Текст книги "Боль (ЛП)"

Автор книги: Табита Сузума

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Лоик?

– Да.

– Кое-кто… кое-кто действительно сделал мне больно. – Пауза. – Но… но теперь все нормально. И со мной все нормально. – Он выдавливает из себя ободряющую улыбку, но в горле перехватывает дыхание. – Спасибо… спасибо за то, что никому не сказал. Спасибо, что спустился ко мне, чтобы проведать. Спасибо… спасибо, что будил меня от кошмаров. – Он прерывисто вздыхает. – Я знаю, что постоянно бываю занят, но… я очень сильно тебя люблю.

Лоик с застенчивой улыбкой поднимает глаза.

– Я тоже тебя люблю.

С усмешкой Матео откидывает подушку и вытягивает руку.

– Я забыл: ты уже слишком взрослый для обнимашек?

Лицо Лоика озаряется.

– Мне всего восемь, глупенький!

– Тогда иди ко мне!

Улыбка Лоика становится шире, он, хихикая, подползает к нему, и Матео усаживает его к себе на колени. Впервые за многие годы он ощущает, как хрупкое тельце брата льнет к нему. Для своего возраста Лоик довольно мал, легкий как пушинка и кажется почти нереальным, но у него сильное объятие. От него пахнет мылом и детским шампунем. Так они сидят какое-то время, от сонного Лоика веет теплом, пока наконец его руки не сползают с шеи Матео, а голова тяжелеет. Тогда Матео поднимается, стараясь не разбудить его, тихонько перекладывает к плечу и несет наверх. У двери в спальню брата он замирает. Кровать Лоика королевских размеров кажется нелепо огромной для такого маленького ребенка. Поэтому Матео поворачивает в свою комнату, осторожно опускает брата на матрас и закутывает в одеяло. Обходит постель и забирается к нему. Если сегодня ему приснится кошмар, то Лоику, по крайней мере, не придется вставать. И вполне возможно, что спящий рядом с ним младший брат будет отгонять плохие сны…

10

На следующий день Матео просыпается поздно. Лоика в его постели уже нет – наверняка позвали завтракать, – так что оставшуюся часть утра он проводит, скрываясь в своей комнате и пытаясь связаться с Лолой. Звонит ей на мобильный, отсылает сообщения, пишет на почту, но все безрезультатно. Даже находясь дома и за его пределами, она никогда не расстается со своим телефоном, поэтому должна знать, что он пытается ей дозвониться. Он оставляет несколько голосовых сообщений, в которых умоляет перезвонить ему. Дело не в том, что Лола охладела, отказывается разговаривать или обрывает все связи, нет. Просто для них двоих это пока что неизведанная территория. Но больше всего его пугает мысль, что он ранил ее чувства, и теперь это не исправить, что образовавшуюся между ними пропасть нельзя преодолеть, соединить, и она может положить конец их отношениям навсегда… Однако нельзя думать об этом, иначе он сойдет с ума. Он переживает, что она могла поговорить с кем-нибудь о произошедшем: с Изабель, Хьюго или, не дай Бог, с Джерри, – и новость о его поступке могла распространиться и безусловно быть расценена как преднамеренный акт насилия. Но больше всего он беспокоится, что мог серьезно ее ранить. Даже если это и был всего лишь рефлекс, он все равно толкнул ее слишком сильно, и она ударилась о стену.

Он мысленно возвращается к прошлой ночи – все начиналось так замечательно. Сначала они дурачились, смеялись и веселились, а потом уже оказались в ее спальне, страстно целуясь. Все его тело жаждало ее – они не были вместе так долго, – однако внезапно ощущение того, что к нему прикасаются, стало ужасающим и омерзительным. Он закрыл глаза, и она тут же превратилась в другого человека – того, кто хотел причинить ему вред, кто наслаждался его болью. Тот, кому он когда-то доверял, вдруг обратился монстром… Но Лола не имела об этом понятия: вот в одно мгновение парень побуждает ее к сексу, а в другое отталкивает, причем столь жестоко – швыряет о чертову стену! Конечно же, она не верит, что он собирался ее отталкивать! Конечно же, она не верит, что он сделал это специально! Но откуда ему знать?

