Текст книги "Боль (ЛП)"
Автор книги: Табита Сузума
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Ладно, все за дело! Аарон, в зоне разминки потяни нижнюю часть спины! Зак и Эли, прогоните свои прыжки на нижних трамплинах! Мэтт, приготовься к тройному назад сгруппировавшись с десятиметровой вышки!
Но, как это принято, когда кто-то из команды пробует выполнить новый прыжок, все остальные не торопятся приступить к своим занятиям и наблюдают за ним.
– Удачи, чувак, – с кривой усмешкой говорит Аарон. Он шагает к разминочной зоне, по пути растягивая полотенце под стратегически выверенным углом. Подходят Зак и Эли и по обычаю ударяют его по ладони, прежде чем усесться на краю нижних трамплинов и откинуться назад на руки, чтобы было удобнее смотреть. Группа девчонок из клуба синхронного плавания включает музыку для своего номера и собирается со своим тренером вокруг горячей ванны. Словно из ниоткуда появляется несколько спасателей и присоединяется к двум, уже ведущим дежурство, – Матео, скорее, чувствует, чем видит, как они в соответствующих спортивных костюмах собрались у дальнего конца бассейна. Даже обычные пловцы-любители делают перерыв, сгрудившись у лестницы на мелкой глубине, чтобы лучше было видно. Завсегдатаям он знаком, его узнают по имени, а те, кто не знает, все равно останавливается, чтобы посмотреть, из-за чего такая суета. Остается только Пересу поднести мегафон ко рту, пройти стандартную процедуру, объявив его имя и то, что он в первый раз будет выполнять новый прыжок, как все замирают. На него устремлены, по меньшей мере, тридцать пар глаз, когда он выходит из душа возле бассейна и вытряхивает воду из каждого уха. Тридцать пар глаз следует за ним, пока он берет впитывающее полотенце, подходит к борту и начинает восхождение на трамплин.
По сравнению с соревновательным днем сегодня собралась немногочисленная публика, но почти все из них знают его по имени или знакомы лично, они много лет смотрят его тренировки и прыжки. Они знают все его отличительные черты, знакомы с языком его тела, могут тут же сказать, чувствует ли он себя уверенно, осторожен или совершенно напуган. Некоторые даже были свидетелями его срывов в детстве, когда он, рыдая от страха, выбегал из бассейна. Но спустя годы он научился контролировать свои эмоции – в команде он известен тем, что никогда не отказывается от новых прыжков. Так что прикованное к нему внимание носит особенно сильный, прямой и личный характер. Исполняя новый прыжок впервые, он во многих отношениях оказывается в самом уязвимом и беззащитном положении. И как бы его ни любили эти зрители, он слишком хорошо понимает: дух у них захватывает скорее всего от ожидания сорванного прыжка, чем от желания увидеть, как он ему покорится. Как в миг совершения каскадером безумного подвига, они надеются увидеть либо захватывающий прыжок, либо захватывающую трагедию.
