рисует кошмары, куда более страшные, чем подкидывает реальная жизнь. Наверное, вы из тех людей, которым легче вынести порку, чем ее описание в романе.

Сейчас Саннио ходил между стеллажами, сверяясь с описью, лежавшей на небольшом столе в углу тесной комнаты без окон. Убрав со столика книги и свитки, секретарь обнаружил лист дорогой бумаги, а на нем – десяток забавных шаржей на самого себя, учеников и графа Агайрона. Оказывается, вот чем занимался герцог параллельно с чтением, – а секретарь-то думал, что он делает заметки! Себя Саннио обнаружил в двух ипостасях – прячущимся под стол от герцога Алларэ и привязанным к стулу, а некая статная дама надвигалась на него с огромной дымящейся кружкой в руках. Вспомнив о разговоре, юноша хихикнул, а потом насторожил уши: в соседнюю комнату кто-то вошел.

– Вы звали меня, господин герцог? – Керо.

– Да, юная дама, садитесь в кресло, нас ждет довольно непростой разговор.

О как, подумал Саннио. Наверное, одна из тех бесед, содержание которых так и оставалось для секретаря тайной. А днем потому, что вечером герцог уедет во дворец на бал, оттуда еще вчера прислали приглашение.

– Слушаю вас, герцог.

– Керо, ваше обучение почти закончено. Вы знаете все, что может понадобиться во время пребывания при дворе баронессы Брулен. Остались лишь сущие мелочи: например, я хочу, чтобы вы прослушали углубленный курс хиромантии – в этой области вы делаете особые успехи. Я буду заниматься с вами до отъезда.

– Благодарю, герцог.

– Есть то, чего мы с вами пока не касались вовсе. Керо, вы не так уж редко берете в библиотеке романы и сборники стихов, а более всего любите романы в письмах. Вас, как всякую юную девицу, интересует область чувств, верно?

– Да, герцог.

– Пока что ваши познания в этой сфере наполовину состоят из моих уроков, наполовину из романов, то есть, страдают изрядным недостатком практики. Прежде чем вы уедете, я считаю необходимым просветить вас на этот счет более подробно.

Саннио открыл рот и на цыпочках подкрался к двери. Разговор принимал весьма странный оборот. Что герцог имеет в виду?

– Я не вполне вас понимаю, – ответила Керо, надо понимать, разделяя недоумение секретаря.

– Хорошо, я буду выражаться несколько проще. Я не считаю возможным отпустить вас в вольное плаванье, не посвятив в некоторые тайны отношений между мужчиной и женщиной. На практике. Сегодня после полуночи я жду вас в своих покоях.

Секретарь выронил свиток и едва не сполз по косяку двери. Гоэллон либо сошел с ума, либо начисто забыл о чести и своем долге опекуна. Проклятье, девочке пятнадцать лет! В Собране до семнадцати замуж не выдают, а тут… Саннио сжал кулаки и закусил губу. Это уж слишком. Оставалось надеяться, что Керо сумеет ответить достойно, а если герцог рискнет настаивать… если осмелится…

– Благодарю, герцог. Я выполню ваше пожелание, – вполне буднично ответила Керо.

Не видя выражения ее лица, Саннио не мог точно определить, что она думает и чувствует, но если судить по голосу, девица Къела не имела ничего против подобных уроков. А ведь казалось, что она влюблена в Альдинга; они так мило беседовали в гостиной перед сном, а один раз, кажется, целовались перед приходом секретаря. Все равно – это нужно остановить. Есть границы, за которые никто не смеет переходить! Девушка или слишком наивна, или слишком доверяет Гоэллону, ее согласие нельзя считать добровольным, а герцог… он не может не понимать, что делает, с него и весь спрос.

Едва Керо ушла, Саннио вылетел из библиотеки в кабинет. Герцог продолжал писать письмо, как ни в чем не бывало. Услышав шаги юноши, он поднял голову, внимательно взглянул на секретаря и кивнул на то же кресло, в котором недавно сидела северянка. Саннио едва не сел, но потом вспомнил, зачем сюда пришел, и остался стоять, только положил руку на подголовник.

– Как я понял, сцена повторяется. Вы опять услышали нечто, для вас не предназначенное, и опять собираетесь мне рассказать о том, как низко я пал, – скучным голосом сказал Гоэллон.

