355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Апраксина » Дым отечества(часть первая) » Текст книги (страница 16)
Дым отечества(часть первая)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 17:53

Текст книги "Дым отечества(часть первая)"


Автор книги: Татьяна Апраксина


Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

обсуждал с новым начальником арсенала новый же литейный двор и беспокоить его не стоило и по более значительным поводам. Гость – а, скорее, заложник, – достаточно внятно обозначил, зачем пожаловал, а потому был немедленно передан в руки фицОсборна. Будь он чуть менее точен, попал бы прямиком к господину Гордону, также известному как шевалье де Сен-Валери-эн-Ко – и вот там бы ему было самое место. Что ж, исправить упущение гвардии совершенно несложно. Опять же, интересно посмотреть, как быстро и в каком порядке шевалье уловит все нюансы этого визита.

– Осмелюсь спросить, вы из джерсийских фицОсборнов или из херефордских? – чуть наклоняет голову молодой человек.

– Из джерсийских, господин Уайтни. Так что, если я не ошибаюсь, поколения три назад мы бы с вами считались родней по материнской линии. До Смуты. До войны, разделившей страну.

– Но разве политика влияет на такую важную вещь как родство?

– Мы отказались от родства, когда переселились в Арморику, – улыбается фицОсборн. Как будто ты этого не знаешь, мальчик. Знаешь. Пробуешь на зуб, насколько для меня это важно. Просто по привычке все пробовать на зуб. Про вошедшего Гордона не было смысла спрашивать, из каких он. Вся генеалогия на остром конопатом носу написана. Ровесники или около того, оба с той стороны пролива – и злейшие враги, так им на роду написано. Уже довольно забавное сочетание. Уголь и сера.

Необходимость докладывать каледонскому ровеснику, кто, с чем и зачем его послал, для гостя – щепотка селитры. Смесь можно поджигать, но нежелательно укупоривать. А укупоривать ее – хотя бы временно, до возвращения господина герцога, – придется. Поскольку присланный господин Ричард Уайтни отправлен не с письмом, не с грамотой, а в распоряжение Его Высочества – то есть, для надежного хранения в сухом и прохладном месте. Или сухом и теплом, смотря по погоде. Умирать от смеха было невежливо. И несвоевременно. Но желание подавить трудно. Представим себе… кабинет – один из рабочих, поменьше, для свиты. Окна, зеркала, добавляющие света, резные шкафы, стены затянуты приятной желтоватой как старая слоновая кость тканью… а посреди всего этого сидят на подушках два молодых кота – и не могут не то что добраться друг до друга, но даже намерение такое обозначить. Они в доме герцога – а потому должны соблюдать аурелианский этикет, представитель хозяина дома не может обижать заложника, заложник не имеет права дразнить хозяев, при этом один из них находится на службе, а второй пришел сюда добровольно – ведь посол не может ему приказать…

Остается бить себя хвостами по бокам, гудеть, ставить шерсть дыбом – и делать вид, что все это не на счет оппонента, а так, просто птичка за окном распрыгалась. Причем в исполнении господина Уайтни этот кошачий концерт был довольно-таки ожидаем: мальчик молод, зубаст, хорошо воспитан и знает, что не должен никому давать спуску – но господин Гордон, известный всему дому как Очень Тихое И Невероятно Усердное Каледонское Привидение?.. Но самое забавное проявляется, если смотреть не на парочку котов, белого и серого, а в зеркала. Белому коту отчаянно скучно. Он соблюдает ритуал. ФицОсборн видел множество молодых людей, которым приходится сдерживать обуревающие их чувства – а к альбийцам это относится вдвойне, на островах скрывать мысли позволительно, скрывать чувства – слабость, а вот молодых людей, которым приходится скрывать полнейшее равнодушие, видел много реже. А вот серый кот – ревнует до скрежета зубовного. Почему, с какой стати? Кажется, молодой альбиец, для которого грамота не причина визита, а повод, напоминает ему себя самого год назад. Вдруг господин герцог… Бедняга. А ведь придется терпеть еще дня три-четыре, не меньше. И быть очень вежливым, потому что белый кот принес важную зацепку, вернее, подтверждение зацепки… была, была у Томазена красотка в городе, да в хорошем месте, да из таких, на ком женятся, если деньги на женитьбу есть. В другое время задача бы трудной оказалась – поди найди прислугу в Орлеане, шуму не поднимая, да несчастье помогло. Удавил какой-то саксонец одну из своих служанок, город шумит, справедливости требует, тут самое удобное время тайной службе да городским властям про молодых девушек расспрашивать – всем ясно, почему.

