Текст книги "Боль (ЛП)"
Автор книги: Табита Сузума
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
5
Матео сидит, откинувшись на стуле, и пытается сосредоточиться на длинном списке важных пунктов, перечисленных на белой доске, а также на занудном гуле консультанта по профессиональной деятельности, сверлящем мозг. К середине утра сверло, похоже, вошло в один висок и вышло через другой. Голова совсем не варит, мысли медленные и вязкие, он пытается поспевать за монотонной речью. Лицо мистера Мейсона наполовину скрыто в тени, и временами Матео забывает, кто он такой. Опасается, что, если эта высохшая реликвия снова прочистит горло, то не выдержит и запустит тетрадкой в голову старика.
Голова на самой вершине позвоночника начинает склоняться под смертельной тяжестью мозгов, грозя соскользнуть с поддерживающей ее руки. Верхние ресницы стремятся встретиться с нижними, и все кажется каким-то притупленным, словно преломленным сквозь призму заляпанного стекла. В голове пусто как на вытертой доске. Он глубоко втягивает потный застоявшийся воздух в попытке подавить нарастающее в нем чувство разочарования. Как же нелепо. Все это. По сравнению с масштабами вселенной каждодневное сидение в классе настолько бессмысленно, что от одной только мысли об этом его грудь болезненно сжимается. Школа – это куча дерьма. И всегда ею была – просто до сегодняшнего дня он не задумывался об этом. И не слишком-то надеялся, что в университете, когда поступит туда в следующем году, будет как-то по-другому. Впрочем, как и сейчас: сидящие в классе ученики делают записи, словно от этого зависят их жизни. «Для чего все это?» – хочется ему закричать. Чтобы попасть в лучший университет и таким образом доказать себе, что ты лучше простых смертных? Чтобы доказать своим родителям, что они лучшие родители, чем простые смертные? Чтобы четырнадцать часов работы твоих отца и матери каждый день в офисе, оплачивающих твое гребаное частное образование, о котором ты не просил, не казалось жалкой тратой жизни?
Он понятия не имеет, чем хочет заниматься, не представляет своей жизни за пределами прыжков в воду. Изначально хотел изучать английскую литературу, но родители и учителя вдалбливали ему, что спустя три года он получит степень, которая научит его лишь тому, чтобы нести всякую чушь в критических статьях. Юриспруденция, сказали родители, медицина или финансы – стать банкиром как его отец – да уж, выбор очевидный. Так что, несмотря на полное отсутствие интереса к предмету, Матео сделал так, как ему велели, и подал документы на экономический факультет в Кембридже. Если не получит травм и хорошо выступит на Играх в Рио-де-Жанейро, то без сомнения продолжит нырять еще на двух или трех Олимпиадах, проводя каждую свободную минуту в учебе, работе или соревнованиях. Пока не начнет терять форму, а его тело выдыхаться. А потом он, скорее всего, найдет работу в Сити, в какой-нибудь инвестиционной фирме, и будет работать по четырнадцать-пятнадцать часов в день, как его отец. Женится, заведет детей, которых не будет видеть, и, не давая им выбора, поведет их по тому же образовательному пути – потому что образование, в конечном счете, нужно обязательно, а без него ты по какой-то причине будешь всю жизнь убирать за кем-нибудь дерьмо. Поэтому, если тебе позволяют средства, ты всеми силами попытаешься оградить своих детей от убирания дерьма, отправив их в самую лучшую школу, которую только сможешь потянуть. Даже если остаток своих дней тебе придется работать в бессмысленной профессии, такой как: финансы, инвестиции или юриспруденция, – обдирая тех, кто может себе это позволить, или тех, кто не может, но находится в отчаянии. Как, например, его мать – успешный адвокат, который берет поминутную оплату… Матео вдруг понимает, что ему это все омерзительно – вся эта система. И с каждой секундой он ненавидит ее все сильнее.
Еще четырнадцать минут и тридцать пять секунд до того, как прозвенит звонок на обед. Время давит на него, медленно вращает и, удерживая в воздухе, замирает. Требуются все усилия, чтобы пошевелить конечностями или повернуть голову. На улице день продолжается, а здесь время движется бесконечно долго или не движется вовсе. У него есть те самые дорогие, блестящие и суперточные аналоговые часы – серебряные, с широким ремешком из черной кожи, – подарок его родителей за череду отличных оценок, которые он получил на экзамене сертификата об окончании средней школы… Вдруг в голове расползается пустота. Его расплющивает, он практически не может дышать. Он не хочет ничего делать, не может сосредоточиться – в черепе отдаются тупые беззвучные удары.
