Текст книги "Черная пелерина"

Автор книги: Тадеуш Квятковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Начинался день – последний, который Маккинсли собирался провести в От-Мюрей. Его пребывание в этом городке продлилось дольше, чем он рассчитывал, однако оно принесло плоды большие, нежели он ожидал в начале путешествия. Он был бы несправедлив, если бы стал жаловаться на недостаток впечатлений. Он нашел то, что искал: приключения, деньги и даже исполнительницу главной роли в фильме, сценарий которого он только что закончил. А в самом ли деле он это нашел? Торнтон улыбнулся сам себе.

Трудолюбивых и счастье любит, подумал режиссер. Естественно, скромность не позволила ему прибавить: и отважных.

Он набросил свой пурпурный плащ, решив пораньше искупаться. И в это время раздался стук в дверь, Анни внесла поднос. Принявшись за утренний кофе, Маккинсли сообразил, что завтрак доставлен раньше, нежели обычно. Но факт этот его не заинтересовал особенно, потому что мысли Торнтона были заняты совершенно другими вещами. В это время снова послышался стук в дверь. Он сказал:

– Войдите.

Вошел инспектор Рандо.

Инспектор старательно запер за собой дверь. Он прошелся по комнате медленно, словно бы о чем-то раздумывая, задержался у открытого окна… А Торнтон тем временем заметил во всей фигуре инспектора перемены. Никакого стука каблуками, никаких резких жестов, никакого беганья. Перед ним было стопроцентно гражданское лицо, причем погруженное в раздумья. Общаясь с тулонцем, Маккинсли привык мобилизовываться, концентрировать внимание. В этот момент, насколько это было возможно, он постарался удвоить бдительность. Желая прервать затянувшуюся паузу, режиссер начал первым:

– Вы плохо выглядите. Вам не мешало бы отдохнуть.

Рандо дышал свежим, пахучим в эту пору дня воздухом. Он не спеша перенес взгляд с верхушек пальм на загорелое лицо режиссера.

– Отдохну еще.

– Все мы скоро отдохнем, – сказал Маккинсли и прибавил с точно дозированной непринужденностью в тоне: – Вы знаете, а ведь я никогда не был в Италии. Прежде чем я займусь съемками нового фильма, я хочу посетить Италию. Я предвкушаю это путешествие, особенно потому, что меня согласилась сопровождать Луиза Сейян.

– В самом деле?

– Вас это удивляет?

– Нет, – ответил Рандо, – Нисколько. Только вот… – Он не договорил, выразительно ожидая реакции Маккинсли на недосказанное.

– Вот только… из-за смерти Жана Дюверне вы бы хотели задержать меня в От-Мюрей?

– Вы как всегда угадываете мои мысли.

– Должен признаться, – небрежно произнес режиссер, – это дело меня уже перестало интересовать. Две недели на юге Франции, две недели в роли псевдодетектива, две недели работы над сценарием… Все это значительно превзошло мои намерения. Я сделал все, что от меня зависело и поверьте: дольше оставаться я не могу. Разбирайтесь уж без меня, мсье Рандо! – пошутил он.

На лице инспектора дрогнула одна мелкая мышца, но выражение глаз не изменилось. Американец поискал сигареты в карманах халата и, не найдя их, отказался от курения. Он продолжил прерванный разговор:

– Тяжело. Сегодня я покидаю От-Мюрей и направляюсь в путешествие по Италии. Я иностранец, прибыл сюда на два, ну, на три дня. чтобы сделать бизнес. Непредвиденные обстоятельства задержали меня дольше. Признаюсь, я любой ценой хотел добыть материал для нового фильма. Потом я влез немного в разные дела…

– Меня удивляет ваше откровение, – перебил Рандо.

– Я всегда старался играть с вами открытыми картами. Я намеревался сделать сценарий, а получил больше…

– Сильные переживания?

– Не только, не только. Говоря о том, что получил больше, я имел в виду Луизу Сейян. Прелестная, оригинальная девушка, которая поедет со мной в Соединенные Штаты и там с моей помощью найдет, может быть, лучшее применение для своих амбиций и необузданных порывов. Я сделаю из нее киноактрису.