– Собираюсь, – зло сказал Саннио. – В доме графа Агайрона вы назвали меня своей совестью, помните? Вы, разумеется, пошутили. Но я – скажу. Можете меня после этого выгнать вон или убить.

– Даже интересно, что же такого вы собираетесь сказать, что стоит изгнания или смерти… – вздохнул герцог. – Сядьте и скажите.

– С вашего разрешения… или без него – я постою.

– Какой героический пыл… – господин пожал плечами, наверное, Саннио должен был почувствовать себя смешным и нелепым, но – не чувствовал. – Стойте, если так хотите. И говорите, если уж собрались.

– Вы не можете так поступить с Керо! Это против чести, это попросту… это подло! – вот сейчас герцог схватится за шпагу или кинжал. Обвинение в подлом поступке – то, чего не снесет ни один благородный человек. Но Гоэллон не двинулся с места, только поднял голову от письма. – Ей пятнадцать лет!

– Шестнадцать через две девятины, – уточнил герцог. – Это все, что вы хотели сказать, Саннио?

– Нет, – секретарь насупился. – То, что вы хотите сделать, низко и недостойно! Керо не рабыня, а вы не тамерский господин, чтобы… затаскивать в постель пятнадцатилетнюю девочку!..

– Можно подумать, что когда так делает тамерский господин с рабыней, это хоть чем-то лучше, – вздохнул Гоэллон. – Саннио, перестаньте бросаться эпитетами и перейдите к сути дела.

– В этом и есть суть дела.

– В том, что я совершаю недостойный поступок?

– Да, – сказал Саннио.

Теперь все вещи названы своими именами. Наверное, можно проститься как минимум с должностью, ну и пусть. В прошлый раз секретарь был неправ, а вот теперь – совсем другое дело.

– Вы меня не удивили, более того, назвали все вещи своими именами, а потому перестаньте шарить глазами в поисках орудия, которым я буду вас убивать. Я не буду этого делать. Если вы пожелаете взять расчет, я тоже не буду этому препятствовать, более того, я подыщу вам более подходящее место. Но прежде чем вы что-то решите, все же сядьте и выслушайте меня.

– Я не хочу вас слушать!

– Потому что опасаетесь услышать то, что изменит вашу точку зрения? – усмехнулся Гоэллон. – Неужели вы трус?

– Нет, герцог, я не трус, – отчеканил Саннио и уселся на краешек кресла.

– Если вы сейчас думаете про себя, что вы не трус, потому что у вас хватило дерзости ворваться сюда и наговорить мне кучу оскорбительных слов, то вы себе льстите. Крикнуть тому, с кем не согласен, что-нибудь наподобие "подлец" и получить удар шпагой гораздо проще, чем выслушать врага. Первое вредит лишь телу, второе – убеждениям. Людям свойственно бояться краха убеждений сильнее, чем ран или смерти. Это тоже трусость. И признак неуверенности в собственной правоте. Если вы правы во всем, чего вам бояться? Потерянных минут?

– Я не трус, герцог, – еще раз повторил Саннио.

– Тогда слушайте. Я собираюсь отправить почти шестнадцатилетнюю девицу в весьма удаленное баронство. Там она будет считаться взрослой и самостоятельной, и никто не будет ее опекать. Она будет сама принимать решения. Девицы в ее возрасте склонны путать все на свете – любовь со страстью, влечение тела с влечением души, ложь соблазнителя с истинным чувством влюбленного. Делают они и куда большие глупости. Собственно, мне следовало бы отправить девицу Къела в школу мэтра Тейна. Не ту, в которой вы учились, а в ту, где из привлекательных девиц делают прознатчиц, а заодно и учат использовать на дело все свои прелести. Там бы ее лишили многих иллюзий и научили бы тому, что пригодилось бы ей в жизни. И, главное, мои руки были бы чисты, а вы не устраивали бы мне сцен.

Саннио задумался и невольно уселся в кресло уже целиком. То, что сказал герцог… в этом была определенная доля истины. Вздумай, скажем, герцог Алларэ приударить за хорошенькой северянкой, ему не пришлось бы долго стараться. Может быть, потом Гоэллон, как опекун, и принудил бы того к браку – но что за жизнь в подобном браке? Жена, навязанная силой, которой муж, разумеется, будет изменять или попросту запрет в дальнем поместье… Но если девушка встретит свою настоящую любовь, а не какого-нибудь соблазнителя?

