Текст книги "Дым отечества(часть первая)"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Ну что ж, за час-другой дела не станут лучше – или, будем надеяться – хуже. Потому что не нужно обманывать себя, кузен будет выпаривать из себя дорогу и очень внимательно слушать отчеты о том, что происходило в Орлеане в его отсутствие. Но вот с де ла Валле он переговорить не успеет, де ла Валле во дворце нет, он в городе, ищет свою потерю… а сказать кузену правду может только он. Король улыбается лошадиной морде, отворачивается от нее. Высокое окно полностью занято одним огромным солнечным лучом, он так велик, что даже не дробится, проходя сквозь крупноячеистую сеть переплета. Людовик смотрит на него, прямо, долго, до цветных пятен перед глазами. И слышит еще не произнесенную фразу, которой он закончит первую часть своей речи. Первую часть. В кои-то веки кузену придется помолчать. …Я полагаю, что вы не знали об этом, когда приносили мне присягу.

– Вы, – говорит настоящий, а не воображаемый Клод, выбритый до блеска, благоухающий даже не любимым его мускусом, а отутюженной, свежей и хрустящей тканью, – ошибаетесь, Ваше Величество. И смотрит на Людовика даже не с обычной своей надменностью и стеклянным блеском глаз, словно у хищной птицы, а с непередаваемым унылым отвращением, словно его в монастырь на разговенье позвали – и одной вареной репой угощают.

– Ошибаюсь? – вкрадчиво интересуется Его пока еще Величество. Надо сказать, при виде кузена все добрые намерения, как обычно, если не улетучиваются вовсе, то как-то съеживаются и теряют в значительности.

– Да, Ваше Величество… – кивает кузен, судя по выражению, подцепляя клювом особенно противный кусок невидимой, но от того не менее ненавистной вареной репы. – Дело в том, что о существовании этого документа в свое время не знал только ленивый… то есть, ваши прямые предки. Королю нестерпимо хочется взять блюдо с сахарными фруктами и швырнуть в кузена. Чернильница слишком мало весит. Свечные щипцы тоже сгодятся. А каминные – еще лучше. Главное – не убить его в сердцах, этого чертова родственничка, этого проклятого законного правителя Аурелии по праву крови и старшинства, чтоб этим предкам с их салическим законом всем поголовно в аду гореть, начиная с того кентавра, который наверняка и горит… кузена же даже убить нельзя! То есть,

можно – но что выйдет? Дядюшка вот пытался… знал? Наверное, знал – но почему тогда не убил?

– Нет, Ваш предшественник того же имени, конечно же, ничего не знал. Вы его сильно недооцениваете, Ваше Величество, – улыбается кузен. – Если бы он хотя бы просто заподозрил нечто подобное, нас с Франсуа унесла бы какая-нибудь подвернувшаяся эпидемия. Вы же знаете, как это бывает с маленькими детьми. Бог дал, Бог взял. Так выходит, чертов Клод все знал?.. Людовик недоверчиво смотрит на кузена, с его брезгливым выражением лица, со скрещенными на груди руками. Сейчас будущий король выглядит лет на пять, если не на все десять, моложе, чем в прошлом году. Вырвался из столицы, из дворцов и кабинетов к армии – и доволен. В общем – доволен, а сейчас – даже не удивлен, а просто раздражен. От какой военной авантюры его оторвали, что он с таким презрением смотрит куда-то за плечо короля?

– В год смерти кузена Карла, в тот единственный момент, когда это свидетельство могло сыграть свою роль, у меня его не было и я даже не знал, где его следует искать, – упреждает вопросы Клод. – В некоторых случаях клятв и описаний недостаточно. Ваше Величество, позвольте поинтересоваться – вы только ради этого вызвали меня с границы?

– Нет. – с мстительным удовольствием сообщает Людовик. – Только ради этого даже я не стал бы, кузен. Я вызвал вас, чтобы сообщить, что полгода назад этот документ пропал и теперь находится неизвестно где. Он может всплыть когда угодно, как угодно и в чьих угодно руках. Последствия я вам описывать не буду, вы вполне способны их вообразить сами, так даже лучше.