Обычно он не так много думает об этом, но как правило в такое мгновение чувствует готовность, уверенность и ответственность. Он с самого детства так сильно не нервничал. Но сегодня, взбираясь по длинной цепочке лестниц, он ощущает, как его пульс учащается с каждой перекладиной. Мышцы ног начинают дрожать. И на самом верху ему кажется, будто он взобрался в гору. Здесь воздух более разреженный, в нем меньше кислорода; дыхание становится частым и поверхностным. Он знает, что его тело реагирует на стресс, и если хочет завершить прыжок без проблем, нужно обратить этот стресс в решительность, а нервозность – в адреналин. Ему известны все приемы, он долгие годы разбирал их бесчисленное количество раз со спортивным психологом, но сегодня с трудом может их вспомнить. Нервные окончания и синапсы в мозгу сражаются с более серьезной проблемой, сопротивляясь совсем другому воспоминанию, хотя оба они взаимосвязаны – словно выполнение этого прыжка символизирует другой, гораздо более горестный опыт. Но сейчас об этом нельзя думать. Сейчас он не будет об этом думать…
Он заставляет себя подойти к краю платформы, посмотреть вниз на бассейны и миниатюрные фигурки Лего. Сегодня десять метров кажутся выше обычного, вода – намного дальше, а трамплин скользким и шатким под подошвами ног. Он делает глубокий вдох и вызывает в памяти прыжок таким, какой тот должен быть. Пытается ощутить каждое скручивание и каждый поворот тела, мысленно проживая в голове каждое движение. Но что-то его блокирует, что-то преграждает путь. Его лицо покрывают капли пота, а легкие готовы вот-вот взорваться. Он вытирает лицо полотенцем, прижимая мягкую ткань к закрытым глазам, и приказывает себе представлять прыжок. Но при этом шагает по доске и слишком часто дышит, яростно крутя полотенце в руках: десять шагов в одну сторону, десять – в другую. Сейчас он пройдет еще десять шагов к краю трамплина, и все будет нормально; еще десять – обратно до стены, и он справится. Сердце колотится как пулеметная очередь, качая кровь по всему телу, словно он уже летит в воздухе. Он даже слышит произносимые вполголоса заверения, которые непрестанно повторяет себе: «Быстрее, быстрее», – пока все они не сливаются в одно слово и не теряют всякий смысл. Все его тело гудит от неконтролируемой энергии, в нервной системе то тут, то там вспыхивают электрические разряды. Он чувствует этот ток в венах: он – оголенный провод, он сияет, горит и дрожит. Дрожит!
Снизу до него доносятся крики ободрения товарищей по команде, девчонок-синхронисток, спасателей и даже пловцов-любителей.
– Вперед, Мэтт!
– Ты можешь, приятель!
– Мы знаем, что ты можешь, Мэтти!
– Мы тебя любим, малыш! – хихикают девчонки-синхронистки.
Но над всеми ними возвышается голос Переса:
– Выкинь все из головы, Мэтт, – грохочет он в мегафон, – и считай про себя. Встань в стойку и считай про себя. Ты практиковал его более чем достаточно. Твое тело точно знает, что нужно делать.
Твое тело знает, что нужно делать. Твое тело знает, что нужно делать. Но нет, нет, нет, он не хочет этого делать! Разве они впервые не слышат его? Разве он не кричит? Не борется? Не просит и не умоляет, не просит и не умоляет, как маленький ребенок? Нет, пожалуйста, нет. Не заставляйте меня этого делать. Я сделаю все, что угодно. Только не это, пожалуйста, только не это. Пожалуйста, прекратите. Пожалуйста, Господи, пожалуйста!.. Они все смотрят на него. Его тело. Оно там наверху, у всех на виду. Обнаженное, за исключением плавок Спидо, тело раскрыто для них всех. Он чувствует их взгляды на себе, вынуждающие его подчиниться. Да, его тело знает, что должно делать. Сделав раз, ты уже никогда не забудешь, никогда не забудешь, никогда не забудешь.
– Матео, ради Бога, уже сделай этот чертов прыжок! – теперь орет его отец. Он в расстройстве оставил трибуны и присоединился к Пересу возле бассейна. Двое мужчин, единые в своем разочаровании, стоят, сложив руки на груди и задрав головы. – Ты слишком все анализируешь, ты накручиваешь себя! Давай уже сделай его, ради всего святого!
Продолжая расхаживать по трамплину, Матео крутит в руках полотенце. Каждый раз, когда он доходит до края вышки, его разум кричит: «Нет еще!», и он, развернувшись, идет обратно к стене. Еще разок, и он это сделает. Всего разок, всего одну секундочку, тогда все будет хорошо, он будет готов. Он зарывается пальцами в волосы, ногти впиваются в кожу головы. Слышит свое испуганное прерывистое дыхание. Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой…
Внизу все стихает. Зрители дружно задерживают дыхание, ожидая, что он откажется от прыжка: спустится по лестницам и с позором скроется в раздевалке.