Маккинсли делился своими планами на будущее тоном естественным и даже – Рандо отчетливо это слышал – излишне естественным. Наполеон из Тулона под маской, изображающей спокойствие и уверенность в себе, прятал в этот миг растерянность. Его мысль интенсивно работала.

«Слишком уж он уверен в себе – прикидывал Рандо, – но он слишком умен для того и слишком хорошо меня знает, чтобы заблуждаться насчет того, что я его сейчас выпущу, когда улики против него тяжелее и многочисленнее, нежели против кого угодно в этом городе. Он не мог не заметить, что ночью этот дом охранялся. Не может быть, чтобы он не сориентировался в ситуации, в которой оказался. Для чего же эта дружеская беседа? Маскировка? Он меня идиотом считает? Тем хуже для него. Но нет. Не будем упрощать дело. Я не идиот, и он хорошо это знает. Здесь вскоре разыграется эффектный поединок. Этот молодой человек хочет провести на мякине именно меня, потому что я известный специалист и пользуюсь авторитетом в своем крае. Смелости ему не занимать, он исключительно ловок, что уже неоднократно доказывал. Он наверняка любит риск. Что же мы на худой конец знаем об американцах? Бог ты мой… Скорее – что человек знает о человеке? Вот горький, но верный афоризм. Этот парнишка отправился во Францию немножко как охотник, ищущий впечатлений в девственных джунглях, он попал в соответствующие обстоятельства и начал охоту…».

Но у инспектора Рандо тоже есть жилка охотника. Чем на более матерого зверя он нападет, тем более увлекает его охота, тем больше старается он доказать свою состоятельность. Без помощи извне, не прибегая к простым, избитым методам. Тот факт, что люди комиссара Лепера наблюдают за тем, чтобы никто не покинул город – да что там город! – даже дом на склоне холма, – весьма снижает остроту ощущений. Но что поделаешь? Инспектор Рандо хотел бы без вмешательства полицейского аппарата выиграть встречу с Маккинсли. Однако ему не стоит делать необдуманных поступков. Итак, что человек знает о человеке? А вот как спортивный режиссер прыгнет сейчас в окно? Одно дело умственное превосходство, а совсем другое – физическое. Несмотря на многолетнюю практику, Рандо не встретил еще достойного противника. Перед его глазами мелькнула фигура Арсена Люпена – бешеные погони, засады, подземные переходы, стрельба, сенсационные трюки, гениальные догадки. И прежде всего – острые, как шпаги, разговоры. Рандо мысленно посмеялся над своими романтическими и одновременно ребяческими представлениями.

Много бы он дал за то, чтобы узнать в этот момент чувства сидящего напротив мужчины. Что скрывает это красивое и, как считал инспектор, достаточно простецкое лицо под маской равнодушия? Беспокойство? Отчаяние? Коварство? Фальшь? Браваду? На что, собственно, рассчитывает американец?

– На что вы, собственно, рассчитываете, мистер Маккинсли? – спросил инспектор Рандо.

– На что рассчитываю? – как эхо повторил Торнтон и наконец-то нашел снизу подноса пачку сигарет. Вынул одну, закурил, сильно затягиваясь. – Знаете, люблю первую сигарету после завтрака, – неожиданно признался он инспектору. – Вы спрашиваете, на что я рассчитываю. – Он грустно вздохнул. – Так ведь это ясно. Я рассчитываю на женитьбу.

– На что? – инспектору не удалось скрыть изумления.

– На женитьбу на Луизе Сейян. Все, что я сделал, я сделал исключительно для того, чтобы ее завоевать. Только для этого, мсье Рандо. Не для какого-то фильма, не для денег, не ради ощущений. Просто для того, чтобы она мной заинтересовалась, чтобы доказать, насколько я ловок, точен, смел… Чтобы показать, что я на все способен. Что я на все способен ради нее.

– Ради этой девушки?