Шагая по комнате с телефоном в руке, он ощущает все большее отчаяние, а утро постепенно проходит. Ему хочется пробраться к ее дому, увидеть ее лично, чтобы рассказать всю правду: поведать то, что произошло, сознаться во всем в надежде, что она его поймет. Но тогда ему придется встретиться с Джерри, а Матео уверен: Лола уже все ему рассказала. Джерри будет задавать вопросы, он всегда чувствует, когда его дочь расстроена. Но что еще хуже, у Матео стойкое ощущение, что ему не удастся покинуть свой дом без допроса, какой бы предлог он ни нашел. В кои-то веки его родители собрались за завтраком… он слышит их голоса через открытые балконные окна.

Стоит ясный погожий денек – так отличающийся от выражения его лица, – с ярко-голубого неба светит солнце. Дует теплый ветерок, развевающий белые сетчатые занавески. Доносящийся с террасы звон стеклянной посуды сообщает о том, что завтрак в самом разгаре. Гнусавый голос Консуэлы резко контрастирует с напыщенными разглагольствованиями отца о кризисе еврозоны, в то время как его мать перекрикивает их обоих, распаляясь на французском об отсутствии у Лоика аппетита и отдавая экономке приказы на безупречном испанском. В этой болтовне не слышно только Лоика, и Матео переживает, что события вчерашней ночи могли напугать его до такой степени, что он в конце концов расскажет родителям о кошмарах, несмотря на данное ему обещание. Увидев своего брата, старше его почти на десять лет, свернувшимся на полу и рыдающим как ребенок, он мог испытать потрясение. От этого воспоминания Матео краснеет. С другой стороны, все это время Лоик знал о страданиях Матео гораздо больше, чем эти трое вместе взятых… и несмотря на укол вины, это знание все же приносит ему облегчение: есть, по крайней мере, один человек, который знает, которому небезразлично, который имеет представление, хоть и небольшое, о его муках.

– Chéri, дорогой, иди сюда и садись с нами. Позавтракай, – мама успевает заметить его раньше, чем он доходит до двери.

– Да все нормально. Я не голоден. Хочу прогуляться, подышать свежим воздухом.

– Ты можешь подышать им в саду.

Она выдвигает стул и кончиком пальца с безупречным маникюром указывает Консуэле на кофейник. Матео слишком устал и не в состоянии с ней спорить, поэтому покидает прохладную кухню и выходит к ним на террасу, залитый солнцем настил согревает голые стопы. Его любимые джинсы, с тех пор как он их надевал в последний раз, растянулись, и сейчас без ремня сползают на бедра, сверху их закрывает выцветшая серая футболка. Несмотря на огромный раскрытый зонт от солнца, проникающий свет сильно режет ему глаза, и он морщится. Он и так истощен, еще и яркие солнечные лучи его добивают. Размешивая сахар в черном кофе, он откидывается на спинку стула и наблюдает за разворачивающейся перед ним знакомой картиной завтрака. Все настолько… ужасно предсказуемо. Непонятно, почему его это расстраивает, но все же это так – практически до состояния трагедии. Днем снова будет невероятно жарко: с безоблачного голубого неба палит солнце; вдали, как ни в чем ни бывало, заливается черный дрозд. Лоик сидит в одних пижамных штанах, его голая грудь кажется такой хрупкой, взъерошенные после сна волосы спадают на глаза неряшливой шевелюрой цвета соломы. Он выглядит сонным и скучающим, его взгляд безучастно следит за тем, как Консуэла намазывает круассан джемом – ему не хочется его есть, но он смиренно ждет, ссутулив узкие плечи. Отец в одежде для гольфа поглощен чтением «Файнэншл таймс» и время от времени безуспешно пытается прихлопнуть огромную муху, норовящую залезть к нему в тарелку. Мама же переоделась для спортивного зала, но умудряется в леггинсах и безразмерной футболке, сползающей с одного загорелого плеча, выглядеть элегантно, ее волосы стянуты сзади в тугой хвост. В одиннадцать часов отец и мать рассядутся по своим автомобилям и уедут каждый в свой спортивный центр, Консуэла поведет Лоика на занятие по теннису, потом на детскую площадку или в парк, а вечером родители отправятся на одну из коктейльных вечеринок или званый обед. На следующий день все повторится: его семья и дальше будет проводить свой досуг и развлекаться отдельно, прежде чем собраться за воскресным ужином и отметить окончание еще одной бессмысленной недели.