– Дыши глубоко, приятель, – теперь голос Переса звучит мягче, он явно понимает, что сейчас Матео на грани. – Закройся от всех мыслей. Не волнуйся, расслабься. Если ты уже сделал однажды, то знаешь, что сможешь сделать еще раз.
Ты знаешь, что сможешь сделать еще раз. Впервые ты понимаешь, что можешь умереть. Боль настолько велика, что ты надеешься умереть. Но ты не умираешь, и все повторяется снова, снова и снова…
Все смотрят на него, сопереживают ему, желают, чтобы он сделал его. И теперь он понимает, что у него нет выбора, никогда его не было, потому что его тело больше не принадлежит ему. Все остальные говорят ему, что делать, и он повинуется. Повинуется, иначе они разочаруются, иначе разозлятся. Сильно разозлятся. Да, он сделает это, и ему будет больно – настолько больно, что другие даже не могут себе представить, настолько, что он может никогда от этого не оправиться.
Матео медленно бредет к краю платформы. Находит нужную точку, делает глубокий вдох. Чуть расставляет ноги, опускает руки и ищет идеальное положение на краю доски. Он постепенно переносит вес тела в руки, запястья, предплечья, плечи. Лодыжки начинают расслабляться, и он с большой осторожностью отрывает ноги от поверхности трамплина. Не качаться, не падать. Соскользнешь – и все будет кончено. Ноги согнуты, носки вытянуты. Он сводит стопы вместе и вытягивает их прямо над головой. Тело натянуто как струна до самых кончиков – он напряжен, он силен, мышцы и сухожилия приведены в готовность. Стоя спиной к воде, он настраивается нырнуть в бездну. Готов? Никогда не будет готов, но пришло время начать отсчет.
Раз: его бьют сзади и валят на землю. Тело напрягается, он не шевелится.
Два: его хватают за волосы и ударяют лицом о пахнущую сыростью землю. Он делает глубокий вдох и вытягивается вверх как можно сильнее.
Три: его придавливают к земле, наваливаются всей тяжестью, из-под которой нельзя вырваться. Но на этот раз он может вырваться – он может улететь. Оттолкнувшись запястьями, он отрывается от доски и взлетает в воздух. Все дальше, дальше и дальше. Ему неважно куда, пока он остается свободен. А потом он вспоминает – начинает свое первое вращение и глазами ищет голубую полосу. Но ее там нет, вместо нее он обнаруживает край платформы. И во вращении летит прямо к нему. Все ближе, слишком близко! Слишком. Черт побери. Близко… УДАР!
Внезапно он оказывается мертв. На этот раз все легко. Почему так не было раньше? Он желал, просил, даже молился. Но нет же, одна лишь боль, снова и снова. А теперь, летя вниз десять метров в свободном падении, он чувствует, как мир ускользает. Он ударяется о воду. Погружается в черноту. Его тянет вниз, вниз, все глубже. А он лишь чувствует облегчение. Освобождение. Все кончено. Больше никогда. Он свободен, он прилетел. И наконец нашел то, что так искал. Он обрел покой.
8
Вниз, вниз, вниз. На самую глубину. Он пойман под водой, тонет, но у него нет ни сил, ни желания выбраться на свободу. Вдалеке слышится эхо: разговоры людей, грохот тележки, ритмичный писк аппаратов, звуки музыки вперемешку со смехом, чей-то заунывный вой. Словно радиопомехи далекой зарубежной станции, прорезаются голоса. Он балансирует на грани жизни и смерти. Кто-то зовет его по имени, и он силится открыть глаза, но веки скованы тяжестью. Нет, нет, нет. Он не хочет просыпаться. Он останется здесь навсегда, в потоках бесконечного океана. Мир может обойтись и без него, он больше не хочет принимать в нем участие. Но вокруг него бурлят слова, фразы и обрывки разговоров. Разрывающие уши голоса гулом отдаются в черепе. Ему кажется, что он вот-вот закричит, если они не замолкнут. Разум прорезают резкие яркие вспышки. Он пытается ускользнуть вглубь, но мозг шипит и искрится, провода перегорают. Он чувствует приближающееся забвение, может коснуться его, даже попробовать на вкус, но разум ведет его своим путем, то вводя в беспамятство, то приводя в сознание.