– О, инспектор Рандо, вы удивлены. Вы считаете, что Луиза Сейян – чудовище! Но нет, нет же! Вы не знаете современной молодежи. Их тяга к преступлениям не что иное, как тоска по геройству. Им нужен герой, фигура мифическая, что-то вроде американского актера Джеймса Дина или графа Монте-Кристо. На худой конец сгодится и Жакоб Калле. Вы думаете, что Луиза не увидела в нем необычных черт? Рыцарь подземелья, авантюрист, не имеющий места в порядочном обществе, отважный и грустный. Он – разбойник, она – ребенок из дома для подкидышей. Что вы хотите, живописная парочка. У Луизы характер неровный, она не способна на обдуманные поступки. Один раз она импровизировала побег из дома опекуна, и все закончилось неизбежным возвращением и усилением дисциплины. Вот отсюда ненависть к Дюмолену.

Инспектор ничего не сказал, он был слишком ошеломлен. Маккинсли продолжал:

– На следующий день после моего приезда в От-Мюрей я встретил Луизу на пляже. Может, это смешно звучит, инспектор, но я уже тогда, сразу, с первого взгляда решил завоевать эту девушку. Она без обиняков призналась, что у Дюмоленов чувствует себя, как в тюрьме. Я решил подарить ей драгоценную свободу. Но я знал, что этого маловато для успеха в любви. Любой ценой нужно было понравиться Луизе, блеснуть перед ней, вызвать удивление. Что же, случай вскоре представился…

Инспектор Рандо осоловелым взглядом уставился в угол комнаты.

– Но я просчитался, – продолжал Маккинсли, – фатально просчитался, она ко мне равнодушна. Согласилась выехать в Америку, но не согласилась стать моей женой. Проще говоря, она меня не любит, инспектор. А я, законченный идиот, рассчитывал, что смерть Шарля Дюмолена поможет мне завоевать чувства этой девушки. Я все еще не теряю надежды, может, это и наивность, но я многого жду от путешествия по Италии. Венеция, Неаполь, Капри. Гондолы, серенады, родина Ромео и Джульетты… Мсье Рандо, я могу понравиться?

Инспектор Рандо взглянул на режиссера со страхом. Вот уже несколько минут в нем росло подозрение, что Маккинсли сошел с ума.

Торнтон отвечал сам себе.

– Наверное, могу. У меня неопровержимые доказательства по этому поводу. Здешние женщины на меня заглядываются. Да, вы даже не догадываетесь, до какой степени, – он многозначительно подмигнул. – Но ничего уже больше не удержит меня в От-Мюрей. Сегодня вечером я отправляюсь в путешествие перед свадьбой. Не желайте мне успеха, я немного суеверен!

Рандо с большим облегчением подумал о людях комиссара Лепера. Он же потерял охоту к партиям для двоих.

– Однако я болтаю и болтаю. Совершенно не даю вам слова вставить, – смутился Маккинсли. По его лицу блуждала какая-то странная, беспокойная улыбка. – Вы пришли наверняка по какому-то конкретному делу. Тысячу извинений за болтливость. Молчу и обращаюсь в слух.

– На что вы рассчитываете? – повторил устало Рандо.

– Я рассчитываю на вашу снисходительность и, если говорить откровенно, на помощь. Потому что понимаю – мой отъезд, да еще с Луизой, может вызвать в городе замешательство. Что ни говори, а только сутки прошли со дня смерти мсье Дюверне. Предварительное следствие должно было выявить мое присутствие в доме советника. В ваших руках дальнейшая судьба следствия. Что касается меня, то с тех пор, как вы приказали окружить дом, – я бессилен. Ничего здесь не могу поделать в одиночку. Все зависит от вас, инспектор Рандо!

– На что же вы рассчитываете, черт побери? – взвизгнул Рандо и в третий раз, не в силах выговорить что-либо, кроме этого предложения.

– Я рассчитываю, инспектор Рандо, на вашу благодарность. Вот и все. – После многозначительной паузы он прибавил: – Ведь это я раскрыл убийцу, а не вы.

