Текст книги "Лекарство (ЛП)"

Автор книги: Сьюзен Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Скандал разразился после того, как в свет вышло записанное интервью с покойной Эвелин Валентайн , бывшим сотрудником Программы . В нем она подтверждает , что в Программе было известно об исследованиях , где изучалась их роль в эпидемии , и приводила убедительные доказательства существования заговора .

С тех пор, как больницы были закрыты , все пациенты вернулись домой , и они пройдут долгосрочную терапию Но в данный момент о последствиях влияния Программы нам еще предстоит узнать .

Келлан Томас.

Глава 11

Полгода спустя

Я опускаю стекло, чтобы теплый ветерок шевелил мне волосы. Джеймс переключает радио, но все, что мы слышим – сводки новостей: Программе настал конец, доктора и медсестры дают показания в Конгрессе о лоботомиях и падении количества самоубийств. Имя Келлана Томаса, бесстрашного репортера, который заполучил сенсацию века, теперь знают в каждом доме. Он нашел исследования, а его интервью с Эвелин Валентайн показывали во всех выпусках новостей. Он даже не использовал нашу с Джеймсом историю, которую мы ему рассказали.

Эпидемия продолжается, но вскоре после того, как в Программе получили приказ о запрещении противоправного действия, пока ведется федеральное расследование, волна самоубийств спала – точно так, как и предполагала Эвелин. Самоубийства не прекратились, не совсем, но с каждым месяцем статистика становится все лучше, и надежда все растет.

Телефон Джеймса на приборной панели начинает вибрировать, и когда он протягивает руку, чтобы нажать кнопку «игнорировать», я смотрю, кто звонит. Майкл Риэлм. После всего, что произошло, между ними с Джеймсом возникла дружба, в которую я стараюсь не встревать. Я больше никогда не могла доверять Риэлму, и не знаю, смогу ли. Но мой парень может дружить с тем, с кем захочет – даже если этот друг однажды и помог стереть меня.

– Я думала, его нет в городе, – говорю я. – Разве он не во Флориде, пустился во все тяжкие?

Джеймс паркует машину у обочины дороги, недалеко от лужайки, где пасутся коровы, чтобы быстро набрать сообщение.

– Ненавижу, когда ты говоришь так осуждающе, – говорит он мне. Я не смеюсь в ответ, и он кладет телефон и обнимает меня, прижав лоб к моему лбу.

– Будь хорошей девочкой.

– Заткнись, – шепчу я.

Джеймс улыбается и откидывается назад, чтобы полюбоваться мной.

– А вот это совсем не хорошо. Ну же, зайка. Жизнь прекрасна.

Пока он говорит, он гладит мне пальцы.

– И с нами все хорошо. И я не хочу все портить разговорами про Майкла Риэлма.

– И это говорит человек, который стал его лучшим другом.

– Неправда.

От прикосновенмй Джеймса у меня мурашки бегут по коже, я чувствую тепло.

– Я ему просто благодарен, – говорит он. – Он вытащил меня из Программы, помог бежать и тебе. Следователи ему устроили жесткий допрос, а он даже не упомянул наших имен. Мы ему должны. Не говоря уж о том, что без него тебе бы сделали лоботомию.

Я отнимаю от него руку, скрещиваю руки на груди.

– Да, это я поняла, – говорю я. При мысли о последних часах, проведенных в программе, мне до сих пор становится не по себе. Даже когда меня допрашивали, я сказала, что была накачана лекарствами и не помню, что тогда происходило, во время побега. Я сказала, чтобы они обратились к записям в Программе, которые, как я хорошо знала, были уничтожены.

– Джеймс немного молчит – дает моей злости утихнуть, как он это всегда делает. И потом возвращается к нашему любимому времяпрепровождению, с тех пор, как мы вышли из-под контроля Программы – к воспоминаниям.

– Однажды ночью, – начинает он говорить тем отстраненным голосом, которым обычно рассказывает о воспоминаниях, – вы с Брейди были на грани ссоры. Я вам обоим сказал, что вы оба – упрямцы, но меня, конечно, проигнорировали.

Он закатывает глаза, но я улыбаюсь, и при мысли о брате мне становится уютно, как под одеялом.

– О чем мы спорили? – спашиваю я.

– Обо мне, о чем же еще? Ты не хотела, чтобы я оставался на ночь, потому что к тебе должна была прийти Лейси, и ты сказала, что у меня слишком дурные манеры, и я не могу вести себя вежливо с другими. Брейди сказал, что по Лейси тюрьма плачет, и что уж всяко лучше оставить меня. Вышло немного некрасиво.

– И кто победил?

Джеймс смеется.

– Я, конечно же.

Я опукаю руки, усмехаюсь, когда все это представляю себе. Ничего этого я не помню, но мне нравится, когда Джеймс рассказывает свои истории. Мне нравится, что у него есть, что рассказать.

– И как же ты справился? – спрашиваю я.

Он облизывает губы, склоняется чуть ближе.

– Ну, я обещал, что буду паинькой. Хотя, когда я это говорил, у меня немного дергался глаз.

– Хммм, – говорю я, берусь за подол его футболки, притягиваю ближе. – Узнаю этот взгляд. И что? Я так просто согласилась? Не очень-то на меня похоже.

– Совсем на тебя не похоже, – шепчет он и замолкает, когда его губы касаются моих. – Вот так я и понял, что ты меня любишь. И тогда я стал оставлять тебе записки. Сам себе я говорил, что хочу, чтобы ты меня переубедила, но на самом деле, мне хотелось, чтобы ты просто поговорила со мной.

Я целую его; поцелуй легкий, игривый – теперь у нас есть время. Никто не следит за нами. Мы свободны.

У меня в заднем кармане звонит телефон, и Джеймс разочарованно стонет, а когда я достаю телефон, пытается выхватить его из рук. Пока мы боремся за телефон, он еще успевает меня поцеловать, и наконец, когда я умудряюсь посмотреть, кто звонит, я вижу, что это мама.

– Как нельзя вовремя, – говорит Джеймс и откидвается на заднее сиденье, бросив на меня еще один озорной взгляд.

Я смеюсь и отвечаю.

– Привет, мам.

Джеймс включает мотор и отъезжает от лужайки, и мы едем дальше по тихой извилистой дороге туда, куда и собирались.

– Что случилось?

– Привет, зайка, – озабоченно говорит мама. – Не помню, что ты мне сказала купить – макароны с сыром? Это же так вредно для тебя.

– Знаю, но я просто мечтала о них. Я их целую вечность не ела.

Стех пор, какудариласьвбегасмятежниками – думаю я про себя. Я пытаюсь убедить себя, что смогу справиться с этими воспоминаниями, даже хотя подсознание и пытается все это стереть.

– Папа хочет на ужин свиные отбивные, так что я подам эту гадость как гарнир. А, ну вот и они.

В телефоне что-то шуршит, и я нетерпеливо постукиваю пальцами об дверь.

– Еще что-то? – спрашиваю я. Мне хочется вернуться к Джеймсу.

– Нет, пока все, – весело говорит мама. – Передавай Джеймсу привет. И приезжайте домой к шести.

Я соглашаюсь, и как только она вешает трубку, смотрю на Джеймса.

– Хоть бы она так сильно не старалась, – говорю я, но без злобы. Когда я вернулась домой, после того, как разразился скандал, родители были просто подавлены от внимания прессы, а потом от всех ужасных историй, которые показывали по телевизору. Мне понадобилось несколько месяцев лечения – нормального лечения с нормальными докторами – чтобы перестать винить родителей. А потом они должны были перестать винить себя сами. Но теперь, полагаю, мы в тихой гавани.

– Она хотя бы пытается, – говорит Джеймс, глядя прямо вперед. Родители помогли ему купить небольшое надгробье на кладбище, где похоронен его отец. И хотя это немного облегчило чувство вины, Джеймса все еще мучает то, что его отец умер в одиночестве. Но у каждого свой крест. Теперь Джеймс живет у меня дома, в комнате, где раньше жил Брейди. А скоро мы будем вдвоем, потому что, даже несмотря на то, что родители немного раздражают меня, я сказала им, что поживу у них еще год. Я поняла, что скучала по ним. Скучала по тому, какими они могли бы быть.

На небе светит солнце, но Джеймс до сих пор молчит, быть может, думает об отце. Мне не нравится, когда он вот так замолкает, когда его тревожит то, о чем я не могу вспомнить. Иногда он плачет во сне – последствия лечения – когда вспоминает о чем-то трагическом. После этого несколько дней он неразговорчив, но рано или поздно мы обо всем говорим. Вспоминать не всегда легко – теперь я это вижу.

– Расскажи мне еще что-нибудь про нас, – шепчу я.

Джеймс улыбается уголком рта и бросает на меня взгляд.

– Приличное или неприличное?

Я смеюсь.

– Давай приличное.

Джеймс как будто на минутку задумывается, и потом его улыбка становится мягче, печальнее.

– Однажды в выходные мы отправились на природу с Лейси и Миллером.

Услышва эти имена, я чувствую сильную печаль. Но мне нужно услышать их истории. Джеймс смотрит на меня, чтобы проверить, не возражаю ли я, чтобы он это рассказывал. Я киваю, чтобы дать ему понять, что не возражаю.

– Так вот, Миллер был от Лейси просто без ума – серьезно, парень, видимо, думал, что она ходит по воде. И ты, маленькая настырная сваха, посчитала, что отдых в палатке будет идеальным двойным свиданием. Так бы и случилось, да вот только Лейси просто терпеть не могла отдых на природе. Она сердилась, а Миллер, такой: «Ой, тебе не нравятся комары? И мне тоже! Ой, ты думаешь, бобы – ужасная гадость? И я тоже!» Нельзя было без слез смотреть на это. Так что я отвел парня в сторону и кое-что ему посоветовал.

– Ага.

– Я сказал, что ему нужно вести себя более жестко, чтобы достичь цели. Только он не совсем понял эту идею. Остаток вечера он полностью игнорировал Лейси. На следующее утро Лейси прижала тебя к стене, в слезах выпытывая, что же сделала не так.

– И чем все кончилось? – спрашиваю я. Я не помню Миллера, не так, как Джеймс. Но рассказы о нем приближают меня к самой себе. Миллер – как любимый герой детских историй.

– Ну и ты, маленькая очаровашка, – говорит Джеймс, – пошла к Миллеру и сказала, чтобы он перестал вести себя как идиот. Ты и не знала, что я разговаривал с ним на отдыхе. Он пошел к Лейси и извинился, она его хорошенько взгрела, а потом, через какое-то время, они встретились без нас, и все у них стало просто замечательно.

Джеймс улыбается.

– Миллер меня так и не выдал. Он позволил тебе считать себя идиотом. Но на самом деле это был я.

– Не могу поверить, что я не догадалась. Наверное, меня ослепила твоя красота.

– А кого она не слепит?

Джеймс паркуется у обочины рядом с травой и глушит мотор. Еще минуту мы сидим в шашине – после этих воспоминаний нас переполняют чувства.

– Жаль, что я не помню, – говорю я и смотрю на Джеймса. – Но я рада, что помнишь ты.

– Я не перестану вспоминать, пока ты не узнаешь о каждой секунде нашей жизни, – коротко говорит он. – Ничего не стану скрывать. Даже плохие вещи.

Я киваю. Джеймс делал это обещание каждый день с тех пор, как мы уехали из дома Эвелин. Иногда он повторяется, но я не возражаю. Когда мы приходим к Лейси, кое-какие истории мы рассказываем ей, и хотя она улыбается, я не уверена, что она их понимает. Но она смогла закончить школу, ходить на курсы в колледже. Ее доктор даже думает, что однажды к ней вернутся чувства. Так что мы не сдаемся. Никогда не сдаемся.

– Я тебе кое-что принес, – говорит Джеймс, стараясь подавить улыбку.

– Оно блестящее? – по правде, мне просто хочется его подразнить.

– Не совсем.

Я хмурю брови.

– Эмм… Оно цвета плоти?

– Нет, – смеется он, – это – на потом.

Он лезет в карман джинсов, но замирает и снова смотрит на меня завораживающим взглядом голубых глаз.

– Ты помнишь тот сон-воспоминание, который ты видела в тот день, когда нас забрали с фермерского дома? Тот, про мое семя?

– Ммм… нет.

Я больше ничего не помню про тот день, когда нас забрали из фермерского дома.

– Очень надеюсь, что ты говоришь о фермерстве.

Джеймс достает пластиковый шарик, такой, какой обычно выдает автомат по продаже жвачки. Внутри сверкает что-то розовое, с блестками. Я закусываю губу, хихикаю, хоть и стараюсь не улыбаться.

– Оно блестящее, – говорю я.

– Я большой лгун. В любом случае, – он открывает крышку и достает кольцо, – после этого воспоминания ты поняла, что мы безумно друг друга любим. Помнится, ты даже сказала, что я милый. Теперь я помню, что я чувствовал в тот день. Даже тогда, при всем, что происходило, я знал, что никогда тебя не оставлю.

– Не надо, а то заплачу сейчас, – предупреждаю я, уже чувствуя, как начинает щипать в глазах.

Джеймс берет меня за руку и одевает кольцо на палец.

– Я тебе дарил кольцо уже два раза, – говорит он, – и, поверь, оба раза было намного романтичнее. Но я все равно тебе его подарю – то же самое кольцо от Денни.

Его улыбка слетает с лица, которое становится необычно серьезным для солнечного денька. Я глажу его по щеке, наклоняюсь и целую.

– Я слишком часто терял тебя, Слоан, – шепчет он. Его рука гладит меня по бедру, и он укладывает меня на сиденье. Его поцелуи сладкие, но и немного печальные. Я пытаюсь переменить настроение, а Джеймс отпускает меня и смеется.

– Ну что ж, красотка, – говорит он, кивая в сторону ветрового стекла. – Мы это сделаем или что? На тебе еще очень много одежды.

– Думаю, я лучше тут побуду, – говорю я и хватаю его за пояс. Он весело отводит мою руку в сторону и обнимает меня за талию, притянув ближе.

– Пойдем, – шепчет он и целует меня, так нежно и ласково, что я не могу не верить ему. Джеймс выходит из машины, и я, глубоко вздохнув, смотрю на реку. Здесь Джеймс поцеловал меня в оба первых раза. С заднего сиденья я беру полотенце и с бьющимся сердцем открываю дверь.

Джеймс стоит у самого берега, и когда он оборачивается ко мне, его голубые глаза сверкают в солнечном свете.

– Давай, трусишка, – говорит он. И я улыбаюсь.

* * *

– Ну, не знаю, – говорит Джеймс, держит меня за руку и заводит все дальше в воду. – Думаю, проблема в том, что на тебе все еще довоольно много одежды.

Я закатываю глаза, а от ледяной воды в реке даже губы дрожат.

– Ты это говоришь каждый раз, а я все еще не уверена, что проблема именно в этом. Так что замолчи и сделай что-нибудь впечатляющее, а не то развернусь и пойду ждать в машине, – говорю я дрожащим голосом. Джеймс ухмыляется, словно ему бросили вызов, который он рад принять, и потом ныряет под воду, а вынырнув, поправляет волосы.

– Не шевелись, – говорит он, указывая на меня. И начинает плыть к причалу, а я скрещиваю руки на груди и наблюдаю за ним. Он так сильно и грациозно взмахивает руками, что еще до того, как вылезает из воды, я уже под впечатлением. Я издаю удивленный свист.

Джеймс оглядывается, подмигивает, а потом кувыркается назад в воду. Когда он выныривает, я хлопаю в ладоши, и немного любуюсь новым кольцом, которое он так ловко надел мне на левую руку. Джеймс начинает плыть ко мне; его голова то и дело показывается из воды.

– Это могла быть ты, – говорит он, когда подплывает ближе.

– Все по порядку.

– Соберись.

Джеймс снова подходит ко мне, обнимает меня холодными руками, поднимает над водой почти наполовину и целует. Губы у него немного холоднее моих, и не проходит минуты, как мои пальцы впиваются в кожу его спины. Мы так близко друг к другу, и вот мы уж разгорячены от желания.

– Потом, – говорит он между поцелуями. – По-моему, ты просто пытаешься меня отвлечь.

Я смеюсь и последний раз легонько целую его, а потом он снова начинает заводить меня в воду. Драматически вздыхает, смотрит на меня с наигранным неодобрением и протягивает мне руку.

– Хватайся, – серьезно говорит он. Я беру его за руку, и он заводит меня все глубже.

– Шевели ногами. Ножницы, Слоан. Представь, что это ножницы.

Я делаю, как он говорит, мы оба терпеливо ждем – и вскоре мой страх начинает пропадать. Мой страх воды. Страх утонуть. Страх смерти – страх жизни. С тех пор, как я вышла из Программы, именно в таких тихих моментах я и нашла причину, чтобы продолжать жить. Не в Джеймсе. Не в родителях или в друзьях.

Я нашла саму себя. И после всего, что произошло, после всего, что забрали и уничтожили, я нашла дорогу домой. Меня болььше не беспокоят воспоминания о прежней жизни. Стресс, вызванный Программой или бегством, больше не искажает спокойную гладь моей души. Я приняла это, и вместо воспоминаний наслаждаюсь историями Джеймса.

А Риэлм, несмотря на то, что я ему до сих пор не доверяю, снова стал жить в своем старом доме. В последний раз, когда он виделся с Даллас, он рассказал ей правду про них обоих – ту, о которой я узнала в фермерском доме, но которую забыла. Никто из нас с тех пор ее не видел, но иногда она посылает мне из Флориды открытки. Во всех, кроме последней, было написано – Не рассказывай Риэлму.

Роджер сидит в тюрьме – но не из-за того, что напал на меня или на Даллас. Табита, одна из внедренных обработчиков Программы, предъявила обвинения, признавшись, что когда она была среди пациентов, Роджер и ее тоже преследовал. Оказалось, что много девушек хотят дать показания. Роджер будет сидеть в тюрьме Орегона от пятнадцати до двадцати лет, а обвинения, связанные в его участием в Программе, ему еще предстоит услышать.

Никого из обработчиков или сестер еще не обвиняли. Доктор Уоррен так и не перестала скрываться, а доктор Беккетт окружил себя адвокатами. Сестра Келл не обвинила меня в том, что я напала на нее, хотя меня до сих пор гложет чувство вины. Хотела бы я сказать ей, что мне жаль – но у меня не было такой возможности. Может, когда-нибудь я скажу.

От Каса я новостей не слышала, но Риэлм несколько раз говорил с ним. Оба они договорились оставить Даллас в покое, чтобы она начала все сначала. Но, опять же, я больше не верю в то, что гооврит Риэлм.

– Ну ладно, – говорит Джеймс, и пока мы заходим глубже, его руки поддерживают меня. – Я тебя сейчас отпущу, но с тобой все будет в порядке.

Дыхание у меня учащается, и мне становится так страшно, что я не думаю, что справлюсь.

– Джеймс, – говорю я и вот-вот за него ухвачусь. Он склоняется ко мне, шепчет на ухо.

– Борись, Слоан.

Я вздыхаю, успокаиваю дыхание, коротко киваю ему и начинаю перебирать руками. Сначала движения эти судорожные, и вода заливает мен все лицо. И потом я чувствую, что Джеймс больше не держит меня, что я уже плыву. Джеймс плывет рядом, и мы направляемся к причалу. Несколько раз мне кажется, что у меня не получится, что я тут и утону, как Брейди. Но я не останавливаюсь.

Когда я доплываю до причала, я хватаюсь за него и хохочу. Нужно было пройти через все это, через все эти потери, чтобы понять – важно только то, что происходит сейчас. Не в наших воспоминаниях. Сейчас. А сейчас я в реке, где умер мой брат. Вместе с Джеймсом. И я плыву.

Эпилог

В комнате так светло, что когда Даллас выходит из спальни, она щурится от солнечного света. Проводит рукой по коротким волосам и сразу же начинает скучать по длинным дредам. Ее соседка по квартире, перед тем, как уйти на работу, оставила полную кофеварку, и Даллас, что-то одобрительно пробурчав, наливает себе чашку черного кофе и пьет. Смена Даллас в магазине «Трейдер Джо» начнется только в полдень, так что это утро она планирует абсолютно ничем не заниматься. Преимущество того, что ты больше не в бегах.

Она смотрит на свои коротко подстриженные ногти, которые нещадно обкусывала. Побочный эффект – способ справиться с травмой так, чтобы не сойти с ума и никого не убить. Еще она ходит на терапию – настоящую терапию, теперь, когда Программы больше нет – чтобы научиться управлять гневом. Конечно же, она не всегда рассказывает правду – не о том, отчего до сих пор больно. А сегодня она и вовсе планирует пропустить сеанс: сегодня у нее настоящее свидание, и, если честно, это намного важнее.

При этой мысли Даллас улыбается и снова делает глоток кофе, а потом достает телефон, чтобы посмотреть сообщения. Один из кассиров, Уэйд, прошлым вечером пригласил ее на свидание. О прошлом Даллас он ничего не знает, даже не знает, что она прошла через Программу. Теперь это вроде как табу. Никто не говорит об обработчиках. Никто не спрашивает о прошлом. Она не уверена, способствует ли выздоровлению хранение секретов – и подозревает, что ее психолог так не думает – но ей нравится, что здесь, во Флориде, она может начать все сначала.

Несколько сообщений на телефоне Даллас пришли от Уэйда. Юмор у него особый, суховатый, и ей это нравится. Он не такой, как другие парни, с которыми она встречалась, но, быть может, поэтому он ей и нравится. Он безопасный и немного скучный. Нормальный парень. Даллас вздыхает и кладет телефон.

Помимо своих волос, Даллас еще кое-чего не хватает. Она скучает по своей дружбе с Касом, даже хотя о ней иногда больно вспоминать. Несмотря на то, что он связался с Программой, она до сих пор верит, что он был ее другом. Ей нужно в это верить. Она даже скучает по Слоан, которая, хоть и любила поныть, оказалась сильнее, чем она предсталяла себе. Оказалось, что она – одна из ее лучших подруг. Иногда она посылает Слоан открытки, просто чтобы та знала, что Даллас жива. Но не хочет, чтобы Слоан их кому-нибудь показывала. Особенно Риэлму.

Вспомнив его имя, Даллас быстро встает и допивает кофе, стараясь выбросить все мысли о нем из головы. Она начинает убираться в кухне и потом надевает халат, чтобы пойти и проверить почту.

Воздух на улице влажный, и даже несмотря на раннее утро, солнце светит ярко. Когда Даллас сюда переехала, в эту двухуровневую квартиру, ей понравился солнечный свет. Он заставлял ее чувствовать себя живой, здоровой. Теперь она к нему привыкла, и он начинает терять свое очарование. Иногда она думает о том, чтобы поехать в Орегон, в гости к Слоан с Джеймсом. Но так и не едет.

На деревянных досках перед почтовым ящиком лежит небольшой чемодан. Даллас быстро оглядывает тихую улицу, сердце у нее колотится, и она поднимает его. Из почтового ящика торчат несколько больших листовок, и она сминает их и идет в дом.

Ее паранойя никогда по-настоящему не исчезнет. Уж это-то она знает наверняка. Листовки Даллас бросает в мусорное ведро, а чемодан ставит на стол. Когда она открывает его, у нее трясутся руки, а когда достает оттуда фотографию, отшатывается и падает на стул. Это ее фотография – такой, какой она была до Программы. Мягкие светлые фолосы, толстовка – обычная девушка. А рядом с ней Риэлм. Он улыбается.

Там есть и другие фотографии, и пока Даллас заново открывает для себя свою жизнь, у нее по щекам катятся слезы. Она не представляет себе, как сохранились все эти вещи, но решает, что, возможно, это ей и не принадлежало. Это принадлежало Риэлму.

Последнее, что Даллас достает из чемодана – открытка, похожая на те, что она посылает Слоан. Прислана она из Флориды, из ее города, и на ней изображен ярко-оранжевый закат во все небо. У Даллас перехватывает дыхание, когда она видит слова, написанные на белом фоне. Ни подписи, ни адреса. Там только три слова, три слова, которые как нож вонзаются в нее, заставив ее зарыдать; сильные, болезненные рыдания одновременно и ломают ее, и создают заново. Мучавшие ее сомнения и ненависть к себе немного проходят, и теперь она понимает, что может исцелиться.

Даллас вытирает щеки и встает. Она приготовится к работе и выберет, в чем сегодня пойдет на свидание. И будет делать все, что хочется. Она поверит, что с ней может случиться что-то хорошее.

Даллас закрывает чемодан, чтобы поставить его в шкаф. Последний раз смотрит на открытку, запоминает слова, и перед тем, как уйти, оставляет на столе.

Ты имеешь значение.