Он начинает подниматься, пробираться, моргая и ловя ртом воздух, к поверхности. Мелькают вспышки ярости и жизни. Он открывает глаза навстречу яркой белой комнате, где свет кричит в агонии. Он в мире боли, голова пульсирует от помех и треска. Он мельком замечает то, что его окружает – размытая картинка, как увиденная из окна мчащегося поезда афиша. Рядом с ним склонилась слабо различимая фигура. Его накрывает волной страха – края тени неровные и с зазубринами, словно у затонувшего в море предмета. Он изо всех сил пытается открыть глаза, пошевелить головой. Но перед ним разгорается потрескивающий яркий костер, освещая все вокруг. Он дезориентирован и сбит с толку, все органы чувств перегружены и ноют.
Теперь он слышит еще один звук – что-то среднее между стоном и хныканьем.
По руке его успокаивающе хлопает ладонь. Раздается женский голос:
– Матио? – Она неправильно произносит его имя. – С тобой все в порядке. Можешь посмотреть на меня? Вот так. Хорошо! Посмотри на меня, вот сюда. Ты знаешь, где ты?
Его взгляд медленно фокусируются на женщине в форме медсестры. Он лежит на кровати, справа от него пикает аппарат. Его рука кажется толстой и тяжелой – посмотрев вниз, он замечает вставленные в нее несколько трубок, которые приклеены пластырем и перевязаны. На палец надет пластиковый зажим, а вокруг предплечья обернута манжета для измерения давления. Похоже, как-то много проводов.
– В больнице? – Его голос звучит слабо и хрипло, губы потрескались и пересохли.
– Верно. Ты в мемориальной больнице Дьюка – тебя доставили сюда около часа назад с травмой головы. Ты помнишь, что произошло?
Он пытается кивнуть. Но резко морщится.
– Тренировка.
– Что, прости?
– Прыжки. Я не рассчитал… – Он делает пальцем круговое движение. Речь дается ему с большим трудом. – Вращение, – выговаривает он. Перед глазами скачут картинки: обрывки воспоминаний, которые ему приходится выуживать из царящего в голове беспорядка. Кажется, он не может отмотать время назад, как и прокрутить вперед, его память слишком непредсказуема, чтобы ей можно было доверять. В голове отсутствует четкая хронология. Напротив ее наводняют мириады образов, которые вращаются, перемешиваются и мерцают как искры солнечного света на воде, а потом полностью растворяются будто сон.
Тут происходит какой-то сдвиг во времени, потому что в комнате оказывается еще один человек – мужчина в белом халате, который светит ему чем-то в глаза. Потом он просит Матео следить за его пальцем. И тот смотрит на него, затем мимо него, сквозь послеполуденное солнце, заполняющее окно – куда-то в самую даль, где он будто растворяется…
Доктор отстраняется. Перед глазами Матео пляшут темные пятна. Они удлиняются, превращаясь в тени и деревья. Вспышкой проносятся мимо него. Высокие и грозные в темноте они вытягиваются на фоне ночного неба. Чтобы избавиться от этой картинки, он закрывает глаза, но видит ее лишь отчетливее, а потом слышит хруст веток под кроссовками, учащенное дыхание, его легкие разрывают рвотные позывы. Он бежит. Убегает с места преступления – от того, что совершил, и того, кем стал. Но вдруг он вспоминает. Все вспоминает. Ту ночь в Брайтоне. Тогда он превратился во что-то ужасное и жалкое, стал другим человеком и с тех пор заперт в совершенно ином теле… Он задерживает дыхание и отмахивается от этих видений, пытаясь снова впасть в забвение, вернуться туда, где его больше не существует…
Вскоре он слышит, как его зовут по имени, снова и снова, и наконец ему удается приоткрыть глаза, слабо моргая от вида размытой фигуры рядом с ним. В ней он узнает свою мать, которая сидит на краю его кровати и гладит его по руке без трубок. Она говорит с ним о сканировании мозга, хотя он даже не помнит, как начался этот разговор. Отец с врачом стоят где-то неподалеку – огромные тени у окна, их низкие и звучные голоса наполняют палату лишними звуками. Перес вроде бы тоже тут. Из бурлящих вокруг него разговоров он узнает, что на лбу у него десятисантиметровая рана и двенадцать швов, что у него сотрясение мозга, но череп не поврежден, и электроэнцефалограмма не показывает никаких признаков внутреннего кровотечения или гематом. Еще он узнает, что между падением в бассейн в бессознательном состоянии и вытаскиванием его Аароном и Пересом он умудрился наглотаться воды, у него была на минуту остановка дыхания, и один из спасателей делал ему искусственное дыхание.