– Что же, господин посол лично ведет расследование? – очень любезно осведомляется шевалье де Сен-Валери-эн-Ко, и ведь, Господи, помилуй нас всех, его наконец осенило не только зачем на его будничном платье манжеты из очень даже хорошего кружева, это-то они прекрасно и в Каледонии своей понимают, но и как ненавязчиво всю эту роскошь продемонстрировать гостю. – Будем уповать на то, что Ее Величество королева Альбийская достойно вознаградит его…

– Внимание Ее Величества, – ведет головой белый кот, будто откидывая назад несуществующую челку… странный жест, если подумать, – само в себе награда. И если перевести эти слова с альбийского на аурелианский, они будут значить «последствия мы будем считать потом». А что гостю только что сказали «хорошо бы вашему послу за все его похождения досталось – и вам заодно», он, конечно, прекрасно понял.

– Вы, без сомнения, правы, – кивает господин Гордон. Очень так признательно кивает. Ну да, кто же не помнит, что в прошлом году он был удостоен королевской аудиенции? Собственно, двух.

– Вы здесь лучший судья, шевалье. Людей невежественных и не знающих подоплеки наверняка удивляло то, что вы оказали услугу одной коронованной особе, а вознаградила вас за это другая. И тут тоже нужно было быть глухим, чтобы не услышать «ведь ваша собственная королева не платит верным слугам добром – да и не стоит того, чтобы ей служили». Забавно, что Гордон только формальности ради высказывает некое неудовольствие, отвешивает собеседнику четвертинку недовольного взгляда. Или не забавно, если знать, что господин секретарь разделяет все взгляды господина герцога, а тот не скрывает уничижительного мнения о двоюродной сестре.

– Впрочем, – замечает Уайтни, – всяк кулик свое болото хвалит, а всякий гражданин своего правителя.

И это уже двойное оскорбление, ибо Марию Каледонскую в этих стенах именно что забыли похвалить – и жители Аурелии и Каледонии называют себя не гражданами, а подданными. Это может продолжаться бесконечно. Сейчас прекрасно понятно – на наглядном примере – как Очень Тихое И Невероятно Усердное Каледонское Привидение во время марсельской кампании ухитрялось доводить до икоты не только союзников, но и половину свиты господина герцога. Вот так вот – запросто. С явным удовольствием. И с видом оскорбленной невинности, на которую посягают негодяи…

– Господин герцог Ангулемский приглашает господина Уайтни к своему столу.

Прошу следовать за мной, – иногда слуги в этом доме ходят так, чтобы их слышали заранее, а иногда… Бедный, бедный господин Гордон. Какое сокрушительное поражение в первом туре поединка!..

– Господа, – улыбается фицОсборн, – я желаю вам приятного дня, но вынужден вас покинуть. Должен же кто-то в этом мире заниматься делом. Кроме альбийского посла.