Потом он сказал обычным веселым тоном:

– Да, да, с помощью небольшой мистификации, не выходящей за пределы правды, я ввел вас в заблуждение. Чего скрывать: ведь вы до сих пор не знаете, кто виновен в смерти Шарля Дюмолена и советника Жана Дюверне. Вы уже взяли след, но последние события спутали вам все карты. Я думал, что вы прибегли к этому домашнему аресту, чтобы выиграть время и опередить меня в сборе доказательств. Но вы попросту сломались, усомнились в моей джентльменской игре и в моем таланте. Вы усомнились в моей невиновности, мсье Рандо! И вместо того, чтобы искать настоящего преступника, вы потеряли ночь вместе с комиссаром Лепером, собирая против меня отягчающие обстоятельства и улики. И у меня пропала вся ночь и половина дня. Вчера я должен был добыть последнее звено в цепи мрачных и неотвратимых событий. В последней беседе с мсье Дюверне я достаточно полно представил ему свою гипотезу. Он жил с рождения в От-Мюрей, всех знал, и его все знали. Я представил почти все аргументы относительно убийцы писателя. Для меня совершенно очевидно, что именно в связи с этим в кондитерской «Абрикос» Дюверне объявил, что знает тайну. Я еще раз посетил мсье Дюверне, как самого информированного – мне недоставало последнего звена. Но его служанка Нанетт сообщила, что мсье Дюверне плохо себя чувствует и не сможет меня принять. Ожидая в прихожей возвращения Нанетт, я положил на столик купленные только что в кондитерской две трубочки с кремом. Уходя, я их не забрал с собой. Позже, как известно, Котар нашел мсье Дюверне мертвым над недоеденными пирожными. В креме обнаружен цианистый калий, на упаковке отпечатки моих пальцев. Ну и что, ведь я тогда уже знал виновника обоих преступлений! Два преднамеренных омерзительных преступления, вы меня понимаете, инспектор Рандо?

– Понимаю, – ответил Наполеон из Тулона. – Мистер Маккинсли, пойдемте, поищем ваше недостающее звено.

Строевым шагом он дошел до двери, открыл ее и хотел галантно пропустить Торнтона первым. И вдруг воскликнул:

– Вы в этом костюме покажетесь в городе?

– Я думал, вы на это и рассчитываете, – ответил режиссер.

Не прошло и четверти часа, как они уже были у полицейского участка. Инспектор сделал знак стоявшему у окна сержанту Панье. Немногословный, но догадливый полицейский сразу же позвал своего начальника. Лепер, бросив взгляд на двоих мужчин, сразу понял, что последняя следственная версия лежит в руинах. Он спустился вниз и молча присоединился к группе детективов. Они свернули на улочку, застроенную только с одной стороны, их сразу овеял аромат роз и морской бриз. Из дворика Леперов выбежал щенок Гастон и, равнодушно обнюхав ботинки своего хозяина, с визгом приветствовал Маккинсли.

– Он тоже сыграл роль детектива, – непонятно сказал Торнтон.

Домик Дюверне располагался по соседству с усадьбой Леперов. Им отворила шестнадцатилетняя Нанетт, бесчувственная от страха, важности переживаемых событий и надежд на новое будущее.

У Нанетт вчера, как и в каждое воскресенье, был выходной. Она ушла из дома в три, а возвратилась, когда тело ее благодетеля уже было вынесено. На вопросы она отвечала охотно, но достаточно тупо. Дюверне был прав, называя ее полной идиоткой.

Когда Маккинсли, Рандо и Лепер оказались в передней, Торнтон сообщил, указывая на столик:

– Здесь я оставил пакетик с двумя трубочками.

Нанетт поспешно подтвердила:

– Да, здесь! А мой хозяин эти пирожные взял. Слава Богу, что я не соблазнилась, а ведь я сразу по запаху определила, что это трубочки с абрикосовым кремом.

Прошли в столовую.

– Здесь я разговаривал с Жаном Дюверне, сообщив ему о своих открытиях на тот момент.

Рандо открыл дверь в соседнюю комнату и сообщил:

– А здесь мы вчера обнаружили мертвого Дюверне. Он точно так, как Дюмолен, сидел за столом. Перед ним на бумажке лежала недоеденная трубочка с кремом. С отравленным кремом.

– И в пепельнице был обнаружен окурок американской сигареты «Тобакко Рекорд», – на всякий случай прибавил комиссар Лепер.