Юноша пару раз видел женщин из той школы, о которой говорил герцог. О самой школе ходили странные слухи, ее учениц никто толком не видел, знали только, что их мэтр Тейн отбирает среди сирот, так же, как и будущих секретарей. Выбирает хорошеньких девочек, которых учат и приемам слежки, и тому, как добраться до глубин сердца любого мужчины, и отнюдь не через желудок. Ученицы становились спутницами влиятельных господ, и в Собране, и за ее границами, и выведывали разнообразные тайны, даже государственные. Услуги их стоили дорого, очень дорого, а дамы весьма рисковали, но самые удачливые годам к двадцати пяти сколачивали состояния и выходили замуж по собственному выбору, и так высоко, как сиротам не снилось. Некоторые же продолжали выполнять услуги такого рода и после замужества.

Одну из подобных дам Саннио увидел довольно близко. Роскошно одетая красавица проходила по коридору, направляясь в кабинет мэтра Тейна. За ней едва поспевали двое собственных слуг и помощник мэтра. Женщина обронила перчатку, Саннио окликнул ее и с поклоном подал почти невесомую вещь, еще хранившую контур маленькой изящной ручки. Та улыбнулась и потрепала ученика по щеке. Красивая, немного надменная и очень уверенная в себе дама; сначала Саннио счел ее какой-нибудь герцогиней, явившейся, чтобы нанять секретаря, но потом узнал, что это была одна из легендарных шпионок, уже отошедших от дел. Кларисса Эйма, год назад получившая из рук короля Валерианский орден, – высшую награду для женщины, послужившей государству, – и немедленно после того вышедшая замуж за владетеля Эйма, одного из вассалов графа Къела. Дама Кларисса сорвала какой-то крайне важный для тамерцев военный план. Как именно – не уточнялось, но ходили слухи, что план этот выболтал ей в постели тамерский генерал-адъютант, впоследствии лишившийся головы за измену.

Может, и не худшая судьба для сироты, но Керо – не подкидыш и не подобранная на улице побирушка, а наследница графов Къела. Она должна выйти замуж за равного, и герцог должен найти ей достойного мужа… а не раскрывать всякие там тайны! Если уж нельзя избежать ее отъезда в Брулен, то почему бы не сделать совершенно обратное – объяснить ей, что она не должна обращать внимания на чьи-то ухаживания, а должна – ждать законного брака, который устроит герцог?

"Ну да, объяснить-то ей можно, – Саннио сам понял, что хватил лишнего. – А вот слушать она будет? Найдется свой Алларэ, – зеленоглазый герцог воплощал у секретаря все зло и коварство мира, – и прощай, все увещевания!". Что же, Гоэллон, получается, прав? Нет. Не прав, и вот почему: он собирается поступить ровно так же, как и предполагаемый соблазнитель. Ну и толку с того, что вместо красивых слов будет нечто другое? Почему герцог решил, будто девушка поймет некую разницу, научится отличать страсть от любви и прочая?

– О чем вы думаете, драгоценнейший мой? Вы уже долго сидите без единого слова, а ведь собирались со мной спорить, не так ли?

– Герцог, но чем ваш поступок лучше поступка соблазнителя? Чему вы сможете ее научить?

– Управлять своими чувствами и желаниями своего тела. Выбирать по собственной воле, а не под влиянием чужих слов и уловок. Если она захочет выйти замуж или завести любовника, то будет понимать, зачем и для чего это делает.

– Интересно, почему вы же запретили герцогу Алларэ тоже преподать мне некие уроки? Не думаете, что и это могло бы мне пригодиться? – дерзко спросил Саннио. – Я смог бы выбирать между мужчинами и женщинами…

– Если вы желаете – так разрешу и даже попрошу, – улыбнулся Гоэллон.

– Нет, благодарю, герцог, – передернулся секретарь. – Не желаю. Но и Керо, кажется, тоже не желает. Вы ее заставляете.

– Она могла бы отказаться, если бы мое распоряжение показалось бы ей столь же противоестественным. Как вы слышали, она не сделала ничего подобного.

– Отказаться? Не больше могла, чем от уловок обольстителя! Вы приказали, и она послушалась, как всегда слушается!

