Текст книги "Черная пелерина"

Автор книги: Тадеуш Квятковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Это моя трагедия. А ведь это великолепный крем, не так ли? – обратился он к американцу.

– Я души в нем не чаю.

Еще завсегдатаи кондитерской не пришли в себя от впечатления, которое произвело в «Абрикосе» появление Пуассиньяка в тот момент, когда здесь находился мсье Дюверне, как произошла вторая сенсация. В кондитерскую вошел элегантно одетый Эдвард Фруассар. При виде режиссера он широко раскинул руки.

– Я вас ищу уже целый час.

Мсье Сейнтюр сжался на стуле.

– Господи Иисусе! – прошептал он, побледнев. – Они его выпустили!

Котар-старший облегченно вздохнул:

– Мадам Гортензия победила. Этого я и ожидал. Неплохо. Ну как, Жифль?

Фруассар представился Пуассиньяку и его товарищам. Режиссера он дружески похлопал по плечу.

– Я хотел бы у вас попросить трубочку с этим великолепным кремом, – обратился он к мадам Вуазен. – Нет, лучше двое. Я не пробовал чего-либо, столь прекрасного, в жизни. А ведь я объехал полмира.

Вуазен поторопил жену и выбрал для Фруассара две трубочки поаппетитней.

Фруассар только теперь заметил в нише Дюверне.

– О! – воскликнул он. – И вы здесь. Очень рад вас приветствовать. Господа, – обратился он к компаньонам, – идемте, сядем там. Зачем же стоять? Такие вкусные вещи надо есть сидя. Мсье Дюверне ничего не будет иметь против того, что мы присядем рядом.

Вуазен, Матло и Вендо застыли. Фруассар потащил их за руки.

– Ну, идем. Я привык сидеть, – сострил он и рассмеялся первым. Увидев, что приятели не присоединяются к нему, он взял под руку режиссера и пошел к нише.

Дюверне с достоинством поздоровался с ним. Фруассар громко разговаривал, громко шутил и вообще производил впечатление человека, вполне довольного своей судьбой.

Приверженцы Дюверне сгрудились около стола в нише. Они были взбудоражены происшедшими событиями. Фруассар на свободе, стало быть убийца кто-то другой. Но кто? Они рассчитывали, что Фруассар, дававший показания в полиции, сообщит нечто новое. Даже Вуазен, стоявший рядом с Пуассиньяком, вытянул шею и напряг слух, желая уловить хотя бы отрывки оживленного разговора в другом конце кондитерской.

Фруассар блистал. Он безжалостно издевался над полицией, насмехался над тем, какую репутацию приобрел он в городке, при этом недвусмысленно намекая, что вскоре сам найдет настоящего убийцу и тем самым заставит От-Мюрей публично отречься от сплетен, целью которых является запачкать репутацию дома Дюмоленов. Его слушали с волнением. Еще никто и никогда в От-Мюрей не разговаривал с человеком, который мог оказаться убийцей.

– Я ни в коем случае не позволю позорить личность мадам Дюмолен, – вещал он, цедя каждое слово, – и не остановлюсь ни перед чем, чтобы защитить ее доброе имя. Даже если мне придется сделать это ценой собственной жизни.

– Все не так уж плохо, – сказал мсье Жифль. – Кроме того, я с вами полностью согласен.

Фруассар вытянулся на стуле, перебросив руку за спинку другого стула.

– Я ведь не бахвалюсь. Любой человек, блюдущий идеалы достоинства и чести, поступил бы точно так же, как я. Представьте себе, мсье Дюверне, что с вашей женой случилось нечто подобное. Что бы вы делали? Я знаю. Я знаю вас. Вы – как я, но…

– Жена мсье Дюверне умерла двадцать лет назад, – Шепнул Котар-старший Фруассару, который ударил себя в грудь.

– Извините.

Дюверне протянул через столик руку Фруассару.

– В этой борьбе я с вами. Имя Дюмолена незапятнано. И таким я и далее хочу его видеть.