«Я хотел увидеть его вблизи, – думает, идя вдоль анфилады Дик Уайтни. – Увижу. Буду сидеть за одним столом и отвечу на тысячу вопросов, наверное. Смогу разглядеть эту живую легенду, как мне захочется. Господин Маллин подарил мне монетку и отправил на ярмарку, добрый человек – еще бы научил, как на этой ярмарке веселиться…» И аппетита, как назло, нет ни малейшего – последние остатки залил вином в обществе Гордона. Да и порог переступать, входить в распахнутые перед тобой двери столовой, не хочется: так и кажется, что лучше остаться со своей выдумкой, не поверять ее никакой практикой – не выдержит же. Свет, зеркала и свечи, как и во всех остальных комнатах этого этажа, голубовато-прозрачные зеркала без рам, легкие, теряющиеся в бесконечных отражениях свечей шандалы, грифоньи и львиные лапы, очень яркий, едва ли не снежно-белый и на диво холодный свет. Серебро и золото столовых приборов, хрусталь и фарфор, все пышно и роскошно, на аурелианский лад – а кроме самого хозяина за столом больше никого нет. Положенные поклоны и приветствия – сами собой, не думая. Занять указанное место. Взгляд – пока хозяин не обратился с вопросом – на собственные руки. Обмен любезностями, к счастью, был кратким – и даже не включал в себя разговор о погоде. Впрочем, в виду неприлично сухой осени и недавних пожаров на севере, погода могла быть опасным вопросом.

– Признаться, – заметил вдруг хозяин, – я не могу понять, почему слава моего дальнего родственника не дает покоя стольким людям. Или же выбор костюма отражает собственные пристрастия сэра Кристофера?

В посольстве, на улице, да почти где угодно на нейтральной территории Дик был бы благодарен за подобный вопрос: какой повод для драки! Здесь же нужно было сдерживаться, и это было еще лучше: оплеуха подействовала, равнодушие куда-то уползло, смытое горячей волной – будто бы глотнул подслащенного кипятка в холодную зиму, не здешнюю, а островную.

– В некотором роде, – улыбнулся Уайтни, поднимая голову. – Приятно служить неизменным напоминанием о совместном времяпровождении.

– Кстати, напомните господину послу, что он уже второй раз въезжает в пределы Аурелии, не представившись мне.

– При первой же возможности, Ваше Высочество. – Ну вот. Меня не убьют, не задержат в этом доме надолго и не причинят никакого серьезного вреда. У меня будет возможность передать господину послу все, что заблагорассудится передать человеку напротив. Как и ожидалось. Ничего нового. Меня поставят в угол, возможно, задрапируют чем-нибудь, обрасти пылью мне не удастся, пыль здесь сметают регулярно, но есть шанс, что когда ко мне привыкнут, на меня начнут ставить или вешать что-нибудь нужное. А потом обо мне вспомнят и отдадут обратно. Вот теперь о погоде. А также о театре. Точнее, о том, что в Лондинуме есть театры, где люди проводят целые дни, и вообще существует драматургия, а вот в Орлеане – да и вообще на континенте, – с этой областью искусства все весьма и весьма печально. Даже в Роме и Галлии, где позабыли даже эллинские комедии и трагедии, удовлетворяются любительскими забавами по мотивам мифов… Хозяин – очень умный человек, и достаточно лаконичный, предельно точно выражающий свои мысли. При дворе он более церемонен и велеречив, но все равно – фразы, формулировки входят в голову, как пущенное сильной рукой копье. Скучно-то как, Господи.

– Я не верил, что авторы ваших многочисленных пьес часто берут свои сюжеты из жизни, пока не стал почти свидетелем того, как весьма драматичные реальные события преобразовались в еще более привлекательную комедию. Здесь тоже надлежит чувствовать себя задетым? Нет, не получается. Поскольку пресловутая комедия была действительно забавна – в отличие от беседы в посольстве с господами Маллином и Трогмортоном; а особенно – в виде невинной книжицы, привезенной с Большого Острова. Но господин коннетабль расстроится, если не услышит достойного ответа.

– Комедии – прекрасный жанр, но только трагедия может заставить целый город рукоплескать недавнему противнику. Жаль, что Ваша Светлость не имели возможности видеть, как публика в Лондинуме оплакивала смерть Каир-хана…