Тут он чувствует на себе взгляд учителя.
– Матео, ты хорошо себя чувствуешь?
Коренастый мужчина средних лет, прохаживающийся между рядами, прервав свой монолог, останавливается возле стола Матео. И только подняв взгляд на слегка обеспокоенное лицо учителя, Матео осознает, что в отличие от остальной части класса, которая сейчас ведет оживленную беседу, он просто сидит и рассматривает щербинку в деревянной столешнице возле закрытого пенала.
– Э-э, не совсем. Голова болит. Можно мне сходить к медсестре?
Но, оказавшись за пределами класса, он не идет в медицинский кабинет. Думает пойти в библиотеку, но сейчас не в настроении для чтения. Вместо этого беспокойно шагает по коридорам, минуя странного сторожа или ученика между классами, узнавая лица то тут, то там. Интересно, кто-нибудь из них, просто глядя на него, может сказать, что его поглощает сильнейшая боль. Запредельная. Он настолько охвачен ужасом бытия, что трудно понять, почему весь остальной мир не чувствует того же. Его отполированные школьные ботинки ритмично скрипят по линолеуму в красно-белую клетку – одинокий саундтрек к его бесцельному блужданию. Как бы ему хотелось кому-нибудь описать свои чувства, чтобы ему могли помочь – помочь понять, что происходит. Но он едва ли может описать это словами. Просто тяжелое непреодолимое отчаяние. Заставляющее бояться всего. Бояться жизни. Опустошающее изнутри до состояния оцепенения. И приводящее в ужас от того, что он застрял здесь навсегда.
Школьная столовая представляет собой море белого акрила – ничего, кроме белизны; огромный коридор гудит от кричащих, толкающихся и смеющихся учеников. Здесь так громко, что у него сейчас лопнет голова. Сквозь широкие окна с видом на спортивные поля проникает слишком много света, заливая стены яркостью и превращая все помещение в гигантский световой короб. На то, чтобы пройти очередь вдоль буфетной стойки, уходит целая вечность – он оказывается не в состоянии что-то выбрать, и от вида и запаха еды у него скручивает живот. Люди, похоже, специально в него врезаются, едва знакомые лица расплываются в поздравительных улыбках. Он умудряется кивать и улыбаться в ответ, благодаря повсеместный шум за то, что тот заглушает невысказанные им слова. Стоя на месте с подносом в руке, посреди потока проходящих тел, он на мгновение теряется, не зная, куда идти. Пока в дальнем углу не замечает Лолу, сидящую вдали от толпы и, к счастью, в одиночестве.
Одной рукой она заканчивает заполнять заявление, а вилкой в другой закидывает в рот макароны. Когда он ставит поднос напротив нее и садится, она лишь на секунду поднимает глаза, а потом возвращается к листу бумаги и своему обеду.
– Привет, – неуверенно произносит он. Его расстраивает то, что она с ним не здоровается.
Лола продолжает писать неразборчивым почерком, даже не глядя на него и энергично жуя. На одно ужасное мгновение ему кажется, что он невидимка – плод своего собственного воображения, – а потом она проглатывает полный рот еды.
– Привет. – Она снова не поднимает головы.
– Э-э… – Он берет вилку и возит салат по тарелке. – Ты занята?
С раздраженным видом она шлепает ручкой по блокноту и пронзает его взглядом.
– Не очень. А что?
– Ну, я просто… – Он втягивает правую щеку и прикусывает кожу зубами. – Ты на что-то сердишься?
Она широко распахивает глаза, как будто ее потрясает его тупость.
– Вообще-то да, Мэтти. И поражена!
– Насчет вчерашнего… – Он проглатывает горький привкус во рту. – Прости, что вот так убежал. Мне было не очень хорошо. Кружилась голова, понимаешь? Может, у меня было обезвоживание после соревнования или что-то вроде того.
– И именно поэтому ты отключил телефон на восемнадцать часов? И отказывался отвечать на сообщения, которые я оставила через няню?
– Меня вырубило на весь остаток дня и большую часть ночи, – правдиво признается он. – Я был выжат, как лимон.
– Ты мог бы позвонить мне сегодня утром перед школой и сказать, что не зайдешь за мной! Я чуть не пропустила первый урок, ожидая тебя. И мог бы отвечать на мои сообщения!