Комиссар Лепер сунул голову внутрь кондитерской, разыскивая инспектора Рандо, который утром незаметно исчез. Заметив Пуассиньяка и Дюверне, находящихся в «Абрикосе» в одно и то же время, он чуть не присел от удивления. Однако он справился со своими эмоциями и вошел в кафе, ведомый обычным человеческим любопытством. Он делал вид, что данный факт на него не произвел какого-либо впечатления, как и пристало тертому профессионалу. Он чувствовал на себе заинтересованные взгляды завсегдатаев кондитерской. Комиссар прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы, увидев Пуассиньяка, а затем чуть приподнял головной убор в ответ на поклон мсье Вуазена, за которым стояла его жена.

– Вы кого-то ищете, мсье комиссар? – спросил Матло не без злорадства.

– Он уже с неделю этим занимается, – прибавил Вендо.

Лепер возразил энергичным движением руки и, не сказав ни слова, вышел из кондитерской.

– Что-то он вынюхивает! – сказал Вендо, глядя ему вслед.

Пуассиньяк пыхтел трубкой, ловко пользуясь крышечкой, и Вуазен последовал его примеру. И вот они уже оба дымили, а мадам Вуазен закашлялась и побежала открывать окошко. Она не посмела возразить мужу, поскольку боялась обидеть будущего, по ее мнению, мэра города, мсье Пуассиньяка.

Инспектор Рандо беседовал с кюре Бреньоном на ступеньках церкви. В процессе беседы Рандо ловко вставил несколько вопросов, стараясь не обращать на них внимание кюре.

Священника очень огорчал тот факт, что преступника до сих пор не нашли. Он все повторял, что это бросает тень на богобоязненный город.

– А как же революционные взгляды мсье Пуассиньяка?

Кюре Бреньон снисходительно улыбнулся.

– Надо же ему чем-то заниматься. Но он не выходит из рамок общепринятых приличий. Я и сам их иной раз побуждаю к усилению активности. В противном случае я выбивался бы из жизни города, а церковь должна бороться, чтобы существовать.

– Кто, по вашему мнению, заинтересован в смерти Дюмолена?

Кюре ответил не задумываясь.

– Мне кажется, никто. Мои прихожане гордились тем, что Дюмолен живет среди них.

– Я и сам бы охотно здесь жил, – серьезно сказал Рандо, оглядывая рыночную площадь, – милый, тихий городок. С меня уже предостаточно суеты большого города. Я не удивляюсь Дюмолену, что он каждый год приезжал в От-Мюрей. Здесь можно хорошо поработать. Однако я здесь столкнулся с утверждением, что это было чудачеством писателя.

– Не думаю. Дюмолен не был чудаком.

– К сожалению, я не знал его близко. Я читал его произведения. Ловко там все закручено. В них много литературной фантазии, конечно, но, надо признать, все очень логично. Последнее произведение он посвятил От-Мюрей…

– Что вы говорите? – всплеснул руками кюре. – А меня он там не срисовал?

– К сожалению, повесть пропала…

– Ага, – облегченно вздохнул кюре. – Теперь я буду спать спокойно. Когда-то Дюмолен намекнул мне, что увековечит меня в литературе, но я его попросил, чтобы он этого не делал. Мои начальники этого не любят.

– И что же в этом городке есть такого, что заинтересовало бы читателя? – Рандо рассматривал цветные крыши. – Или что было такого?

– Тут ничего не происходит. И мы ежедневно благодарим Господа Бога за это. Смерть Дюмолена прервала полосу нашего счастья, но я надеюсь, что этот случай будет единственным и у нас снова воцарится покой.

– Вы любили Шарля Дюмолена?

– Все для меня братья во Христе.

– Конечно. Это был приятный человек?

Кюре сунул руки в рукава сутаны.

– Мсье Маккинсли спрашивал меня о том же.

Рандо подумал, что дублирует роль американца, но это его еще более убедило в том, что информация кюре может очень многое прояснить.

– Из того, что мне известно, следует, что писатель был очень привязан к От-Мюрей, – сказал инспектор. – И он много жертвовал в общественных целях.

– Он помог установить орган в церкви, как я вам уже говорил…

– Да-да. Так что же это был за человек?

– Что это был за человек? – повторил, как эхо, кюре. – Я и сам над этим думаю.

– Он должен был быть привязан к городу, если так щедро сыпал деньги.