– Я боюсь, что это произошло только потому, что по невежеству публики недавний противник остался неузнанным, – смеется герцог. – Хотя, я был бы обижен выбором персонажа, если бы не знал, что автор «Чингис-хана», при всех его талантах, плохо разбирается в военном деле. Если бы настоящий Каир-хан действовал так же глупо, как в пьесе, монголы взяли бы Хорезм за два, самое большее, три года… и для нас это было бы очень, очень печально. И так далее. Не беседа, а поездка в карете по неровной дороге. То гладко, то подпрыгиваешь до потолка, стараясь удержаться на месте. Причем расположение камней совершенно непредсказуемо. Черт его знает, насколько хорош господин коннетабль с мечом и шпагой, принца крови не вызывают на дуэли – но в словесном фехтовании он великолепен. Дик Уайтни ему не соперник и даже не чучело для отработки ударов. Зато в этом доме подают прекрасное вино и умеют обжаривать, молоть и варить кофейные зерна, что для Орлеана – просто чудо какое-то, а количество специй в чашке заставляет предположить, что повар выписан если не из Аравии, то из

Толедо. В кабинете, куда Дика пригласили после обеда, тепло, даже жарко, и сухой воздух вытапливает последние остатки беспокойства – а хозяин увлекательнейшим образом повествует о летнем разгроме франконской армии.

Ему явно приятно об этом рассказывать – и его приятно понимать, а в кабинете почти по-островному уютно, свечей, пожалуй, слишком много, но, с другой стороны, хорошо, когда поворачиваешь голову и ловишь краем глаза желтое шевеление живого пламени. Когда ты при деле, холода не чувствуешь, а тут, кажется, бессмысленный совсем вечер – а тепло. И в этот миг Дик Уайтни вспоминает, чем еще, кроме стратегического мастерства и скверного характера, знаменит хозяин дома. Трудно было бы не вспомнить – рука ложится на спину, скользит вверх по жилету, спокойно, даже нагло. Хозяин отчего-то уверен, что не встретит отказа. Повернуть голову, не поднимаясь от стола с картой, на которой разложены деревянные фигурки – спросить взглядом «почему?». И натолкнуться на веселое – а почему нет? Если вы, молодой человек, мертвы, то вам все равно. А если живы, то можете согласиться – или отказаться. По желанию. Почему бы и нет, в конце концов? Почему бы и нет? Вот именно.

19 октября, вечер

Невежественные люди полагают, что допросы с пристрастием неизменно проводятся в глухих, тесных, сырых и темных подвалах. В использовании подвалов есть смысл – на допросах такого рода часто кричат, и порой членораздельно. А толстые стены и крепкие двери не дают лишним ушам услышать то, что для них не предназначено. В остальном же, допрос куда удобней проводить в большом, светлом, сухом хорошо проветриваемом помещении. Городская тюрьма Орлеана, «Жемчужина», то бишь, дом Святой Маргариты, была сначала ромской казармой, потом епископским дворцом, потом – недолго – монастырем, и, соответственно, недостатка в просторных и сухих подвалах не имела – главный зал казарм давно уже ушел под землю, и его просто разделили на три секции. Что за скверная ночь нынче в Орлеане – дождя нет, но тучи лежат на крышах, истекают плотным, белым как молоко туманом, и все городские кошки выползли лизать это молоко небесное. Когда окончательно сгустились сумерки, тьма стала напоминать добрые сливки, в которые какой-то пакостник подлил чернил. И есть нельзя, и писать не получится – а факелы гаснут, не успев разгореться. В такую ночь дома свои покидают лишь воры ради наживы, да люди тайной службы Его Величества по долгу службы. Каковая нередко требует лишнего. Господин д'Анже, впрочем, не роптал – и молодого помощника следователя, догадавшегося прервать допрос, приказать всем не покидать подвала и немедленно отправившегося к начальнику тайной службы, наградил щедро. И за этот случай, сам по себе заслуживающий награды, и за все будущие. А вот чиновник собой недоволен и даже толстому кошельку не рад.

– Мы неправильно расспрашивали, Ваше Сиятельство. Все добивались, зачем и почему он вдруг решил принести жертву, да кто подбивал, да кто участвовал… так что когда он начал кричать, что это вовсе не жертва, сначала решили, что запирается И переусердствовали, добавляет про себя господин д'Анже. На воротнике капюшона у помощника следователя пятна крови. На новом, чистом воротнике из льерской ткани…

– Если вы будете доверчивы к каждому слову допрашиваемого, вам быстро заморочат голову, – он пожимает плечами, хотя в туманной полутьме этот жест едва различим. – Разницу между упорством и упрямством нужно чувствовать, а это чутье приходит не сразу. – И не ко всем, опять заканчивает он сентенцию в уме.