Матео заставляет себя встретиться с ней взглядом. Ее глаза сверкают от злости, но кроме этого он замечает искорки недоумения и беспокойства, отчего у него начинает пульсировать в голове. Ему не хочется усиливать ее тревогу словами: он не включал телефон со вчерашнего дня, специально его не проверяя, чтобы не столкнуться с градом обеспокоенным голосовых сообщений от тренера, родителей, Консуэлы, друзей и даже самой Лолы.
Она глядит на него в ожидании ответа.
Он прикусывает нижнюю губу.
– Я облажался. Прости.
У нее отвисает челюсть.
– Прости?! – восклицает она. – Мэтти, я безумно волновалась! Если б не твои родители, я бы пришла к тебе.
От звука ее голоса он морщится, ее слова прорезают окружающую его хрупкую оболочку.
– Послушай, мне, правда, жаль, я не хочу ссориться. Лола, пожалуйста, не злись, сейчас я этого не вынесу. Я так устал… – Слова застревают в горле, и он резко замолкает.
– Мэтти, я не злюсь, понятно? Я просто волновалась, вот и все. Я не… Я не знала…
Повисает долгое пустое молчание – Лола не находит слов так же, как и он. Она волнуется, он слышит это по ее голосу. Она протягивает через стол обнаженную руку и накрывает его ладонь.
– Мэтти, пожалуйста. Пожалуйста, скажи мне, что происходит. – Ее голос звучит не громче шепота.
Он качает головой, выдавливает смешок и убирает руку.
– Ничего! Просто я… просто у меня странное настроение…
Она испытующе смотрит на него.
– Что вообще происходит?
– Ничего! – с притворным раздражением восклицает он. – Я просто ненавижу, когда мы ругаемся, вот и все.
– Мы не ругаемся, Мэтти.
– Ладно, ладно… ну, хорошо. – Он прерывисто вздыхает. – Поскольку… поскольку я пропустил тренировку, то весь вечер свободен, можем встретиться, если захочешь со мной помириться! – Он издает смешок.
Она бросает на него неуверенный взгляд, как бы взвешивая все варианты: продолжить дальше допрос или принять внезапную перемену в его настроении.
– Круто! – спустя несколько секунд восклицает она. – Это просто отлично, потому что я договорилась о встрече с Хьюго и Иззи, поесть пиццу в парке, но мне не очень-то хотелось быть третьей лишней.
Его сердце ухает. Хоть убейте, он не мог вспомнить, когда бы он так много общался с этими двоими с учетом того, как сильно его время с Лолой ограничено.
– Ты не против? – Должно быть, выражение лица его выдало – она тут же выглядит неуверенной.
– Конечно! Я принесу пива!
– Это же вечер перед школой, Мэтти.
Он смеется и пожимает плечами.
– И что?
– Вот это наш человек! – Хьюго вскидывает руку, чтобы дать пять, когда Матео подбегает к ним с упаковкой Стеллы, его галстук ослаблен, полы рубашки свободно развеваются. Он хлопает Хьюго по руке и опускается на траву между девчонками, которые заняты дележкой пиццы. При виде красных перцев и соуса у него скручивает живот. Он швыряет Хьюго банку и садится на корточки, подставляя лицо теплому ветерку и глубоко вдыхая. Повернувшись обратно, он замечает на себе взгляд Лолы, ее лоб прорезают складки беспокойства.
Он натянуто улыбается.
– Здесь мило.
Она улыбается в ответ, но печальные искорки в ее глазах на мгновение застают врасплох, его ненадежная видимость вот-вот потерпит крах. Быстро открыв банку с пивом, он делает большой глоток.
– Разве ты не рад победе на Национальном чемпионате? – с набитым ртом спрашивает его Изабель. – То есть ты еще это не осознал?
Он с невероятным усилием заставляет себя участвовать в беседе.
– Да, конечно! – Он вскидывает брови и улыбается в попытке подкрепить свои слова. – Но знаешь, до Олимпиады еще целый год. Еще столько всего нужно сделать… – От этой тошнотворной мысли его голос затихает.
– Мне кажется, пора устроить алкогольную игру! – объявляет Хьюго.
– Нет, я хочу загорать. – Достав из сумки журнал, Изабель открывает его и пытается лечь на спину, когда Хьюго вырывает его у нее из рук.
– Не будь такой занудой, Иззи!
– Ай-яй-яй! – визжит она. – Ты мне порезал бумагой все руки!
– Так тебе и надо.
Их перепалка становится громкой и резкой, подчеркивая повисшее между ним и Лолой молчание.