– Город его занимал. Ему приносило удовольствие давать. Я не хочу впасть в грех оговора, но, чем чаще я размышляю о святой памяти умершего, тем больше я утверждаюсь во мнении, что он воспринимал город, как сцену, на которой он управлял людьми, как марионетками. За деньги, к сожалению, в этом мире можно сделать из человека безвольную куклу.

– Значит, орган? – инспектор покачнулся на каблуках.

– Меня он тоже купил! – кюре Бреньон развел руками и поднял глаза к небу.

– Вы читали сегодня заметку о взносе Дюмолена на памятник в честь жертв мировой войны? Вы вообще-то читаете газеты?

– Я делаю это даже перед мессой. Я стараюсь обо всем попросить Господа и поблагодарить его за все хорошее.

– И с чем же вы вступили сегодня на Божий престол?

– Сегодня я молился о душе умершего.

Они издали заметили торопящегося комиссара Лепера. Оба улыбнулись, потому что комиссар сопел, как паровоз, идущий на большой скорости.

– Здравствуйте, святой отец. Здравствуйте, инспектор.

– Хвала вам…

Лепер приподнял шляпу.

– Благодарю вас за приятную беседу. – Рандо по-военному вытянулся. – Я пройдусь со своим коллегой Лепером.

Когда они прошли несколько десятков метров и свернули в одну из улочек, комиссар сказал не без обиды:

– Вы забыли известить меня о том, что Фруассара освободили.

– Конечно. Вы считаете, что я плохо поступил?

– Нет. Я хотел предложить вам именно то же самое. Я изменил концепцию.

– Это очень интересно, – Рандо смотрел прямо вперед, делая широкие шаги.

– Брошь украл сам Дюмолен! – сообщил комиссар и остановился, желая видеть, какое впечатление произвело его сообщение. – Таким образом он просто хотел обезопасить себя ввиду возможной кражи Фруассаром, которого много лет уже знал как птичку небесную. Поэтому его так и не обеспокоила эта кража.

– Очень интересно, – сказал Рандо, двигаясь с места. – Еще осталось найти убийцу и дело закрыто. Кто же убил? То-то и оно, – Рандо поднял палец вверх.

– Вне сомнения тот, кого интересовала рукопись.

– Версия, достойная рассмотрения, – признал Рандо. – В рукописи был заинтересован прежде всего режиссер Маккинсли.

– Только он один!

– Один? – удивился инспектор. – Я готов поклясться, что Дюмолен тоже был заинтересован в рукописи.

– Но Дюмолена уже не было в живых.

– Не было в живых? Но ведь он мог передать рукопись раньше, еще до своей смерти. Кто-то, бывший у него перед самой смертью, мог взять рукопись у писателя по какой-то причине.

– Маккинсли был у Дюмолена в тот день. Он сам признает.

– Если он был и получил рукопись, то убийство совершенно не из-за рукописи, но рукопись не найдена. – Рандо прямо-таки испытывал наслаждение от процесса распутывания проблемы. – Итак, есть два варианта. Некто, получивший рукопись, прочел ее и, найдя там что-то, ему не понравившееся, убрал писателя. Ведь Дюмолен ясно сказал, что пишет о маленьком городке, о взаимоотношениях в маленьком городке, не так ли?

– Я собственными ушами это слышал. Даже название указывает на то, что речь идет о нашем городе.

– И здесь Маккинсли скорее отпадает как подозреваемый, не правда ли комиссар?

– По этой концепции – несомненно.

– Потом у Дюмолена мог быть еще кто-то. Анни признала, что слышала голоса. Мсье комиссар, у Дюмолена мог быть Пуассиньяк.

– И он возвращался в то время, когда его видели Фруассар и мадам Дюмолен. Стало быть, рукопись у него.

– Может быть, а может нет. Второй вариант представляет из себя нечто иное. Дюмолен отдал рукопись режиссеру или Пуассиньяку, а убит был совсем по другой причине.

– У Дюмолена вообще не было врагов.

– Ну, и еще третья версия. Дюмолен убит из-за рукописи, и рукопись одновременно выкрадена.

– Я склонен доверять последней версии.

– Фруассару нужна была рукопись? Наверное, нет. Он не мог ее продать или еще каким-то образом обратить в деньги.

– Извините, – перебил комиссар, – рукопись мог похитить преступник для уничтожения улик.