Привычка. Но здесь не стоит обижать молодого человека, он уже понял, где ошибся, понял быстро, значит, у него есть все шансы стать хорошим следователем. Привычки самого господина д'Анже в этом здании известны, так что в подвале успели все смыть и присыпать песком – а больше и делать ничего не нужно, кирпич же – и бывшему мэтру, а вскорости и бывшему Ренварту руки вправить. И теперь сидел большой саксонец на тяжелой дубовой скамье, прихваченный к стене за горло ошейником, и на лице у него читался обычный живой испуг человека, слишком близко познакомившегося с орудиями правосудия. Все равно здесь нехорошо, всегда было и будет нехорошо. Сами стены пропитаны вонью страха, трусости, предательства и лжи. Дело в первую очередь в этом, а не в крови и блевотине, которые можно присыпать песком и смести. Судебная истина рождается в таких муках, в такой грязи, о которой не слышали даже бродяжки, разрешающиеся от бремени в канавах среди отбросов. Должно быть, человек много ниже истины: родить его проще и легче. Господин начальник тайной службы Его Величества не стал бы рассуждать на эту тему ни с кем, мысли просто сами приходили в голову, пока он рассматривал саксонца. Да, действительно переусердствовали, и сейчас Ренварту хорошо. Тело онемело. Воплем оно разразится чуть позже. Господин д'Анже успеет уйти. Смешно как – на этой-то службе, да не любить чужой боли, запаха паленого и гноящегося мяса… А не любил. И думал, что ромеи были правы, когда запрещали применять пытку к свободным. И правы соседи через пролив, что избегают ее всюду, где могут, то есть почти везде. А ученые мужи, утверждающие, что в суде присяжных дела будут решать в пользу людей богатых или приятных, или просто сумевших разжалобить, а вот перед розыскным процессом и пыткой все равны… им даже визит сюда в виде подследственных не поможет.

– Мэтр Ренвард, – говорит он, – если вы станете отвечать честно, вас будут судить за убийство. За обыкновенное убийство. Длинная веревка, легкая смерть.

– Я ж уже все сказал… – не говорит, сипит и шелестит купец, уже почти бывший, хотя гильдия от него не отказалась. На каждом вдохе, а дышит он вместо точек в протоколе, между фразами, под носом надуваются кровавые пузыри. – Убил.

Обеих убить хотел. Клодина неграмотная… но свиток ее. А Мария прочла и ко мне. Испугался.

– Чего вы испугались? – Можно было говорить «ты», но уж в этом точно нет необходимости.

– Что меня… нас всех… обвинят в заговоре, против короны. Даже если только меня. Община. Круговая порука. Нельзя. Женщины проболтались бы. Обязательно. «Вас бы наградили. Его Величество и господин коннетабль, оба. Сделали бы почетным гражданином Орлеана, например. Вы убили двух невинных и свое будущее»,

– мог бы сказать Гийом д'Анже. Он не скажет ничего подобного. Этот человек,

этот дурак несчастный хотел спасти не только себя – хотя и себя, конечно, тоже. Его уже подвергли пытке и скоро убьют – зачем умножать зло, втыкая ему в душу ядовитую иглу?

– Скажите, где свиток, и вас больше не будут допрашивать. Вот ведь невезение. Не ударься эта бедная Мария головой, мы бы сразу все узнали и мучить бы никого не пришлось. А потом ее никто и не допрашивал – свидетелем она и так выступит, когда на ногах стоять сможет, а со всем прочим все и так ясно… Ясно, как же. И нужно послать к Святой Агате, где она теперь, узнать, не искал ли кто, не спрашивал ли.

– Где? – повторяет д'Анже.