Они все говорят одновременно: мать, отец, Перес и невропатолог. Их слова, словно пули, отлетают от стен. Изредка они направлены на него, и он изо всех сил пытается отвечать. Но стоит ему закрыть глаза и попытаться ускользнуть, как они становятся еще громче. Больше всего ему хочется отправиться домой. Он ненавидит больницы – в последний раз бывал в подобном заведении, когда сломал запястье при неудачном приземлении в поролоновой яме. А всего через несколько часов его выписали с гипсовой повязкой. И теперь он пытается вылезти из постели, но все приходят в волнение и решительно укладывают его обратно на подушки. От боли у него кружится голова.
– Матео, мы должны подержать тебя тут ночь или две, – уверенным голосом сообщает ему врач. – Для обследований. У тебя сотрясение мозга, ты вдохнул много воды и перестал дышать.
В попытке скрыть недомогание Матео снова закрывает глаза. Разговор продолжается без него и, постепенно переходя в коридор, стихает. Некоторое время спустя в палату возвращаются его родители, чтобы пожелать спокойной ночи.
Ему кажется, что вечер тянется бесконечно. Голова готова взорваться. Он дремлет урывками, но резко просыпается, когда чувствует, что снова падает. Хотя на самом деле промокший от пота лежит на больничной койке под тонкой белой простыней и дрожит. Каждый раз, закрывая глаза, он видит несущийся к нему край платформы, мир вращается во всех направлениях. Его удерживает и придавливает невидимая тяжесть, расплющивающая все тело. А ему просто хочется пошевелиться, свыкнуться с ощущениями, сбросить с себя липкую простыню и выбежать отсюда на свежий воздух. Но в комнате стоит тяжелый запах лекарств, с бледно-голубого потолка льется яркий свет, и все, чего хочется Матео, это кричать. Он просит попить, но медсестра настаивает, что ему ничего нельзя до завтрашнего утра. Пустой резервуар соляного раствора заменяют новым, но тот не может утолить его жажды. Он пытается сесть, но ему не дает это сделать головокружение. Когда он понимает, что не может даже встать с кровати, его одолевает ощущение абсолютной бесполезности. С равными интервалами к нему заходят разные медсестры: померить температуру, проверить пульс и давление. Сначала он слишком горячий, потом – слишком холодный. Он обессилен, но сон к нему не идет. В какой-то миг он, наверное, что-то говорит, потому что медсестра начинает хлопать его по руке и приговаривать, что с ним все будет хорошо и скоро он отправится домой. Он не понимает, что это значит. И насколько ему это важно. Жизнь утекает из него, и он чувствует, что тонет. Его отчаяние слишком велико и пусто, чтобы вместить еще одного человека. В нем поселился страх, а депрессия превратила в ничто.
Должно быть, на какое-то время Матео задремал, потому что, открыв глаза, обнаруживает, что свет изменился. В окне напротив его постели солнце обернулось золотым и теперь постепенно погружается в небо. Он делает вдох и ощущает, как возле лица что-то двигается вместе с ним. Кто-то гладит его по щеке, держит за руку. С испуганным вздохом он поворачивает голову.
– Прости, дорогой, я не хотела тебя будить.