– Это тоже надо взять во внимание, особенно по той причине, что Дюмолен, как вы заметили, врагов не имел или, во всяком случае, вы не знаете никого, кто был бы заинтересован в его смерти, – с иронией сказал Рандо. Лепер покраснел и засопел от злости на самого себя.

– Маккинсли тоже не мог извлечь никакой пользы лично для себя, завладев рукописью. Дюмолен вкратце изложил содержание повести, так что коварство Маккинсли легко бы обнаружилось. И вообще для него более ценен сценарий, на котором стоит имя Дюмолена. Это очевидно. Луиза? Луиза пишет. Луиза завидовала славе своего опекуна. Она нелестно отзывалась о нем самом и о его творчестве. Она представительница молодежи, той части современной молодежи, которая под влиянием сильных эмоций способна на преступление. После смерти Дюмолена она заперлась у себя в комнате – в комнате, напоминающей скорее могильный склеп, нежели девичий будуар. Она не выходила из дома…

– Моя дочь тоже не выходила из дому, – вмешался комиссар.

– И ваша дочь тоже? – повернул голову инспектор. – Подружки, как я погляжу, не отличаются характерами.

– Но у меня такое впечатление, что они поссорились в последнее время.

– Смерть Дюмолена разрушила их дружбу…

– Этого я не знаю. Моя дочь замкнулась в себе, она еще и болела к тому же. Меня даже совесть мучает, что я не смог вплотную заняться ее здоровьем, но столько работы свалилось на меня, что…

– А какую пользу могла бы извлечь из рукописи жена Дюмолена? Точно такую же, как при жизни писателя. Проще говоря, деньги. Американские доллары. Смерть мужа позволяет ей соединиться с Фруассаром, а деньги позволяют жить вместе с ним в достатке. И опять мы вернулись к Фруассару. Но это слишком хорошо для того, чтобы быть правильным. Эту работу кто-то сделал за Фруассара. Этот парижский бонвиван способен украсть брошь, но никогда не способен убить. Тут сомнений быть не может. Я не ошибаюсь, коллега Лепер. Пуассиньяк! – Рандо остановился, уперев руки в бедра.

Комиссар утирал неизвестно в который раз вспотевший лоб. Было жарко, конечно, но от инспекторских размышлений вслух комиссара бросало в жар в такой степени. Лепер привык к спокойному, последовательному анализу событий, к собиранию гипотез, к переходу в расследовании от одной возможности к другой только в случае исчерпания всех аргументов. Рандо говорил быстро, перескакивая с одной темы на другую, не распутывая до конца начатые клубки и не делая никаких выводов. Система тулонца вот уже несколько лет доставляла Леперу много огорчений. После отъезда Рандо он всегда чувствовал неприятный укол в сердце и огромную усталость. И сейчас Лепер заставлял себя держать в покое собственные нервы.

– Пуассиньяк! Что знаем мы об этом хмуром радикале? Знаем много и в то же время удивительно мало, – продолжал неутомимый Рандо. – Мы знаем, что он несколько раз угрожал Дюмолену. Знаем, что он курит трубку и пользуется «неотложкой», похожей на ту, что мы нашли в кабинете писателя. Знаем, что мадам Дюмолен и Фруассар видели его в ту злополучную ночь. Знаем, что Пуассиньяк коллекционирует…

– В От-Морей не существует жителя, который бы чего-то не собирал! – Лепер старался ослабить последнее утверждение инспектора, но последний не обратил на это ни малейшего внимания.

– И наконец мы знаем, что Пуассиньяк был у Дюмолена в день его смерти, а точнее говоря, между семью и одиннадцатью часами. Мы знаем, что Пуассиньяк отрицает возможность быть виденным мадам Дюмолен и Фруассаром, он утверждает, что в указанное время находился у себя дома. Мы знаем, что никто не видел Пуассиньяка, входившим в дом на склоне. Очень много мы знаем, коллега Лепер.

Рандо вновь остановился и покачивался по своему обыкновению на каблуках. Взор его блуждал по верхушкам пальм.

Лепер знал, что Рандо сейчас поразит его каким-то вопросом, не имеющим ничего общего с расследованием. Он удвоил бдительность и молился в душе, чтобы быть в состоянии противостоять требовательности своего начальника. Но инспектор в этот раз обманул ожидания комиссара. Он взял его под руку и повел вдоль улицы.

– Давайте немножко пройдемся для здоровья, – сказал Рандо. – Скоро уже я покину ваш прекрасный городок. Вы нигде не видели Маккинсли?

– Конечно, он был в «Абрикосе».

– Я гляжу, он тоже работает.

– Как вы можете позволить, чтобы какой-то иностранец занимался вещами, которые находятся в компетенции французской полиции? – Лепер позволил себе расслабиться. – Американцы беспардонные, они не уважают ничего на свете. Он же забавляется с нами. Я бы, инспектор, на вашем месте…

Рандо остановился и насмешливо посмотрел на комиссара.

– А Вуазен не кажется вам отравителем? Эти маленькие глазки, беспокойно бегающие, эта худая, длинная ладонь у такого атлета?

Ну да, конечно. Опять Рандо взялся за свое. Вуазен – отравитель! Лепер теперь окончательно потерял нить расследования. Этак вскоре окажется, что в От-Мюрей все преступники, отравители, убийцы, воры. Рандо пытается его на нет свести, он хочет ему доказать, что, живя среди этих людей, он ничего не знает об их жизни, об их второй жизни.

– Нам еще предстоит сегодня много работы, коллега Лепер. Давайте вернемся в город. Эта небольшая прогулка очень меня взбодрила.

После полудня Лепер присутствовал при даче показаний кондитером Вуазеном. Вуазен отвечал на ловкие вопросы инспектора четко и без раздумий. Он даже не был удивлен, когда услышал, что инспектор из Тулона желает с ним побеседовать. По мнению Лепера, Вуазен не внес ничего нового в дело, и подозревать его в отравлении – безосновательный домысел.

Потом инспектор попрощался с комиссаром и направился в дом на склоне, где имел долгий разговор с Агнесс, а потом с хозяйкой дома.

На следующее утро «Голос юга» сообщил о необычной сенсации. Большие заглавные буквы сообщали:

«Полмиллиона франков на памятник Французской Революции в От-Мюрей.

Вчера мы информировали общественность о том, что умерший недавно известный писатель Шарль Дюмолен сделал взнос на памятник жертвам второй мировой войны в размере двухсот пятидесяти тысяч франков. Из достоверных источников мы только что получили известие, что Шарль Дюмолен пожертвовал также полмиллиона франков на памятник в честь Великой Французской Революции».

Дальше журналист распространялся о щедрой руке Дюмолена. Он намекал не без иронии, что писатель, скорее всего, этим двойным пожертвованием хотел продемонстрировать свою аполитичность, но уж если из всего этого и надлежит сделать какие-то выводы, то полмиллиона франков – сумма, несомненно большая, чем двести пятьдесят тысяч.

От-Мюрей шумел. Мсье Дюверне поспешил в дом на склоне холма. Его видели торопившимся, не отвечающим на поклоны знакомых.

В «Абрикосе» Вуазен размахивал листом «Голоса юга», как знаменем победы. Дело дошло даже до некоторых стычек, которые до той поры не имели места в От-Мюрей. Котар-старший, почувствовав себя оскорбленным триумфом кондитера, сказал, что с этой минуты никогда уже не возьмет в рот ни одной трубочки с кремом.

– Нет, Лепер, вы пойдете со мной, – решительно сказал инспектор Рандо.

– Но войдите же в мое положение, – просил комиссар Лепер. – Долгие годы приятельских отношений. Да что я говорю? Более того: глубочайшее уважение, культ авторитета. Увольте меня от выполнения этой обязанности, мсье Рандо.

– Не могу. Вы – шеф полиции От-Мюрей, вы должны принять участие в официальной акции.

Комиссар громко сопел, с утра его мучила одышка. Инспектор мягко прибавил:

– Не будьте ребенком, Лепер.

Хорошо вам говорить. Вы уедете, а мне здесь оставаться… Если бы еще я был уверен в том, что Пуассиньяк виновен!

Рандо рассмеялся.

– Обещаю вам – я сам закончу расследование, а ваша роль ограничится только ассистированием мне. Пошли, Лепер, и выше голову!

В первый раз мсье Лепер ощутил облегчение вследствие подавляющей инициативы инспектора из Тулона. Слава Богу, что он освобождает его от обязанностей задавать вопросы.

По городу они шли пружинистым шагом. На Лепере был мундир. Прохожие, встречаясь с ними, говорили потише, а в окнах то там, то тут появлялись головы и исчезали.

Идя вдоль пальмовой аллеи, они заметили на ступеньках церкви кюре Бреньона, который отслужил мессу и теперь резво шел на завтрак, ожидавший его в его уютной усадьбе. Как же ему завидовал комиссар! У входа в кондитерскую «Абрикос» стоял мсье Вуазен в белом фартуке, и, хотя расстояние между кондитерской и марширующими составляло не менее ста метров, комиссар Лепер шестым чувством детектива почувствовал запах кофе. Он умоляюще поглядел на инспектора, но тот даже не дрогнул. Комиссар с сожалением бросил взгляд на гостеприимную кондитерскую и с легким удивлением обнаружил, что мсье Вуазена в дверях уже не было.

Когда они оказались на улице имени Революции, комиссар Лепер начал по обычаю всех служащих полиции – что психологически вполне объяснимо – выстраивать собственные отягощающие аргументы против советника Пуассиньяка.

«Странный человек, – думай комиссар. – Нелюдимый. Состоятельный, а прислуги не держит, все для него делают люди из городского управления. Во время беседы не смотрит в глаза. Никогда не улыбается. Да, этот человек никогда не улыбается».

Они подходили к дому Пуассиньяка.

– Надо позвонить, – сказал Лепер. – Он один во всем От-Мюрей запирает дверь на ключ.

Когда они достигли калитки, Рандо повернул ручку– она поддалась.

– Открыто, – объявил инспектор, входя во двор.

– Осторожно! – закричал Лепер. – Злая собака. Хотя она и на привязи, но поводок очень длинный.

Рандо остановился. Из будки показался большой лоб, а следом за головой высунулось и туловище.

– Это лев, а не пес, – заметил Лепер.

А тем временем овчарка потянулась и вразвалку побежала к пришельцам.

– Да ведь она не привязана! – закричал Рандо.

Эльзасская овчарка протяжно рыкнула и, до того еще, как они смогли предпринять что-либо для обороны, прыгнула на инспектора. Две мощные лапы она положила на его плечи. Рандо почувствовал на щеке теплый язык. На него смотрели два золотых, обрадованных глаза. Справедливости ради следует сказать, что собака была выше инспектора самое меньшее на полголовы.

– Исключительно добродушный зверь. Уфф… Вы правы, Лепер! – инспектор отряхивал одежду.

Растерявшийся Лепер брякнул:

– Они всегда держат ее на поводке. Сам Пуассиньяк всегда говорит, что это злющая бестия.

– Псина злая, но встретила добрых людей, – послышался чей-то низкий, хриплый голос. – Все время отрывается, нет от нее покоя, такая сильная. Вы к кому? Наверное, к сыну?

– Это его мать, прерывистым шепотом сообщил комиссар.

– Не может быть, – иронически удивился инспектор. И, повысив голос, спросил: – Мсье Пуассиньяк дома?

– Прошу в гостиную, – приглашала старушка

Они вошли в сени, и, несмотря на то, что здесь царил полумрак, инспектор быстро осмотрелся.

– Прошу в гостиную, – приглашала старушка.

– Сейчас, – Рандо протянул руку к вешалке. – Это чья пелерина?

Вопрос был брошен резко и неожиданно, старая мадам Пуассиньяк засмеялась обезоруживающе, ее маленькие глазки даже наполнились слезами.

– Сразу видно, что вы не здешний. Сын вот уже больше десяти лет не расстается с пелериной. Странно, конечно, но все уже привыкли. Он слишком много сидит над книгами. Я все время говорю ему, что не к чему так много читать.

Инспектор грозно взглянул на комиссара.

– И сколько же у мсье Пуассиньяка таких пелерин? – на старую женщину он посмотрел уже почти ласково.

– Одна, мсье, только одна. Как уже нечего будет латать, тогда он справит себе новую. По убеждению он революционер, а по натуре консерватор. – Старушка, несмотря на преклонные годы, сохраняла чувство юмора.

В гостиной Лепер уселся на стул, а Рандо, поскрипывая ботинками, без устали вышагивал вдоль почти пустых стен. Комиссар Лепер поднял глаза вверх и с удовлетворением заметил полотно, представляющее характерный момент в истории Франции.

– Да-да, Пуассиньяк – выдающийся специалист по истории того времени, – он обращался скорее к себе, нежели к товарищу. – Глубокая мысль… – Давнишнее уважение боролось в нем с новейшими реалиями.

– Я к вашим услугам, – сказал Вильгельм Пуассиньяк, появляясь в дверном проеме. Его маленькие, посаженные близко к длинному носу глаза смотрели равнодушно, в какую-то отдаленную точку, находящуюся гораздо дальше, чем фигуры гостей.

– Я – инспектор полиции из Тулона, провожу расследование по делу об убийстве Шарля Дюмолена, – сказал Рандо.

Пуассиньяк смежил веки, его худое лицо являло собой каменное спокойствие. Он молча уселся на застеленном диванчике. В тишине слышалось шумное дыхание комиссара Лепера, который внимательно рассматривал собственные ногти, словно обнаружил в них неизвестную дотоле особенность.

– Я вынужден задать вам ряд вопросов.

Слова Рандо прозвучали в ушах комиссара, будто визг металла по стеклу.

Пуассиньяк с трудом оторвался от созерцания далекого объекта и скользнул взглядом по инспектору.

– Не понимаю.

Но Рандо обладал достаточным терпением.

– Да, ряд вопросов для выяснения обстоятельств, при которых погиб известный писатель Шарль Дюмолен.

– Несколько дней назад я объяснил присутствующему здесь мсье Леперу, что нет оснований рассчитывать на меня, как на свидетеля.

– С тех пор произошли существенные изменения, – сказал инспектор.

– Изменения, происходящие в расследовании, никоим образом меня не касаются.

– Это вам так кажется. Мсье Пуассиньяк, не надо казаться наивным. Ведь вы были у Дюмолена поздно вечером в понедельник.

– Был, не отрицаю. Во всяком случае, факта этого я не скрывал. Правда, немногие задавали мне вопросы по этому поводу. Но, например, американскому кинорежиссеру, посетившему меня недавно, я сказал о визите в дом на склоне. Он спросил и получил ответ. Болтливость не в моих обычаях.

– О, мсье Пуассиньяк много пишет и мало говорит, что правда, то правда, – вмешался непрошенный Лепер.

– В порядке исключения вы сегодня должны поговорить. – Рандо окинул Пуассиньяка холодным взглядом. – Что же случилось, что вы, давно не поддерживавший отношений с тем домом, ни с того, ни с сего захотели проведать хозяина?

– Мне этого и в голову не пришло. Дюмолен позвонил мне около десяти вечера, сообщил, что у него есть ко мне важное дело и попросил меня прийти. Я отказался. Тогда он сказал, что желает вручить мне чек на строительство спроектированного мной памятника в честь Французской Революции. Он пояснил мне, что по размышлении пришел к выводу, что оба памятника должны стоять в нашем городе. Тогда я согласился пойти к нему. Кстати, я считаю, что дар Дюмолена – вещь обычная. Любой, даже средне интеллигентный человек, по размышлении должен прийти к выводу, что Великая Французская Революция была самым важным событием в мировой истории. Особенно хотелось бы подчеркнуть, что все случившееся на протяжении последних ста пятидесяти лет является прямым или косвенным следствием Французской Революции.

– Несомненно, – сказал инспектор Рандо и задал следующий вопрос: – Кто вам открыл дверь на вилле Дюмоленов?

– Никто мне не открывал дверь, потому что я вошел в окно. Сам Дюмолен предложил мне этот путь.

– А каким образом вы вышли?

– Тоже в окно.

– Вы курили трубку в кабинете писателя?

– Не помню. Может быть, и курил.

– В каком настроении был Дюмолен?

– Я совсем не ориентируюсь в шкале настроений мсье Дюмолена.

– А как он был одет?

– У меня нет привычки присматриваться к людям, с которыми я разговариваю.

– Я это заметил. Как долго вы были у Дюмолена?

– Около получаса.