– У меня. В спальне полотно, с ткачихой. За ним в стене ниша есть. Не потайная, просто выдолблено и дверца крепкая. Ключ на связке. Забрали со всеми ключами. Думать господин начальник тайной службы будет не здесь, а много выше, по дороге к конюшне. Ему бы, конечно, подвели коня, но он отмахивается, сам проходит, благо, путь прекрасно известен, к коновязи, тихонько цокает языком,

слышит в ответ фырканье и сочувственное ржание: опять ты, хозяин, спускался в ад к грешникам, где огонь не угасает и стон не умолкает? Да, спускался. Решение уже готово. Нельзя в открытую, нагло обойти на повороте и принца, и графа де ла Валле. Не простят, на всю жизнь запомнят – а если ты отдавил ноги сразу и коннетаблю, и главе королевской партии, то самое разумное тут собрать самое необходимое и удирать в Альбу. Или в баронства Алемании. Или вообще в Иверию, в Константинополь… В земли псоглавцев, в общем. Поэтому человека с сообщением мы пошлем Его Высочеству сразу. А вот где тайник – не скажем, не из тех это тайна, чтобы гонцу доверять, что на словах, что на бумаге. А пока ответ придет или шевалье де Сен-Валери-эн-Ко успеет до языческого квартала добраться, мы уже все вскроем и все отыщем.

19 октября, ночь Он проснулся от уже ставшего привычным беспокойства. Выбрался из кровати,

оделся, не поднимая шума, наощупь. Это совсем не трудно, если вечером укладывать и развешивать вещи в должном порядке, а он к этому привык с детства. Привычка вставать среди ночи была новой. С прошлого года. Тогда в нем образовалась пустота, которую он, подумав, начал заполнять чтением. Пока – только чтением.

Эсташ Готье всегда хотел знать больше о том, как устроен мир. Теперь он понимал, почему. Чтобы изменить что-то в мире, его нужно знать очень хорошо. Он читал и разбирался. А бессонница была верным признаком того, что разум переварил очередную порцию и требует еще. «Политика» Аристотеля стояла на маленькой полочке рядом с письменным столом, в кабинете. Простенькое латинское издание в дешевой тканой обложке. Можно было бы найти аурелианский перевод, но он стоил бы почти вчетверо дороже. Жена не удивлялась. Ни его знакомствам, ни ночным вставаниям, ни делам и мыслям, которые он теперь время от времени обсуждал с ней. Удивлялся он сам – ее спокойствию. И единственному объяснению, которое она дала в ответ на недоуменный вопрос «Но я же согласилась выйти за вас замуж.» Что ж. С добром не спорят.

Здесь, у себя, ему не нужен был свет. Дверь конторы мэтр Эсташ открыл так же, наощупь. И услышал чужой голос:

– Осторожней, достопочтенный мэтр Готье. Пол еще мокрый. У потомственного купца не было привычки носить с собой оружие постоянно, а особенно – в своем доме. Дорога – другое дело; а, видимо, придется и дома. Хотя драться с этим… глупая затея. Если уж все слуги во дворе, в доме проворонили. Если они живы. Нет, это уже глупость – и шум был бы, и нет у исчадья ада манеры убивать кого попало. Но до чего ж не хватало ножа, кинжала, кастета хотя бы. Просто чтоб греть ладонь.

– А сюда слуги без разрешения не заходят, вообще-то, – сказал он спокойно, как говорил бы с новой бестолковой служанкой.

– Я запомню это на будущее, достопочтенный мэтр Готье. Но в этот раз я просил бы вас снизойти к моему бедственному положению – и позволить мне переночевать тут. По крайней мере, пока вас не навестит кто-то из людей вашего покровителя. Большей нелепицы Готье в жизни не слышал. У господина посла – отбросим забавы ряженых, – есть посольство и целый штат слуг, защитников, помощников. Да что там, само положение посла Альбы обеспечивает ему неприкосновенность. Но для этого нужно быть послом, а не гулящей девкой, шляющейся по тюрьмам. Сидеть на своем месте, соблюдать статус. А господин студент-посол-потаскун сегодня попался. И все-таки… чего он хочет?