– Ты выглядишь усталым, chéri, – прорезается мамин голос сквозь тонкую паутину клацающих столовых приборов, шелеста газеты и жужжания мухи. – Плохо спал?

– Со мной все нормально, – решительно заявляет он, встречаясь с ней взглядом.

– Но ты же ужасно бледный, и под глазами у тебя огромные синяки. Митчелл, ты не замечаешь, что наш сын бледный?

Отец опускает газету и впивается в Матео хмурым взглядом.

– Слишком много отдыхает. А его тело к этому не привыкло, Перес должен потренировать его хотя бы в зале. – Он раздраженно отмахивается от мухи. – Когда врач сказал, ты сможешь снова нырять?

– После того как снимут швы и в зависимости от результатов ЭЭГ.

– И когда это будет?

– Через две недели.

Отец раздосадованно вздыхает.

– Перес же не говорил, что до тех пор ты должен полностью прекратить тренировки, да?

– Да мне все равно.

Он видит, как у отца округляются глаза.

– О чем ты говоришь?

Матео делает глубокий вдох и встает на ноги, собираясь быстрой уйти.

– Я больше не хочу видеть Переса никогда! – заявляет он, вылезая из-за стола. А потом вдруг произносит слова, на которые, как ему кажется, он никогда бы не решился: – Пап, я бросаю прыжки.

***

– Лола, впусти меня. Пожалуйста, я хочу с тобой поговорить. Мне нужно с тобой поговорить. Это очень важно, ты не представляешь как!

Покинув дом, он решил прогуляться и посмотреть, отсутствует ли до сих пор фургон Джерри на подъездной дорожке – к счастью, его так и нет, – но по-прежнему неясно, когда он вернется. Последние пять минут Матео колотил в дверь и уже услышал изнутри голос Лолы, решительно сообщивший, что она не в настроении разговаривать и чтобы он проваливал. Он приваливается к деревянной двери, повиснув на дверном молотке, и прижимается лицом к щели между дверью и дверным косяком. Он понимает: раз ответ Лолы звучит рядом, то она, скорее всего, недалеко и сидит на лестнице.

– Лола, все разваливается. Если… если после этого ты больше никогда не захочешь меня видеть, то все нормально. Ну, не нормально. Господи, нет, не нормально, но… но я пойму. Обещаю, я оставлю тебя в покое. Но я хочу убедиться, что ты не ранена и… и хочу рассказать тебе. Лола! Должен рассказать. Я обязан это сделать и… и если в ближайшее время я ни с кем не поделюсь, то действительно сойду с ума! Мне нужна… думаю, мне нужна помощь. Лола, пожалуйста! – его голос надламывается: у него больше нет слов, больше нет времени. Она уже решила бросить его. Теперь всю оставшуюся жизнь он проведет без нее, пытаясь найти причину жить дальше. Он закрывает глаза и совершенно без сил прижимается лбом к арке; мягкая ткань футболки прилипает к спине. Внезапно дверь распахивается, и он, споткнувшись, чуть ли не падает в коридор.

– Господи! – Она ловит его рукой.

У него перед глазами пляшут алые пятна. Он чувствует прохладное прикосновение руки Лолы и пытается удержать это ощущение. Ему вдруг кажется, что позади нее стоит еще один человек, и его кожу начинает покалывать от страха. Он старается встать прямо, усмирить взбунтовавшееся сердце, но страх настолько реальный, что он буквально ощущает его вкус.

Он захлопывает за собой дверь, не давая яркому свету проникать внутрь, и приваливается к стене узкого коридора.

– Так что ты хотел мне рассказать? – спрашивает Лола, держа между ними непривычную дистанцию. Руками она обнимает себя за талию, будто защищается от холодного ветра, ощущаемого только ею. Она выглядит такой слабой и бледной, на измученном лице тускло поблескивают огромные покрасневшие глаза, под ними пролегли фиолетовые круги; рукава ее синего кардигана натянуты на руки.