– Мэтт, Лола… вы участвуете? – кричит Хьюго, отмахиваясь свернутым журналом от голых ног Изабель.
– Во что играем? – осторожно спрашивает Лола.
– Я никогда не…
– Отлично! – восклицает Лола. Потом смотрит на Матео и ободряюще улыбается. – Ты играешь?
Он расплывается в улыбке и кивает, надеясь, что с нужным энтузиазмом.
– Конечно! – Придвигаясь на коленях к компании друзей, он наклоняется вперед и пытается показать свою готовность к участию.
Все успокаиваются и замолкают, обдумывая свои предложения, первая банка пива стоит в центре их неуклюжего круга. После тщательных раздумий Хьюго начинает:
– Я никогда не… – замолкает он для пущего драматизма, – не делал этого втроем. – И с надеждой окидывает всех взглядом.
Никто не реагирует. Тут Лола с трагичным вздохом поднимает руку и тянется к банке.
– Да ладно!
– Я всегда знал!
– Очень смешно!
Она со смехом откидывается назад, оставляя банку неоткупоренной.
Следующей вступает Изабель:
– Я никогда не… делала этого в поле. – И тут же бросает взгляд на Матео, чтобы оценить его реакцию.
Тот смотрит на Лолу.
– Не могу поверить, что ты ей рассказала!
– Что? Когда? – Хьюго выглядит возмущенным.
Матео тянется к банке и как следует отпивает из нее, а потом передает Лоле. Девчонки смеются.
– В прошлую Пасху, – пропевают они в унисон.
– Ты мне никогда этого не рассказывал! – возмущается Хьюго.
– Может, ты мне и лучший друг, но есть вещи, которыми я предпочитаю не делиться, – поддразнивает Матео.
– А как тогда Иззи узнала?
– Потому что это девчонки! Они обо всем говорят! – Матео смеется искренне, впервые за несколько дней. Это приятно. Игра продолжается, и он чувствует, что начинает расслабляться, алкоголь и несерьезное подшучивание постепенно заглушают его разгулявшиеся мысли. «Это нормально, – напоминает он себе. – Мне нужно думать о таких вещах. Кто с кем обжимался и когда, у кого первым был секс, кто совершал самые нелепые и безумные поступки…»
В глазах Лолы пляшут озорные искорки.
– Я никогда не влюблялась в своего учителя.
– Ах ты, сучка! – смеется Изабель, лягаясь в ее сторону голой ногой.
– Ни фига себе! В Грейстоуне? – интересуется Матео.
Хьюго закатывает глаза.
– Помнишь того парня в академе – какой-то там Ронни?
– Он был нереально сексуальным, – мечтательно замечает Лола.
Матео игриво ее толкает.
– Что, и ты тоже?
– Черт побери, да! – Она смеется над его возмущением.
– Я знаю, я знаю! – кричит Изабель, светясь от намерения отомстить. – Меня никогда… – она одаривает Лолу злобной ухмылкой, – не арестовывали.
– Меня не арестовывали! – смеясь, взвизгивает Лола.
– Ладно, ладно, – идет на попятную Изабель. – Тогда я никогда не совершала преступление.
– Кража пластикового браслета из аксессуаров «Клэр'с» в тринадцать лет вряд ли считается преступлением! – возражает Лола.
– Нет, считается. Воровка! – Хьюго сует ей банку пива, и Лола послушно делает глоток.
– Кто-нибудь еще? – смеется она, энергично размахивая банкой. – Кто-нибудь еще такой же закоренелый преступник, как и я?
Она смотрит прямо на Матео, как будто все знает. Как будто знает о вчерашнем утре, его разгромленной комнате, царапинах на локтях и коленях, ссадинах на руках и спине; как будто она не верит в его историю о синяке на лбу, порезе на губе, содранных костяшках пальцев. Преступник. Как будто она знает, что он сделал, кем стал.
Он не осознает, как поднял руку и выбил банку у нее из ладони; лишь раздается стук при ударе руки о запястье, банка перелетает через ее голову, обливая волосы пивом и рассыпая солнечные лучи.
– Какого черта…
Он слышит их возмущенные крики, голоса повышаются от потрясения и тревоги, окликая его и требуя объяснения. Но он хватает свою сумку, стремительно вскакивает на ноги и уже несется через ворота парка, выбегая на улицу.