– Этот окурок я оставил во время первого визита. Дюверне принимал меня, как сейчас помню, в соседней комнате. Я не сомневаюсь в том, что все сделано сознательно. Я никогда не был в кабинете мсье Дюверне, – сказал Торнтон, осматривая комнату. – Да, я здесь в первый раз, – упорно повторял он. – Какая мрачная комната! Вам не кажется? Очень мрачная, я бы даже сказал: печальная. Черная занавеска на окне создает очень неприятное настроение. Что он имел в виду, приобретая себе черные шторы?

– Словно предчувствовал, что в этой комнате его настигнет предательская смерть, – взволнованно сказал комиссар Лепер.

– Нанетт! – позвал Торнтон. Она сразу же появилась в двери.

– Я слушаю.

– Когда мсье Дюверне повесил эти омерзительные шторы?

– А, как-то недавно, – ответила девчонка.

– Две недели назад?

– Недели две уж будет, – согласилась Нанетт. – Он все кривился, что ему слишком светло. Материал привез из Тулона, сам повесил. Я пошила.

Торнтон уселся в кресле за столом, где был обнаружен мертвый Дюверне.

– Ну вот, теперь есть и последнее звено. Две недели назад, поздним вечером был убит ударом кирпича по голове Шарль Дюмолен. Преступление совершил Жан Дюверне, после чего покинул парк, обернувшись в эту черную материю, очень напоминающую пелерину Вильгельма Пуассиньяка.

Лепер засопел, Рандо протяжно свистнул. Торнтон продолжал:

– Это было второе по счету преступление жизнелюба мсье Дюверне. А первое он совершил много лет назад против молодой женщины. Портрет этой женщины перед вами, за моей спиной, а повешен таким образом он для того, чтобы сидящему за столом не вспоминались слишком часто давние события… Матильда Дюверне принесла своему мужу большое приданое. Она была некрасивой и достаточно болезненной девушкой, отсюда наверняка ее пристрастие к бижутерии и щедрые пожертвования на нужды церкви и соседних монастырей. Дюверне, самый настоящий бедняк, сын тулонского чиновника, обедневшего дворянина с младых ногтей знал, чего он хочет. Он не для того женился на этой костистой и некрасивой даме, чтобы она по-дурному растранжирила имущество. Не женитьба, но деньги должны были стать трамплином в жизни Жана Дюверне. И вот, через три года после свадьбы, когда Матильда – как обычно в сезон дождей – занемогла, ее супруг увеличил заботливость. В От-Мюрей как раз входили в моду трубочки с кремом, с абрикосовым кремом Жозе Вуазена. Заботливый муж каждый день приносил домой маленький сверточек. Он собственноручно в столовой снимал обертку и на тарелочке подавал лежащей в постели жене два знаменитых пирожных. В это время у Дюверне в прислугах была молоденькая деревенская девушка по имени Мишель. Эта Мишель надивиться не могла, до чего же ее хозяин добрый да заботливый по отношению к своей невидной жене. А еще следует прибавить, что здоровье мадам Дюверне никак не удавалось поправить. Сезон дождей давно закончился, а ужасающе худая и погруженная в молитвы Матильда не покидала постели – с каждым днем все более слабая, несносная и гадкая. В конце концов она даже начала лысеть. Она не доедала приносимых мужем трубочек с кремом. Как-то у Дюверне сдох пес, любимец Матильды. Это была обычная шавка, такая же худая и некрасивая, как и ее хозяйка. И, можете себе представить, Мишелин твердит, что шавка с какого-то времени тоже начала лысеть.

Вызванный по желанию Матильды ветеринар сообщил, что собака съела крысиный яд, иными словами – таллий. Матильда Дюверне настолько была огорчена смертью собаки, что в ту же ночь умерла сама от сердечного приступа.

Комиссар Лепер вытер вспотевший лоб.

– С этого времени Жан Дюверне вел уравновешенную жизнь солидного, уважаемого мещанина. Он принимал энергичное участие в общественных делах, стал заниматься политикой. Он был не чужд амбиций. Я думаю, что рассказывая о Пуассиньяке, он скорее имел в виду себя, ведь Дюверне хотел создать реальный образ человека, способного на преступление. Он стал советником, а со временем мог получить пост мэра. Он проглотил один раз горькую пилюлю, когда городской совет предоставил эту честь пожилому мсье Эскалье. И на этот раз он имел опасного конкурента в лице Вильгельма Пуассиньяка. Пуассиньяк был более богат, глубоко образован, он писал пламенные статьи, он привлекал внимание своей отстраненностью и мелкими чудачествами. Но Жан Дюверне, как мы знаем, побеспокоился о сильном покровителе.