– Лола, я сделал тебе больно? Я… я имею в виду, физически.

Она не отвечает. Вместо этого слегка отворачивает голову, и он видит в ее глазах глубокую печаль.

– Я думала, ты хочешь что-то мне рассказать, – спустя минуту говорит она, отступая назад и обхватывая себя еще сильнее.

Между ними пролегла ужасная пустота, и он, боясь реакции Лолы, не осмеливается ее преодолеть. Они сейчас словно два человека на противоположных берегах реки глядят друг на друга, а посреди них бушуют воды.

– Д-да, – запинаясь, произносит он. – Но сначала мне нужно осмотреть твою руку, убедиться, что я не ранил тебя.

Она отшатывается и отступает еще дальше, будто бы боится его прикосновения.

– Как видишь, со мной все в порядке, – холодно отвечает она. – Ничего не сломано.

– Но… но твоя рука. Плечо. Ты ударилась им о стену. Оно… оно болит?

Какое-то мгновение она медлит, а потом закусывает нижнюю губу в попытке, как ему кажется, сдержать слезы.

Его голос прорезается сам по себе:

– Черт побери, Лола, пожалуйста… дай мне посмотреть!

Он инстинктивно протягивает к ней руку, но она тут же отшатывается от него.

– Там всего лишь синяк, – тихо говорит она.

– Можно… можно мне взглянуть?

– Нет.

– Ты… ты должна мне поверить, – говорит он, закрывая ладонями рот, в его приглушенном голосе слышится отчаяние. – Я не хотел причинять тебе боль. Меньше всего на свете мне бы этого хотелось.

– Послушай, давай ты уже расскажешь мне, почему отшвырнул меня к стене, и уйдешь, – говорит Лола, на глазах у нее блестят слезы. – Потому что мне действительно нужно побыть одной.

– Ладно, – в отчаянии произносит он. – Ладно. За этим я сюда и пришел. Я… я… – Он заполняет легкие воздухом и медленно их опустошает, проводит ладонью по влажному лицу, взъерошивает пальцами волосы. Внезапно в его коленях возникает слабость. – Можно… можно мы присядем?

Она молча разворачивается и ведет его в небольшую гостиную. На диване растянулся Роки, поэтому Матео устраивается на ковре, откинувшись спиной на подлокотник и подтянув к себе колени. Лола забирается в кресло у окна.

В комнате повисает тяжелое молчание. Не столько чтобы избежать выжидательный взгляд Лолы, сколько собраться с мыслями, Матео прижимает ладони к лицу, надавливая подушечками пальцев на веки; перед глазами моментально вспыхивают ярко-красные звездочки. Ты должен ей рассказать, напоминает он себе. Ты все равно ее потеряешь, но если хочешь воспользоваться малейшим шансом ее вернуть, то у тебя нет иного выбора, как рассказать. И это должно произойти сейчас. Прямо сейчас. В эту самую минуту. Потому что Джерри может вернуться в любой момент. И если ты просидишь молча еще секунду, она решит, что ты обманом заставил ее пустить тебя внутрь и потребует, чтобы ты ушел. А она уже зла. Зла, расстроена, сбита с толку и… Давай уже! Говори, ради Бога!

– Мэтти, если ты не…

– Сейчас, сейчас! – Он почти срывается на крик и видит, как она пугается. – Просто я… Черт, надо было обдумать, как об этом сказать, прежде чем приходить сюда…

– Чтобы история выглядела более убедительной, ты это имеешь в виду?

– Нет! Чтобы знать, какими словами можно это описать… это чертово, отвратительное… – Горло сжимает боль, вынуждая его замолчать, и он в отчаянии хватается за свое лицо. Тебе нужно успокоиться. Нужно рассказать ей. С каждой секундой она ускользает от тебя. Как та девушка в ванне. Она уже тебе не верит, а ты еще даже не начал. Еще минута – и ты потеряешь ее навсегда!

– Мэтти, я не могу сейчас с этим разбираться. Пожалуйста, уходи.

Он с трудом отводит руки от лица. Его пальцы влажные.

– Лола, пожалуйста… позволь мне рассказать…

– Тогда говори!

– Я пытаюсь! Только пообещай, что не возненавидишь меня!