– Чек он вам вручил в начале визита или в конце?

– В самом начале.

– А о чем вы говорили потом?

– В основном о Французской Революции.

– В каком часу вы покинули дом?

Пуассиньяк несколько оживился.

– Перед одиннадцатью часами. Часы на мэрии били одиннадцать, мне как раз встретился американец около кинотеатра. Я направился в сторону улицы имени Революции.

– Потом вы должны были вернуться, потому что около двенадцати вас видели вблизи усадьбы Дюмоленов. Тогда шел дождь.

– Чепуха. Я уже говорил мсье Леперу, что возвратился домой до начала дождя. У меня есть свидетель в лице его дочери. Эта молодая особа укрылась у меня от дождя.

Рандо обернулся к комиссару.

– Вы мне ничего не сказали.

– Селестине восемнадцать лет, она совсем ребенок… я не хотел бы вмешивать ее в расследование, – залепетал комиссар. – Она недавно болела… Слабый ребенок.

– И этот ребенок не побоялся ночью добираться до вашего дома, в котором, как мне известно, почти никого не бывает? – это относилось к Пуассиньяку, и Рандо подчеркнул свое удивление.

Пуассиньяка это, кажется, задело за живое.

– Селестина Лепер испытывает ко мне большую симпатию и в этом смысле пользуется взаимностью. Это серьезная девушка, подающая очень большие надежды на будущее. Она пользуется моей библиотекой, а также многочисленными советами. Она знает наизусть историю Французской Революции. В мой дом доступ ей открыт в любое время….

Комиссар поднял умиленное лицо и восхищенно смотрел на Пуассиньяка.

– А в котором часу мадемуазель Лепер вышла отсюда? – спросил Рандо.

– Извините, но таких подробностей я не могу помнить, – глухо сказал Пуассиньяк, его естественный голос теперь более или менее подходил к ситуации. – Она ушла очень поздно, – повторил он и, минуя внимательный взгляд Рандо, вперил свои птичьи глаза в какую-то точку выше головы инспектора.

А тем временем комиссар Лепер в отцовском упоении, совершенно обезоруженный, поспешил проинформировать:

– Когда я в двенадцать ночи вернулся домой, Селестина сидела у стола и читала книгу.

Пуассиньяк застыл на диванчике, словно лунатик, погруженный в туманные созерцания.

Рандо сообщил вывод, который он должен был сообщить:

– Следовательно, Селестина возвращалась домой во время дождя. – Некоторое время он молчал, а потом без свойственной ему порывистости спросил: – Когда мадемуазель Лепер вернула вам пелерину?

– Утром следующего дня, – тихо сказал Пуассиньяк.

Наконец-то и комиссар Лепер понял.

На обратном пути они не сказали друг другу ни слова. И почти уже у рынка, недалеко от полицейского участка, Рандо нарушил молчание. Он попытался придать словам естественное звучание, но вышло как-то очень сухо:

– Комиссар Лепер, вы не думаете, что будет лучше, если я сейчас переброшусь с вашей дочерью парой слов?

Лепер был растерян, ответа у него не нашлось. Поэтому Рандо взял его под руку, и они прошли мимо участка к удивлению сержанта Панье, который, стоя у окна, задумчиво созерцал детей, играющих в сквере Вольтера.

Улица, на которой размещался домик комиссара, была застроена только с одной стороны. Шедших овевал соленый морской ветер, смешанный с запахом роз. Прежде чем дойти до цели, они обменялись поклонами с мсье Дюверне, направляющимся энергичным шагом в сторону города, наверняка на привычную сиесту в кондитерской «Абрикос». Когда мсье Дюверне бросил взгляд на комиссара, улыбка застыла у него на лице. Лепер производил впечатление человека, пораженного апоплексическим ударом.

Дверь комиссар отворил собственным ключом. Мадам Сильвия вскрикнула и исчезла в хозяйских недрах дома. Лепер проводил Рандо в свою маленькую оружейную.

– Сейчас я ее к вам пришлю, – пробормотал он.

Инспектор, пораженный видом коллекции, удовлетворенно осматривал богатые экспонаты. Лепер подошел к нему еще раз, хотел что-то сказать, подыскивая слова. Рандо по-мужски похлопал его по плечу.