Маккинсли прервал рассказ и задумался.

– Продолжайте же, – поторопил Лепер.

– Я думаю о личности Шарля Дюмолена.

Инспектор Рандо сказал:

– Здешний кюре как-то выразил мнение, что Дюмолен рассматривал город, как сцену. И на этой сцене он двигал людьми, словно марионетками.

– Вот именно. Дюмолен не принимал всерьез ни родного От-Мюрей, ни Дюверне. И Дюверне это чувствовал. Чувствовал и на голову становился, только бы не выйти из милости у Дюмолена.

– Он желал скорее убить его, нежели потерять, – рискнул высказать смелое предположение комиссар.

– Браво, комиссар Лепер! Вы заговорили, как сам Фрейд, – засмеялся Торнтон. – Конечно, мы и это должны принять во внимание. Убрав Дюмолена, Дюверне обретал его навсегда, он мог до конца дней своих греться в лучах славы Дюмолена. Но если вы примете во внимание только этот повод для преступления, то версия будет слишком слабой. Существовала причина более конкретная, скорее, совершенно неожиданная. В одно прекрасное воскресенье, а точнее говоря – в день двадцатипятилетнего юбилея свадьбы Дюмоленов, на террасе дома на холме сидели несколько человек, попивая кофе. Среди собравшихся был и мсье Дюверне. В этот период он особенно был заинтересован в расположении писателя, ведь приближались выборы городской власти, а Дюверне рассчитывал на венчающее его карьеру место мэра. Он, к сожалению, знал неровность в расположении Дюмолена и его склонность позабавиться за счет других. В любой момент он был готов к неожиданности со стороны капризного покровителя. И в этом состоянии духа Дюверне услышал невинное обращение к американскому кинорежиссеру. Дюмолен сказал тому, что действие фильма происходит в маленьком городке на юге Франции. Счастливая семья, спокойная жизнь. Название: «Две трубочки с кремом». Дюверне задрожал. Ведь он знал, что Дюмолен – криминолог, что у него мышление детектива. Его охватила паника – в одни прекрасный день он станет героем мрачного развлечения Шарля Дюмолена.

– А откуда Дюмолен знал тайну Дюверне? – спросил инспектор.

– Вы полагаете, что Дюмолен знал тайну? Я склонен предполагать, произошло фатальное для мсье Дюверне стечение обстоятельств. У писателя до самого последнего момента не было названия для своего произведения. Когда режиссер спросил о названии, Дюмолен посмотрел на тарелочку с пирожными, и его посетила догадка. Если в своей повести Дюмолен задумал ход с отравлением – а в большинстве произведений подобного рода отравление присутствует – то что может быть проще, чем использовать для этого трубочки с кремом!

– А вы не фантазируете? – выразил сомнение Рандо.

– Вы забываете, что выписка из энциклопедии была совсем свежей. Писатель сделал ее в результате какой-то последней задумки. В понедельник между тремя и пятью часами пополудни я был у Дюмолена в его рабочем кабинете. Тогда в кабинете Дюмолена я оставил начатую пачку сигарет, ставшую впоследствии добычей Вильгельма Пуассиньяка. Но раньше Дюмолен оторвал кусочек обертки и сделал закладку в рукописи – может, в том месте, где он должен был внести какие-то исправления, потому что его работу прервал визит Пуассиньяка. Но это уже совсем другое дело. Теперь же давайте возвратимся на террасу, где семья Дюмоленов отмечает свой юбилей.

– Я хотел бы кое-что добавить, – несмело сказал комиссар Лепер. – А может, Дюмолен потому и сделал закладку, что он собирался ввести в свою повесть две трубочки с кремом?

Рандо посмотрел на своего коллегу с одобрением.

– Весьма правдоподобно, – согласился Торнтон. – Но мы сейчас на террасе. А вы знаете террасу дома на склоне холма. Так вот, с места, на котором сидел Дюверне, была видна стопка кирпичей, приготовленных Мейером для строительства гаража. Дюверне, глядя на штабель, наверняка думал о том, что хорошо бы взять в руку один кирпич и разбить его о голову вероломного покровителя. Эта идея была тем подходяща, что если уж он один раз так легко и безболезненно убрал препятствие со своего пути, то разве трудно повторить подобную операцию? Решение созрело быстро. В тот же день он приготовил план действия в общих чертах. А именно: убрать Дюмолена и тем самым обезопасить свое положение протеже. Когда он покинул дом на холме, то позвонил по телефону и напомнил о пожертвовании писателя на памятник в честь жертв второй мировой войны. Все в городе об этом знали, напоминание никого не удивило. Но для Дюверне оно должно было стать пожизненным документом, подтверждающим дружбу выдающегося писателя. И еще одну роль должно было выполнить это напоминание. Дюверне хорошо знал политический темперамент Пуассиньяка, он понимал, что его противник буквально взорвется от злости, обежит весь город, рассыпая угрозы налево и направо. А когда станет известно об убийстве, общественное мнение вспомнит, кто был по отношению к Дюмолену врагом номер один. При случае можно было и от противника избавиться. Рассчитывая на полицию, Дюверне подбросил устройство для трубки, это было приспособление старого образца, которым уже много лет пользовался Пуассиньяк. Если бы он мог предусмотреть, что мсье Пуассиньяк в тот же вечер потеряет там аналогичный предмет, да вдобавок еще и с отпечатками своих пальцев! Что касается меня, то я без особого труда «расшифровал»: одно из приспособлений подброшено. И сразу догадался, что преступление совершил человек, трубкой не пользующийся.

– Да, это очевидно, – согласился Рандо. – Я в этом ничуть не сомневался.

– Дюверне, завернувшийся в черную накидку, ростом одинаковый с Пуассиньяком, вооружившийся кирпичом, взятым из штабеля поблизости, вошел в открытое окно за спиной писателя. Обстоятельства ему благоприятствовали, шум дождя заглушал звук шагов, дом, кроме кабинета и кухни, был погружен во тьму. Он ударил сзади, потом несколько раз добавил. Кирпич, завернутый в газету, не оставил следов ни на жертве, ни на руках и одежде убийцы, несмотря на то, что раскололся пополам. Дюверне похитил рукопись со стола. На обратном пути орудие преступления он бросил в море. Выйдя из парка, он наткнулся на автомобиль Гортензии Дюмолен. На его плечах была черная материя, которую он в тот день купил в Тулоне.

– Купил, – хмуро сказал Лепер. – Я сам видел, как он нес сверток. Мы с ним вместе шли с вокзала. Дюверне был в то утро очень оживленным. Кажется, он хотел отвести от себя мое внимание, потому что рассказывал анекдоты про кюре Бреньона. Постой-ка, что же это было?

– После вспомните, – резко прервал его Рандо.

– Мистер Маккинсли, может, вы раньше поясните, каким образом оторванный кусочек от серебряной упаковки «Тобакко Рекорд» оказался у вас в кармане?

– Это все благодаря детективным талантам собачки мадемуазель Селестины.

– Ох, – выдохнул комиссар, – Селестину хотя бы оставьте в покое.

– Селестина – необычайная девушка, – торжественно констатировал инспектор.

– Абсолютно верно, – присоединился к его мнению Торнтон. – Но и Гастон тоже необычный, потому что – представьте себе только – он принес к моим ногам важную, хотя и мелкую деталь, влияющую на расследование. Станиоль приклеился к липучке, а липучка – к собачьему носу. Щенок любит разбойничать на соседском мусорнике и постоянно находит там разные отбросы. Представим себе, что кто-то сжигает толстую тетрадь, в которой торчит закладка из слоя бумаги и слоя станиоля, тогда все превратится в пепел, за исключением этого серебряного обрывка. Мне было нетрудно определить, на чьем дворе играл щенок мадемуазель Лепер. Ближайшим соседом комиссара являлся Дюверне, в заборе была небольшая дыра, но кроме того у меня в загашнике была еще пара более ранних открытий.