Она встает и осторожно приближается к нему.

– Ты мне изменил.

– Да… Нет! – Измена – он вдруг не сразу осознает значение этого слова. – О Боже…

– Господи, – она морщится, как от удара. Отворачивает лицо и закрывает глаза. – Убирайся.

– Я тебе не изменял! – Он вскакивает на ноги и хватает ее за плечи, слыша, как она охает. – Я не изменял, не изменял, не изменял! По крайней мере, я этого не хотел! – Он прижимает ко рту кулак, пытаясь остановить рыдания.

– Отпусти меня, Мэтти! Отпусти меня сейчас же! – кричит она.

– Нет! Ты должна это услышать… должна знать, должна понять!

– Отпусти меня!

– Послушай!

– Я не хочу слушать! – Она хватает его за руки и пытается отпихнуть.

– Ты должна!

– Нет! Отвали от меня, Мэтти, или я закричу, клянусь!

– На меня напали!

– Что?

Он трясет ее за плечи.

– На меня напали, понятно? Меня принудили… меня принудили… меня принудили… черт!

Она перестает сопротивляться и смотрит на него, внезапно притихнув.

– Принудили к чему?

Тяжело дыша, он приказывает себе посмотреть ей в глаза, сердце колотится, капельки пота стекают по лицу.

– Принудили… ох, черт побери, Лола… принудили к сексу…

Она со злостью отшатывается.

– О, так тебя принудили изменить мне? – теперь ее голос звучит насмешливо, в нем сквозит сарказм. – На тебя набросилась какая-то девчонка?

– Это была не девчонка. Это… это был парень. Намного больше. И гораздо тяжелее. Я сопротивлялся изо всех сил, но он… Лола, прости. Он меня избил, угрожал убить – у него был нож, и я ему поверил. Я испугался, так испугался. Я больше не мог сопротивляться, поэтому… поэтому позволил ему! – Из его глаз струятся слезы. Из груди вырывается сдавленное рыдание.

Повисает ужасная тишина. Он отпускает плечи Лолы, и та потрясенная чуть не падает назад.

– Тебя… – Она с трудом договаривает предложение: – Тебя изнасиловали?

Затаив дыхание, он кивает, молчаливые слезы, горячие и тяжелые, текут по его щекам, сползают с подбородка и капают на воротник футболки.

– Когда? – выдыхает Лола.

– На… на Национальном Чемпионате в Брайтоне. В н-ночь после победы. Я возвращался в отель и… и этот парень попросил помощи. Так что я пошел за ним!

Он видит, как меняется ее лицо: сначала потрясение, потом ужас, после смесь страха и отчаяния.

– Мэтти! О, нет… Боже…

Он прислоняется к стене, но чувствует небольшое облегчение. Теперь, когда он произнес эти слова, когда его тайна раскрыта, он понимает, что никогда не оправится, никогда не сотрет это признание. Так же, как не смог полностью выкинуть события той ночи из самых глубинных уголков своего сознания. Они всегда были там, скрывались в тени, но он не мог их раскрыть или слишком боялся это сделать, пока не произошел тот несчастный случай во время прыжка, заставивший его вернуться назад и столкнуться с правдой той ночи… ночи, когда он повел себя как настоящий трус, позволив случиться немыслимому, потом вернулся домой, напился и в ярости разнес комнату – в ярости на себя за то, что разрешил этому произойти.

Лола продолжает стоять, застыв на месте, и смотрит на него. Тогда он понимает, что она больше никогда не увидит его прежним. С этих пор и до конца жизни он всегда будет парнем, которого изнасиловали, который стал жертвой.

– О, Мэтти, нет…

Видеть слезы в ее глазах подобно удару в живот. Он замечает ее жалость. Чувствует ее боль за него. И от этого ощущает себя таким грязным, таким пристыженным, что хочет содрать с себя собственную кожу. Хочет убежать, но заперт в ловушке. Отступая назад, он ударяется пяткой о нижнюю ступеньку, ноги резко подкашиваются, и по перилам сползает вниз, заглушая рыдания сжатым кулаком.

– Мэтти… – Вся в слезах она осторожно приближается к нему. Опускается перед ним на колени, пытается взять его за руку.

Но он отстраняется.

– Не надо!

Тогда она тянется к его щеке.

Он снова отворачивается.

– Пожалуйста, не надо! – Он плачет еще сильнее, закрывая рот обеими руками, чтобы снова не заговорить.

– Мэтти… Господи… скажи мне… скажи, что делать.

Но он не может ей ответить и просто молча рыдает.

– Позволь мне дотронуться до тебя. Можно? Я просто хочу тебя обнять…

Он пытается оградиться вскинутым локтем.

– Пожалуйста! – Слезы струятся по ее щекам. Она накрывает ладонью его руку, нежно сжимает его пальцы. – Позволь мне обнять тебя. Ты справишься, я обещаю! Я сделаю все. Только скажи мне…

На него вдруг наваливается усталость. Он позволяет Лоле отвести руку, устроиться рядом с ним, обвить его руками за шею и крепко обнять. Он чувствует, как распадается, разваливается на мелкие кусочки, и лишь сила ее объятья способна не дать ему окончательно упасть.

11

Как только ему удается взять себя в руки, он предпринимает попытку уйти под предлогом, что дома его к обеду ждут родители, а еще он не хочет, чтобы Джерри вернулся и увидел его в таком состоянии. В действительности же дело в том, что потрясение Лолы угасло настолько, что она начинает задавать вопросы. Она хочет, чтобы он обратился в полицию, хочет знать, разглядел ли он лицо человека, сможет ли его описать или опознать среди подозреваемых. Она спрашивает, не считает ли он, что этот парень из числа соперников, зрителей, безумных фанатов или сталкеров.

Но он уже и так сказал слишком много.

– Я не могу сейчас об этом говорить. Мне нужно идти, – говорит он, со злостью растирая лицо рукавом и решительным шагом направляясь к входной двери. Облегчение, которое он ожидал испытать, все ей рассказав, так и не наступило. Не нужно было этого делать. Но разве у него был выбор?

Она задерживает его в коридоре.

– Но, Мэтти, ты уже и так слишком долго ждал. Мы должны обратиться в полицию…

– Ты меня не слушаешь! – отмахивается он от нее. – Я же сказал, что не пойду в полицию – ни сейчас, ни потом! Прошло слишком много времени, и я ни за что не стану проходить через допросы, дачу показаний, медицинские осмотры и… – Он хватает ртом воздух. – Ты можешь себе представить, что значит описывать каждую секунду, каждую деталь случившегося перед судом, полным незнакомцев? Описывать то, что произошло? Как он… он… – На мгновение Матео крепко зажмуривает глаза.

– Хорошо, Мэтти, хорошо, дорогой. Но, может, они могли бы допросить тебя без свидетелей и записать твои показания для судебного дела. Я слышала, так делают для несовершеннолетних…

– К тому времени, как дело дойдет до суда, я больше не буду несовершеннолетним! А этот псих может попытаться перевести все стрелки на меня! Скажет, что я сам согласился и все такое. Или что я все выдумал, потому что разозлился на него за… за что-то… ну, не знаю, что угодно!

– Но никто не поверит, что ты добровольно пошел на секс с каким-то незнакомцем в лесу!

– А что, если он не был незнакомцем? То есть… то есть, он может утверждать, что не был незнакомцем. – Грудь пронзает боль, словно его ударили ножом. Он выходит из себя, ему нужно привести свои мысли в порядок. – Конечно же, он был незнакомцем! Но… но…

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш. – Лола гладит его по лицу. – Дорогой, зачем ему вообще притворяться, что он тебя знает? Какой в этом смысл?

– Он может все выставить так, будто я пошел на это добровольно! И ты вообще представляешь, что будет, если все всплывет наружу? Для прессы это настоящая сенсация! Я стану знаменит, благодаря… этой истории, а не своим прыжкам в воду. И никогда не смогу к ним вернуться. На каждом интервью пресса станет задавать вопросы. Мои поклонники, мои болельщики – весь мир прыжков будет знать!

– Хорошо. Ш-ш-ш. Хорошо… – Лола нежно водит пальцами по его лицу. – Но, дорогой, ты же расскажешь своим родителям, да?

– Нет! – отчаянно вскрикивает он. – Они заставят меня пойти в полицию!