Он врывается в родную прохладу дома и приваливается к входной двери, школьная рубашка прилипает к коже влажными пятнами. Вытирая лоб рукавом, он пытается перевести дыхание, воздух вокруг него прорезают алые пятна. Когда взволнованное сердце замедляет бег, а мир снова обретает четкие очертания, он постепенно различает незнакомую оживленность в доме. Скидывает в коридоре ботинки и проходит в жилую зону. Обеденный стол накрыт белой накрахмаленной скатертью и заставлен тарелками с едой: перепелиные яйца, икра на овсяном хлебе, яйца по-русски, устрицы, дикий лосось, сибас, консервированные креветки, канапе с анчоусами и шалфеем, отварная кукуруза в початках, рисовый пудинг, запеченные груши, меренги с клубникой и сливками… Два официанта из «Домашнего гурмана» до сих пор распаковывают блюда и расставляют их, пока его мать – в черном коктейльном платье с огромным бантом на боку – превращает стол для завтрака в барную стойку. Отец, в черном костюме и с бабочкой, занимается освещением на лужайке. Двери, ведущие в оранжерею, распахнуты настежь, наполняя весь первый этаж вечерним светом, ароматом свежескошенной травы и пением птиц.
Мама оборачивается к нему, ее глаза жирно подведены карандашом, ярко-красные губы расплываются в приветственной улыбке.
– Быстрее, дорогой. Тебе нужно принять душ и переодеться.
Он останавливается, школьная сумка волочится по полу за ним, и вдруг понимает, что его влажная рубашка не заправлена, галстук ослаблен, а волосы взъерошены.
– Что происходит?
– У нас импровизированная вечеринка! – Мама смотрит на него как на идиота. – Разве ты не получил мое голосовое сообщение? Мы хотим отпраздновать твою победу.
Он оглядывает ее и подготовительную суматоху с возрастающим ужасом.
– Что? Зачем? Кто придет?
– О, кое-кто из наших друзей. Несколько папиных и моих коллег. Винчестеры с нашей улицы. Naturellement[5]5
Naturellement (с фр.) – естественно, разумеется, конечно.
[Закрыть], большинство соседей. Арчи и его родители…
– То есть, в основном все ваши друзья. Тогда зачем мне там быть? Мне нужно тренироваться.
На мгновение она кажется испуганной и перестает полировать подсвечник. Затем в ее взгляде появляется злость.
– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне! Что на тебя нашло?
– У меня просто нет настроения для твоих вечеринок!
– Это все ради тебя, Матео! Какой эгоизм, какая неблагодарность…
– Ладно, прости, – быстро говорит он, чувствуя, что ее злость достигла предела. – Я… я не подумал.
– Конечно, мы пригласили и твоих друзей, – защищаясь, продолжает мама, ее лицо заливает яркий румянец. – Других ребят из команды, тренера Переса, даже Джерри и Лолу…
Должно быть, она шутит.
– Джерри и Лола? Они тоже придут? А Лола об этом знает?
– Не знаю, Матео, просто я полчаса назад говорила с ее отцом. В любом случае, пожалуйста, соберись, иди переоденься, гости прибудут в любую минуту.
Дверь в спальню Лоика наверху открыта. На нем летний костюм кремового цвета, который он обычно надевает на свадьбы и подобные мероприятия. Тот подчеркивает бледность его лица. Консуэла, стоя перед ним на коленях и поправляя ему воротник, чувствует себя неуютно в коктейльном платье. Лоик поверх головы няни бросает на Матео страдальческий взгляд.
– Она намазала мне волосы какой-то липкой штуковиной, чтобы они стояли!
Матео бросает сумку на пол своей спальни и прислоняется к дверному косяку.
– Все хорошо. Лоик, ты круто выглядишь, – говорит он, придавая своему голосу нотку энтузиазма.
Консуэла резко оборачивается, раскрасневшаяся и напряженная, на лице у нее чересчур много макияжа, а волосы уже выбиваются из шиньона.
– Матео, быстрее! Ты переодеваешься? У тебя есть костюм?
Он пересекает коридор и идет в сторону ванной, только чтобы успокоить ее.
– Да и да. Я спущусь через минуту.
Он всегда ненавидел вечеринки родителей, но обычно его заранее предупреждали о них, так что он успевал принять какие-то меры или придумать предлог для ухода. Проведя положенные полчаса, пожав руки и ответив на десяток другой вопросов о школе, его планах на университет и наличии девушки, ему, как правило, удавалось ускользнуть относительно незамеченным под предлогом домашней работы. Но сегодня этот номер, явно, не пройдет – он будет в центре внимания в присутствии не только тренера, но и своих приятелей по прыжкам, так что придется как-то пережить поздравления, лесть и похвалу, как если бы он это заслужил. Как будто все это имеет значение, как будто ему есть дело до Национального чемпионата, Олимпиады и карьеры прыгуна, в то время как вся его жизнь, похоже, трещит по швам. Обрушивается, падает и раскалывается у его ног, точно ствол падающего дерева: его ветви шевелятся и дрожат, словно всем своим беспокойством показывают, что произошло что-то ужасное.
Нарядившись в черные костюмные брюки, ремень с серебряной пряжкой и белую рубашку с распахнутым воротником и закатанными до локтей рукавами, Матео медленно спускается по лестнице. Душный воздух, липкий от жара тел, еды и духов, тихий гомон голосов, музыки и общего веселья – все они поднимаются ему навстречу. Он придает своему лицу выражение, как ему кажется, расслабленной вежливости. Легкая, не слишком вымученная улыбка; дружелюбное открытое поведение; облик спокойной уверенности. Все это болезненно контрастирует с царящими внутри него нервозностью и смятением.
Он достигает подножия лестницы, и вечеринка будто раскрывается и поглощает его целиком. Первый этаж кишит людьми, которые высыпают во внутренний дворик: мужчины в ярких цветных рубашках, полуобнаженные в теплый июньский вечер женщины. Отец включил систему объемного звучания, поэтому во дворе оглушительно шумно. Отвечая на теплые потные рукопожатия, повышая голос в ответ на приветствия, похлопывания по спине и плечам, Матео набирает полные легкие горячего душного воздуха и с благодарностью принимает высокий бокал с шампанским, пока пробирается к относительной прохладе сада. Алкоголь шипит в пустом желудке, ноздри щекочет вонь отцовских кубинских сигар; он чувствует, как за воротником собирается пот, когда старается расслышать реплики гостей, напрягает голос, отвечая на мириады вопросов и благодаря за бурные комплименты.
– Эй, это же мой золотой мальчик! – Его неожиданно перехватывает Перес, подошедший откуда-то сзади, крепко хватает за плечи и весело встряхивает.
Испугавшись, Матео чуть не заезжает тренеру локтем в лицо, когда тот разворачивает его, крепко обнимает и несколько раз похлопывает по спине. Вокруг уже начинают собираться люди. С красным лицом и фальшивым смехом Матео напрасно пытается увернуться от больших потных рук тренера, которые взъерошивают ему волосы и шлепают сзади по шее.
– Вы смотрите на следующего олимпийского чемпиона, – объявляет он собравшейся толпе. – Безупречное выступление в Брайтоне, ни одного сорванного прыжка – выиграл на целых сорок баллов! Все двадцать пять прыжков получили абсолютные десятки, включая Винт, идеальный прыжок со стойки на руках назад с двумя оборотами сгруппировавшись и, наконец, Большой прыжок из передней стойки! – Гости кивают, улыбаются и вежливо поздравляют Матео, хотя всем уже ясно, что Перес выпил, его темно-красное лицо покрыто потом, а в дыхании чувствуется сладкий аромат бренди. – С таким набором в следующем году он отправит китайцев и американцев домой в слезах!
Улыбаясь сквозь стиснутые зубы, Матео смущенно качает головой и пытается выбраться из объятий Переса. Ему хочется пробраться к Заку и Аарону, стоящим в углу со скучающим видом. Но не успевает он подойти к ним, как Перес его догоняет.
– Сегодня можешь отпраздновать, но с завтрашнего дня возвращаешься к прежнему режиму питания…
– Знаю.
– Ну и поскольку заканчивается школа… Напомни, когда именно?
– Через две недели.
– Значит, в этом случае через две недели – через две недели начнется настоящая тренировка. Олимпийская тренировка. Забыл, я тебе показывал твое расписание?
– Несколько раз, – с натянутой улыбкой отвечает Матео.
– Никаких каникул, никаких вечеринок, никаких посиделок допоздна, никакой вредной еды… – Перес разрезает воздух рукой, как будто вычеркивает пункты в списке. – И самое главное… Ты знаешь, Матео, что самое главное?
Тот устало качает головой.
– Никаких девушек! – громко сообщает Перес на всю комнату. – Никаких девушек и никакого секса!
Головы вокруг них оборачиваются, люди хихикают, к щекам Матео приливает кровь. Он отворачивается от пьяного тренера и пробирается сквозь толпу. Ему удается оторваться от Переса, только чтобы столкнуться с новыми соседями, которые протягивают ему потные руки.
Этот вечер кажется ему тщательно продуманным театром, основной целью которого является возможность родителей похвастать достижениями своего сына, их домом, богатством, идеальной маленькой семьей. А гости – актеры, играющие роли гуляк и поклонников, хотя большинство из них едва его знают и не имеют ни малейшего интереса к прыжкам. Его отец, окруженный компанией друзей по гольфу и коллег, общителен и внимателен, размахивает сигарой и поглощает вино, смеясь над своими же шутками, становясь болтливее с каждым бокалом и развлекая гостей подробным рассказом о своей деловой поездке в Каир. В другом углу комнаты, перед эркером, стоит его мать, вся ее поза выражает достоинство, рука лежит на бедре, сигарета рисует в воздухе небольшие завитки дыма – высокая и элегантная в окружении коллег по работе и друзей по обеду, чьи бокалы с красным вином светятся в отраженном вечернем свете.
– Консуэла? Консуэла, еще вина! – обращается его мать к няне, стоящей возле Лоика, который крепко держит ее за руку и с трудом переносит возгласы и трепания по голове от потока разодетых взрослых; они, казалось бы, выстраиваются в очередь, чтобы восхититься тем, какой он невинный, светловолосый и восхитительный. Несмотря на то, что Лоик привык, что его выставляют напоказ на бесконечных вечеринках, свадьбах и других приемах, он не слишком-то рад, хотя его серьезное выражение лица и унылые глаза лишь усиливают шумиху со стороны гостей. На миг его охватывает паника, когда Консуэла за его спиной исчезает, но тут сквозь толпу к нему пробирается Матео и протягивает руку, которую Лоик тут же хватает обеими ладошками и следует за старшим братом через подлесок, в глубину испещренной тенями террасы.
– Иди сюда. – Он садится по-турецки напротив своего брата, спиной к вечеринке, и ставит на траву между ними тарелку и стакан.
Лоик с благодарной улыбкой смотрит на него, на его лице читается явное облегчение.
– Можешь остаться со мной?
– Конечно. Знаешь что? Я тоже ненавижу эти вечеринки.
– Но все хотят поговорить с тобой, – говорит Лоик, прежде чем закинуть в рот очередную порцию волована[6]6
Волован – пикантная закуска французского происхождения, небольшого размера выпечка из слоёного теста в форме башенки с начинкой из мясного, рыбного или грибного рагу.
[Закрыть]. – Ты всем нравишься.
– Я им не нравлюсь, многие меня даже не знают. Просто они глупые и услышали о соревновании. – Матео смотрит на серое лицо своего брата и впервые ловит себя на мысли: каково это быть братом, которого похлопывают и гладят по голове, но все время не замечают – его родители, друзья и даже сам Матео.
– Понимаешь, это все не по-настоящему, – пытается он объяснить. – Их дружелюбие, вопросы, милая болтовня. Я просто должен притворяться, что счастлив, польщен или заинтересован. Все это игра под названием «Давай притворимся».
– Вот почему мама с папой всегда ходят на вечеринки? Потому что им нравится играть в игру «Давай притворимся»? И ты любишь прыжки в воду тоже из-за этой игры? – спрашивает Лоик.
Вопрос застает его врасплох.
– Нет! – быстро восклицает он. – Я люблю… – Но потом, сомневаясь, замолкает. Внезапно его осеняет: ему не нужно врать брату. На этот раз он не торопится закончить разговор, не стремится сказать лишь то, что тот хочет услышать, лишь бы поскорее уйти. – Раньше я любил прыжки, – тихо и осторожно начинает он, как будто признается в этом самому себе. – Большую часть времени у меня все болело, или тренировка была настолько интенсивной, что мне казалось, я вот-вот упаду в обморок. Но чем больше я тренировался, тем лучше становился – это приятное чувство, что ты в чем-то действительно хорош. И вроде хорошо быть лучшим. Как только ты станешь лучшим, тебе захочется им оставаться. Тебе не захочется, чтобы это ощущение пропадало. Но тут появляются другие прыгуны и начинают тренироваться еще усерднее, и тебе приходится прикладывать усилия, чтобы просто оставаться лучшим.
– Так ты лучший прыгун в мире? – спрашивает Лоик с широко раскрытыми глазами.
Матео чувствует, как слегка улыбается.
– Нет, в том-то и проблема. Я один из лучших. Возможно, самый лучший в стране. Как только ты им становишься, это ощущение поначалу кажется тебе потрясающим, а потом ослабевает. Люди начинают ожидать, что ты выиграешь соревнования, а если этого не происходит, испытывают разочарование. Так что тебе хочется снова чувствовать себя лучшим. И ты тренируешься еще усерднее и пытаешься стать лучшим во всей Европе, а потом и во всем мире.
Лоик поднимает в свете сумерек второй волован, чтобы отыскать в нем помидоры.
– Так, ты именно этого хочешь? Стать лучшим во всем мире?
Матео закусывает уголок губ и оборачивается через плечо на толпу людей на террасе, с каждым глотком шампанского их голоса делаются все громче.
– Нет. Больше нет.
Он сам удивлен сказанным, а Лоик продолжает жевать с невозмутимым видом.
– Почему?
– Потому что… – Матео сглатывает, в горле внезапно пересыхает. – Потому что после соревнования в эти выходные я понял, что мне больше не нравятся прыжки.
– Но ты выиграл!
– Да. Но я понял, что меня это больше не волнует. Понял, что мне плевать на то, что думает обо мне отец или Перес. Понял, что меня от них тошнит – тошнит от того, что они постоянно говорят мне что делать.
– Значит, ты собираешься все бросить? – Впервые за весь разговор Лоик кажется слегка испуганным. – Папа… папа разозлится…
– Ну да.
– Просто скажи ему, что ты уже взрослый и не хочешь, чтобы он указывал тебе, – предлагает Лоик. – Но говори вежливо, – нервно добавляет он. – С уважением.
Матео улыбается, но чувствует, как его горло сжимается.
– Как бы я этого хотел, приятель. Хотел, чтобы это было так просто.
Тут из дверей в зимний сад его окликает отец; выглядит он раздраженным, поэтому Матео оставляет Лоика развлекаться играми на мобильном, а сам возвращается на вечеринку. Он знакомится с новыми соседями и снова погружается в жар и гомон. Когда наступает черед Винчестеров стучать его по голове, хлопать по спине и пылко улыбаться, расспрашивая о подготовке к Олимпиаде и сообщая ему, что их трехлетний малыш уже показывает поразительную подвижность в области гимнастики, Матео допивает свой бокал, который вновь наполняет один из проходящих мимо официантов. Он разглядывает толпу, но никаких признаков присутствия Джерри и Лолы, слава Богу, не находит. Видимо, они благоразумно решили пропустить весь этот цирк. Сейчас звук уже достигает своего максимума. Кажется, что все разговаривают со странной оживленностью, а в нем лишь нарастает отчаяние из-за искусственности происходящего, перекрикивающего гостей голоса матери, но больше всего из-за ощущения себя самозванцем – это кто-то другой строит из себя спортивного героя, а сам он на самом деле никто и ничто: налет грязи на уже и так потускневшей земле, испорченный экземпляр человеческого существа, который следует уничтожить, привязать к камню и сбросить в море, тем самым сделав мир спокойнее, здоровее и чище. Даже разговаривая, выпивая, смеясь и приветствуя гостей родителей, он чувствует, будто тонет – он уже так низко, что почти достиг самого дна. Это не какой-то там драматичный упадок сил. По сути, самое дно – очень прозаичное явление: это просто неспособность видеть в чем-то смысл и только удивление, почему же все вокруг кажется настолько плохим, мучительным и неправильным. Он чувствует, будто застрял между миром мертвых и живых и не может представить места хуже. Все эти люди – как они могут говорить, улыбаться и смеяться? Разве они не чувствуют его боли, горя, отчаяния? Или он настолько хороший актер? Он чувствует себя так ужасно, что весь мир просто не может не остановиться и не страдать вместе с ним. С одной стороны, он отчаянно пытается сохранить видимость, а с другой – ему нестерпимо хочется рвануть сквозь стеклянную стену оранжереи, чтобы острые осколки разорвали его в клочья и он, наконец, понял свои чувства. Он глядит на розовые губы миссис Винчестер, они открываются и закрываются, открываются и закрываются; слушает глубокий рокочущий смех мистера Винчестера, пыхтение его сигары и скрипучее дыхание, и ему хочется закричать: «Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь, вы все!» Весь мир, похоже, превратился в лабиринт движущихся зеркал, где он бродит один, лихорадочно выискивая выход в свою настоящую жизнь, где люди целы, имеют практическую значимость и ведут себя искренне. Но, проснувшись утром в разгромленной комнате, он каким-то образом очутился в кошмаре. Он хочет сбежать, уничтожить все, хочет уснуть… Нет, не уснуть, черт подери – он хочет проснуться!