– Да, да. – Лицо инспектора выражало сосредоточенность. – А теперь я попробую проанализировать последние события.

– Слушаем, – сказал Лепер и уселся поудобней в кресле.

– Сегодня у нас понедельник, – начал Рандо.

– В данном случае это верно, – буркнул комиссар.

Рандо быстро взглянул на него и спокойно повторил:

– Сегодня у нас понедельник. Вы первый раз посетили Дюверне в субботу, не так ли?

Торнтон утвердительно кивнул.

– Он не удивился, а даже обрадовался, пригласил вас в столовую и угостил кофе.

– Нет. Вином.

Лепер кашлянул.

– Хорошо, вином. Вы осматривались потихоньку и во время этого визита рассказывали Дюверне содержание своего фильма.

– Словно вы при этом присутствовали, инспектор Рандо.

– Вы вышли, мистер Маккинсли, а советник Дюверне понял, что он пропал. Потому что вы рассказывали ему свой сценарий достаточно подробно. А после этот честолюбивый человек всю ночь искал путь к спасению. И нашел.

– Не понимаю, – занервничал Лепер.

– Если это можно назвать спасением, конечно. Он решил расстаться с жизнью. Но это еще не все. Он решил расстаться с жизнью таким образом, чтобы оставить много улик, дающих пищу для размышлений. Он рассчитывал, что может, убив себя, спасти свою… хм, как бы это сказать, гордость, амбицию?

– Ничего себе гордость, ничего себе амбиция! – риторически повторил Лепер.

– Однако согласитесь, что Дюверне не был посредственным человеком. У него еще хватило силы духа, чтобы в понедельник пойти в «Абрикос» и там сыграть комедию. Он объявил, что раскрыл преступника, купил две трубочки с кремом, был в хорошем настроении. Он договорился с Котаром, отпустил Нанетт, оставил дверь открытой. В таких условиях, при таких обстоятельствах его смерть может расцениваться как результат убийства… Например, убийства по политическим мотивам: крем, отравленный Вуазеном. А что ожидало Дюверне в противном случае? Компрометация, ужасный судебный процесс и гильотина. Появление режиссера в субботу, знакомство с содержанием фильма он воспринял не как предпоследний акт правосудия, за которым уже появляется полиция, но как шанс. Шанс, подаренный ему джентльменом. Сейчас, сейчас, мистер Маккинсли! Ну, вот. Теперь у нас все есть.

– Что у вас есть? – спросил Лепер.

– Дюверне в субботу попросил прощаясь, чтобы вы пришли к нему в воскресенье до обеда по важному делу!

– Вы гений, Наполеон из Тулона. Только одно маленькое уточнение. Не «по важному делу». Дюверне сказал: «Мсье Маккинсли, поскольку вы уезжаете в Италию, придите ко мне в воскресенье часа в три, я приготовлю для вас комплект туристических проспектов, это очень помогает в путешествиях. И, если сможете, принесите две трубочки с кремом от Вуазенов. Я себя плохо чувствую и не хочу выходить из дома». Должен признаться, он мне понравился. На следующий день я принес ему эти две трубочки…

Рандо сказал:

– Всю ночь он обдумывал свою смерть. Он рассчитывал и с помощью самоубийства выиграть как можно больше. Распространил слух о выявлении убийцы, на всякий случай сам купил две трубочки с кремом. А потом решил вас не принимать. Испугался, что вы его обманете, что вы разрушите его план. Но вы, мистер Маккинсли, до конца оставались джентльменом. Вы оставили ему несколько часов времени и даже подарили ему пирожное с отпечатками своих пальцев на упаковке. А даете ли Вы себе отчет, что, оберегая Дюверне от суда мирского, вы вступили в коллизию с французским уголовным кодексом?

– Я отдаю себе отчет, – сказал Торнтон. – Я высоко ценю правосудие как категорию, но в смысле практическом мне отвратительны мучения жертвы, попавшей в ваши руки. Я помог Жану Дюверне побыстрее свести счеты с судьбой. Должен признаться, что я действовал по отношению к вам с холодным расчетом.