– Но, Мэтти, тебе нужна поддержка, нужна какая-то помощь. Произошедшее с тобой оставило глубокую травму! Ты не можешь все держать в тайне и делать вид, будто ничего не случилось!

– Могу. – Огромным усилием воли он надевает на себя маску спокойствия. – Я уже это делаю несколько недель. Сначала было трудно, но теперь все в порядке. До тех пор пока ты остаешься в моей жизни и понимаешь, почему… почему сейчас для меня некоторые вещи трудно…

– Но, Мэтти…

– Нет! Послушай, Лола, если… если ты по-прежнему любишь меня, если хочешь мне помочь, то должна пообещать, что никому не расскажешь!

Ее нижняя губа начинает трястись.

– Конечно, я люблю тебя.

Из его глаз проливаются слезы облегчения.

– Значит, ты обещаешь?

– Хорошо.

– Ты никогда никому не расскажешь? – настаивает он. – Даже своему отцу или Иззи?

– Обещаю. Никому. Мэтти… – Она снова тянется к его лицу, но он уворачивается от ее руки, боясь того, что может сказать или сделать.

– Мне правда нужно идти. – На мгновение он прижимает подушечки пальцев к векам, делает глубокий вдох и открывает входную дверь. – Поговорим позже, ладно? Мне… мне очень жаль, Лола!

Она качает головой и сглатывает, в ее глазах блестят слезы. Он сжимает ее руку и быстро ныряет в дверь навстречу безжалостному полуденному солнцу, пока вид ее убитого горем лица не расстроил его окончательно.

Уже дома, оказавшись в безопасности своей спальни, он запирает дверь, задергивает шторы и, не раздеваясь, залезает в кровать, плотно закутываясь в одеяло. Несмотря на теплый ветерок, задувающий сквозь тюлевые занавески, его колотит сильная дрожь. Теперь Лола знает. Через сколько она поймет, что не хочет заниматься сексом с жертвой изнасилования, не говоря уже о том, чтобы иметь с ним отношения? Через сколько она начнет представлять себе нападение? Через сколько ее жалость превратится в отвращение… Он зарывается лицом в подушку, молчаливые слезы влагой пропитывают ткань. Он старается успокоить себя мыслью о том, что теперь она, по крайней мере, понимает, почему тогда он оттолкнул ее; осознает, что с ней это никак не связано; теперь у нее есть объяснение его странному поведению за последние несколько недель, – но все это слабое утешение. Лола на этом не остановится. Со временем она станет задавать еще больше вопросов, требовать больше подробностей, просить ответы, которые он никогда не сможет дать. В голове проносятся образы, звуки и запахи, кружась, извиваясь, смешиваясь, как вспыхивающие картинки во время поездки на американских горках. Его дико тошнит, он заставляет себя дышать медленно, думать спокойно, остановить вихрь воспоминаний и выкинуть их из головы. Никто не узнает, напоминает он себе. Лоле можно доверять. Ему больше не придется в этом признаваться.

Следующие сорок восемь часов он прячется в своей постели: спит урывками, ему снятся кошмары, после которых он просыпается в холодном поту, тяжело дыша и дрожа. Он выключает мобильник и говорит Консуэле, что у него болит голова всякий раз, когда она зовет его есть или сообщает о звонках Лолы и Хьюго. Он даже не отвечает на встревоженный голос Лоика, доносящийся из-за двери и интересующийся все ли с ним в порядке. К счастью, в начале недели родители при делах… Но вечером в понедельник его будит резкий и отрывистый стук в дверь, в котором он тут же узнает маму.

– Я уже лег, – быстро выкрикивает он. – Мне завтра рано вставать.

– Матео, открой сейчас же или я позову твоего отца.

– Подожди! Не надо, мам… – Он откидывает одеяло, натягивает футболку и идет через всю комнату. Стоит ему повернуть замок, как дверь тут же распахивается. В поисках безопасности он ретируется к кровати и придвигается к спинке, ссутулившись и подтянув колени к груди. С резким металлическим щелчком мама захлопывает за собой дверь, включает свет и, помедлив, подходит к нижнему углу кровати. От нее пахнет дорогими духами и красным вином. Волосы собраны в замысловатый шиньон, по подведенным черным глазам и темно-красной помаде можно судить, что она только что вернулась с вечернего приема. В черном платье без рукавов, украшенном блестками, шифоновом шарфе бордового цвета и туфлях на семисантиметровых каблуках она выглядит в его комнате нелепо и неуместно. Он даже не помнит, когда в последний раз она бывала здесь. С растущим недовольством и нахмуренными бровями она осматривает разбросанные по полу вещи и скопившиеся на прикроватной тумбочке пустые кофейные чашки. В конце концов, ее блуждающий взгляд останавливается на нем, и он с внезапной болью осознает, что давно не мылся, а на нем мятая футболка. Он прижимается спиной к стене, жалея, что та не может проглотить его, и начинает ковырять ниточку на колене своих пижамных штанов, избегая маминого взгляда.

– Итак, что происходит? – Как и всегда она резка, кратка и говорит по существу. Но, несмотря на грубый тон, он слышит в нем что-то еще – нотку искренней озабоченности. Она вот-вот прорвется сквозь тонкий пузырь, которым он отгородил себя от всего остального мира.

– Ничего, я просто устал. Хотел лечь пораньше! – Но голос у него дрожит и выдает его попытку защититься вопреки видимому спокойствию.

Мама торопливо выдыхает.

– Консуэла говорит, что ты сидишь в своей комнате с выходных. Она переживает, что ты ничего не ешь.

– Ну, если только она переживает, то можешь сказать ей, что она зря тратит силы.

– Матео, прекрати. Я вообще-то тоже переживаю. Мы оба с твоим отцом, особенно после того, что произошло за завтраком в субботу.

– Ах, так значит, отец послал тебя наверх убедиться, что я действительно не планирую бросать прыжки?

Пытаясь подавить раздражение, она поджимает накрашенные губы, но глаза выдают ее с головой.

– Он переживает из-за этого в том числе, – отвечает она.

– Он пришел в ярость?

– Немного – ты же знаешь его. Да и Перес предупреждал нас, что у тебя может настать период, когда ты не захочешь прыгать после того ужасного случая. Но ты не должен поддаваться этому чувству. Прыжки всегда были огромной частью твоей жизни. Как можно забыть и выбросить всю ту упорную работу и тренировки, все те жертвы, на которые мы пошли? На которые ты пошел? Что происходит, Матео?

Он не может посмотреть на нее. Не может ответить.

– Я знаю, что отец давит на тебя – он очень амбициозный по отношению к тебе, мы оба, – как ни в чем не бывало продолжает мама. – Ты обладаешь исключительным талантом, и мы не хотим, чтобы он пропал даром. Хочешь – верь, хочешь – нет, но мы хотим для тебя только лучшего. Да, понимаю, в детстве отец слишком сильно на тебя давил, особенно когда ты боялся делать новый прыжок. Но это лишь потому, что он видел, насколько ты талантлив и любишь побеждать! Последние несколько лет тебе позволили тренироваться с Пересом по своему собственному расписанию. И отец уважает твой выбор. Тем не менее, ты тренировался усерднее обычного, пока несколько недель назад что-то не изменилось.

– И что? Люди меняются. Я ныряю большую часть своей жизни. Может, теперь я хочу заниматься чем-то другим!

– Но все это так неожиданно, – говорит она, осторожно подбирая слова. – Что на тебя повлияло? Всего несколько недель назад в тебе ощущался привычный соревновательный дух. Ты был так взволнован предстоящими Олимпийскими играми. А теперь, ни с того ни с сего, даже несмотря на выигранную в Брайтоне медаль, ты все время сказываешься больным. Перес сказал, что у тебя на трамплине случилась паническая атака, и поэтому ты ударился головой…

– У меня не было панической атаки. Это был несчастный случай!

– Ладно. – Его мама раздраженно вздыхает. – Я пришла сюда не спорить. Я лишь хочу сказать, что мы с отцом очень переживаем за тебя. Ты явно из-за чего-то расстроен. Консуэла говорит, ты уже третий раз за месяц вот так запираешься в своей комнате. Твои друзья обрывают телефон. А ты отказываешься с ними разговаривать. Даже Лоик кажется обеспокоенным…