– Я сегодня не жду гостей. Темнота смеется. Тихо и даже как-то вежливо.

– Даже если так, вам стоит их позвать. Потому что они ищут одну вещь, вы знаете, какую. А я ее нашел. И не думаю, что об этой находке им стоит говорить с представителем Ее Величества в Аурелии, но очень нужно поговорить со мной. И с каких же пор, спрашивается, представителю Ее Величества кто-то мешает любезно пригласить в посольство графа де ла Валле или просить об аудиенции герцога Ангулемского, если ему нужно что-то обсудить? Мэтр Готье, определенно, поднялся – но не проснулся. Сообразить, в какой омут тянет его подлая тварь,

неразличимая в темноте, никак не удавалось. Ну хорошо, ну, нашел он подлинник… ну хорошо, ну может торговец шелком устроить ему тайную встречу с тем же шевалье фицОсборном; но что за собаки должны сидеть на хвосте у альбийской лисы, чтобы он не мог встретиться с шевалье сам?!

– Я не хочу встречаться с ним сам, – а от пола и правда пахнет холодом, и водой. – Потому что подлинника никто не видел, даже Его Высочество. А у нас есть мастера, которые могут сделать копию не хуже девицы Колеты. Я пришел к вам прямо из того места, где нашел подлинник.

– Тряпку, – в тон отвечает мэтр, – нужно выкручивать.

Графу де ла Валле очень нравилось, что король Людовик велел ему заниматься розысками лично. Королевскую волю нужно выполнять, и чем буквальнее – тем лучше. Потому как исполнение ее сулит редкостные удовольствия, делиться которыми с кем-то было бы донельзя обидно; а пришлось бы. Господину графу, главе дома, предводителю королевской партии, патрону многих менее знатных дворян просто не по чину скакать ночью по Орлеану, драться, прыгать по крышам, переодеваться черт знает кем… Не подобает. За исключением одного-единственного случая: прямой приказ Его Величества. Ради короля мы и по крышам поскачем, и в пыточную спустимся.

Но, черт побери это дело, черт побери все его перипетии – оставить ради него супружеское ложе?! Променять прелести законного брака на достоинства фицОсборна?! Тяжела ты, служба королевская! Тяжела. Но у обычно спокойного армориканца зеленый блеск в глазах и уголки рта, нет, не разошлись в улыбке, но встали ровно, будто шевалье сквозь прорезь арбалета на цель смотрит. И очень хорошо ее видит.

– У вас, я вижу, приятные новости, …

– Я подумал, господин граф, что вы обидитесь, если мы уедем на охоту без вас.

– Разумеется, обижусь. – Хорошо иметь привычку из любого положения, из совершенно любого, оказываться готовым даже к дальней дороге за три «Отче наш».

– Вы напали на след? В последние дни это казалось совершенно безнадежным. Оригинал растворился в

Орлеане, сгинул, осел в сундуке у некой девчонки из приличного дома, связавшейся с приречным мусором, но, видать, не так прочно связавшейся, чтобы ее выгнали прочь со всеми сундуками. Сколько в Орлеане приличных домов? Сколько в Орлеане служанок, падких на чьи-то румяные щеки и белокурые локоны? Жан де ла Валле домов не считал, а о служанках мог сказать с уверенностью – да тысячи их…

– Я не поставлю на это свою голову. Но думаю, что нашел дом. К сожалению, я нашел его не один – и возможно не первым. Так что мы очень торопимся. ФицОсборн не выглядит как человек, который торопится. Но двигается он при этом очень быстро. Было бы интересно, когда-нибудь посмотреть, каков он с оружием. Может быть, при везении, это получится даже сегодня.

– Как вы его отыскали? – Между двумя сыщиками не было споров о первенстве,

даже неявных или шутливых, но Жана одолевала сейчас, пока он спускался по темной лестнице собственного особняка, зависть. Чистая, беззлобная, жгучая.