Он следует за голосом и встречается с взглядом Лолы, полным нежности и тревоги. Ее распущенные волосы струятся по плечам и касаются его обнаженных рук. Она сидит на краю кровати, склонившись над ним, ее теплые пальцы покоятся на его щеке.
– Привет!
От слез у него начинает щипать глаза. Видеть ее ему эмоционально тяжело, и он боится сломаться. Он не может поверить, что она здесь, и опасается, что это может быть всего лишь сон, что сейчас он закроет глаза, а, проснувшись, ее не обнаружит.
– Эй… Все в порядке, Мэтти, ты поправишься! – Несмотря на ободряющую улыбку, ее нижняя губа подрагивает, и она потирает ее пальцем. – Мэтти, не надо… ну вот, опять начинается! – Она на мгновение зажмуривает глаза, делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и снова их открывает.
– Сама этого хотела, да? – Она резко выдыхает. – Влюбиться в безумного смельчака, который любит на досуге развлекаться прыжками с трамплинов и вращениями в воздухе, точно лихой супермен!
Он подавляет рвущееся наружу рыдание и вместо этого смеется, прижимая забинтованную руку к глазам. Проходят минуты. Он сглатывает застрявший в горле огненный шар.
– Прости… насчет того, что случилось сегодня днем…
Она с нежностью отводит его руку.
– Не глупи. Тебе не за что просить прощения. И это последнее, о чем тебе стоит сейчас думать.
– Прости, что я вот так ушел… – Он глубоко вздыхает и поднимает руки, чтобы вытереть глаза.
– Ты опаздывал на тренировку, – спокойно напоминает она ему. – А знаешь что? Я буду моделью для одного крутого журнала!
Он моргает, глядя на нее.
– Да, – беспечно продолжает она. – Сегодня днем папа взял меня с собой на съемки, где меня заметил редактор и решил, что я идеально подойду для обложки «Вога»!
– Ох.
Проходит секунда, на ее лице мелькает тень улыбки, а потом она начинает смеяться.
– Ох, милый, у тебя сейчас случилось еще одно сотрясение мозга!
Он шмыгает носом и тоже невольно улыбается.
– Ну, я всегда говорил, что однажды тебя заметят!
– Если честно, это для обложки. Но, к сожалению, не «Вога». Им нужен тот, кто умеет ездить на лошади, так что в следующем месяце ищи журнал «Лошадь и гончая».
– Так значит… – На миг он закрывает глаза, чтобы собраться с мыслями. – У них… у них есть лошадь, и им нужна гончая?
– Дурак!
Она притворно щипает его за нос. Лола снова стала той же любящей дразниться, веселой девчонкой, хотя вдруг возникшая между ними пропасть опять становится шире. Ему нужно ее вернуть, нужно хоть что-нибудь: рука, поцелуй, объятие, – чтобы не выпасть из этого мира.
– Лола? – Он слышит в своем голосе страдальческую нотку.
– Все хорошо, Мэтти, я здесь.
Она пододвигается к нему на кровати, ложится рядом и осторожно кладет голову ему на грудь, устраивая ее под самым подбородком.
– Врачи говорят, тебя, скорее всего, выпишут завтра, но последнюю неделю тебе лучше не ходить в школу, так что я тут подумала… – Она смотрит на него снизу вверх, проводя кончиком языка по верхней губе, и закатывает глаза с озорством. Но вдруг меняется в лице. – Эй…
По его лицу скатывается слеза. Он делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Втягивает правую щеку изнутри и больно прикусывает ее. А потом глядит на нее, не в состоянии проронить ни слова.
– Милый, что такое? Тебе больно? Хочешь, я позову медсестру?
Из его легких вырывается воздух, и он прижимает к векам пальцы, стараясь не разрыдаться.
– Мне нужно кое-что тебе рассказать…
Она смахивает пальцами текущие по его щекам слезы.
– Что ты хочешь мне рассказать? – Ее голос, почти шепот, звучит низко и настойчиво. – О Боже, дорогой, ну же. Пожалуйста, расскажи мне, что с тобой происходит. Я люблю тебя и хочу знать!