– В другом случае я спросил бы, почему меня просто не известили о пропаже письмом. Но… – кузен слегка передергивает плечами, и Людовику прекрасно слышно недосказанное «от вас-то чего ждать?», а Клод переводит взгляд с панно за королевским плечом на короля и слегка наклоняет голову. Еще влажные волосы не топорщатся, как обычно, перьями на затылке, а выглядят прилизанными. – Я имею основания полагать, что этот документ уже всплыл, поэтому я лично отдам распоряжения касательно розыска, а потом, с Вашего позволения, конечно, хотел бы вернуться к армии.

– Я уже отдал распоряжения касательно розыска, – морщится Людовик. – Ну что ж, кузен, если вы так упорно не желаете меня понимать, я выскажусь прямо. Я всегда думал, что все легенды о священной династии – чушь собачья, вернее, даже не собачья, потому что собакам до такой глупости не додуматься. Я смотрел на дядю и говорил себе, что лучшего опровержения этому мифу не сыскать. Если это – король, благословленный Небом… Тогда я не знал, что он – узурпатор. И что все наши несчастья начались, когда был нарушен порядок наследования. – Король пытается вспомнить то время, когда между ним и кузеном не стояла корона. Не может. – Если документ попадет не в те руки, будет война. Но если он попадет в те руки и мы продолжим, как начали, на сколько нас хватит? И сколько еще может выдержать страна?

– Да, конечно, – вдумчиво кивает герцог Ангулемский. – Вплоть до того момента, когда мой предок решил, что грех многоженства лучше, чем грех отцеубийства, страна была подобна Иерусалиму Небесному. Войны, поветрия и дурные правители обходили ее десятой дорогой…

– Нет, конечно, но… Отцеубийства? Коннетабль улыбается:

– Я неправильно, неточно выразился. Мой и ваш общий предок. Он был не просто влюблен, он влюбился раз и навсегда. Но понимал, что даже младшему сыну никогда не позволят взять жену так низко. И любой брак объявят недействительным. А потому не просто обвенчался со своей Марией, но и заключил с ней брачный контракт по всем правилам. И позвал в свидетели своих друзей, отобрав людей достаточно знатных, чтобы их словом нельзя было пренебречь. Только Его Величество Генрих был характером много крепче, чем о нем думал его сын. И, посмотрев на бумагу, просто сказал, что ему нет нужды ее опротестовывать – смерть разрывает и законные узы, а уж что принц будет делать, когда встретится с любимой на небесах, не так уж и важно.

– И с тех пор… – пытается вернуть беседу в нужное русло Людовик.

– И с тех пор в этой стране не происходило ничего, чего не случалось раньше. Рожденный в незаконном браке первенец, основатель вашей линии, был во всех отношениях достойным королем, а мой предок, прекрасно зная, что трон по праву принадлежит ему самому, предпочел быть полководцем под рукой сводного брата, ибо к управлению державой почитал себя совершенно непригодным – и судя по всему, был прав. Его сын оказался вполне бесталанным бездельником, а племянник – заурядным монархом, каких и до него было много. Вот ваш предшественник того же имени… – еще раз усмехается Клод. – Но его сын Карл тоже имел хорошие задатки, и не будь так слаб здоровьем… Так что, Ваше Величество, оставьте предрассудки и суеверия, которые были уместны только во времена некрещеных франков.

– Вы говорите это мне?

– Я говорю это вам, Ваше Величество. Если бы я разыскал этот контракт два года назад, дела обстояли бы иначе. Возможно, положение еще изменится. Но сегодня, даже если вы сами и публично откажетесь от престола… ваши сторонники в лучшем случае решат, что я вас околдовал или чем-то опоил. Они выкрадут вас из любого монастыря. Простите мне эти слова, но сейчас дела обстоят так, что мне даже ваша смерть не поможет.

– Но вы же видите, что происходит. Предыдущий Людовик сошел с ума, Карл заболел и быстро умер… я здоров пока что и вроде бы в своем уме, уж сколько мне его отпустил Господь, – усмехается король, – но посмотрите, что делается вокруг! И детей ведь нет – что ни делай. Неужели мало?

– Ваше Величество, – коннетабль Аурелии явным усилием воли удержал себя от того, чтобы встать и опрокинуть стол, – если вам так решительно нечем занять себя, то дней через пять обычной почтой… я ее обогнал, сюда доберется проект реформ для севера.

– Послушайте… Все-таки встал. И не опрокинул.

– Я нижайше прошу Ваше Величество удостоить этот проект своего высочайшего внимания. Людовик успевает только начать кивок, а кузен уже разворачивается:

– Все известия о розысках вам будет сообщать шевалье де Сен-Валери-эн-Ко. Вы некогда одарили его своей милостью, приняв его – это бывшая Мария Каледонская. С вашего позволения…

– Как я могу вам…

– Вы… – Клод останавливается в полуповороте, красное пятно на всю скулу никак не может быть румянцем, но больше ему неоткуда взяться. – Вы… Вам лучше вспомнить, что вы говорили в соборе, когда на вас попущением Божьим напялили эту побрякушку. Вам лучше вспомнить, что и кому вы обещали. А не можете, так… утопитесь в дворцовом колодце, он все равно больше ни на что не годится, Ваше Величество. Дверь хлопает. Людовик с подозрением оглядывается на стену за креслом – но нет там золотого распятия, только панно с охотничьей сценой, и дамы с панно на короля смотрят с благоволением, а на трясущуюся дверь – возмущенно, и ничто никуда рушиться не собирается. Все спокойно, только яблоки скатились к середине тарелки, а сахарная пудра взлетела в воздух и осела инеем на темно-зеленом шелке скатерти. Законный, хоть и некоронованный правитель Аурелии только что de facto отказался от своих прав. Королю вдруг делается смешно: и правда – стоило кузена ради этого всего с границы тащить в спешном порядке… Прилетел, нашумел, наговорил гадостей, все планы отправил псу под хвост, скатерть испортил. Все как обычно. И со всем этим можно было подождать до зимы. А лучше – до Страшного Суда.

5 октября, вечер Ришар фицОсборн, шевалье де ла Риве, мало чему – или кому – удивляется в этой жизни. Его Высочество герцог Ангулемский в список подлежащего удивлению не входит. Если он приглашает – а верней, приказывает – явиться средь ночи не в

Сен-Круа и не к себе, а в «Ромский дом», если он предпочитает обсуждать не самые открытые свету дела – а для других он не зовет – в присутствии порученца и любовницы, которая, заметим, приходится королеве сестрой по первому мужу… значит, как обычно, имеет какие-то свои планы и виды, а дело фицОсборна – выслушать, понять и исполнить сказанное дословно и в срок. Шевалье де ла Риве не удивляют и каледонцы – что сестра Ее Величества, что порученец господина герцога. Должно же быть что-то общее между членами одного племени? Хотя если вспомнить Ее Величество Марию Каледонскую или господина графа Хейлза, или господина графа Аррана… нет, никак не получается ни общности, ни последовательности. Должно быть, надо брать ниже, делить мельче: по кланам. По религии. Госпожа герцогиня Беневентская, в девичестве Рутвен, и Эсме Гордон – каледонцы и католики. Впрочем, Ее Величество Мария тоже была рьяной католичкой, да, наверное, ею и осталась. Нет, не выходит.

Просто – эти двое похожи, даже не обликом, ибо смешно и глупо сравнивать еще нескладного юношу на излете отрочества с молодой красавицей, а, скорее уж,

манерами. Тихие, исполненные достоинства, с горделивой осанкой и мягкой кошачьей поступью. Могли бы быть братом и сестрой, отчего же и нет? И слушают совершенно одинаково – молча, бесстрастно, без единого жеста. Не выдают своего удивления, и только по напряженному вниманию понятно, что рассказ господина герцога Ангулемского звучит сейчас впервые для всех слушателей.

– Его Величество не назвал мне имени человека, столь неосмотрительно обошедшегося с нашей семейной историей, но я полагаю, что это граф де ла Валле – тем более, что он уже четвертый день не ночует дома. Так что об обстоятельствах, при которых пергамент был потерян, вы можете осведомиться у него. Не думаю, что он вам откажет. Я также не думаю, что младший де ла Валле – единственный, кто сейчас пытается отыскать или выкупить пропажу. – И, без перехода: – Как вы представляете себе мои распоряжения на этот счет?

ФицОсборн кланяется, глядит на ровные терракотовые квадраты пола, думает, что зимой здесь, должно быть, холодно – разве что есть еще какая-то ромская выдумка и на этот случай.

– Ваше Высочество, я полагаю, что мне следует проследить, чтобы брачный контракт принца Филиппа и Марии д'Ангерран не попал в чужие руки. И, если будет на то Божья воля, передать его в ваши.

– Нет, – отвечает герцог. ФицОсборн знает его достаточно давно, чтобы догадаться: принц смеется. – Действовать совместно с господином графом де ла Валле, найти контракт и передать Его Величеству Людовику Аурелианскому. Тем более, что доложить мне прямо вы все равно не сможете, через два дня я возвращаюсь к армии. Ну вот и понятно, почему у любовницы и при свидетелях. Его Величество не предпринял попытки устранить угрозу… вместе с Его Высочеством, и теперь получает ответный подарок. Можно бы сказать – королевский, но это будет государственной изменой, с какой стороны ни взгляни.

– Я постараюсь исполнить желание Вашего Высочества.

– Докладывать Его Величеству будет господин Гордон. Он же сейчас и проводит вас, – кивает принц.

– Счастлив служить Вашему Высочеству. – Тут тоже нечему удивляться. Прошлогодний случай, когда веснушчатый господин Гордон несколько недель успешно изображал в монастыре вдовствующую королеву Марию, показал всем, кто хотел знать, что этот молодой человек, по меньшей мере, способен не говорить и не делать лишнего. А Его Величеству незачем знать о том, что по земле ходит столь незначительное и недостойное внимания существо как Ришар фицОсборн. Ходит и знает о существовании и сути брачного контракта. Господам, которым оказана высокая честь вести расследование, более чем недвусмысленно приказали идти и заниматься делом. Опять ничего странного: герцог Ангулемский не тратит даром ни минуты времени, так что теперь все его внимание принадлежит герцогине Беневентской, с которой он последний раз виделся в прошлый приезд в столицу, то есть, летом. Большая часть происходящих на свете событий строго логична, обоснована, связана между собой. Удивляться следует лишь там, где связи нарушены, а логика отсутствует. Но это бывает редко. Вот как сейчас. Неудивительно, что такой документ в конце концов потеряли. Удивительно, что это не произошло раньше.

Когда герцог Ангулемский изгоняет из малой гостиной свою свиту, Шарлотта настораживает уши. Значит, здесь прозвучит что-то такое, чего не следует слышать даже секретарю из младших Гордонов – а это само по себе интригует. Герцог достаточно хорошо знает этот дом, чтобы быть уверенным – если хозяйка приказала не беспокоить, значит, чужих ушей поблизости нет. Но – после того, что уже сказано – какие еще секреты? Может быть, дело не в «что», а в «как». Гость, как можно заметить – если знать, куда смотреть, конечно, – вне себя в степени, для него совершенно несвойственной. Принц и наследник престола – и как мы теперь знаем, в теории законный король, а на практике всего лишь принц и коннетабль, – всегда слегка раздражен, и большинство окружающих это «слегка» приводит в ужас. А вот сейчас пресловутое бестолковое большинство не осознало бы, что пора прятаться в подвалы и подпирать двери бочками, дабы разъяренное чудовище не увидело, не добралось и не проглотило в один прием.

Чудовище сидит в кресле напротив Шарлотты и внутри себя клокочет от ярости, а на поверхности выглядит вполне обычно. Возлюбленный супруг рассказывал герцогине о вулканах, о разливающейся лаве, удивительно похожей на камень – вот только как ступишь, так в геенне огненной и окажешься. Точь-в-точь Клод. Не прожег бы кресло…

– Вы знаете, – улыбается вулкан, – кажется, сегодня я был как никогда близок к цареубийству. Даже ближе, чем в тот раз, когда у меня получилось. Наш дражайший суверен, оказывается, вызывал меня, чтобы, как он выразился,

восстановить должное положение вещей. Да, счастье мое, вы меня правильно поняли. Он предложил мне занять его место. Вернее, свое место. Потому что Меровинги – священная династия, и узурпатор лишает страну Божьего благословения и навлекает беду на себя и на государство, а чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на два предыдущих царствования. Он был очень настойчив.

– А вы?

– Я, – слегка поводит головой Валуа-Ангулем, – посоветовал Его Величеству утопиться в дворцовом колодце. Воду уже давно берут из акведука и качество колодезной не имеет такого значения.

– Что же, – улыбается Шарлотта, стараясь не слишком удивляться: сюрприз из сюрпризов, герцогу предлагали трон, а он отказался. Понятно, конечно, почему, но… – вы не верите в священную династию? Будь он трижды представитель священной династии, да будь он, как тысячу лет, вопреки всем запретам Церкви, шепчутся, потомком не то что Посейдона, а прямо-таки Марии Магдалины и Господа нашего – все равно ведь ничего, кроме смуты из такой смены монархов не выйдет. Это в любимых супругом и свитой его шахматах рокировка – безобидное и полезное действие, а подобная рокировка вокруг аурелианского трона приведет только к войне. Партия Людовика против партии Клода, и тут же полезут все соседи – Толедо за Людовика, остальные – как будет выгоднее; все это уже давно изучено что на примере Альбы, что на примере Каледонии. Умные люди посмотрели через пролив и сделали выводы. Кажется,

умный человек в Аурелии один – и это герцог Ангулемский. А король Людовик – он не то что глупый, нет, и умный он, и хитрый, и изворотливый, как лис, но слегка близорук все-таки, особенно там, где дело касается вещей, которые нельзя пощупать руками.

– Я верю… в то, что этот мир был сотворен. Следов Творения на земле осталось достаточно. Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, распятого за нас при

Понтии Пилате. Тут свидетельств тоже хватает, от хроник и очевидцев до чудес. – Ярость укладывается в слова, вгоняет их в воздух как опоры моста в дно реки. – Я верю в таинства. Я верю, что небеса могут благословить правителя, а могут взять благословение назад – последний раз такое случилось три года тому при довольно большом скоплении людей. Я не верю, что Творец, чей Сын и наш Спаситель был зачат от чужой жены, придает хоть какое-нибудь значение тому, рожден ребенок в браке или нет. И не верю, что он мог поставить существование страны в зависимость от такой глупости. Церковь, между прочим, о статусе династии Меровингов предпочитает вовсе не упоминать, если болтунов не заносит в неподобающие богохульные сферы, думает Шарлотта. Не опровергает – потому что кому же охота ссориться с королевской династией, но и не подтверждает, значит, все эти суеверия – только суеверия, яйца выеденного не стоят, да и вообще не подобает добрым католикам верить в подобное. Король – помазанник Божий, чего вполне достаточно.

Интересно, следом за тем думает Шарлотта, где еще, в какой державе, сходились вокруг одного трона два таких необычных безумца, как Людовик и Клод? Король все-таки не до такой степени суеверен, чтобы бояться кары Господней, которая настигнет его за узурпацию трона. Нет. Это у него, скорее уж, такое понятие о благородстве и чести, а еще он так понимает заповеди, что восьмую, что десятую. Трон, корона, привилегии монарха ему не дороги, если не принадлежат по праву. Быть нашему Луи причисленным если не к праведникам, так к блаженным. А Клод? Покажите мне во всем обитаемом мире другого человека, которому предлагают корону и трон, а он отказывается из соображений выгоды для державы? Да кто еще устоял бы перед подобным искушением? И ведь не силой взять, не отнять, не чужое – а взять свое… Еще один – если не блаженный, так праведник. А скажи ему об этом – лопнет от удивления, а сшившись обратно, примется объяснять, что он только преследует свои интересы.

– Вы, герцог, – кивает Шарлотта, – добрый католик. И почтительный подданный, – усмехается она, вспоминая «посоветовал утопиться в дворцовом колодце». Бедный, бедный Людовик, какое нарушение приличий и обычаев! И какой пример черной неблагодарности – ты наследнику корону, а он тебя… в колодец.

– Я… мне нужно убить его два года назад, – говорит праведник. – Когда стало ясно, что Его Величество Карл не просто болен, а умирает. Я знал заранее… Знал и не рискнул выступить. Очень уж велик был шанс, что все мои враги полезут воевать просто с перепугу, думая, что я рассчитаюсь с ними, когда и если возьму власть. Самый дорогой порок на свете – трусость. А теперь поздно, нельзя.

– Ее Величество до сих пор не беременна, – Шарлотта не выдает страшную тайну, скорее всего, герцог осведомлен об этом лучше, чем любимая сестра королевы, а просто напоминает известное. – Так что, если вам очень хочется исправить ту ошибку… Жанна бы в обморок упала. Заговор, настоящий заговор! И кто – сестра, змея, Горгона эдакая!.. Очнувшись, решила бы, что любимая сестра ведет разведку – что там на уме у наследника престола. А Шарлотта Корво просто дразнит гостя, чтобы он выговорился и перестал бурлить. За этим он сюда и приходит – и еще потому что можно сказать то, что прозвучало мгновение назад, и не оказаться ни в изгнании, ни на плахе.

– Если бы он просто сидел и ничего не делал… – с тоской говорит Клод. –

Охотился бы, послов принимал. Но он же считает, что его долг – править страной. Как это все могло случиться, не постигаю. Он вырос при дяде, он все понимал, он умел принимать решения – быстро, точно. И замечательно лгал. Ему хотелось верить. Куда это пропало? Герцогиня Беневентская откидывается на спинку кресла и хохочет. Зрелище, столь же привычное посторонним, как герцог Ангулемский, признающийся в желании убить короля.

– Друг мой, – выговаривает она сквозь смех, – поверьте, все это осталось при нем. Если вы послушаете, что говорят о Его Величестве франконцы…. а они, вы же знаете, в прошлом месяце прислали посольство… так что я имела счастье познакомиться с их придворными дамами… – Смех остановить слишком трудно, вот почему не стоит и начинать. – Вы просто заняли то место, при взгляде с которого Его Величество всегда был таким. Смех помог.

– Если послушать франконцев, то я нахожусь одновременно в пяти местах, вижу сквозь стены, никогда не сплю и ем на завтрак, обед и ужин исключительно младенцев, твердых в исповедании вильгельмианства. А убить меня можно только серебряным оружием в шестое воскресенье месяца… а поскольку их все-таки только пять, то и пробовать смысла нет. В своем роде – вполне логичное построение. Что до короля, то, возможно, вы правы. Будем надеяться, что когда его в следующий раз обуяют какие-нибудь добрые чувства, он все же сначала посоветуется хотя бы с женой.

– На сей раз он с ней точно не советовался, – кивает Шарлотта. Жанна бы,

во-первых, не удержалась и рассказала сестре. А, во-вторых, быстро вытряхнула бы из супруга всю эту дурь с передачей престола законному владельцу. Потому что бывшему королю после этого путь в лучшем случае в монастырь – а Жанна на это не согласится и под пытками. Даже просто вернуться в Арморику и быть регентшей при сыне она не согласится – слишком любит мужа. – К вашему счастью. Потому что Жанна быстро сообразила бы, как решается задача.

– К общему счастью, – усмехается гость. – Мои представления о долге не заходят так далеко. И я высоко ценю свое слово, но не так высоко как ваш супруг.

– Едва ли мой супруг позволил бы себя убить ради соблюдения слова, – поводит плечами Шарлотта. – И ему случается нарушать свои обещания. Например, обещание навестить супругу после окончания марсельской кампании – не так уж далеко от Тулона до Орлеана, а за всю зиму кое-кто не нашел пары недель, чтобы посетить жену, и даже рождение дочери кое-кого не подвигло на поездку. Но гость уже слышал обещания Шарлотты относительно подобающей кары за такое отсутствие почтения, от которых герцогиня-то отказываться не собиралась. Тут все ясно – и почему, и зачем. А вот недавнее… интересно, а знает ли Клод об истории с ученым?

– Его последнее письмо меня очень огорчило. Этот юноша, Альфонсо, принес бы вашей семье больше вреда, чем пользы, а вот с господином да Сиена я очень хотел поговорить… и убить его вашему мужу следовало по совсем иным причинам. Как заклятого врага его будущего государства. Кстати, он тогда бы и горевал куда меньше. Иногда, отмечает про себя герцогиня, принц все-таки ведет себя так, будто он если и не потомок Господа нашего, то как минимум очень прозорливый ангел во плоти. Судить по письмам, на расстоянии, а особенно по письмам, написанным

Чезаре, который ведь, если будет необходимо – и прямо соврет, а если не соврет, то расскажет половину правды, с поправкой на адресата, а еще пишет всегда в расчете на то, что письмо может быть перехвачено заклятыми врагами, даже если отправляет его с самыми доверенными гонцами… в общем, делать выводы о причинах и поводах тут не стоит, не будучи всеведущим Вседержителем. Одно ясно – возлюбленный супруг оказался в крайне неприятном и тягостном положении. Слово нарушил, родича убил, с отцом почти поссорился… Сестру любимую с нервной горячкой на месяц уложил. Недавно родившую. Дурак, вздыхает Шарлотта. Надо было как-нибудь осторожней. Чтобы болел-болел и умер, чтобы Лукреция успела привыкнуть.

– Мне также не очень понравился, – но сейчас в голосе герцога нет беспокойства, а есть только обычное легкое раздражение, – слух о том, что госпожа Лукреция так скоропостижно овдовела, потому что ее брат счел меня более подходящей партией.

– Согласитесь, – герцогиня Беневентская мысленно роется в коллекции шпилек,

– с вашей стороны по меньшей мере несправедливо жаловаться на слухи. Даже если мой супруг распустит о вас еще сотню таких же, он вам не то что долг, он вам десятой доли процента не вернет. Потому что весь Орлеан, весь аурелианский двор – а следом за ним и прочие дворы Европы – уже осведомлены о том, что герцогиня Беневентская является любовницей наследника аурелианского престола. Слух зародился без помощи Клода,

но гость мог бы его и пресечь в зародыше, если бы не считал, что так будет лучше для всех, а особенно – для самой Шарлотты. Сестре королевы и любовнице Валуа-Ангулема осмелится вредить только полный безумец, что бы ни делал супруг госпожи герцогини – да и вообще какой смысл угрожать этому супругу безопасностью Шарлотты, если всей Европе известно, что не прошло и трех месяцев после отъезда Чезаре Корво, как его жена утешилась с Валуа-Ангулемом. Какой позор!.. И какая прекрасная сплетня. Ее повторяют, в нее с удовольствием верят… повторяют тем чаще, что все стервятники вокруг ждали, что Шарлотта отправится путем прочих увлечений Его переменчивого Высочества – он ведь ни у одного огня не задерживается – а вышло, на взгляд постороннего, конечно, совсем иначе. Прикипел. Большая часть дам, в свое время покинутых Клодом, Шарлотту теперь ненавидит – и сплетничает напропалую о том, что принца приворожили, любовным зельем опоили, каким-то кромешным развратом к себе привязали… но сплетничать публично или хотя бы бросать косые взгляды лицом к лицу со второй дамой королевства у них смелости не хватает. Этого вполне достаточно, чтобы такие мелочи Шарлотту не беспокоили. Пусть говорят.

Хуже, что верить в сплетню должен весь свет. Весь – значит, весь, потому что скажи Шарлотта королеве правду, Жанна две недели будет крепиться, а на третью взовьется, раздраконит первую попавшуюся сплетницу, и – прощай, удобный слух. Удобный, полезный, нужный – не самой Шарлотте, а ее возлюбленному супругу. Он спокойней спит у себя в Роме, зная, что жена и дочь не просто вне опасности,

а вне поля зрения. А Жанна… что ж, она довольно быстро решила, что все поняла. И теперь думает, что дражайшую младшую сестрицу просто привлекают мужчины определенного типа. К которым сама Жанна по доброй воле и на лигу бы не подходила. А еще королеву радует, что сестра не стала прозябать в одиночестве. Да и за наследником будет легче присматривать, полагает Жанна, если он запутался в юбках ее сестры. Как обнаружилось сегодня, присматривать ей в первую очередь нужно за собственным богоданным супругом, который чуть не сделал ее вдовой.

– Я полагаю, что мы с вами – сама невинность, счастье мое. – смеется Клод,

– Я ведь в свое время хотел просить у Ее Величества вашей руки для своего брата. Если бы вы сошли с ума и согласились… вот тут со временем родилась бы замечательная сплетня.

4 октября, день До сих пор Колете не доводилось видеть, как благородные господа пачкают руки ремесленными делами. Не то чтобы у нее было много знакомых дворян. Просто – кто ж не знает, что ничего, кроме оружия, благородному человеку в руки брать не подобает. Ну, перо в конце концов – записку даме написать, а то если писцу диктовать, обидится же. А вот чтоб резцы и кисти… Господи помилуй, что за непотребный дом, что за непотребный господин! Сидит себе и, поглядывая на занятую своим делом Колету, вырезает по черепашьему панцирю. Вырезает и узор раскрашивает. Тьфу!.. Пилочки у него, сверлышки, бархотки, маленькие сосудцы с порошками, плошки с разведенной краской, клеем, а еще открытая коробочка с маленькими камешками,

маленькие-то они маленькие, а сверкают – глаз не отвести. Каждый как звездочка. Заметил, на что Колета смотрит и объяснил – новинка. Не алмаз – другой прозрачный камень, подешевле. Зато огранка на «половинном» в семнадцать граней, а на полном – пятьдесят восемь, а сами камешки – двадцатая доля карата, а бывает и сотая, так такую огранку без лупы не увидеть даже, просто лежит на ладони искорка света. Научились гранить в Лионе. А знаешь, что такое карат, спрашивает? Притчу о блудном сыне слыхала? Как он там стручки ел со свиньями? Так стручки те от рожкового дерева, а в стручках тех семечки, вес такого семечка – один карат. Так тогда камни мерили и мы мерим как повелось, хотя деревья такие у нас не растут и ювелирам мерные семечки за деньги покупать приходится. «Нет, – думает про себя Колета, вежливо кивая, кланяться сидя неудобно, а работа не ждет, – нет, меня не проведешь. Никакой это не сенешаль королевский, а самый обычный колдун. Подменыш, значит, ремесленнического сословия. Сразу видно же. Как в сказке, в которой настоящего урожденного принца среди купеческих и крестьянских детей признать надо было – спроси по-умному, и все поймешь…»

А рассказывает колдун-подменыш интересно. Вот только как поймет, что Колета и про натуру его догадалась, так и зарежет. Или превратит во что-нибудь.

А ошибиться тут нельзя. Вот, она сама сидит, пергамент размечает, чтобы буквы точь-в-точь как на настоящем документе легли, волосок в волосок. А рядышком под окном господин ворона, углубление едва заметное в панцире сделал и камешек-блестку на него посадил, а рядом следующий, а снизу завиток синий, и сидят камешки эти как капли росы на листе…