– Саннио, если я сейчас прикажу вам раздеться и отдаться мне прямо на столе… ну, чернильницу мы уберем, конечно… вы согласитесь?

– Разумеется, нет! – Саннио вспыхнул от возмущения.

– А если я буду настаивать?

– Я постараюсь покинуть ваш кабинет незамедлительно. А потом ваш дом.

– Обычно вы беспрекословно исполняете мои приказы, тут-то в чем дело?

– Ваши противоестественные желания я исполнять не обязан и не намерен!

– Успокойтесь, у меня нет никаких противоестественных желаний, особенно в ваш адрес. Однако ж, видите, моим приказам вполне можно сопротивляться. Если девица Къела не исполнит мой, я соглашусь с этим и не буду настаивать. А вам я разрешаю прочитать ей проповедь обо всем, чем угодно. Время до полуночи в вашем распоряжении, а меня даже не будет дома. Дерзайте, мой юный друг! – герцог принялся выбирать перья, потом вновь взглянул на Саннио. – У вас есть еще вопросы или возражения?

– Я с ней поговорю, – пообещал Саннио.

– Отлично, я как раз собирался вас об этом просить, – усмехнулся Гоэллон. – И это – один из основных уроков, которые я хочу ей преподать.

– Простите, герцог, я вас не понял.

– Прекрасно поняли. Право выбирать, право отказать кому угодно, хоть опекуну, хоть наставнику, хоть королю в том, на что он не имеет никакого права. Постарайтесь ее отговорить, Саннио, я буду вам весьма признателен, если вы преуспеете.

– А кто же тогда будет открывать ей тайны отношений на практике, герцог? – Саннио уже мало что понимал, только то, что сегодня его не будут наказывать за дерзость; по всем правилам герцог уже мог повесить его во дворе на каштане, и Саннио бы с этим смирился: заслужил. Ну так еще одна шпилька прическу не испортит.

– Тогда я сочту, что она в этом уже не нуждается. Вы свободны… – секретарь уже поднялся и собрался уходить, когда герцог остановил его. – Подойдите ко мне.

Саннио подошел к столу. Гоэллон пару минут медлил, глядя на него в упор, кажется, подбирал слова. Под тяжелым пристальным взглядом из юноши куда-то улетучивались весь пыл и дерзость, ему хотелось поклониться и просить прощения. Чего он тут наговорил, и каким тоном… что за демон в него вселился, как все это вышло?

– Драгоценнейший мой, запомните – сегодня последний раз, когда вам было позволено высказываться подобным образом и лезть в мои дела подобным манером. Я позволил вам это лишь потому, что вы вместе со мной прошли весь путь, связанный с этими людьми. – Людьми, а не детьми, отметил Саннио. Да, детьми их уже не назовешь. – Вместе и наравне. Вы принимали в них ничуть не меньшее участие, и было бы жестоко с моей стороны не выслушать вас. Но – третьего раза я не допущу. Еще одно дерзкое слово, еще одно оскорбление – и я поступлю с вами так, как положено в подобных случаях. Так, как поступил бы с зарвавшимся секретарем, например, граф Агайрон. Возможно, я даже проконсультируюсь у него, каким именно способом он наказал бы наглеца, забывшего свое место. Ясно вам?

– Да, герцог, – Саннио поклонился, и, поскольку господин вернулся к письму, тихо вышел из кабинета, удивляясь, что жив, здоров и получил такое странное распоряжение.

Беседовать с Керо на эту тему? Легче утопиться в старом колодце, который вырыт на заднем дворе. Снять жестяную крышку и сигануть вниз. Герцог – мужчина, и в разговоре с ним многие вещи можно называть своими именами, но как говорить с девицей Къела? Какими словами? Саннио подозревал, что будет заикаться и мямлить; ну да ладно: он должен и обязан, даже не потому, что герцог приказал… Если бы герцог запретил, Саннио все равно поступил бы по-своему.

К Керо он пришел уже вечером, когда герцог уехал на бал. Постучал в дверь, услышал "войдите!", осторожно приоткрыл дверь. Керо сидела перед зеркалом в своей спальне, расчесывала волосы. Пепельная волна падала почти до пола. Тяжелые густые волосы вились на концах.

– Да, сударь Васта? Чем обязана? – девушка увидела его отражение в зеркале, но не обернулась. Тонкая рука мерно проводила гребнем по волосам.