– Я боюсь. – Слова вылетают сами собой, минуя фильтр в его голове. Он прижимает ладони к своим глазам, чтобы только не видеть выражения ее лица.
Повисает долгое молчание, и она позволяет этой паузе затянуться. Он знает, что ей очень хочется найти смысл в этих словах, в его непредсказуемом поведении. Она силится понять его.
– Прыжков?
– Нет!
Даже сквозь охлажденный кондиционером, стерильный воздух он ощущает ее потрясение. А потом еще и новую эмоцию – ее собственный страх.
– А чего же, Мэтти?
– Боюсь… боюсь… – Он заполняет легкие воздухом и медленно выдыхает, пытаясь успокоиться. – Боюсь вспомнить…
– Вспомнить что?
– Кое-что плохое. – Он закрывает глаза. – Это был кошмар – я уверен, что это был кошмар. Или, наверное, просто хотел верить, что это кошмар. Но, делая отсчет во время прыжка, я стал вспоминать – все начало возвращаться…
– Кошмар? – В голосе Лолы сквозит беспокойство и смятение. – Или то, что ты считал кошмаром? Что случилось, милый?
В мозгу вспыхивает картинка. Слегка размытая фигура мужчины. Хруст его кулака о кость. И кровь, лужи крови…
– Мэтти?
Он вынуждает себя открыть глаза и посмотреть на нее.
– Я боюсь потерять тебя… – Его голос повышается. Он задерживает дыхание. Отчетливо произнесенные слова каким-то образом усиливают их власть, так что теперь они приобретают совсем иной смысл. Кажется, будто он предсказал будущее, проклял их пророчеством, которое нельзя взять обратно и нельзя отменить.
– Но почему? – Вздох. Она замолкает, словно собирается с мыслями. Размеренно гладит его по волосам, уставившись в потемневшее окно на мерцающие вдалеке огни города.
Матео глубоко вздыхает и пытается успокоить стук своего сердца. Действие морфия похоже на действие сыворотки правды, и он чувствует уверенность. Боль в голове и удар от падения исказили его мыслительный процесс, снесли выстроенную оборону, и он больше себя не контролирует: будь то эмоции или слетающие с губ слова. Его сковывает другого рода страх – он может полностью потерять самообладание, прямо здесь и сейчас, и все рассказать Лоле. Все, что его мозг выудил из самых потаенных уголков сознания и подбросил ему, пока он стоял на том чертовом трамплине. Всего одно предложение может все уничтожить, за считанные секунды разрушить его образ, растоптать каждое воспоминание, каждый поцелуй, каждую тайну, каждое мгновение близости – все хорошее, что произошло между ними со времени их первой встречи.
Но в сгущающемся сумраке ее странный и какой-то бесплотный голос вырывает его из водоворота сознания.
– Ты… ты изменил мне, Мэтти? – Эти слова едва похожи на вопрос и уж точно звучат не как обвинение. Это лишь мучительный вздох человека, ищущего хоть какое-то объяснение.
Он внезапно холодеет. Холодеет и немеет, словно из его тела вдруг высосали все существо, все чувства и эмоции. На один безумный миг ему кажется, что он все ей расскажет: освободится от вины, очистит совесть и избавится от тяжести этого ужасного бремени тайны. Но потом представляет свою жизнь без Лолы – вина по-прежнему остается, но разрушена не только его жизнь, но и ее. Он представляет, что больше никогда ее не увидит: это живое выразительное лицо, эту озорную улыбку. То, как она прикусывает кончик языка, когда дразнится; как потирает пальцем губу, когда волнуется. Он представляет, что больше никогда не увидит вспышку веселья в этих глазах с золотыми крапинками, не ощутит прикосновение волос к его щеке. Представляет, как постепенно забудутся объятья, ласки и поцелуи Лолы, и понимает, что не может этого допустить. Не может произнести слово, способное навсегда стереть ее любовь к нему. Поэтому просто качает головой и закрывает глаза.