– Я поставил надежных людей собирать сведения обо всяких девицах… молодых, хорошеньких, служанках, чем-то огорченных или потерявших кавалера или жениха. Море. – заключил фицОсборн. – Но море можно вычерпать, если есть время, а девицы и особенно уже не девицы такого рода обычно разговорчивы. Томазен был уверен в том, что ей можно доверить ценную вещь, значит, скорей всего, они были помолвлены и делили постель. Потом случилось убийство в языческом квартале… и представьте, свидетели говорили, что у бедняжки убитой пропал жених. Я подумал, что такое совпадение – скорее всего случайность, но дом стоит проверить и отправил одного расспросить по кварталу. А в тот же день в «Жемчужине» надежный человек заметил… другого человека, о котором нам точно известно, что его пиво оплачивает Ее Величество Маб. Он крутился около наших лжезаговорщиков, так что сначала концы с концами мы не свели – но вот потом его заметили угадайте где. «Ага, – отмечает Жан. – Зависть моя не вполне по адресу. Человек, пьющий пиво за здравие альбийской королевы, успел быстрее и раньше. ФицОсборн только учуял его след и встал на него, уловил отблеск…»

– Как это ему удалось? Томазен давно мертв, и секрет его с ним.

– Если нам повезет и мы поторопимся, то сможем его спросить – когда поймаем. Наведаться в дом он наверняка не успел, только подходы осматривал. Думаю, ждет дождя. – дом, двор, конюшни, камни под ногами, все это было неважно, все выцвело и отошло, а вот затянутое тучами небо над головой неожиданно сгустилось и стало из декорации реальностью, частью будущей охоты. – К сожалению, опять же, ловить его придется со всей осторожностью.

– Кажется, я понимаю, о ком идет речь, – протянул Жан. А потом настало время вскакивать в седло и мчаться по улицам, сперва широким и прямым, а потом кривым, косым и горбатым, где вместо мостовых и настилов – то щебень, то песок, то просто утоптанная земля; это еще приличные улицы, потому что квартал, где селятся язычники, относится к пристойным. Бедные язычники в Орлеане сами по себе почти не селятся, ищут помощи у торговцев, лекарей и прочих, кто уже может позволить себе дом и слуг. Через пару минут после того, как кавалькада покинула самые дорогие, самые благородные кварталы, де ла Валле всей душой начал разделять высказывание Валуа-Ангулема о Лютеции: «Она сгорела. Восславим же милосердие Господа. Теперь ее можно отстроить как подобает». Только в Лютеции выгорела вся сердцевина, а Орлеану не помешал бы хороший пожар по окраинам. И о том, где нужный дом, фицОсборна спрашивать не пришлось. Там горели огни,

метались люди и царил бедлам, какого и нарочно не устроишь. И городская стража в наличии, и местная, квартальная. Что-то здесь уже стряслось. Опять. Но раз стража есть, так и спросить можно.

– Именем короля. Я – граф де ла Валле. Что у вас происходит, сержант?

– Кто-то в дом проник, – отвечает сержант-борода-лопатой. – В тот самый. Ловкий как черт… – сержант осекается, борода, перечеркнутая ремешками шлема,

сконфуженно прыгает. – Ловкий, в общем. По верхам, знать, пришел. А обратно как вылезать стал… – сержант уныло смотрит на Жана, топчется. – Такой весь… огонь вокруг него. И серой несет. В жаровню-то бросил, воняло как. Это он нарочно, не иначе. Мы мимо шли, – пояснил он. – Мы сюда старались заглядывать почаще, а местные эти тут и стояли. Мало ли что. Так что это он нам. Издевался. Не всех, мол, поймали. Нарочно… если в доме не было алхимической лаборатории, то нарочно, спору нет. А вот зачем?

– Дом обыскали?

– Да, Ваша Светлость, – кивает сержант. Неспешно, солидно. – Местные говорят, там и было все внутри перевернуто. Не знаем уж, стало ли больше. Да и мы натоптали. С жаровней-то… Эти, – презрительный взмах руки в толстой перчатке, – стали про нечистого верещать.

– В каком окне вы его видели? – это уже фицОсборн.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю