Текст книги "На прибрежье Гитчи-Гюми"

Автор книги: Тама Яновиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

11

– А у англичанина какая машина? – спросила я, когда мы все упихивались в нашу.

Хорошо бы, у него была новая. В нашей машине пахнет плесенью и ржавчиной, хотя Теодор и обтянул сиденья искусственным мехом тигровой расцветки. Из-под днища все время дымит, и Пирс ничего не может с этим поделать, только постоянно бормочет себе под нос что-то про каталитический дожигатель.

Руль и приборная доска заросли паутиной. Пирс как-то хотел ее смахнуть, но мы не разрешили – мы давно уже привязались к живущему в машине пауку. Это не коричневый паук-отшельник, а какой-то другой, с мощным желтым задом, которым он любит вызывающе покачивать. Пауку нравится ездить с нами на прогулки – это всегда видно по тому, как он начинает махать лапками. Иногда мы приносим сонную муху и суем гостинец ему в паутину.

– Ты разжирел, – сказала Мариэтта Леопольду, сидящему у нее на коленях. – Полюбуйтесь! – Она ущипнула его за бока. – Настоящие жопьи ушки.

– Терпеть не могу этого выражения, – сказала я. – Так какая у англичанина машина?

– По-моему, арендованная, – сказала мамочка, пытавшаяся выехать со двора задом. Она терпеть не может ездить задом, потому что считает это противным Божьему промыслу. – Это что такое? Я на кого-то наехала?

– Я разжирел? – сказал Леопольд. – Вы правда думаете, что я жирный?

– Ну разве ты можешь быть жирным? – сказала я. – Тебе же всего шесть лет.

– Тебе-то откуда знать? – сказал он. – Ты же без очков ничего не видишь. Надо мне больше приседаний делать.

– Зацикленность на собственном теле – признак душевного убожества. Я думала, членам моей семьи оно не свойственно, – сказала мамочка, чудом не наехав на дерево.

– Мам, хочешь, я поведу? – предложил Пирс.

– Нет, Пирс, спасибо. В этом нет необходимости. Может, вам не нравится, как я вожу, но я хотя бы еду медленно и никогда не попадаю в аварии.

– Иногда мне кажется, что в прошлой жизни я была деревом, – сказала я. – Помню, как меня распилили пополам. Противное ощущение.

– Леопольд, пересядь к Теодору, – сказала Мариэтта. – Ты слишком тяжелый, у меня от тебя ноги зудят.

– Только не ко мне, – сказал Теодор. – Я только что выгладил брюки.

– Все меня ненавидят, – сказал Леопольд.

– Садись ко мне, – сказала я. – Я тебя не ненавижу. Я не такая, как они.

Леопольд перелез через Теодора, сел ко мне на колени, свернулся калачиком и обвил руками мою шею. Я потерла его животик, твердый и круглый, как половинка дыни.

– Малыш мой любименький, – сказала я и, самодовольно ухмыляясь, обвела взглядом остальных.

Пирс повернулся ко мне.

– Ты хуже мамочки сюсюкаешь.

– Она сюсюкает умиротворяюще, – сказала Мариэтта.

– Слащаво, – сказал Теодор. – Типичное поведение женщины определенного возраста.

– Кретины слабоумные! – сказала я.

– Дети! – сказала мамочка. – Я этого не потерплю! Вы что, не можете не ругаться? Я так в аварию попаду. Какие вы все озлобленные!

– Убери руки с моей шеи, – сказала я Леопольду. – Ты меня задушишь.

– В лифте мама вечно всем улыбается и со всеми здоровается, – сказал Пирс.

– А в супермаркете пытается очаровать кассиршу, – сказала Мариэтта.

– Ей хочется, чтобы все ее любили, – сказал Теодор. – Чтобы доказать, что лучше ее никого нет. Это так утомляет.

– Как сучка, которая валится на спину, едва завидев кобеля, – сказала Мариэтта.

– Вы правы, – сказала мамочка. – Это утомляет. Действительно, почему я не веду себя как вы? Почему не злюсь, почему никого не оскорбляю? Вот умру, может, вы хоть тогда поймете, как были ко мне несправедливы.

– А я, я ведь не такой, да? – спросил Леопольд.

– Может, мне покраситься в брюнетку, а спереди высветлить две пряди, как у невесты Дракулы? – сказала я.

– Слишком примитивно, – сказала Мариэтта.

– Ничего оригинального, – сказал Теодор.

– А по-моему, круто, – сказал Пирс. – А можно это, ну, в блондинку.

Больница имени Гарри и Наоми Розенталь представляла собой небольшое бетонное здание, фасадом развернутое к Большому Медвежьему озеру и атомной электростанции Гитчи Маниту. Леопольду пришлось ждать в вестибюле. Мы забыли, что детей до четырнадцати к больным не пускают. Остальным разрешили заходить по трое. Я пошла в первой тройке. У двери в палату Эдварда стояли Фред и еще какой-то полицейский.

– Он опасен? – спросила мамочка.

– Как только ему станет лучше, мы заберем его в тюрьму, – сказал Фред. – Кстати, миссис Сливенович, я бы хотел потом переговорить с вами наедине.

– О чем это? – сказала мамочка, входя в палату. – Да-да, конечно.

Я собиралась было войти за ней, но Фред схватил меня за руку. Теодор насторожился, но ждать меня не стал и скрылся за дверью.

– Я хочу попросить у твоей матери разрешения пригласить тебя на свидание, – сказал Фред.

– Что ты несешь! – сказала я. – А ну, отпусти, свинья вонючая! – Я отдернула руку.

– Мод, подожди! – сказал он, но я его не слушала. – Дверь закрывать запрещается! – крикнул он мне вдогонку.

Эдвард сидел в кровати, одна рука была наручниками пристегнута к железной спинке, а второй он ел ярко-красное желе.

– Залог назначили в четверть миллиона долларов, – сказал он. – Евангелина, ты что-нибудь можешь сделать?

– А почему у него не обе руки в наручниках? – спросил Теодор.

– Таких денег мне не собрать, – сказала мамочка.

– Даже десяти процентов суммы. А почему такой большой залог, Эдвард?

– Они сказали, что я совершил такое, о чем мне не хотелось бы упоминать, – сказал он и разрыдался.

Я вдруг представила себе Эдварда маленьким, таким, как Леопольд сейчас. Наверное, с виду он был злым мальчишкой, – но это лишь для того, чтобы защитить что-то слабое и беспомощное внутри. Так морской конек носит в набрюшной сумке своего детеныша.

– Что значит «они сказали»? – спросила мамочка. – Ты это совершил или нет?

– Адвокат, назначенный судом, посоветовал мне не обсуждать дело, – сказал он. От слез у него потекло из носа. – Мамуля, ты меня не бросишь? Может, меня на долгие годы посадят в тюрьму. Ты будешь меня ждать, Евангелина?

– Вряд ли, – сказала мамочка и присела на край кровати. – Ну-ну, не плачь. Мод, найди бумажную салфетку. – Я протянула ей клинекс, и она вытерла Эдварду нос. Он громко высморкался. Мамочка легла с ним рядом. – Кто-нибудь, уберите желе, – сказала она. – Или, может, хотите доесть? Мы как-нибудь сможем его вынести? Для Леопольда?

– Я так и знал, что ты это скажешь, – вздохнул Эдвард.

– Если ты так хочешь, оставь желе себе.

– Нет, – сказал Эдвард. – Я знал, что ты скажешь, что не будешь меня ждать.

– Ну что еще я могу ответить? – сказала мамочка. – Я не хочу лгать тебе, Эдвард. У нас с тобой было много хорошего, правда?

– He знаю, – сказал он. – Так ли уж хорошо было? Да я по большей части был пьяный или обкуренный, так что помню мало.

– За решеткой у тебя будет время обдумать свою жизнь, – сказала мамочка. – Считай, тебе повезло. Пострадал ты несильно, в тюрьме сможешь чем-нибудь заняться – написать роман, например. У Достоевского тоже была эпилепсия. Может, твоему адвокату удастся тебя вытащить, сославшись на эпилепсию. Ты кого-нибудь убивал, когда грабил?

– Мамочка, ты что? – сказал Эдвард. – Неужели ты считаешь, что я на такое способен?

– Откуда мне знать? – сказала мамочка. – Отвечай на вопрос.

– Я не могу это обсуждать – сказал Эдвард.

– Мам, это невыносимо! – сказал Теодор. – Пошли отсюда. Тебе так хотелось подцепить мужика, что ты не побрезговала убийцей с эдиповым комплексом, который угрожал пистолетом ни в чем не повинным лавочникам. Неужели ты сама не видишь, как это все убого и мелко?

Мамочка, так и лежа рядом с Эдвардом, заплакала.

– Я понимаю, ты говоришь совершенно справедливые вещи, – сказала она. – Но мне так плохо! Он был таким красивым, таким молодым! Я надеялась, что помогу ему измениться.

Я разглядывала Эдварда. У него был огромный нос, спутанные, добела выгоревшие патлы и лоб как у элитного бультерьера.

– Ты что, действительно считаешь его красивым? – спросила я, невольно рассмеявшись.

– Благородный профиль. Как у першерона. Или клейдесдальца.

– Лошадиный?

Пожалуй, в его черепе действительно смутно просматривались некие благородные черты. Так в кляче, запряженной в тележку зеленщика, угадывается старый боевой конь. Не высший сорт, конечно, но с кое-каким достоинством.

– Мамусечка, – грустно простонал он.

– Красивый! – сказал Теодор. – Благородный! – И тоже расхохотался.

Мы ржали и не могли остановиться – наверное, из-за переизбытка напряжения, и в палату заглянул обеспокоенный Фред.

– Что здесь происходит? – спросил он. – Нельзя лежать в кровати с заключенным.

– Она считает его красивым, – сказала я сквозь смех. Тут и Фред зашелся. Мы втроем стояли, согнувшись от хохота пополам, а мамочка с Эдвардом лежали в кровати и рыдали.

Наконец мы успокоились, но время от времени то один, то другой снова принимался хохотать.

– Миссис Сливенович, – сказал Фред совершенно серьезно. – Я заканчиваю дежурство в шесть и хотел просить вашего разрешения пригласить Мод на свидание.

– У меня возражений нет, – сказала мамочка и высморкалась.

– Какое свидание! – сказала я. – Не собираюсь я идти к тебе на свидание.

– Фред де Галлефонтен не любит, когда ему отказывают в свидании, – сказал Фред.

– Фредди Галлефонтен! – сказала я. – Что за Дикое имя!

– Много поколений назад мои предки приехали сюда из Галлефонтена, – сказал Фред. – Это во Франции. Там мы владели деревней и замком. Но с тех пор род наш пришел в упадок.

– Ты мне что, угрожаешь? – сказала я. – Зачем говоришь, что не любишь, когда тебе отказывают?

– Нет! – воскликнул Фред. – Как я могу тебе угрожать? Я боюсь тебя до смерти. Едва собрался с духом тебя пригласить. Я даже не уверен, хочу ли с тобой встречаться.

– Она оказывает такое странное воздействие на мужчин, – сказала мамочка. – Ее магнетизм – от Северного и Южного полюсов одновременно.

Я рассеянно улыбнулась.

– Разорившиеся французские аристократы, – сказала я. – Довольно романтично. А в этой стране что у тебя за замок?

– Живу на ранчо, – сказал Фред.

– В доме, заставленном семейными реликвиями, которые хранились в вашей семье веками и истинной ценности которых ты не представляешь?

– Если бы! – сказал Фред упавшим голосом. – Не хочешь со мной встречаться – не встречайся. А мебель мама купила на распродаже.

– У тебя рыжие волосы, – сказала я.

– Знаю, – сказал Фред.

– Это серьезная проблема.

– Мод, ну сходи к нему на свидание, – сказала мамочка. – Других дел у тебя все равно нет.

– Да я займусь чем угодно, лишь бы не ходить к нему на свидание!

– Он милый, – сказала мамочка, – а ты злая. Я бы пошла. Вовсе не обязательно с ним спать.

– Естественно, я не собираюсь с ним спать! – сказала я. – Я с ним даже разговаривать не желаю.

– Просто сходи в кино или еще куда, – сказала мамочка. – Сделай мне одолжение, скройся с глаз моих хоть на несколько часов. Ты меня с ума сводишь.

– Я отведу тебя в кино и поужинать, – пообещал Фред.

Это меня так ошеломило, что я на минуту лишилась дара речи.

– Я тебя с ума свожу? – сказала я наконец. Она на меня словно ушат воды вылила. – Это я тебя с ума свожу? Больше, чем остальные?

– Да, есть причина, по которой сегодня ты меня сводишь с ума больше, чем остальные, – сказала она.

– Лучше бы мне на свет не родиться, – сказала я. – Что меня ждет? Даже родная мать меня не любит. У меня нет ни денег, ни связей, ни талантов, я живу в трейлере, который даже не достоин называться «Виннебаго». Мне девятнадцать лет, и в моей жизни не будет ничего исключительного.

– Умоляю, замолчи, – сказала мамочка, еще раз высморкалась и встала с кровати. – То, что сегодня ты сводишь меня с ума, вовсе не означает, что я тебя вообще не люблю. Делай что хочешь. Из тебя так и хлещет энергия, о которой ты сама не подозреваешь. Да ею можно целые планеты взрывать. Есть она и у Мариэтты: это сексуальная энергия, которой обладают молодые девицы. Используй ее, пока она не иссякла. Как бы мне хотелось снова стать такой же юной, как ты, только со своими нынешними опытом, знанием, мудростью. Тогда бы уж я точно не сидела в больнице Гарри и Наоми Розенталь и не заливалась слезами.

– А что бы ты делала? – спросила я и обернулась к Теодору за бумажной салфеткой.

– Я бы мчалась навстречу приключениям! Я бы отправилась на свидание с Фредом. При хорошем раскладе погуляла бы немножко, и домой. От меня бы не убыло.

– Поняла? – сказал Фред. – Это всего-навсего свидание. Оно поможет тебе развеяться.

– Ну, хорошо, – сказала я, разглядывая в зеркале над раковиной опухшее от слез лицо. – Где мы будем в шесть? Куда Фреду подъезжать?

– Встречайтесь здесь, в вестибюле. Это только начало, Мод, – воодушевилась мамочка. – Твои страхи и волнения скоро испарятся. Если выдержишь это, тебе все будет по силам!

– Мне понадобится несколько минут – принять душ и переодеться, – сказал Фред и окинул меня критическим взглядом. – А у тебя нет с собой другой одежды?

12

– Считай, мы ни о чем не договаривались, – сказала я.

– Знаешь, а ты и так прекрасно выглядишь, – решил Фред.

– Ему все равно, во что ты одета, – сказала мамочка. – Сходи поменяйся одеждой с Мариэттой. На ней чудесная юбочка. Так ты хотя бы не будешь его смущать.

– Хорошо, мама, – покорно согласилась я. – Как скажешь.

Я отправилась в вестибюль к Мариэтте. В коридоре мне попался Стив Хартли.

– Стив! – сказала я. – Как себя чувствует ваша мама?

– Возможно, она не выкарабкается.

– Шутите!

– Нет, не шучу, – сказал он. – Да, кстати, я нашел модель пылесоса, которая может оказаться вашей маме по средствам. – Он протянул мне брошюру и листок с какими-то цифрами.

– Бог ты мой! – вскричала я. – Ваша мать на пороге смерти, а вы составляете график выплат за пылесос.

– Возможно, это защитная реакция, – сказал он. – А ваша сестра здесь?

– Оставайтесь тут, – велела я. – Я ее приведу. Никуда не уходите.

Я вышла в вестибюль. Мариэтта стояла и разговаривала с врачом ростом не меньше шести футов семи дюймов.

– В коридоре ждет Стив Хартли, – сказала я. – Он хочет тебя видеть. Его мать умирает.

– Буду через минуту, – ответила Мариэтта, даже не обернувшись.

Я вернулась к палатам.

– Она придет, – сообщила я. – Соблазнит врача и придет. – Вид у Стива был несчастный. Мне стало его ужасно жалко. – Стив, что произошло с вашей матерью? Она действительно умирает? Если ее изнасиловали агенты ФБР, вы можете подать в суд.

– Нет, дело не в ФБР. Она уже давно больна.

– А что с ней? – спросила я.

– Синдром Шай-Драгера, – сказал он. – Возможно, ей понадобится операция.

– Какой ужас! Простите, я не знала. Подумать только, эти люди напали на нее, невзирая на ее состояние! Мне так ее жаль.

– Как я уже сказал, она давно больна. Этого удара она может и не пережить.

– Я не была с ней знакома, но она всегда казалась мне очень милой женщиной, – сказала я.

Стив благодарно кивнул.

– Наверное, дом достанется мне. Понимаете, я в нем вырос и, окончив университет, снова туда вернулся. Дом большой, пожалуй, даже слишком большой для одного.

– А в какой части города? – спросила я.

– На Холмах, – ответил он. Это лучший район Нокомиса.

– Викторианский особняк, белый с зеленым?

– Нет, красный кирпичный, тридцатых годов девятнадцатого века.

– Я его отлично знаю! – сказала я. – Очень красивый. Мне всегда нравились кирпичные дома.

– Нам никогда не хватало денег на его содержание. Мой отец давно умер, и мы с матерью были стеснены в средствах. Спасибо вам за сочувствие. Мариэтта мне все рассказала, я представляю, как вам самой теперь нелегко.

– Отчего это мне нелегко? – возмутилась я.

– Наверное, мне не стоило об этом упоминать, – пробормотал Стив. – Мне пора обратно в палату. Попросите Мариэтту, чтобы она здесь не курила. Мама под кислородным колпаком.

– Мариэтта что, курит? – спросила я.

Он изумленно уставился на меня.

– Она сказала, что вы практически вынудили ее закурить.

– Да, такие заявления вполне в ее духе. Какая подлость!

– Она говорила, что именно так вы и скажете. Дыма без сигарет не бывает. Вчера вечером она дымила как паровоз. Просто ужас!

Я отправилась в вестибюль.

Мариэтта все еще беседовала там с врачом-гигантом.

– Я и не знала, что ты куришь, Мариэтта, – сказала я. – Мало тебе наркотиков! Может, хватит вымогать у несчастных врачей рецепты?

Врач отверз было коралловые уста, но так и не проронил ни слова, только обдал меня зловонным запахом, после чего, даже не представившись и не извинившись, развернулся и ушел.

– Огромное спасибо, Мод, ты все мне испортила, – сказала Мариэтта.

– С этим великаном тебе нечего было ловить, – ответила я. – Ну, допустим, у вас что-то получилось бы, все равно с твоими мальчишескими бедрами тебе никогда не выродить младенца-гиганта. Съела? – Ноздри ее раздувались от гнева, и я предусмотрительно отступила назад. – А куда подевался Леопольд? Ты что, его потеряла?

– Диетолог повел его на кухню – показывать, как готовят больничную еду.

– Только бы он не вздумал у них что-нибудь перенять, – сказала я. – Ты знала, что Стив Хартли здесь? Его мать умирает, и он скоро унаследует очаровательный особнячок.

– Похоже, ты совсем бесчувственная, – холодно сказала Мариэтта.

– Всего за несколько минут я получила убийственные характеристики от двух ближайших родственниц. Вы что, решили окончательно уничтожить во мне чувство собственного достоинства? Снимай юбку.

– Ни за что! – сказала Мариэтта и, помолчав немного, спросила: – А где именно находится дом, который наследует Стив?

– Скажу, если пойдешь со мной в туалет и поменяешься одеждой, – сказала я. – Мама так велела. У меня свидание с этим кошмарным Фредом де Галлефонтеном, а его раздражает то, как я одета. Не понимаю, почему он сначала тебя не пригласил. Решил, наверное, что ты не про него. Плохо же он разбирается в людях.

– Я что, должна буду напялить на себя эти кошмарные клетчатые штаны? – спросила Мариэтта, но в туалет со мной все же пошла. – Ты наденешь чудесную кремовую юбку и наверняка зальешь ее соусом, а мне придется вырядиться клоуном. Не понимаю, как это тебе раз за разом удается все мне портить.

– Колготки тоже, – сказала я. – И вообще, несправедливо, что у тебя роскошные льняные волосы, а у меня темно-русые.

– Каштановые, – уточнила она. – Шелковистые каштановые кудри. А у меня на голове солома.

– Быть такого не может! О-хо-хонюшки, – вздохнула я, поглядевшись в зеркало.

– Ты зациклилась на себе самой. Считаешь себя центром вселенной.

– А ты что, нет?

– У меня все по-другому.

Мы вернулись в вестибюль в тот момент, когда в дверях появился англичанин.

– Привет, – сказал он слабым голосом. – Я бы вас расцеловал, но, увы, чувствую себя прескверно. Какие вы обе хорошенькие!

– У нее свидание с этим Фредом Д. Галлефонтеном, – сказала Мариэтта. – Ей до смерти хотелось, чтобы он ее пригласил. Она так мечтала выглядеть получше, что мне пришлось отдать ей свою одежду. Иначе я бы ни за что не напялила этот шутовской костюмчик.

– Он очень мил, – сказал Саймон.

– Вам нравится? Вообще-то это я его отыскала, а потом отдала ей. Да, если вам понадобится помощь, меня вы найдете здесь. Пока она развлекается, буду ухаживать за больными.

– С Фредом Галлефонтеном? – спросил Саймон, почему-то крайне заинтригованно.

– Глупый юнец, – сказала я. – Провинциальный мальчишка. Он для меня ничего не значит. Кстати, а почему ты здесь? Что случилось?

– Я лежал в постели и вдруг понял, что надо немедленно обратиться к врачу. Боюсь, если то, что ты говорила, верно, моим ягодицам грозит серьезная опасность.

– А ты чувствуешь, как яд проникает в твой организм?

– Мод эти ощущения хорошо знакомы, – сказала Мариэтта.

– Да! – воскликнул Саймон. – Как будто тебе поставили капельницу с каким-то едким раствором. Здесь случайно нет ли кого, кто бы меня осмотрел?

– Только что был один врач-великан, – сказала я. – К сожалению, Мариэтта своим агрессивным поведением его вспугнула, и он укрылся у себя в логове. Кто знает, сколько часов он там будет отсиживаться. Вот что я предлагаю: пошли со мной в туалет, я сама тебя осмотрю.

– Я тоже пойду! – заявила Мариэтта.

– А если нас кто-нибудь там застанет? – спросил он. – Я… боюсь, я буду смущаться. Понимаете, я воспитывался совсем в иных традициях.

– Тогда вот что, – сказала я, подумав. – Зайдем в туалет в какой-нибудь палате. Подождите меня здесь – я пойду поищу, где лежит больной потяжелее. – Отойдя на несколько шагов, я обернулась и увидела, как Мариэтта, схватив англичанина за локоть, наклонилась к нему и что-то говорит.

Я почувствовала себя лошадью, которую всю дистанцию придерживали, но у финиша ее азарт взыграл. Дверь одного из кабинетов была открыта. Там сидел толстый врач и жевал «Твинки». В пачке лежал еще один кексик.

– Привет! – сказала я. – Доктор Джонсон, как поживаете? Я же говорила, не ешьте вы больше эти «Твинки». Если похудеете хотя бы на пять фунтов, вы станете совершенно неотразимым. – И я выхватила у него несъеденный кекс.

– Я доктор Кенмор, – сказал он, с тоской глядя на утраченный «Твинки». – Вы, должно быть, ошиблись.

– Прошу прощения. – Я быстро откусила половинку кекса. – Я была уверена, что вы доктор Джонсон. Отдать обратно? – Из кекса потек крем, который мне пришлось слизнуть. – Знаете, доктор Кенмор, вы тоже станете неотразимым, если потеряете фунтов пятьдесят. Послушайте, я хочу попросить вас об одолжении. Я попала в крайне затруднительное положение. Не могли бы вы вызвать мою сестру? Ее зовут Мариэтта Сливенович. Ей надо срочно идти в палату триста два, иначе будет поздно. Я буду вам так благодарна, доктор Кенмор.

Я успела забыть, до чего мне отвратительны все эти ванильные кексы. Я проглотила калорий четыреста, не меньше, да еще того, чего терпеть не могу. Из глаз у меня брызнули слезы.

– Да-да, конечно, – сказал доктор Кенмор. – Мариэтта Сливенович. Ее вызовут. С вами самой все в порядке? Могу я угостить вас кофе? Не желаете сходить со мной в буфет?

– Благодарю вас. Может быть, сходим, но потом, когда все закончится. – Я порылась в карманах и вытащила носовой платок лорда Саймона, залитый кровью Леопольда. Кровь давно высохла. Я деликатно обтерла свои коралловые уста. – Сами понимаете, такие дела…

Я подождала, пока он снимет висевшую на стене трубку. Услышав из громкоговорителя имя Мариэтты, я поспешила удалиться. Теперь Саймон был в вестибюле один.

– А где моя сестра? – спросила я.

– Точно не знаю, – ответил Саймон. – Ее куда-то вызвали.

– Иди за мной. – Тут я заметила, что Саймон прихрамывает. У стены стояло инвалидное кресло. – Бедняжечка ты мой, – сказала я. – Может, сядешь сюда? Для пущего правдоподобия. – Он недоверчиво посмотрел на кресло. – Ну, садись скорее!

– Слушаюсь, мисс.

Он сел в кресло, и я повезла его по коридорам в поисках свободной палаты.

В одной из них в кровати лежал мужчина. Голова его была забинтована.

– Помогите! – возгласил он, увидев нас в дверях. – Помогите мне!

Я вырулила обратно в коридор.

– Может, нам надо ему помочь? – спросил Саймон.

– Времени нет, – ответила я и свернула направо.

Молодая женщина вела под руку старика.

– Где ты оставил свою коляску, папа? – крикнула она. То ли она на него злилась, то ли старик был глух как пень.

– Где моя коляска? – повторил он. Проезжая мимо, я окинула их суровым взглядом, давая понять, что они мешают.

– Должна признаться, терпеть не могу стариков, – сказала я Саймону. – Мне кажется, они сами виноваты в том, что стали такими. Надеюсь, от этого ты не станешь относиться ко мне хуже.

– Осторожнее! – крикнул он, потому что я едва не врезалась в какого-то больного. – Ты не можешь помедленнее?

– Не время медлить, мой господин, – сказала я, еще прибавив шагу. – Дорога каждая минута. Моя мама считает, что начатое нужно доводить до конца. Когда мы были маленькие, она все время говорила нам: «Не мешкайте! Не мешкайте!», и мы никак не могли понять, о чем это она.

Минут пять я с наслаждением играла роль медсестры – на прямых участках развивала огромную скорость, в повороты вписывалась, почти не тормозя. Никто из персонала нам не попадался, только больные: они бродили по коридорам, держась за стенки, и искали на полу объедки.

– Я видела по телевизору балерину в инвалидном кресле, – сказала я. – Она могла только руками махать. Было еще одно шоу, про инвалидов в Голландии. Там есть публичный дом, оборудованный специальными подъемниками, чтобы и калеки могли вкусить радости секса.

– Пожалуй, лучше остановиться, – сказал Саймон и потянулся к ручке тормоза.

– Не порть песню, – сказала я, стукнув его по руке. Мы заехали в палату с четырьмя кроватями.

– Принесите соку! – сказала какая-то женщина.

– Я здесь не работаю, – объяснила я.

– Прошу вас! – взмолилась она. – Что угодно, хоть стакан воды. Столько дней ни глотка!

– Сколько дней? – поинтересовалась я.

Она не успела ответить, потому что вторая завопила:

– Этель! Этель! Этель! – Телевизор орал, и понять, что происходит, было почти невозможно. – Этель! Этель!

– Воды! Воды! Пожалуйста! – молила первая.

Занавеси вокруг третьей кровати были задернуты. Я надеялась, что хоть она пуста – вида еще одного больного я бы не вынесла. Я раздвинула шторы. Под одеялом происходило что-то странное. Присмотревшись, я поняла, что это моя сестра совокупляется со Стивом Хартли.

– Бог ты мой! – сказала я. – Что вы тут вытворяете? Ты действительно больная. И еще говоришь, что я бесчувственная! Его мать умирает!

– Я его утешаю, – сказала Мариэтта, приподняв голову. – Он меня вызвал.

– Что такое? – спросил Стив, стащив с головы простыню.

– Я нужна ему, – сказала Мариэтта. – Будь добра, скройся. В стрессе люди иногда ведут себя странно.

– Вы занимаетесь сексом прямо на глазах у всех этих людей!

– Тс-сс, – сказала моя сестра. – Потише, пожалуйста. Мы оба одеты. Ничего не происходит.

– Вы думаете, этим дамам приятно слушать, как вы тут пыхтите и стонете?

– У них у всех болезнь Альцгеймера, Мод, – сообщила Мариэтта. – Они не понимают, что происходит вокруг.

– Когда я уеду, все это будет в вашем полном распоряжении, – сказала вторая старушка. – А пока что я надеюсь на вашу помощь.

– Как вам помочь? – рассеянно спросила я, подойдя к ее кровати. Она протянула ко мне свою дряхлую ручку – ну просто скелет, обтянутый посеревшей кожей, – и пребольно меня ущипнула. – Ой! – вскрикнула я.

– Попалась! – радостно заверещала она. – Попалась!

– Поехали отсюда, – сказала я и выкатила коляску с лордом в коридор.

– В этой больнице есть врачи или медсестры? – спросил он. – Может быть… не знаю, как сказать… думаю, мне лучше проконсультироваться у специалиста. – Он попытался встать, но я придержала его за плечи.

В следующей палате лежали двое мужчин, оба с закрытыми глазами.

– Мы только на минутку зайдем в туалет, – сказала я. Ответа не последовало. – Наверное, это посетители. Прилегли отдохнуть. Давай не будем шуметь. – Я подвезла коляску к двери туалета. – Вставай, – сказала я. – Коляска не проедет.

Саймон, пошатываясь, зашел внутрь, я за ним.

– Мне расстегнуть брюки? – спросил он.

– А как иначе я осмотрю твой нарыв? Все сними и наклонись.

– Слушаюсь, мисс. Я, право, так смущен…

– Веди себя как менш. [7]7
  Мужчина (идиш).


[Закрыть]

– Как кто?

–  Менш, – повторила я. – Как балбатишер [8]8
  Достойный, уважаемый (идиш).


[Закрыть]человек! – Оказывается, я, сама того не замечая, нахваталась у Тео всяких словечек.

– Прости, но я не вполне тебя понял, – сказал Саймон.

– Некогда объяснять, – сказала я. – Обнажайся, дорогой!

Он нервно засмеялся.

– Не могла бы ты, пока я разоблачаюсь, закрыть глаза?

Я зажмурилась и не открывала глаз, пока он не позволил. Он стоял, опершись на ванну и отклячив ягодицы.

– Если будет больно, можешь кричать, – разрешила я.

– Прости? – переспросил он.

– Ничего не вижу.

– Ты уверена? Справа внизу.

– Это что, розыгрыш? – спросила я.

– А? Что ты, конечно же, нет! Ты действительно ничего не видишь?

– Подожди-ка! – сказала я. – Что-то есть.

– Да? И что же? Говори скорее!

– Крохотное красное пятнышко, – сказала я.

– Черт! – воскликнул он. – Это я и так знаю. И что мне делать?

– Оп-па! – сказала я. – Погоди-ка… Это просто пушинка. Красная пушинка.

Он вздохнул, натянул штаны и повернулся ко мне. Мы стояли почти вплотную друг к другу. Между нами был только унитаз. Руки его дернулись, словно он дотронулся до оголенного провода, и он прижал меня к себе. Его коралловые уста вытянулись в трубочку и приникли к моим.

Я решила, что из вежливости надо тоже его обнять. Так мы стояли секунд тридцать – сорок и терлись коралловыми устами, пока он внезапно не убрал руки и не отпрянул назад, едва не усевшись в ванну.

– Да… – сказал он. – Все произошло так внезапно, правда? Было очень приятно, дорогая.

– Он у тебя такой большой и твердый, – сказала я.

– Ха-ха-ха! – искусственно рассмеялся он. – Твоя прямота очаровательна. Это, пожалуй, мне нравится в тебе больше всего.

– Да? – сказала я. – Пошли отсюда. Кажется, эту ванну не мыли несколько лет. – Я открыла дверь и села в инвалидную коляску. Двое мужчин по-прежнему лежали вытянувшись в струнку и так ни разу не пошевелились. Я подумала, не накрыть ли им глаза медяками.

– Хочешь, чтобы я тебя повез, дорогая? – спросил он.

– Который час, дорогой?

– Почти шесть, – ответил он. – Что ты делаешь сегодня вечером?

– Ты меня хочешь куда-нибудь пригласить?

– Да.

Я так расстроилась, что чуть не разревелась от досады.

– Сегодня не могу, – сказала я.

– Ах да, вспомнил. Понимаю. Твоя порядочность не позволяет тебе отменить свидание.

– У меня никакой порядочности нет, – сказала я. – У мамы есть. Она меня убьет, если я позволю себе такую низость.

– Понятно, – сказал он озадаченно.

– Как ты считаешь, личность определяется интеллектом?

– Что ты имеешь в виду?

– Каждая собака – личность. Правда, если окажешься в комнате, полной незнакомых собак, этого поначалу не поймешь. Но потом становится ясно, что все они личности. Ну как когда приходишь на коктейль в незнакомую компанию.

– Боюсь, я не вполне улавливаю твою мысль, – сказал Саймон. – Ты случайно в гольф не играешь? Я играл в Шотландии, когда там было так же холодно.

– Я вот о чем, – сказала я. – Если каждая собака обладает индивидуальностью, возможно, она есть и у аллигаторов, хоть и не такая выраженная. И у птиц. Даже у муравьев. Надо просто провести с каждым муравьем достаточно времени, и тогда ты поймешь, какой он – застенчивый, наглый, замкнутый, весельчак, эгоист, душа компании. Дошло?

– А как насчет завтрашнего вечера? – сказал он. – Никакого гольфа, просто сходим куда-нибудь.

– С удовольствием, – сказала я. – Да, кстати, какой у тебя любимый грызун? У меня – морская свинка. А на втором месте – белка и капибара.

– Я… я не знаю.

– Подумай до завтра, – сказала я.